Время прощать Гришэм Джон

1

Сета Хаббарда нашли приблизительно там, где он и обещал быть, но не совсем в том виде, в каком ожидалось. Он висел на конце веревки в шести футах от земли и слегка раскачивался на ветру. Атмосферный фронт принес осадки, и Сет к тому времени, когда его обнаружили, промок насквозь, хотя ему уже было все равно. Кто-то заметил, что на его туфлях нет грязи, а на земле под ним — никаких следов. Выходит, когда начался дождь, он уже был мертв и висел на веревке.

Почему это важно? Да, по правде сказать, и не важно совсем.

Самому повеситься на дереве не так-то просто. Но Сет явно все продумал заранее. Веревка была натуральным манильским канатом, крученым, в три четверти дюйма толщиной, достаточно прочным, чтобы выдержать человека, весящего сто шестьдесят фунтов, как свидетельствовала запись врача, которого Сет посетил месяцем раньше. Впоследствии работник одной из фабрик Сета вспомнил, что видел, как хозяин отрезал от катушки кусок веревки длиной футов пятьдесят за неделю до того, как все узнали о столь драматическом финале его жизни.

Один конец веревки был привязан к нижней ветке дерева несколькими небрежными узлами и петлями, однако крепление выдержало. Другой был перекинут через верхнюю ветку толщиной около двух футов, нависшую ровно в двадцати одном футе от земли. Оттуда веревка свисала футов на девять и завершалась идеальным висельным узлом — наверняка Сету пришлось потренироваться, чтобы научиться вязать его. Петля была как с картинки в учебнике: тринадцать витков, которые должны были, легко соскользнув под тяжестью тела, мгновенно стянуть ее. Такой висельный узел резко сжимает шею, делая смерть быстрой и менее болезненной, и Сет отлично выполнил «домашнее задание». Никаких следов борьбы и страданий не было видно.

Шестифутовая стремянка, скорее всего откинутая ногой, валялась неподалеку. Видимо, Сет выбрал дерево, закинул на него веревку, закрепил узлами, вскарабкался на стремянку, приспособил петлю на шее и, когда все было сделано как надо, оттолкнул стремянку. Его руки свободно висели вдоль тела, кисти находились на уровне карманов.

Испытал ли он на миг сомнение, захотел ли в последнюю секунду вернуть все назад? Когда его ноги оторвались от спасительной опоры, схватился ли он инстинктивно руками за веревку над головой, попытался ли отчаянно бороться, прежде чем сдался? Никто никогда уже не узнает наверняка, но видимо, ничего такого не было. Более поздние свидетельства подтвердили, что Сет действовал целенаправленно.

Для совершения задуманного он выбрал лучший костюм, темно-серый, из плотной шерсти, какие обычно надевают на похороны в холодную погоду. Костюмов он имел всего три. Благодаря правильной технике повешения казалось, что тело вытянулось, поэтому обшлага брюк доставали только до лодыжек, а полы пиджака — до талии. Остроносые черные, без единого пятнышка, штиблеты были начищены до блеска. Синий галстук повязан идеально. А вот белую рубашку испачкала кровь, просочившаяся из-под веревки.

Спустя несколько часов стало известно, что Сет Хаббард присутствовал на одиннадцатичасовой службе в ближней церкви. Там он поговорил со знакомыми, пошутил со священником, положил деньги на блюдо для пожертвований — словом, выглядел так, будто пребывал в отличном расположении духа. Многие знали, что у Сета рак легких, хотя о том, что врачи отмерили ему очень короткий срок жизни, почти никому известно не было. Несколько человек даже вносили его в свои церковные записки «о здравии», несмотря на то, что он нес на себе клеймо двух разводов, чем навсегда запятнал звание истинного христианина.

Самоубийство его репутацию не улучшало.

Дерево, древняя сикамора,[1] принадлежало семье Сета много лет. Земля вокруг густо поросла деревьями ценных пород с ядровой древесиной. Его отец приобрел ее в 1930-х годах весьма сомнительным способом. Сет неоднократно закладывал и перезакладывал участок и в конце концов обратил его в источник богатства. Обе бывшие жены Сета в бракоразводных войнах героически пытались оттяпать эту землю, но Сет сумел сохранить ее за собой.

Первым на месте действия появился Кэлвин Боггз, разнорабочий. Его Сет уже несколько лет нанимал поденщиком на ферму, парень всегда был на подхвате. Рано утром в воскресенье хозяин позвонил ему и сказал: «В два часа дня будь на мосту». Он ничего не объяснил, а Кэлвину задавать вопросы не пристало. Если мистер Хаббард велел ему быть в указанном месте в указанное время, значит, он должен там быть.

В последний момент десятилетний сын Кэлвина увязался за ним. Обычно Кэлвин не поддавался на его уговоры, но тут согласился взять с собой. Они поехали по засыпанной щебенкой дороге, которая тянулась на много миль, зигзагами пересекая владения Хаббарда. Крутя баранку, Кэлвин, конечно, недоумевал, зачем он понадобился хозяину, поскольку не мог припомнить ни одного случая, когда тот вызывал его куда-нибудь в воскресенье днем. Он знал, что хозяин болен, ходили даже слухи, будто умирает, но сам мистер Хаббард об этом, как, впрочем, и о чем-то другом, не распространялся.

Мост представлял собой деревянный настил, перекинутый через безымянный узкий ручей, зажатый между зарослями пуэрарии и кишащий водяными щитомордниками. Мистер Хаббард давно собирался забрать его в бетонную трубу, но болезнь отвлекла. Лишь по двум полуразвалившимся лачугам, гниющим среди разросшихся кустов неподалеку от поляны, можно было догадаться, что когда-то здесь располагалось небольшое селение.

У самого моста стоял принадлежащий мистеру Хаббарду «кадиллак» последней модели. Кэлвин остановился позади него и, глядя на открытые дверцу и багажник, испытал тревогу. К тому времени дождь уже разошелся, поднялся ветер. Странно, что мистер Хаббард оставил машину открытой.

Кэлвин велел сыну сидеть в грузовичке и медленно обошел «кадиллак», не прикасаясь к нему. Хозяина в машине не было. Кэлвин сделал глубокий вдох, вытер мокрое от дождя лицо и осмотрелся. На противоположной стороне поляны, ярдах в ста, он увидел висящее на дереве тело. Вернувшись к грузовичку, еще раз велел сыну не выходить из машины и запереть двери, но… Мальчик неотрывно смотрел на то самое дерево.

— Сиди здесь, — еще раз строго приказал Кэлвин, — из машины не вылезай.

— Да, сэр, — пробормотал мальчик.

Кэлвин шел медленно, поскольку ботинки скользили на мокрой земле, а главное, ему нужно было время, чтобы успокоиться. К чему тут спешка?

Чем ближе он подходил, тем яснее становилось: мужчина в темном костюме, висящий на веревке, мертв. А потом Кэлвин узнал его, увидел валяющуюся на земле стремянку, и картина сложилась. Ничего не трогая, он двинулся обратно, к своему грузовичку.

На дворе стоял октябрь 1988 года, и автомобильные телефоны наконец добрались и до сельских районов Миссисипи. По настоянию мистера Хаббарда Кэлвин установил такой телефон в своем грузовичке. Он позвонил в офис шерифа округа Форд, сообщил, что случилось, и стал ждать. Включив обогреватель и радио, откуда неслось умиротворяющее пение Мерла Хаггарда, не обращая внимания на сына, постукивая пальцами в такт движению стеклоочистителей, Кэлвин уставился на лобовое стекло и в какой-то момент понял, что плачет. Сын боялся с ним заговорить.

Спустя полчаса в одной машине прибыли два помощника шерифа, а пока они надевали непромокаемые плащи, подоспела и «скорая» с командой из трех человек. Стоя на щебенке, все напряженно всматривались через дождевую пелену в старую сикамору и через несколько секунд разглядели висящего на ней мужчину.

Кэлвин сообщил им все, что знал. Помощники шерифа решили, что действовать следует, как если совершено преступление, а потому запретили медикам из «скорой» приближаться к повешенному. Потом приехал еще один помощник шерифа, и еще один. Они обыскали машину, но ничего, проливающего свет на ситуацию, не нашли.

Сета глаза закрыты, а голова гротескно вывернута вправо, сфотографировали и сняли на видео. Землю вокруг сикаморы тщательно обследовали, но никаких улик не обнаружили. Один из помощников отправился с Кэлвином на его грузовичке в дом мистера Хаббарда, находящийся в нескольких милях оттуда. Мальчик, ни разу не открывший рта, ехал на заднем сиденье.

Двери отперли, и на кухонном столе нашли записку на желтом листке, вырванном из блокнота. Аккуратными печатными буквами Сет написал:

Кэлвину. Пожалуйста, сообщи властям, что я сам, без чьей-либо посторонней помощи, лишил себя жизни. Отдельно прилагаю распоряжения о своих похоронах. Никакого вскрытия! С.Х.

Записка была датирована тем же днем, воскресеньем, 2 октября 1988 года.

Помощники шерифа наконец отпустили Кэлвина. Он поспешно отвез сына домой, где тот рухнул на руки матери и до конца дня не произнес больше ни слова.

Оззи Уоллс был одним из двух черных шерифов штата Миссисипи. Другого только что избрали в одном из округов Дельты, где семьдесят процентов населения составляли черные. В округе Форд семьдесят четыре процента населения составляли белые, но Оззи второй раз победил на выборах с большим отрывом от остальных кандидатов.

Черные его обожали, считая своим. Белые уважали за то, что он независимый жесткий коп и бывшая футбольная звезда клэнтонской школы. В некотором смысле футбол на Глубоком Юге[2] медленно начинал превосходить значение расы.

Когда заработала рация, Оззи с женой и четырьмя детьми выходил из церкви, поэтому к мосту явился в костюме, без оружия и значка, но в багажнике у него всегда лежали старые ботинки. В сопровождении двух помощников он по грязи, под зонтом, дошел до сикаморы. К тому времени одежда Сета уже промокла насквозь, и вода капала с мысков его штиблет, с подбородка, ушей, кончиков пальцев и брючных манжет.

Оззи остановился перед деревом, приподнял зонт и посмотрел на мертвенно-бледное жалкое лицо человека, с которым при жизни встречался всего несколько раз.

Их отношения имели свою историю. В 1983-м, когда Оззи впервые баллотировался в шерифы, у него было три белых конкурента и ни одного доллара. Тогда ему позвонил Сет Хаббард, совершенно незнакомый белый мужчина. Как выяснил позже Оззи, Хаббард придерживался умеренных взглядов. Сет жил на северо-восточной окраине округа Форд, почти на границе с округом Тайлер. Он сообщил, что занимается лесозаготовками, торгует древесиной, владеет несколькими лесопилками в Алабаме, несколькими фабриками там-сям, и произвел на Оззи впечатление весьма успешного человека. Он предложил финансировать избирательную кампанию Оззи, но только при условии, что тот примет деньги наличными. Двадцать пять тысяч долларов наличными.

При встрече, заперев дверь кабинета, Сет Хаббард открыл ящик и показал Оззи деньги. Тот стал объяснять, что кандидаты обязаны официально сообщать обо всех финансовых поступлениях в избирательный фонд и все такое прочее, а Сет, в свою очередь, объяснил, что не хочет, чтобы конкретно о его взносе сообщалось официально. Либо они договариваются о расчете наличными, либо никак.

— И что вы хотите взамен? — спросил Оззи.

— Я хочу, чтобы вас выбрали. Больше ничего, — ответил Сет.

— Ну, в этом у меня уверенности нет.

— Как думаете, ваши оппоненты получают наличные под столом?

— Вероятно.

— Конечно, получают. Так что не глупите.

Оззи взял деньги. Он активно развернул кампанию, пробился в последний тур и легко обошел оппонента на общих выборах. После этого дважды заезжал в офис Сета, чтобы поприветствовать и поблагодарить его, но ни разу не застал. На звонки мистер Хаббард не откликался.

Оззи осторожно попытался собрать информацию о мистере Хаббарде из посторонних источников, но о нем мало что было известно. Ходили слухи, будто он сделал состояние на мебели, но точно никто ничего не знал. Он не пользовался услугами местных банков, юридических контор и страховых агентств. В церковь ходил от случая к случаю.

Четыре года спустя у Оззи не было серьезных противников на выборах, но Сет, тем не менее, изъявил желание встретиться. И снова двадцать пять тысяч долларов перешли из рук в руки, и снова Сет сразу исчез из поля зрения. И вот он мертв, задушен сделанной собственными руками петлей и мокнет под дождем.

Наконец прибыл Финн Паундерс, окружной коронер. Теперь можно было официально засвидетельствовать факт смерти.

— Давайте снимем его, — предложил Оззи.

Узлы развязали, и тело Сета на ослабленной веревке спустили с дерева. Его положили на носилки и накрыли термоодеялом. Четыре человека с большим трудом понесли носилки к машине «скорой помощи». Оззи следовал в конце маленькой процессии, пребывая в замешательстве, как и остальные.

Он уже без малого пять лет трудился на своем посту и повидал немало мертвецов. Несчастные случаи, автомобильные аварии, несколько убийств, самоубийства. Однако он не стал бесчувственным и не потерял интерес к службе. Ему доводилось не раз поздно вечером звонить родителям и женам жертв, но всякий раз, увидев труп он испытывал непреодолимое чувство страха.

Старина Сет… Кому Оззи должен позвонить? Он знал, что Сет разведен, но не знал, женился ли снова. Ему фактически ничего не было известно о его семье. Возраст Сета — около семидесяти. Если есть взрослые дети, то где они?

«Ладно, — подумал Оззи, — скоро выясню».

Направляясь в Клэнтон впереди «скорой», он начал уже из машины обзванивать тех, кто мог что-нибудь знать о Сете Хаббарде.

2

Джейк Брайгенс уставился на красные цифры электронного будильника, показывающего 5.29. Протянув руку, нажал на кнопку отбоя и осторожно спустил ноги с кровати. Карла перевернулась на другой бок и плотнее завернулась в одеяло. Он тихонько похлопал ее пониже спины и сказал: «Доброе утро». Она не отозвалась.

Несмотря на понедельник, будний день, она могла поспать еще час, прежде чем вскочить с кровати и, поспешно собрав, везти Ханну в школу. Летом Карла позволяла себе вставать еще позднее, и в это время весь ее день был заполнен девчачьими заботами Ханны, в зависимости от того, что та захочет делать.

Расписание Джейка редко менялось. Подъем в 5.30, в 6.00 — кофейня; без чего-то 7.00 — офис. Немногие начинали работать так рано, как Джейк Брайгенс, хотя теперь, достигнув зрелого возраста, тридцати пяти лет, он все чаще задавался вопросом: зачем именно ему вставать ни свет ни заря? И почему он упорно приходит в контору раньше остальных юристов Клэнтона? Ответы, некогда совершенно очевидные, становились теперь все более расплывчатыми.

Его давнишняя, со времен окончания юридического факультета, мечта стать знаменитым судебным адвокатом не потускнела. Он остался таким же честолюбивым, как и прежде. Но рутина раздражала. Десять лет в окопах, а контора по-прежнему забита завещаниями, договорами и никчемными спорными контрактами. Ни одного приличного уголовного дела, даже многообещающей автокатастрофы.

Момент славы пришел и ушел. Оправдание Карла Ли Хейли произошло три года назад, и порой Джейк опасался, что пик его карьеры позади. Тем не менее сейчас он, как обычно, отмел сомнения и напомнил себе, что ему еще только тридцать пять и он — гладиатор, у которого впереди множество побед на ристалищах в зале суда.

Пес больше не встречал его во дворе. Они потеряли Макса в пожаре, разрушившем их красивый, любимый и много раз заложенный викторианский дом на Адамс-стрит три года назад. Клан[3] поджег его в разгар процесса по делу Хейли в июле 1985-го.

Сначала во дворе крест сожгли, потом попытались взорвать дом. Джейк отослал Карлу и Ханну, что было весьма разумно с его стороны после предпринимавшихся целый месяц попыток убить его. В конце концов подожгли дом. Ему пришлось выступать в суде с заключительной речью в одолженном костюме.

Разговор о том, чтобы завести другую собаку, не заводили. Несколько раз подступались к этой теме, но откладывали. Ханна хотела собаку, и, вероятно, собака была ей необходима, поскольку девочка, единственный ребенок в семье, часто жаловалась, что ей скучно играть одной. Но Джейк, а особенно Карла, прекрасно понимали, на кого лягут хлопоты по воспитанию щенка и уходу за ним. Кроме того, они жили в съемном доме, быт еще не был устроен. Может, собака и вернула бы его к привычному состоянию, а может, и нет. Джейк часто размышлял об этом в ранние утренние часы. Дело в том, что ему самому очень не хватало собаки.

Быстро приняв душ, Джейк оделся в маленькой свободной спальне, которую они с Карлой использовали в качестве гардеробной. В этом хлипком, не принадлежащем им доме все было маленьким. И все — временным.

Мебель представляла собой унылое собрание кем-то отданных за ненужностью или купленных на блошином рынке по дешевке старых вещей. Ее планировалось выбросить, если когда-нибудь дела, как они надеялись, пойдут лучше, хотя Джейк вынужден был признать, что пока никакого движения в этом направлении не наблюдалось.

Их иск к страховой компании увяз в досудебной трясине. Он подал его через полгода после вынесения вердикта по делу Хейли, когда пребывал на вершине славы и преисполнился уверенности в себе. Неужели страховая компания посмеет обмануть его? Дайте ему любое жюри присяжных в округе Форд, и он снова добьется своего и выиграет любое дело.

Но самодовольство и кураж улетучивались по мере того, как они с Карлой постепенно осознавали: заключенный ими изначально договор предусматривал страхование далеко не в полном объеме. В четырех кварталах от нынешнего жилья возвышался пустой и израненный остов их бывшего дома, год за годом накапливая опавшую листву. Соседка миссис Пикл приглядывала за ним, но особо приглядывать было не за чем. Соседи хотели, чтобы на месте пепелища вырос новый прекрасный дом, в который вернутся Брайгенсы.

Джейк тихо прошел в комнату Ханны, поцеловал ее в щечку и получше укрыл одеялом. Девочке семь лет, их единственный ребенок, и других, похоже, не будет. Она ходила во второй класс клэнтонской начальной школы, находящейся за углом детского сада, где преподавала ее мать.

В маленькой кухне Джейк нажал кнопку кофеварки и следил за ней, пока она не зашумела. Открыв портфель, потрогал свой полуавтоматический девятимиллиметровый пистолет в кобуре и засунул в портфель несколько папок с делами.

Он привык носить с собой оружие, и это его огорчало. Как можно жить нормальной, все время держа под рукой пистолет? А что делать, если твой дом сжигают после попытки взорвать его, твоей жене угрожают по телефону, в твоем дворе сжигают крест, мужа твоей секретарши избивают до потери сознания, и впоследствии он умирает, нанимают снайпера, чтобы убить тебя, но тот промахивается и убивает охранника, сеют террор в течение всего процесса и продолжают запугивать еще долгое время после его окончания?

Четверо террористов теперь отбывали наказание — трое в федеральной тюрьме, один — в «Парчмене». Только четверо, неустанно напоминал себе Джейк. А было их скорее всего не меньше дюжины — это мнение разделяли Оззи и другие представители властей округа.

По привычке и от отчаяния Джейк минимум раз в неделю звонил в ФБР, чтобы справиться, нет ли новостей о расследовании. Теперь, три года спустя, ему часто даже не отзванивали. Он писал письма. Документация по делу уже занимала целый шкаф в его кабинете.

Только четверо. Он знал имена многих других, они все еще оставались подозреваемыми, по крайней мере для Джейка. Кто-то уехал, кто-то остался здесь, но все они были на свободе и продолжали жить, будто ничего не случилось. Поэтому он обзавелся оружием, получив официальные разрешения.

Один пистолет Джейк носил в портфеле. Один всегда лежал у него в машине. Два — в офисе. Имелись и другие. Его охотничьи ружья сгорели при пожаре, но Джейк понемногу восстанавливал коллекцию.

Он вышел на маленькое кирпичное крыльцо и полной грудью вдохнул холодный воздух. На улице, прямо перед домом, стояла патрульная машина, принадлежащая офису шерифа округа Форд. За рулем сидел Луис Так, официальный помощник шерифа, работающий в ночную смену. Его главная обязанность — находиться поблизости всю ночь и особенно возле почтового ящика каждое утро точно в 5.45 с понедельника по субботу, когда мистер Брайгенс выходил на крыльцо и махал ему рукой в знак приветствия. Так махал ему в ответ. Это означало, что Брайгенсы пережили еще одну ночь.

Пока Оззи Уоллс остается шерифом округа Форд, а это еще минимум три года, а то и гораздо дольше, он и его подчиненные будут делать все возможное, чтобы защитить Джейка и его семью. Ведь Джейк взялся за дело Карла Ли Хейли, работал как вол за сущую мелочь, уворачивался от пуль, игнорировал реальные угрозы и потерял практически все, но добился оправдательного приговора, эхо которого все еще звучало в округе Форд. Защитить Брайгенса Оззи считал своим первейшим долгом.

Луис Так медленно тронулся. Он несколько раз обогнет квартал, вернется через несколько минут после того, как уедет Джейк, и будет наблюдать за домом, пока не зажжется свет в кухне и он не убедится, что Карла встала.

Джейк ездил на одном из двух имеющихся в округе «саабов», красном, с пробегом сто девяносто миль. Машина нуждалась в капитальном ремонте, но Джейк не мог его себе позволить. Когда-то иметь столь экзотическую машину в таком маленьком городе казалось ему дерзкой и шикарной идеей, но теперь ремонтные расходы стали неподъемными. Ближайший сервисный центр располагался в Мемфисе, в часе езды, поэтому каждый визит туда отнимал полдня и обходился в тысячу долларов.

Джейк был готов сменить «сааб» на американскую марку и думал об этом каждое утро, когда поворачивал ключ зажигания и, затаив дыхание, ждал, заведется ли двигатель. Двигатель пока заводился, но за последние несколько недель Джейк не раз замечал, что происходит он это с отставанием, после одного-двух холостых оборотов, а это зловещее предупреждение: вот-вот случится плохое. Впадая в паранойю, он слышал посторонние шумы, дребезжание и едва ли не каждый день проверял покрышки, отмечая, как все больше стираются протекторы.

Джейк задним ходом съехал на Калберт-стрит. Она, хоть и располагалась всего в четырех кварталах от Адамс-стрит с их бывшим домом, не считалась центральной улицей города. Соседний дом тоже был сдан в аренду. Вдоль Адамс-стрит стояли более старые и представительные дома, созданные по авторским проектам. На Калберт-стрит царила мешанина из домов-коробок в провинциальном стиле, покинутых прежде, чем город серьезно приступил к районированию.

Хоть Карла и не говорила, он знал, что она мечтает перебраться отсюда. Они даже обсуждали возможность вообще уехать из Клэнтона. Три года, минувшие после процесса Хейли, оказались гораздо менее успешными, чем они рассчитывали и надеялись.

Если Джейку предстояла долгая, трудная карьера, исполненная борьбы, почему не бороться в другом месте? А Карла могла преподавать где угодно. Вдали отсюда запросто можно устроить спокойную жизнь, без оружия и необходимости постоянно держать ухо востро.

Черное население округа Форд уважало Джейка, но многие белые по-прежнему относились неприязненно. И здесь все еще гуляли на свободе безумцы. С другой стороны, жизнь среди друзей, которых они обрели, давала ощущение некоторой безопасности. Соседи внимательно следили за появляющимися на улице незнакомыми машинами и пешеходами. И каждый полицейский, каждый сотрудник офиса шерифа в округе знал, что обеспечение безопасности маленькой семьи Брайгенс — их непреложная обязанность.

На самом деле Джейк и Карла не могли уехать, хотя порой играли в «куда бы ты хотела (или хотел) податься». Но это не более чем игра, ведь Джейк знал суровую правду: он никогда не найдет работу в крупной фирме, в большом городе, да вряд ли отыщется и маленький городок в каком-либо штате, где нет голодных юристов. Он трезво смотрел на свое будущее, и оно его устраивало. Ему лишь требовалось сделать рывок.

Проезжая мимо обгоревшего остова на Адамс-стрит, он пробормотал несколько крепких ругательств в адрес трусов, которые сожгли его дом, а также в адрес страховой компании, и прибавил скорости. Потом он свернул на Джефферсон, потом на Вашингтон, которая, отходя от северного края Клэнтон-сквер, тянулась в обе стороны на восток и на запад.

Его контора располагалась на Вашингтон-стрит, прямо напротив внушительного здания суда, и он кадое утро в 6.00 парковался в одном и том же месте, хотя в этот ранний час свободных мест оставалось полно. Тишина будет царить на площади еще два часа, пока не откроются окружающие ее суд, магазины и офисы.

Между тем кофейня, когда Джейк вошел и поздоровался, уже кишела «синими воротничками», фермерами и разного рода служащими. Как обычно, он был единственным посетителем в пальто и галстуке. «Белые воротнички» собирались часом позже на противоположной стороне площади, в чайной, где обсуждали процентные ставки и мировую политику.

В кофейне говорили о футболе, местной политике и охоте на оленей. Джейк был одним из немногих профессионалов, которых принимали в кофейне. Тому имелось несколько причин: к нему хорошо относились, а сам он отличался толстокожестью и добродушием. Кроме того, всегда был готов дать неофициальную юридическую консультацию любому механику или водителю грузовика, попавшему в затруднительное положение.

Повесив пальто на вешалку, Джейк нашел место за столиком, где уже сидел Маршалл Празер, помощник шерифа. Двумя днями ранее «Оле Мисс»[4] проиграла Джорджии с разрывом в три тачдауна, и это было главной темой обсуждения.

Разбитная официантка Делл не переставая чавкала жвачкой. Пробираясь к столу, она умудрилась своим тощим седалищем толкнуть Джейка так, что он пролил свой кофе — это случалось каждый раз, шесть дней в неделю. Несколько минут спустя она принесла ему еду, которой он не заказывал: пшеничный тост, местную овсяную кашу и клубничный джем. Как всегда.

Когда Джейк выколачивал из бутылки на кашу соус «Табаско», Празер спросил:

— Слушай, Джейк, ты знал Сета Хаббарда?

— Никогда с ним не встречался, — ответил Джейк, поймав на себе несколько взглядов. — Раза два слышал это имя. У него дом где-то возле Пальмиры, кажется?

— Да, точно.

Некоторое время Празер жевал сосиску, а Джейк потягивал кофе.

— Поскольку ты поместил его в прошедшее время, — осторожно произнес Джейк, — можно, полагаю, сделать вывод, что с Сетом Хаббардом случилось нехорошее?

— Что я сделал? — переспросил Празер.

Помощник шерифа имел раздражающую привычку задать за завтраком вслух какой-нибудь многозначительный вопрос и после этого надолго замолчать. Он знал все, что происходило в городе, был в курсе всех сплетен, но неизменно любил проверить, нельзя ли выудить еще какие-нибудь подробности у собеседника.

— Упомянул его в прошедшем времени. Ты спросил, знал ли я Сета Хаббарда, а не знаю ли я его, как сказал бы, если бы он был жив. Я прав?

— Ну, в общем…

— Так что случилось?

— Он покончил с собой вчера, — громко ответил Энди Ферр, механик из ремонтной мастерской «Шевроле». — Повесился на дереве.

— Записку оставил, и все такое, — добавила Делл, проходя мимо с кофейником.

Кафе открылось час назад, поэтому можно было не сомневаться: она уже знает о смерти Сета Хаббарда не меньше, чем остальные присутствующие.

— И что было в записке? — спокойно спросил Джейк.

— Этого я тебе сказать не могу, мой сладкий, — прощебетала Делл. — Это наш с Сетом секрет.

— Ты же не знала Сета, — уставился на нее Празер.

Делл, та еще штучка, самый острый в городе язычок, с ответом не замешкалась:

— Как-то раз я любила Сета, а может, два… Всё и всех не упомнишь.

— Ну да, поскольку их слишком много, — поддел Празер.

— Конечно, но тебя среди них и близко не было, старичок, — парировала Делл.

— Как, ты что, забыла? — не остался в долгу Празер, чем сорвал несколько смешков.

— А где была записка? — спросил Джейк, пытаясь вернуть разговор к изначальной теме.

Празер набил рот блинчиками, прожевал и только потом ответил:

— На кухонном столе. Она сейчас у Оззи. Он все еще ведет расследование, но там нечего искать. Похоже, Хаббард посетил церковь и все там было нормально, потом вернулся к себе в поместье, взял стремянку, веревку и сделал дело. Один из его работников нашел его: он висел в петле под дождем при полном воскресном параде.

Это было интересно, странно, трагично, но Джейку трудно было сострадать человеку, которого он никогда не видел.

— И что, наследство осталось? — поинтересовался Энди Ферр.

— Не знаю, — ответил Празер. — Думаю, Оззи был с Сетом знаком, но он не распространяется.

Делл снова наполнила их чашки и задержалась у стола, подбоченившись.

— На самом деле я его не знала, но моя двоюродная сестра знала его первую жену — их у него было по меньшей мере две. По ее словам, у Сета имелась земля и водились денежки. Она говорила, Хаббард был очень скрытный и никому не доверял. И уверяла, что он — гнусный сукин сын. Но после развода все так говорят.

— Тебе ли не знать, — вставил Празер.

— Я-то знаю, старичок. Знаю намного больше твоего.

— А завещание имеется? — спросил Джейк.

Он не очень любил наследственные дела, но внушительное имущество покойного обычно подразумевало, что кто-то в городе получит приличный гонорар. А нужно-то всего лишь пошелестеть бумагами да пару раз появиться в суде — ничего трудного и не слишком обременительно. Джейк знал, что уже к девяти утра все городские юристы будут украдкой стараться узнать, кто составлял завещание для Сета Хаббарда.

— Пока неизвестно, — ответил Празер.

— Завещания ведь дело негласное, так ведь, Джейк? — спросил Билл Уэст, электрик с обувной фабрики, находящейся к северу от города.

— До тех пор, пока ты не умер. Завещание можно изменить в самую последнюю минуту, так что регистрировать его будет некогда. К тому же человек может не хотеть, чтобы, пока он жив, весь мир знал, что в нем написано. А вот когда ты умираешь и завещание открывается для утверждения, оно поступает в суд и становится достоянием общественности.

Окинув взглядом кафе, Джейк насчитал минимум три человека, для которых составлял завещания. Он умел облекать их в лаконичную форму, все делал быстро и дешево, и в городе это знали. Поэтому недостатка в такой работе у него не было.

— И когда состоится официальное утверждение? — поинтересовался Билл Уэст.

— Тут нет определенных временных рамок. Обычно вдова или дети усопшего находят завещание, относят юристу, и спустя месяц или около того после похорон все отправляются в суд, где начинается процесс.

— А если завещания нет?

— О, это — мечта любого адвоката, — рассмеялся Джейк. — Тогда неизбежна неразбериха. Если мистер Хаббард умер, не оставив завещания и имея парочку бывших жен, может быть, еще и взрослых детей и внуков, — кто знает, то все они проведут следующие пять лет в борьбе за его наследство. Разумеется, при условии, что он его оставил.

— О, он оставил! — подхватила Делл с другого конца зала — ее радар всегда был чутко настроен.

Стоило кому-нибудь кашлянуть, как она, где бы ни находилась, тут же справлялась о здоровье этого человека. Если кто-то чихал, спешила принести бумажные салфетки. Если ты вел себя тихо, могла сунуть нос в твои домашние или рабочие дела. Если ты готов был разговаривать с ней, она бесконечно долго стояла возле твоего столика, подливая кофе в чашку, независимо от того, сколько там оставалось. От Делл ничто не ускользало, она все помнила и не упускала случая указать, что три года назад ты говорил совсем другое.

Маршалл Празер театрально закатил глаза, словно говорил: «Чокнутая, что с нее взять?», но благоразумно не произнес это вслух. Покончив с блинчиками, он собрался уходить.

Джейк задержался ненамного дольше. Он оплатил свой чек в 6.40 и покинул кафе, приобняв по пути Делл и едва не задохнувшись от ее дешевых духов. Небо на востоке окрасилось оранжевым, разгоралась заря. После дождя, прошедшего накануне, воздух был чистым и холодным.

Джейк быстрым шагом прошел мимо своего офиса, словно спешил на важную встречу. На самом деле никакой важной встречи у него в этот день не было — лишь несколько обычных визитов к людям, нуждающимся в его помощи.

Он просто совершал свой повседневный обход вокруг Клэнтон-сквер, проходя мимо банков, страховых агентств, агентств недвижимости, магазинов и кафе, расположенных впритык друг к другу и еще закрытых в ранний час. За небольшим исключением, дома здесь были двухэтажные, краснокирпичные, с ажурными коваными балконами, нависающими над тротуарами, которые правильным квадратом огибали площадь и лужайку перед зданием суда.

Клэнтон нельзя было назвать процветающим городом, но и умирающим, как многие маленькие городки на сельском Юге, он тоже не был. Согласно переписи 1980 года, население составляло чуть более восьми тысяч человек, четверть от всего населения округа, и ожидалось, что следующая перепись засвидетельствует его рост.

В городе не было пустых витрин, заколоченных дверей и табличек «Сдается», уныло пылящихся в окнах. Джейк был родом из Карауэя, маленького городка, где Главная улица медленно приходила в упадок, по мере того как сворачивали дела торговцы, закрывались кафе, и юристы, упаковав свои книги, переезжали в административный центр округа. Вокруг Клэнтон-сквер сейчас располагалось двадцать шесть юридических контор, и количество их увеличивалось, от конкурентов не было спасения.

«Интересно, сколько еще адвокатов город сможет переварить?» — часто думал Джейк.

Он получал удовольствие, проходя мимо других юридических контор, смотрел на их запертые двери и неосвещенные приемные. Это был почетный круг победителя, который готов к работе, когда его конкуренты еще спят.

Первой он миновал контору Гарри Рекса Воннера, быть может, самого близкого своего товарища по коллегии адвокатов, воителя, редко приходящего на работу раньше 9.00, хотя в это время приемная уже раскалена от обилия разводящихся клиентов. Гарри Рекс прошел через несколько браков, знал, что такое домашний хаос, и по этой причине предпочитал работать за пределами дома в вечерние часы.

Миновал Джейк и контору ненавистного Салливана — пристанище самого многочисленного собрания адвокатов в округе. Их здесь служило минимум девять. Девять полных болванов, с которыми у Джейка не было ни малейшего желания водить знакомство, впрочем, отчасти из зависти. Салливан обслуживал банки и страховые компании, и его юристы зарабатывали больше, чем все остальные, вместе взятые.

Далее, за дверью с висячим замком, находилась печально известная контора некоего деятеля по имени Мак Стаффорд. Его никто не видел и ничего о нем не слышал вот уже восемь месяцев, с тех пор как он исчез среди ночи, прихватив деньги своих клиентов. Его жена и две дочери все еще ждали предъявления обвинения. Втайне Джейк надеялся, что Мак где-нибудь на берегу залива благополучно потягивает ром и никогда не вернется. Это был несчастливый мужчина, состоявший в несчастливом браке.

«Беги, Мак, беги», — каждое утро мысленно произносил Джейк, на ходу касаясь рукой висячего замка.

Он прошел мимо редакции «Форд каунти таймс», чайной, которая только сейчас начинала оживать. Миновал галантерейный магазин, где на распродажах покупал себе костюмы, кафе «У Клода», которым владел чернокожий и где он каждую пятницу обедал с другими городскими белыми либералами. Затем путь Джейка лежал мимо антикварной лавки, против хозяина которой, проходимца, он дважды вел дела в суде, а также мимо участвующего в судебной тяжбе банка — держателя второй закладной на его дом, и окружного офисного здания, где работал новый прокурор округа, когда бывал в городе.

Прежний, Руфус Бакли, ушел с поста в прошлом году, когда его провалили на выборах, и больше никогда не вернется на какую бы то ни было выборную должность — во всяком случае, Джейк и многие другие надеялись на это. Они с Бакли чуть не задушили друг друга во время процесса над Хейли, и ненависть еще не остыла. Бывший окружной прокурор вернулся в свой родной город Смитфилд, округ Полк, где зализывал раны и тужился заработать на жизнь на Главной улице в своей юридической конторе, а таких контор там было полно.

Круг замкнулся, и Джейк отпер парадную дверь собственной конторы, которая, по общему признанию, считалась лучшей в городе. Здание, где она находилась, наряду с другими, выходящими на площадь, построило семейство Уилбэнкс сто лет назад и почти все это время какой-нибудь Уилбэнкс занимался в нем юридической практикой.

Цепочка прервалась, когда Люсьен, последний и, безусловно, самый безумный из оставшихся Уилбэнксов, был исключен из корпорации. Тогда он только-только взял на работу Джейка, выпускника юридического факультета, намереваясь втянуть того в свои коррупционные дела, но не успел: коллегия адвокатов штата лишила его лицензии.

С уходом Люсьена и за неимением в наличии других Уилбэнксов Джейк унаследовал великолепное помещение. Из десяти комнат он использовал только пять. Внизу находилась просторная приемная, где работала и встречала клиентов нынешняя секретарша. Над приемной, в роскошном кабинете площадью тридцать на тридцать футов, Джейк проводил рабочие дни за массивным дубовым столом, принадлежавшим когда-то Люсьену, а прежде — его отцу и деду. Когда уставал, что случалось часто, Джейк подходил к большой двустворчатой французской двери, распахивал ее и выходил на длинный балкон, откуда открывался прекрасный вид на площадь и здание суда.

В 7.00, строго по расписанию, Джейк сел за стол и сделал первый глоток кофе. Заглянув в ежедневник, он вынужден был признать, что день не сулит ни надежд, ни доходов.

3

Нынешнюю секретаршу, тридцатиоднолетнюю мать четырех детей, Джейк нанял только потому, что не нашлось другой, более подходящей. Она начала работать у него пять месяцев назад, когда он уже отчаялся кого-то найти. Звали ее Рокси, к достоинствам следовало отнести то, что она появлялась на работе каждое утро в 8.30 или несколькими минутами позже и более или менее удовлетворительно выполняла свои обязанности: отвечала на телефонные звонки, встречала клиентов, отваживала придурков, печатала тексты документов, подшивала бумаги и содержала свои владения в относительном порядке.

Но недостатки Рокси были куда существеннее: она не испытывала интереса к работе, рассматривала ее как временную, пока не найдет что-нибудь получше. Еще она курила на заднем крыльце и пахла задним крыльцом, постоянно ворчала по поводу маленькой зарплаты, расплывчато, но недвусмысленно высказывалась о том, как, по ее мнению, разбогатели все юристы, и была крайне неприятной в общении. Будучи родом из Индианы, она попала на Юг, выйдя замуж за военного, и, как многие северяне, нетерпимо относилась к здешнему культурному окружению: мол, получив великолепное воспитание, вынуждена теперь жить в захолустье.

Хотя Джейк никогда специально этого не выяснял, он подозревал, что брак Рокси более чем неудачный. Ее мужа уволили со службы за какой-то проступок. Рокси даже хотела, чтобы Джейк представлял его интересы в суде. Но Джейк отказался, и обида до сих пор тлела в ее сердце. Плюс ко всему из их скудной кассы пропало около пятидесяти долларов, и Джейк подозревал худшее.

Рано или поздно ему все равно придется выгнать Рокси, хоть он ненавидел увольнять сотрудников. Каждое утро в минуты передышки он возносил небу ежедневную молитву, просил Бога дать ему терпения мирно просуществовать еще день бок о бок с этой женщиной.

Сколько же их прошло через его контору! Джейк нанимал молоденьких девушек, потому что их было много, а платить можно было мало. Самая лучшая из них вышла замуж, забеременела и потребовала полугодовой отпуск. Худшие кокетничали, носили обтягивающие мини-юбки и делали двусмысленные намеки. А одна, когда он решил ее уволить, даже пригрозила фальшивым иском за сексуальные домогательства, но, к счастью, была арестована за подделывание чеков и, таким образом, исчезла сама.

Он нанимал более зрелых женщин, чтобы исключить физическое искушение, но такие, как правило, любили командовать, вели себя покровительственно, страдали от климакса, постоянно бегали по врачам, говорили только о болезнях и обожали ходить на похороны.

Не одно десятилетие конторой Уилбэнксов в годы ее наивысшего расцвета твердой рукой правила Этель Твитти, легендарная особа. Более сорока лет все юристы ходили у нее по струнке. Она держала в страхе остальных секретарш и насмерть сражалась с млашими компаньонами: ни один из них не смог продержаться в конторе больше двух лет.

Но теперь Этель ушла на покой, Джейк заставил ее сделать это в разгар шумного процесса над Хейли. Тогда ее мужа избили бандиты, возможно, члены Клана, хотя расследование так и осталось незавершенным. Джейк не помнил себя от радости, когда ушла Этель, но теперь почти скучал по ней.

Ровно в 8.30 он спустился в кухню, чтобы налить себе еще кофе, потом послонялся по комнате, где хранились документы, делая вид, будто ищет старую папку. Когда в 8.39 Рокси проскользнула через заднюю дверь, Джейк стоял у ее стола в ожидании, листая папку и всем своим видом демонстрируя недовольство тем, что она в который раз опоздала на работу.

То, что у нее четверо маленьких детей, безработный и несчастный муж, нелюбимая работа, за которую она, по ее мнению, получала нищенскую зарплату, и куча других проблем, мало значило для Джейка. Если бы она ему нравилась, может, он испытывал бы к ней сочувствие. Но чем дальше, тем меньше его устраивала Рокси. Он копил факты, устные выговоры и вел мысленное досье, чтобы, когда настанет страшивший его момент решающего разговора, быть во всеоружии. Джейк ненавидел себя за то, что заранее планирует, как избавиться от нежелательной секретарши.

— Доброе утро, Рокси. — Он многозначительно взглянул на часы.

— Привет. Простите, я опоздала — отвозила детей в школу.

Его тошнило от лжи, какой бы незначительной она ни была. Детей в школу и обратно возил ее безработный муж. Карла это подтвердила.

— Угу, — промычал Джейк, взяв со стола только что принесенную ею стопку конвертов.

Не дав ей возможности рассортировать почту, он сам быстро просмотрел ее на предмет чего-нибудь интересного. Обычная макулатура, юридический мусор — письма из других фирм, одно — из офиса судьи, толстые конверты с копиями кратких изложений дел, ходатайств и тому подобным. Их он открывать не стал — это обязанность секретаря.

— Что-нибудь ищете? — спросила Рокси, положив на стол сумку и начиная устраиваться.

— Нет.

По обыкновению, она не успела привести себя в порядок — никакого макияжа, копна растрепанных волос — и поспешила в дамскую комнату улучшать свой внешний вид. Процесс нередко занимал четверть часа. Еще один негласный выговор.

В самом низу стопки лежал конверт стандартного размера, на котором Джейк увидел свое имя, написанное синими чернилами от руки. Обратный адрес удивил его настолько, что он чуть не уронил конверт. Швырнув остальную корреспонденцию на середину стола, он заспешил вверх по лестнице к себе в кабинет.

Войдя и заперев дверь, сел в углу возле выдвижного бюро, под портретом Уильяма Фолкнера, купленным мистером Джоном Уилбэнксом, отцом Люсьена, и осмотрел конверт. Стандартный, простой, белый, предназначенный для писем, из дешевой бумаги, вероятно, из тех, что стоят пять долларов за сотню, с двадцатипятицентовой маркой, на которой изображен астронавт, и довольно толстый — скорее всего в нем находилось несколько листов бумаги. Письмо было адресовано лично ему: «Достопочтенному Джейку Брайгенсу, адвокату, 146, Вашингтон-стрит, Клэнтон, Миссисипи». Без почтового индекса.

Обратный адрес: «Сет Хаббард. До востребования, п/я 277, Пальмира, Миссисипи, 386664».

Конверт был помечен штемпелем клэнтонского почтового отделения с датой 1 октября 1988 года, то есть вчерашней субботой. Джейк сделал глубокий вдох и стал размышлять о возможном развитии событий. Если верить сплетням, которые он услышал в кофейне, а у Джейка не было оснований не верить им, во всяком случае, сейчас, Сет Хаббард повесился менее двадцати четырех часов назад, в воскресенье днем. Сейчас понедельник, 8.45 утра. Чтобы на конверте в Клэнтоне успели проставить штемпель, датированный субботой, Сет Хаббард, или кто-то, действующий от его имени, должен был опустить письмо в почтовый ящик, находящийся внутри клэнтонского почтового отделения, либо вечером в пятницу, либо в субботу до полудня, то есть до закрытия почты. Клэнтонский штемпель может стоять только на местных отправлениях. Остальную корреспонденцию везут в региональный центр в Тьюпело, там сортируют, штемпелюют и рассылают по адресам.

Джейк нашел ножницы и аккуратно срезал тонкую полоску с одного края конверта — противоположного тому, где был написан обратный адрес, близко к марке, но так, чтобы ничего не повредить. Ведь существовала вероятность, что он держит в руках вещественное доказательство. Позже надо будет скопировать.

Немного сжав широкие края конверта, он вытряхнул из него сложенные бумажные листы. Разворачивая их, почувствовал, как учащенно бьется сердце. Листов было три, все белые, без всяких затей, без именной шапки. Расправив, Джейк положил их на стол, потом взял верхний. Синими чернилами, аккуратным почерком, удивительным для мужчины, автор писал:

Уважаемый мистер Брайгенс!

Насколько я знаю, мы с Вами никогда не встречались и уже не встретимся. Когда Вы будете читать это письмо, я буду уже мертв, и этот ужасный город, в котором Вы живете, будет, по обыкновению, гудеть сплетнями. Я свожу счеты с жизнью, но только потому, что рак легких все равно неминуемо убьет меня. Доктора отмерили мне несколько недель жизни, и я устал от боли. Я от многого устал. Если вы курите, послушайтесь совета покойника и бросьте немедленно.

Я выбрал Вас, поскольку у Вас репутация честного человека и меня восхитила Ваша смелость во время суда над Карлом Ли Хейли. Полагаю также, Вы обладаете терпимостью — качеством, увы, очень редким в наших краях.

Адвокатов, особенно клэнтонских, я презираю. Не стану в такой момент жизни называть имен, но ухожу с огромнейшим количеством неурегулированных претензий к разным членам Вашего профессионального сообщества. Стервятники. Кровопийцы.

Вы найдете приложенные к этому письму мою последнюю волю и завещание, в которых каждое слово написано мной собственноручно, мной подписано и датировано. Я сверился с законами Миссисипи и уверен, что мое собственноручное завещание согласно им безоговорочно имеет законную силу.

Никто не присутствовал при написании мной этого завещания, поскольку, как Вам хорошо известно, если завещание пишется от руки, свидетелей не требуется. Год назад я подписал более обширную версию своего завещания в Тьюпело, в юридической конторе Раша, но тот документ я денонсирую.

Весьма вероятно, мое последнее завещание вызовет определенный скандал. Именно поэтому я хочу, чтобы Вы были моим поверенным по делу о наследстве. Я желаю, чтобы завещание любой ценой было приведено в исполнение, и знаю, что Вы можете этого добиться.

Я сознательно исключаю из него двух своих взрослых детей, их детей и двух моих бывших жен. Это отнюдь не симпатичные люди, и они будут отчаянно бороться, так что приготовьтесь. Наследство мое весьма существенно — они и понятия не имеют о его истинных размерах. Когда это станет известно, они перейдут в наступление. Стойте насмерть, мистер Брайгенс. Мы должны их одолеть.

В предсмертной записке я оставил распоряжения относительно моих похорон. Не упоминайте о моей последней воле и моем завещании, пока они не пройдут. Я хочу вынудить свою семью пройти через все скорбные ритуалы, прежде чем они осознают, что остались ни с чем. Проследите, чтобы они не притворялись — они в этом деле большие мастера, а меня никогда не любили.

Заранее благодарю Вас за ревностную защиту моих интересов. Это будет нелегко, и я с удовольствием думаю о том, что мне не придется при этом присутствовать и страдать от столь тяжкого испытания.

Искренне Ваш,

Сет ХаббардОктябрь, 1, 1988 года.

Джейк ощущал сильное волнение и не сразу приступил к чтению завещания. Глубоко вздохнув, он встал, обошел кабинет, открыл дверь на балкон и обозрел по-утреннему прекрасный вид на здание суда и площадь, потом вернулся к выдвижному бюро. Еще раз перечитал письмо — оно будет служить доказательством завещательной правоспособности Сета Хаббарда — и на миг его парализовала нерешительность. Он вытер взмокшие ладони о брюки. Следует ли ему оставить письмо, конверт и еще непрочитанные страницы там, где они есть, и бежать к Оззи? Или позвонить судье?

Нет. Письмо прислано ему, конфиденциально, и он имеет полное право ознакомиться с ним. Тем не менее он ощущал, будто держит в руках тикающую бомбу. Джейк медленно отодвинул в сторону письмо и переключил внимание на следующую страницу. С бешено колотящимся сердцем и трясущимися руками он смотрел на синие чернильные строчки и полностью отдавал себе отчет в том, что они съедят следующий год его жизни, а может, и два.

На листе было написано:

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ И ЗАВЕЩАНИЕ ГЕНРИ СЕТА ХАББАРДА

Я, Сет Хаббард, 71 года от роду, находясь в здравом уме, но страдая от неизлечимой физической болезни, изъявляю свою последнюю волю.

1. Я являюсь постоянным жителем штата Миссисипи. Мой официальный адрес: 4498 Симпсон-роуд, Пальмира, округ Форд, Миссисипи.

2. Я отменяю все завещания, подписанные мной раньше, особенно то, которое датировано 7 сентября 1987 года и составлено мистером Льюисом Макгвайром из юридической конторы Раша в Тьюпело, Миссисипи, которое, в свою очередь, отменило завещание, которое я подписал в марте 1985 года.

3. Настоящее завещание полностью, до единого слова, написано мной собственноручно, без чьей-либо посторонней помощи. Оно подписано и датировано лично мной. Я составил его сам, в своем кабинете, сегодня, 1 октября 1988 года.

4. Я нахожусь в здравом уме, твердой памяти и состоянии завещательной правоспособности. Никто не оказывал и не пытался оказать на меня никакого давления.

5. Своим душеприказчиком и исполнителем моего завещания я назначаю Рассела Эмбурга, проживающего по адресу: 762, Эмбер-стрит, Темпл, Миссисипи. Мистер Эмбург был вице-президентом моей холдинговой компании и находится в курсе всех моих активов и пассивов. Я приказываю мистеру Эмбургу нанять мистера Джейка Брайгенса, поверенного в суде адвоката, проживающего в городе Клэнтон, Миссисипи, для выполнения всех необходимых юридических действий. Моя воля состоит в том, чтобы ни один другой адвокат округа Форд не имел никакого касательства к моему наследству и не заработал ни единого пенни на его утверждении.

6. У меня есть двое детей — Гершел Хаббард и Рамона Хаббард Дэфо, у них тоже есть дети, но я не знаю сколько, потому что давно не виделся с ними. Я определенно исключаю обоих своих детей и всех своих внуков из завещания по моему наследству. Они не получают ничего. Я не знаю точного юридического термина, означающего «отлучение» лица от наследства, но выражаю свою волю полностью запретить им, моим детям и внукам, получить что-либо из моего состояния. Если они опротестуют это завещание и проиграют процесс, я желаю, чтобы они оплатили гонорар адвоката и все судебные издержки, потому что эти издержки будут следствием их алчности.

7. У меня есть две бывшие жены, имен которых я не буду называть. Поскольку они получили практически все при разводе, больше им ничего не причитается. Я определенно исключаю их из завещания. Да сгинут они в муках, как я.

8. Я отдаю, завещаю, перечисляю, оставляю после себя (как там, черт возьми, это называется) 90 процентов своего имущества моему другу Летти Лэнг в благодарность за ее верную службу и дружеское отношение ко мне на протяжении всех последних лет. Ее полное имя Летиция Делорес Тейбер Лэнг, ее адрес: 1488, Монроуз-роуд, Бокс-Хилл, Миссисипи.

9. Я отдаю в наследство, завещаю и так далее 5 процентов своего имущества моему брату, Энсилу Ф. Хаббарду, если он еще жив. Я ничего не слышал об Энсиле много лет, хотя часто о нем думал. Он был пропащим парнем, но заслуживал лучшей участи. В детстве мы с ним стали свидетелями кое-чего такого, чего не должно видеть ни одно человеческое существо, и Энсил оказался травмирован этим навсегда. Если он уже умер, его доля — 5 процентов — остается частью моего наследства.

10. Я отдаю в наследство, завещаю и так далее 5 процентов своего имущества Ирландской церкви Христианского пути.

11. Согласно моему распоряжению, мой душеприказчик должен продать мой дом, землю, иное недвижимое имущество и лесопильню возле Пальмиры по рыночной стоимости как можно быстрее и выгоднее и прибавить выручку к моему наследству.

Сет Хаббард1 октября 1988 года.

Абсолютно разборчивая подпись была сделана аккуратным мелким почерком. Джейк снова вытер вспотевшие ладони и перечитал завещание. Оно занимало две страницы — безукоризненно ровные строчки, будто Сет писал, подложив под бумагу трафарет.