Умный выстрел Нестеров Михаил

Глава 1

На пути к первому перекрестку

…Южнорусская овчарка грызла у моих ног мясную кость, а хозяйка этой лохматой псины стонала, опершись руками о подоконник. Ее голова была ближе к окну, чем голова ее партнера, и я в деталях рассмотрел красивое лицо женщины с прической а-ля Мэрилин Монро и маленькой грудью, как у Натали Портман. Скорее всего, она видела свое отражение в оконном стекле и чаще всего смотрела на свой рот, из которого нашел выход стон и ее разгоряченное дыхание. Казалось, она смотрит внутрь себя, чтобы избежать контакта с внешним миром. И своего партнера она воспринимала только той его частью, которая находилась в ее теле. Сейчас она жила только этим образом, и любой другой изменил бы ее облик. Жизнь оборвется для нее, когда своей соблазнительной грудью она коснется финишной ленты, порвет ее, запутается в ней, а потом она родится заново. Может, к этой ситуации подходило мнение, что человек живет вечно, только не знает этого.

Лишь немного приглушенный розовый свет, отразившийся от стекла, маскировал меня, создавая на своей поверхности зеркальный эффект. Эта потрясающая в своем неповторимом экстазе женщина смотрела на отражение своего лица, но не видела моего. Два лица наложились друг на друга, но об этом знал только один человек – я. Мужчина, стоявший позади нее, не владел даже собой, не говоря уже о теле своей любовницы (ничего особенного: молодой, крепкий, похожий на заводной манекен). Это она имела его, а не наоборот. И она не скажет ему: «Ты был великолепен!» Нет, такие приподнято взволнованные фразы не для нее. Она не умела врать. По этой причине муж заподозрил ее в измене, а мне он это объяснил так: «Понимаете, она перестала смотреть мне в глаза. Мне приходится дважды повторить вопрос, чтобы до нее дошел не смысл вопроса, а то, что он прозвучал вообще, и только тогда она будто просыпается: «Что, дорогой?» И мне приходится спрашивать в третий раз». – «Она называет вас «дорогой»?» – «Вообще-то… не всегда, не каждый раз, понимаете? Это звучит как бы за кадром, но я чувствую эту недосказанность»… Мой клиент был обыкновенным занудой, а такие типы зачастую умничают даже в постели и пытаются показать себя единственными и неповторимыми. Я мог бы дать ему совет: «Будь проще, и она к тебе потянется». Не дал, потому что, собственно, еще не установил факт измены, а только учуял ее – за версту. Отказался от совета и потому, что его жене, однажды свернувшей на сторону, этот поворот понравился и она в конце концов расширит его до нерегулируемого перекрестка. Я судил об этом по статистике, накопленной мною за несколько лет работы частным детективом. Дело не в женщине как таковой. Нельзя одну женщину ставить в пример другой – они этого не выносят. Просто есть диагноз, с которым не поспоришь.

– Ты была великолепна! – Я не сдержался от похвалы в адрес этой задрожавшей в оргазме женщине.

И – натурально обломал кайф ее мужу, остановив запись на своей компактной и матовой (даже линзы не бликовали) видеокамере. Тысячи кристалликов на экране-видоискателе замерли подобно мазкам художника, образуя картину, над названием которой мне еще предстояло поломать голову. А пока что в нее ничего не лезло. Я находился под глубоким впечатлением от спектакля, в котором не нужны были костюмы…

Я отошел в тень кирпичного дома, забыв про собаку-блондинку. Она зарычала на меня и только чудом не вцепилась мне в ногу.

– Нет-нет, – я шепотом успокоил ее, – мне не нужен твой мосол.

Пару дней на работе я тянул резину, чтобы прибавить работе настоящий объем, а затем созвонился с клиентом и назначил место встречи: мой офис, соседствующий с букмекерской конторой. Такое соседство меня устраивало: если позвать на помощь, тотчас прибежит целая толпа, в любое время суток готовая отыграться. Мой клиент – участковый маркшейдер ОАО «Московский метрострой». Одно это заставило меня отказаться копнуть под него поглубже и найти то, что могло меня заинтересовать в дальнейшем: связи, источники информации, все то, на чем строилась моя работа.

Мой кабинет не претерпел изменений с тех пор, как я арендовал его. Точнее, это называлось субарендой, арендатором же был букмекер, он и сдавал мне эти жалкие метры, громко называя их квадратными, за смешные деньги. Чего не скажешь обо мне – в начале каждого месяца, когда приходила пора оплачивать занимаемую площадь, я старался выглядеть серьезным и немного опечаленным. И арендодатель задавал всегда один и тот же вопрос: «Не собираешься уезжать?» В последний раз я ответил вопросом на вопрос: «На лифте, который ты мне сдаешь?»

Василий Вячеславович Чирков явился в срок. Лет сорока, бледный, полный метростроевец мне напомнил чем-то улитку. Пока специалист в горной технике устраивался на стуле, я представил его в защитной каске и набросал на листе бумаги шарж (я хорошо рисовал, мой отец преподавал в художественной школе): улитка в каске, через которую пробиваются рожки-антенны, с пуговицами, пришитыми прямо к телу. Скомкав бумагу, я отправил ее в урну и мысленно наградил себя аплодисментами за этот трехочковый бросок.

В такие вот финальные, как этот, дни я никогда не начинал разговор первым, я давал это право клиенту. И, как правило, слышал одно и то же: «Мои опасения подтвердились?» Еще не было случая в моей практике, чтобы я не сумел отыскать «опасения» клиентов. Этот медлил с вопросом. Я не собирался отказываться от традиций и смотрел на него в упор, потягивая свой любимый апельсиновый сок.

– Она мне изменяет, – в утвердительной форме сказал маркшейдер.

– Да, – ответил я.

И не прибавил «к сожалению» или еще что-нибудь в этом роде. Это не мое дело – выражать сочувствие и выставлять эмоции напоказ. Хотя этому типу мог ответить по-другому: «Вы знаете, да, она вам изменяет». Но я уважал его прежде всего как своего клиента; сегодня он, расплатившись по счетам, сделает меня немножечко богаче. Так что я, как всегда, воздержался от комментариев.

Я выдвинул ящик стола и вынул папку, раскрыл ее перед клиентом. В ней хранился отчет о проделанной работе, а к внутренней стороне обложки скотчем была приклеена карта памяти с видеофайлом «откровенного содержания»; чек на приобретение карты и гарантию я также приобщил к делу.

– Как она мне… изменяла?

Я поборол желание выпучить глаза.

– Как и все, – ответил я. – Подробности найдете на этой карте памяти.

– Такая маленькая, – он потрогал «эсдишку» пальцем и отчего-то облизнул губы. – И сколько же она вместила в себя?

– Вы говорите о карте?

– Да.

– Двадцать минут качественного видео. Формат Эйч-Ди, – добавил я.

– Вы не ответили на мой вопрос: как, в какое время она наставляла мне рога?

– А, вы об этом… Во время прогулки с собакой.

– Ее любовник – он что, тоже любитель собак?

– В некотором роде, – уклонился я от прямого ответа.

– Как его имя?

– Давайте назовем его… Антонио Лунатик. Днем он спит, ночью – работает. Не знаю, кто из них придумал схему, но она оказалась таковой: ваша жена выводит перед сном на прогулку пса. До частного дома, в котором она хотя бы однажды встречалась с любовником, пять минут быстрым шагом. Она оставляет собаку во дворе, и та несет службу, пока ваша жена находится внутри дома.

– Вот оно что… Пять минут туда, пять обратно, двадцать минут там, – посчитал клиент. – Да, она никогда не выгуливала собаку больше получаса. Я и заподозрить ее не мог. Однажды только удивился: почему она принимает душ перед прогулкой.

– И что она ответила?

– Она сказала: «Зачем вообще принимают душ?»

– И вы отстали с расспросами.

– И я отстал… Так, – он задумался, – сколько же раз она принимала душ…

А я подумал о том, что в общем и целом она получала все, к чему стремилась: большую и чистую любовь.

Его я забуду. Но вот ее забыть трудно. В какой-то миг мне показалось, будто она видит меня через стекло, смотрит прямо в глаза, даже чуть больше придвигается к стеклу, приоткрывает рот, как для поцелуя, и видит во мне второго партнера. Мне бы не хотелось, чтобы все так и было на самом деле. К тому же она могла подумать: кто это был – бомж, псих, который любит подсматривать, а может, это приятель любовника?..

– Вы можете просмотреть ролик здесь, на моем компьютере, – пошел я навстречу Чиркову, угадав его желание. – Карту я потом уничтожу в вашем присутствии. Копии я не делаю – это дело принципа.

– Спасибо. – Его глаза выражали большую благодарность.

Поменял ли я отношение к его жене? Это вряд ли. Я испытал сильное влечение к ней еще там, под окном этого любовного гнездышка, когда нас разделяло только стекло, а легкий розовый свет из комнаты едва касался моего лица. Не скажу, что я охладел к ней потом. Вспоминал как красивый эпизод из эротического фильма.

Я вставил в картридер цифровую карту и, прежде чем выйти из помещения, сказал:

– Воспроизведение начнется автоматически. Садитесь на мое место или поверните монитор к себе. Я вернусь через двадцать минут.

И вышел в узкий коридор, подняв голову, поглядел на низкий потолок. Впервые подумал о том, что если на потолке нарисовать вид машины снизу, то коридор будет походить на смотровую яму: узкий, двоим не разойтись. В конце коридора – то есть в шаге от меня – стоял человек лет пятидесяти, походивший на отставного военного (у меня наметанный взгляд на такие вещи). Я поздоровался с ним кивком головы и спросил:

– Вы с ним?

Мужчина приподнял бровь:

– С кем?

Я кивнул на дверь кабинета, за которой раздавались женские и мужские стоны. Незнакомец не стал интересоваться, что творится в моем кабинете, и ответил на вопрос:

– Нет, я один. Ваша фамилия Баженов? Павел Ильич Баженов?

– Да. Выйдем на улицу, здесь что-то шумновато.

– Вы заняты? Если да, я приду попозже. Завтра вы будете свободны?

Мысли мужчины витали где-то далеко от этого места, хоть он и пытался не выдать этот факт.

– Боюсь, сегодня я не смогу вас принять. Сдаю работу.

– Поздновато, – заметил незнакомец.

Я согласился с ним. Но мой клиент в этот день (сегодня был понедельник) не мог отпроситься с работы. С другой стороны, мне было по барабану, в котором часу сдавать работу – в восемь вечера, как сейчас, или в восемь утра.

– Эта встреча мне напоминает визит к стоматологу, – вновь заговорил незнакомец. – Не знаю почему. Трудно объяснить. У меня болит зуб, мне страшно его удалять, меня страшат хирургические инструменты в застекленном шкафчике, шприцы, урна, в которую полетит вырванный зуб. А вы спокойны и расслаблены. Вам все равно, какой зуб у меня болит и насколько мне больно.

– Вы правы. Вырвать зуб для меня – все равно что талон прокомпостировать.

– Да, вы тот человек, который мне нужен. В котором часу мне к вам прийти? Давайте встретимся утром…

У меня вошло в привычку выпивкой отмечать окончание дела, и работоспособным я становился только на вторые сутки. И на этот раз я решил придержаться традиции. Это несмотря на то, что столкнулся с первым случаем, когда, закрывая одно дело вечером, я собрался открыть другое утром следующего дня. И в голове у меня крутилось это сладкое слово «очередь». Обычно перерыв составлял несколько дней. «Что ж, – подумал я, – неплохо быть нарасхват или, как говорят, на пике популярности».

На всякий случай я вручил новому клиенту свою визитку, и мы попрощались до завтра.

Двадцать минут вышли. Я не думал, что маркшейдер досмотрит ролик до конца. В качестве учебного пособия он для него не годился, все-таки в главной роли выступала его жена, на шведа он тоже не смахивал. Но я ошибся – инженер вытерпел эту пытку, и сейчас на экране монитора, который он развернул к себе, застыло выражение женского лица в момент наивысшего наслаждения. Я мог бы сделать скриншот с этого кадра, распечатать его и отправить ей открытку: «Ты самая сексуальная!»

Из меня получился бы отличный инкассатор – это на примере того, что я легко погасил искры этого сильного чувственного влечения. Иначе еще вчера я остановил бы «даму с собачкой» и сделал бы ей комплимент в виде все той же поздравительной открытки… Лишь однажды я признался во всем женщине, на которую собирал компромат. Но это был отдельный случай, и воспоминания о нем я хранил в самом теплом уголке моего сердца.

– Что мне делать? – Клиент поднял на меня влажные глаза, увеличенные линзами очков.

Я привык и к таким обращениям и отвечал всегда одинаково:

– Я не даю рекомендаций, только сделал свою работу.

Помню, один клиент бросился на меня с кулаками, как будто это я соблазнил его благоверную. Инженер, похоже, был не способен замахнуться даже на муху. Но это только с первого взгляда. За время работы частным сыщиком я приобрел привычку – составлять психологический портрет своих клиентов. Плюс я собирал кое-какую дополнительную информацию, чтобы, во-первых, не подставиться. Так я узнал, что Чиркову в молодости не хватило одного шага до заветного звания «Мастер спорта», он так и остался в кандидатах по вольной борьбе.

Я предложил ему ознакомиться с бумагами, прежде чем он подпишет договор.

– Что это? – спросил он, постучав пальцем по приколотому к делу чеку из мясного магазина.

– Чек на покупку мясной кости для вашей псины. Нужно же было ее чем-то отвлечь.

– Даже так…

Он подписал договор и рассчитался наличными. Я снова прикрепил микрокарту скотчем к обложке и вручил папку Чиркову со словами:

– Василий Вячеславович, до свидания!

Думаю, Чиркову было стыдно передо мной, ведь я стал свидетелем измены его жены. Но я, прежде чем мы ударили по рукам, предупреждал, что, вероятнее всего, стану свидетелем откровенных сцен, и тут же вставил сноску: на работе я – бесполое существо.

Толстяк пожал мне руку и выскользнул из кабинета. А я тотчас, как будто сгорал от нетерпения, набрал рабочий номер Виталия Аннинского. И пока шли гудки, набросал на листке бумаги стол со сломанной ножкой; в процессе короткого разговора я надеялся закончить рисунок: «подложить» под ножку кипу папок с уголовными делами, но главное – изобразить в сатирическом виде своего друга, дожидавшегося моего звонка в своем кабинете ОВД Пресненского района.

– Да? – ответил он, ожидая моего звонка.

– Привет! – поздоровался я.

– Наконец-то! Я уже собрался было домой.

– Ты на машине?

– С утра был на машине. Приехал из Твери, поставил в гараж.

– Устал за рулем?

– Вроде того.

– Тогда заходи за мной.

– Как школьник, – усмехнулся Аннинский и повесил трубку.

Он явился ко мне в контору через пятнадцать минут после беседы, и мы направились в бар-ресторан «Три горы», где частенько отмечаем какие-то события. Помню, в прошлом году отмечали там день рождения сына Аннинского. Мы – это бывшие оперуполномоченные Следственного комитета военной разведки. Бар нашел себе место неподалеку от Пресненской обсерватории, открытой еще в 1831 году на одном из холмов на Трех Горах на Пресненской возвышенности – отсюда и название питейного заведения.

– Выглядишь усталым, – заметил я Аннинскому и предложил занять крайние места за стойкой.

– Напомни об этом после третьей рюмки.

Но уже после второй настроение моего друга повысилось на все сорок градусов.

– На выходные снова ездил в Тверь? – спросил я.

– Да, – подтвердил Аннинский. – Волга – это тебе не Яуза.

– Точно…

Реки грязнее Яузы я не видел. Среди москвичей появился термин «яузский запах». Русло забито мусором, особенно в районе Электрозаводского моста. Неподалеку, на Ленинской слободе, и жил Аннинский. Отсюда, наверное, и его сравнение с Яузой, а не Истрой, долина которой считается одной из самых красивых в Подмосковье.

Виталий не раз рассказывал о «личной каюте» на дебаркадере лодочной станции в Твери, шкипера он называл на американский лад: хорошим парнем. Я был не без мозгов и смекнул, что подобная дружба зачастую строится на корысти. Даже между нами порой черной кошкой пробегало стремление получить собственную выгоду. Аннинский давал мне крышу в своем районе, я же по мере необходимости снабжал его информацией от своих «свистков».

В голове отчетливо представился маршрут: 75-й километр МКАД, Химки, Солнечногорск, Клин, Тверь, раскинувшаяся на обеих берегах Волги. Порядка 170 километров. На машине добраться можно за два с половиной часа. Это закаленные в пробках и бросках на дальние расстояния дачники, рыболовы, охотники и прочие любители природы не заметят, как пролетит в дороге время, я же, к примеру, сойду с ума уже в Клину.

Я решил затронуть тему, которая беспокоила меня с профессиональной стороны. Аннинский не мог проводить каждый уик-энд на Волге, а вот его жена регулярно ездила в Тверь. Последний раз я видел ее две недели назад, поздним вечером, забежав к ним на минутку, буквально разлучил супружескую пару на целый час. Тогда я заметил – с последней нашей встречи (а это было три месяца назад) жена Виталия Аннинского изменилась. Во-первых, она постриглась. Как говорится, новая стрижка – новый человек. Ей были к лицу короткие волосы, закрученные на бигуди. Она как будто скопировала с Одри Хепберн в «Римских каникулах». Вечно тонкие, выщипанные брови стали такими, какими их создала для нее природа; широкие и густые, что, безусловно, шло ей. Она чуть похудела, точнее, постройнела. Видимо, последнее время посещала фитнес-клуб.

Просто так, без веской причины, люди не меняются – это я говорю как профессионал, работа которого, как однажды пошутил сам Аннинский, – «сыск интимного направления». В жизни человека должно произойти какое-то значимое событие, натуральный переворот, тогда-то и происходит метаморфоза. Собственно, я, отметив перемену в облике Анны Аннинской, подумал о романе Анны на стороне. Она была молода, но бог или случай даровал ей еще одну молодость, и они шли параллельными курсами. Она была счастлива, переживала влюбленность. Но кто я такой, чтобы вмешиваться в личную жизнь Аннинских? А вдруг я не прав? А что, если они оба подняли брошенный сверху подарок или милость, не знаю? Я не мог, не хотел стать разрушителем их счастья. И лишь коротко заметил Аннинскому:

– В вашем шалаше с новой силой забил источник молодости?

– Ты о чем, Паша?

– Ее кожу «поцеловало солнце». Такого изумительно легкого, но бросающегося в глаза загара я давно не видел. Она стала мягче, естественнее, стала больше любить себя.

Мы были навеселе, и Виталий, как всегда, прижался лбом к моему лбу и улыбнулся:

– Завидуешь, сволочь? Или ревнуешь?

Да, я был сволочью. Но в этот момент я был обеспокоенной сволочью. И я нашел утешение в том, что Аннинского так просто не переделаешь, он останется самим собой, каким я его привык видеть. Наверное, их преследовала новая жизнь, о которой я не имел представления. Эта пара была единственной, об интимной жизни которой я знать ничего не хотел. Может быть, даже стеснялся.

Я ушел от ответа на прямой вопрос, отшутившись:

– Ты линяешь?

– В каком смысле?

Я демонстративно стряхнул с воротника его пиджака короткие волоски.

– Наводил красоту, – отозвался мой друг. – Днем забежал в парикмахерскую…

Или я выпил на рюмку больше, или Аннинский в этот раз оказался крепче меня. Как бы то ни было, но адрес таксисту назвал он. Я махнул ему рукой, опустив стекло со стороны пассажира, и задержал на нем взгляд, как будто сфотографировал: одетый в деловой костюм, в джемпере-поддевке, он стоит у своего такси…

Глава 2

Перекресток Михайлова

Меня можно было назвать человеком, трепетно относящимся к технике: мои телефоны, мобильный и домашний, никогда не разрывались от звонков. Засыпая, я переставал быть человеком и будто превращался в Центральный отдел нервной системы или Орган высшей нервной деятельности. Так что первый гудок телефона поступал куда надо, и я реагировал на него моментально, в каком бы состоянии ни находился. Сейчас мое состояние оставляло желать лучшего: черепная коробка гудела, в глотке пересохло, глаза я открыл ровно настолько, чтобы разглядеть подсвеченные кнопки мобильника. Днем я бы отметил номер абонента, сейчас мне было все равно, кто звонит. Когда я нажал на клавишу ответа и сделал попытку привстать на диване, уяснил одно: я еще не проспался. И ответил согласно своему хмельному состоянию, в стиле переводчика Алексея Михалева:

– Это сами знаете кто. Я сейчас сами знаете какой. Оставьте сообщение после сами знаете чего.

– Бросай валять дурака, Баженов!

– Кто это?

– Валентин Белоногов.

Я не сразу сообразил, кто такой Белоногов… Я встречался с ним дважды, и оба раза – в отделе внутренних дел по Пресненскому району, что на улице Литвина-Седого, это центр Москвы. В тот день убили моего информатора, а я стал участником перестрелки в Столярном переулке. Тогда этот толковый опер допрашивал меня, а Виталий Аннинский с безучастным, казалось бы, видом стоял в сторонке.

– Помню такого, – прохрипел я словно простуженным горлом. – Что случилось?

– С тобой хочет поговорить один человек.

– Только один? И ради этого… – Это был просто треп, за которым я спрятал напряжение: кто бы это мог быть? Я мог представить любого человека, тянущегося к трубке, чтобы поговорить со мной. Но вот голос Анны Аннинской отрезвил меня:

– Привет, Паша. Приезжай. Я убила мужа.

И все – в трубке послышались гудки.

Я уснул в одежде, поэтому не пришлось тратить время на сборы. Лишь проверил, на месте ли документы. В киоске «1440» (количество минут в сутках) за углом я купил жевательную резинку и распаковал ее, называя таксисту адрес: Ленинская слобода, 4. Ночные дороги были пусты, и уже через четверть часа я оказался на месте. Во дворе дома было оживленно, как днем. Четыре или пять полицейских машин, две из них с включенными световыми сигналами. Столько же машин без спецсигналов, но с включенными габаритами. Вокруг шестиэтажного дома (включая полуподвальный этаж) бордюры были выкрашены в желтый и зеленый цвета и здорово походили на поребрики гоночной трассы. Дорогу к подъезду мне преградил полицейский из патрульно-постовой службы, стоящий в оцеплении, однако полный человек в роговых очках и кожаной куртке нараспашку окликнул его и попросил пропустить меня. Это был Белоногов, я поздоровался с ним. Он тут же отгородился от меня свободной рукой:

– От тебя несет, как от бадьи с брагой. – И пресек мою попытку задать ему вопрос. – Ни о чем меня не спрашивай, я сам пока ничего не знаю. Знаю только, что сотрудника моего отдела нашли с огнестрельной раной в голове и что его жена уже дала признательные показания. Слушай, ну и видок у тебя! – вернулся он к моему похмельному состоянию.

Я соответствовал виду человека, который полчаса назад узнал о смерти лучшего друга. Нет, лучше сказать – единственного.

– Ты последний, с кем общался перед смертью Аннинский.

– Не дави на меня, – огрызнулся я и стукнул себя в грудь: – Один из последних – это точно.

– Когда ты последний раз видел Аннинского?

– Сегодня. То есть вчера. Мы посидели в «Трех горах» до половины одиннадцатого. Там и распрощались. Я поехал к себе домой. Он… наверное, к себе.

– Отмечали какую-то дату?

– Я должен отвечать на твои вопросы?

– Обязан.

– Не ты ведешь это дело. Ты работаешь в ОВД по Пресненскому району, а преступление совершено в Даниловском, а это даже другой административный округ.

– У тебя пробки в ушах?! Убит мой сотрудник, и мне плевать, кто ведет это дело! Пока что я пошел навстречу и тебе, и человеку, который, как я уже сказал, признался в убийстве! Я вам дал возможность поговорить, – сбавил он в конце обороты.

– Эта возможность называется правом на один телефонный звонок.

– Было бы лучше, если бы Аннинская звякнула тебе из Даниловского ОВД?

– Нет, – я покачал головой и машинально глянул в сторону отдела, он находился недалеко.

– Я спросил, и тебе лучше ответить сначала мне, а уж потом хотя бы вон тому Даниле-мастеру, – Белоногов кивком указал на громадного, как Шварценеггер, опера.

– Спрашивай.

– Я повторю: вы в «Трех горах» отмечали какую-то дату?

– Можно и так сказать.

– Дальше.

– Мы обмывали дело, над которым я корпел неделю.

– Что за дело?

– «Дело одной вертихвостки», больше я тебе ничего не скажу.

– Ты прямо как Перри Мейсон, – хмыкнул Белоногов. – В этом деле Аннинский тебе помогал?

– Ни словом, ни делом.

– Как часто вы обмывали дела твоих вертихвосток?

– Часто. Если не считать вчерашней встречи, то виделись мы с ним последний раз две недели назад.

– Место встречи…

– У него дома! – перебил я Белоногова. И уже сам был вынужден сбавить обороты. – Созванивались вчера. Днем и вечером.

– Кто кому звонил?

– Я – ему.

– Оба раза?

– Да.

– Тема дневного разговора.

– Блин, ты меня достал!

– Отвечай!

– Днем позвонил, чтобы условиться о встрече. Вечером – чтобы напомнить ему об этом. Он пришел через пятнадцать минут. Без четверти девять, если быть точным. Ровно в девять вечера мы сели за стойку. – Я горько усмехнулся. – Виталик выглядел усталым, но довольным.

– Неужели так обрадовался встрече с тобой?

– Ты бросай насмехаться, или я наваляю тебе прямо здесь.

– Ладно, не кипятись. Ответь на такой вопрос: как часто ты встречался с женой Аннинского?

– Не в ту сторону копаешь!

– Часто или нет?

– Реже, чем с Виталиком, – был вынужден ответить я. – Она недолюбливала меня…

Мне казалось, Анна стояла между мной и мужем этакой противопожарной стеной, чтобы ни одна пагубная искра не переметнулась на него. У него была семья, у меня – нет. Больше того – я пока не собирался разжигать семейный очаг и, на взгляд Аннинской, являлся заразительным ходячим примером. Она опекала мужа, как ребенка. Я много раз видел ее ревнивый взгляд, но ни разу она не проявила открытой неприязни. Но была готова объявить вражду и словно ждала, когда я уведу Виталика на сторону. В этом я видел столкновение двух несовершенных форм мышления – ее и моей. Плюс ко всему мы с Аннинским были партнерами: я предоставлял ему информацию из своих источников, он мне давал крышу в своем районе и в свою очередь делился со мной своей информацией. Иногда я давал ему кое-какие деньги, но это так, мелочь.

Вот об этом я и рассказал Белоногову.

– Не хочешь подняться в квартиру? – спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

– Знаешь, – сказал я Белоногову, – я пообтерся о проблемы своих клиентов и стал черствым по отношению к чужим семейным драмам.

– Ну если так, то ты идеальный вариант преданного друга.

В этом качестве я и предстал перед Аннинской спустя час после ее телефонного звонка.

Оперативник провел меня в кухню, но сначала предоставил возможность заглянуть в спальню, где лежало тело Аннинского. Я невольно закрыл глаза. Я очень часто слышал определение «обезображенный труп», пару раз видел разрушительные результаты от выстрела крупной дробью… Сейчас же я наблюдал перед собой картину необычной смерти: кто-то самым жестоким образом поквитался с Виталием Аннинским, превратив его лицо в кровавое месиво. Он вернулся домой, успел снять пиджак и джемпер (они были перекинуты через спинку стула), собрался было скинуть рубашку (три верхние пуговицы были расстегнуты), даже закатал рукава (дурацкая привычка), и в этот миг раздался выстрел из дробовика. Рубашка, грудь, все было залито кровью, незапятнанной, в прямом и переносном смысле этого слова, осталась татуировка на груди: эмблема Главного разведывательного управления. Эту стилизованную под гвоздику пятиконечную звезду Виталик сделал в одной из наших совместных командировок на Северный Кавказ, в расположении воинской части, в которой нашелся «мастер тату». В геральдике гвоздика – страсть, порыв, решимость добиться цели.

Я припомнил эпизод из нашего военного прошлого. Моя командировка на Северном Кавказе подошла к концу, Аннинский остался еще на две недели. Сразу же после моего отъезда у него произошла стычка с двумя ингушами из комроты. Поединок был неравным, и ингуши Аннинского натурально отметелили. Командир полка распорядился снять побои в местном морге и доложил о происшествии в военную прокуратуру. Ингуши, что называется, покаялись, и дело замяли. Но те снимки из морга остались у Аннинского на руках. Когда мы снова встретились в отделе (прошло двадцать дней), он показал мне фото. Труп, определил я, глядя на человека с синюшным лицом: закрытые и заплывшие глаза, гематома на скуле, распухшие черные губы. Виталик рассмеялся: «Это же я!»… Даже побои изменили облик человека до неузнаваемости, чего уж говорить о разрушительном действии выстрела крупной дробью…

Мне и без того было муторно, и долго я в спальне не задержался. Оперативник провел меня на кухню, превратившуюся в отстойник для Ани Аннинской, и остался с нами, прикрыв дверь. Кухня была просторной. Светлая мебель не бросалась в глаза и не загромождала помещение. Широкая, во всю стену, длинная штора подразумевала такое же громадное окно, но такие размеры существовали только в воображении, как будто штору эту повесил иллюзионист, рассчитывая на обман зрения. Что ж, он не ошибся, рассеяно подумал я.

– Только вчера я разбирала его вещи, – неожиданно сказала Анна.

И я подумал о том, что она предложит мне что-нибудь из вещей Виталия. Мило, конечно, с ее стороны. Я бы не отказался от мобильника или фотоаппарата, в общем, вещицы на память. Еще я заметил, что она не назвала мужа по имени. Это был знак, но с каким качеством?..

– У тебя найдется выпить? – спросил я.

– Здесь тебе не бар, – встрял оперативник.

– Я же не тебе предлагаю и не ей, – я кивнул на Аннинскую. – Пить в одиночестве – последнее дело, которому я посвятил последние два или три года своей жизни, – объяснил я оперативнику.

Тот был непреклонен и не баловал нас словарным разнообразием:

– Здесь тебе не бар.

– Я тебе вот что скажу: от тебя недавно ушла жена или по крайней мере она виляет от тебя на сторону в поисках нового содержания, форм и ощущений.

– Чего?!

Его глаза забегали по моему лицу. Как говорил прокурор в одном советском фильме, лицо многое может рассказать о человеке. Мое лицо, например, через пару минут могло сказать, что от меня только что отвалил двухметровый оперативник с кухонным ножом и скалкой.

Я пропустил начальные слова Аннинской, но не стал перебивать ее.

– …выходные провели на Волге, прихватив вечер пятницы и утро понедельника. Прогуливались по мокрой палубе, скрывались в каюте от дождя. Все было так романтично… И я пожалела: почему каждый день не может быть таким? Я не знаю, что со мной приключилось, Паша. Вернулась я совсем другим человеком.

Слова Аннинской послужили мне вокабулярием – кратким словарем к книге. Она называла слово, а я открывал нужную страницу. Я изучил четные страницы – это мои взаимоотношения с Аннинским, нечетные принадлежали только ей и ему. У меня никогда не возникало желания влезать в их личную жизнь. Что ж, видимо, мне придется перекинуться на эти нечетные страницы…

Я спросил ее прямо:

– Это ты убила Виталия?

Анна посмотрела на меня в упор:

– Кроме тебя мне никого не хотелось убить.

Я принял этот туманный ответ, и мне он был дороже кристального воздуха.

Совершенно четко я представил картину с одним или двумя неизвестными. Кто-то стреляет в Аннинского, и, возможно, это происходит на глазах у его жены. Дальше ей в руки суют дробовик. Все – на этом грозном оружии остаются ее отпечатки пальцев. Есть много способов запугать человека, тем более что человек этот – женщина. Убийцы ни перед чем не остановятся, рано или поздно убьют ее, если она не возьмет убийство мужа на себя. Часто бывает так, что угрозы звучат более убедительно от знакомого человека. Почему преступник не убил и Аннинскую тоже? Ответ очень прост: чтобы исключить другие версии и чтобы его не искали. Это известный и зачастую действенный прием.

Анна дала мне подсказку, и мне нужно было отработать ее доверие. Невозможно забыть ее взгляд. Во мне она видела последнюю надежду. Ее крепко подставили и запугали. Кто? Поиски нужно было начинать на берегу Волги. В противном случае она дала бы мне другую подсказку. Она была женой опера. Почему в таком случае не открылась сослуживцам Виталия? Не замешан ли кто-нибудь из них в преступлении?

Я перебрал в голове и другие причины, по которым Аннинская сделала ставку на меня. Я был одиночкой по сути и не связан ни служебными, ни какими-либо другими отношениями с сослуживцами Аннинского. Второе – у меня за плечами была школа под названием Следственный комитет военной разведки.

На улице я отыскал Белоногова в компании человека лет тридцати: с массивной челюстью и глазами чуть навыкате, которые могли сказать о напористости его характера, с легкомысленной эспаньолкой, одетого в кожанку и джинсы. Я поблагодарил Белоногова – все-таки он много сделал для меня, для Аннинской, дав ей возможность позвонить мне. Белоногов улыбнулся своими тонкими губами, которые буквально шли вразрез с его полным лицом.

– Не за что. Сочтемся.

Он отошел в сторону. Я остался один на один с оперативником Даниловского ОВД. По горячим следам расследовать было нечего, и тот, вручив мне свою визитку, попросил прийти в отдел в половине второго.

– Время неудобное, – поморщился я, прочитав на его карточке имя: Игорь Васильевич Михайлов. – Ни утро, ни вечер. Обычно я с часу до двух клюю носом.

– Вот вместе мы и поклюем, – остался непреклонным Михайлов и направился к машине – 200-сильному «Чероки», открыл дверцу и взял с сиденья планшет. Я подошел ближе и похлопал рукой по крыше джипа:

– АБС, электрозеркала, кондиционер, бортовой компьютер, парктроник…

– Ага, – подтвердил Михайлов, глянув в мои завистливые глаза. – Вижу, разбираешься в машинах.

– Так, статейки почитываю да картинки скачиваю. Кстати, ты первым приехал на вызов?