Тропа бабьих слез Топилин Владимир
Егор молчит, понимает, что словами Гришки говорит истина: он опытный, потомственный охотник, ему и карты в руки. Раз он так делает, значит, все правильно. А Григорий дальше показывает, рассказывает да объясняет, где какие места, называет господствующие гольцы, куда ручьи бегут, чтобы лучше было ориентироваться Егору не только в хорошую погоду. Как-никак, промышлять здесь придется, а в тайге всякое бывает…
Наконец-то дошла очередь до далеких рубчатых гор, что сзади. Гришка повернулся вполоборота, привлек внимание напарника, стал показывать пальцем:
– А вон, видишь, три пика вместе? Да, те, что самые низкие? Вот, за ними, с той стороны вы в прошлом сезоне с Семеном Пономаревым соболятничали…
– Да ну!.. – не поверил Егор. – Это мы так далеко зашли?! До них отсюда, на лошадях дня два хода… и там, еще… на лыжах домой три дня шли зимой! Мне казалось так далеко…
– Так и есть, – смеется Григорий. – Где вы ходили, след моих лыж давно растаял под солнцем. Семен в этих краях никогда не был, для него это далеко!
– А он говорил, что всю тайгу исходил…
– В первом водоразделе… а мы – за четвертым! Ну да ладно, видно, ему здесь и не бывать: смелости от юбки оторваться не хватит! – хладнокровно ответил Гришка и стал объяснять дальше: – А вон, левее, видишь высокую узкую горку? Это и есть белок Пайдаба. За ним Тропа бабьих слез… вот оттуда кочевники гоняли хакасов в Монголию через Саяны в рабство… где-то там ты и видел сон про золотую статую.
– А что, правда, говорят, была та золотая статуя?!
– Да кто ее знает!.. В общем-то, в старые времена буддисты из золота идолов отливали, было дело. Может, кто и додумался золотого Бога создать, а монголы отобрали… не зря же сказки рассказывают!.. – мешая в котелке кашу, заключил Гришка и попросил: – Однакось недосол… неси соли, добавим.
– Где? – вставая с места, спросил Егор.
– Там… наверно, в моей котомке, в кармане мешочек…
Егор зашел в новую избу: вечер, сумеречно, Гришкина котомка висит в углу на деревянной палочке. Он сунул руку в карман, сразу нашел пухлый мешочек, потрогал на ощупь, – твердые крупинки, похожие на соль, – понес хозяину. Гришка, не глядя, взял мешочек, перевернул его, вытряхнул на ладонь бирюзовые бусы. Егор слепо уставился на женское украшение, не понимая ситуации: зачем Гришке в тайге бусы? Медведю дарить собрался? И тут же вспомнил, что видел эти бусы в лавке у Агея. Много мужиков и женщин рассматривали украшение, намереваясь купить, однако, цена была несоизмеримо высока. Редкой красоты камушки, под цвет перевернутого в озеро неба, были дорогими, не каждому охотнику по карману. Расхваливая свой товар, Агей клялся, что бусы сделаны из редких камней хризолита, изготовлены, отшлифованы в Амстердаме. Затем были куплены золотопромышленником Багровым в самом Париже и наконец-то, перепроданы купцу Бродникову в случае неуплаты долгов.
Врать Агей умел, тут уж ничего не скажешь! Иной раз, бывает, забитому таежнику селедку представит кетой или горбушей. Что значат для деревенского мужика фамилия Багров или Бродников? Таковых, может, и на свете никогда не было, фантазия лавочника. Но какой эффект производят на покупателя выпученные глаза Агея, поднятый к потолку указательный палец да змеиный шепот:
– Да ты что, не знаешь, кто такой Багров?! Да это же тот самый!..
Знамо дело, тут не только в Багрова поверишь, но и в черта. В такой момент лучше поскорее что-то купить у Агея да быстрее уйти восвояси, пока тот еще тухлой муки в долг не записал.
Понятное дело, Егор не верил Агею, что бусы из настоящего хризолита. Таежный поселок не то место, куда можно везти драгоценности. Не такой уж он дурак, чтобы покупать стекляшки, и зачем они ему? Наталья украшения не любит, ей подавай внимание и ласку. А вот Гришка, поди ж ты, украшение приобрел. И зачем ему бусы?
Вывалил Григорий на ладонь бусы и тут же спрятал назад.
– Соль в другом мешочке… – смущенно ответил он, бережно заталкивая содержимое во внутренний карман куртки.
Егор сделал вид, что ничего не заметил. Не хочет человек говорить, незачем и спрашивать, надо будет, сам расскажет.
Рано утром, когда стеклянная роса рассыпалась осколками хрусталя на траву, Григорий и Егор уже были в дороге. Отдохнувшие за неделю лошади, без груза, ходко понесли на спинах своих хозяев. Добрая, хорошая погода сопутствовала быстрому передвижению охотников. До восхода солнца они уже были перед крутым спуском, на краю огромной, подбелочной чаши. Здесь Григорий потянул за уздечку, остановил своего Мишку, повернулся к Егору:
– Смотри по сторонам, запоминай местность. Может, одному ходить придется, – и, определяя будущее направление, махнул рукой влево, в обход скалистых гольцов. – Так поедем, по Тропе бабьих слез.
– Но там же дальше! – попытался возразить Егор.
– Зато тут дорога лучше… по белогорью, да тропой, быстрее будет. Я так всегда назад домой возвращаюсь.
Егор равнодушно пожал плечами: «Как скажешь! Поехали!»
9
Дня не проходит, чтобы Софья за озеро не вышла. Едва начинает солнце на вершину старого кедра садиться, девушка незаметно уходит из дома своей тропинкой в лес. По берегу озера, к заимке идет добрая, натоптанная копытами лошадей, оленей, ногами людей дорожка, но Софья ходит отдельно от всех, между высокоствольными деревьями, кустами и колодинами. Никто из семьи не знает о ее тропке. Даже вездесущий следопыт Маркел, знающий в округе каждую кочку, наблюдая, как Софья исчезает в тайге, в испуге осеняет себя крестом: «Ушла как в воду канула!..»
Сколько лет ходит Софья своей тропинкой, знает только ветер да деревья. Может, все началось с того дня, когда она поняла, что жизнь отнеслась к ней строго. Люди смотрели на нее в страхе, родные и близкие – с сожалением. Братья молча игнорировали ее присутствие. Некогда близкие сестры вышли замуж за единоверцев, отдалились и стали чужими. Давно выплаканы все слезы. Где-то глубоко в душе засохло горе. Лучшей подругой и спутницей в жизни Софьи стало постылое одиночество.
Несколько лет назад на заимку в гости верхом на лошади приезжала бабка Варвара Мурзина. Поддерживая родословные связи, смелая старушка иногда посещала Погорельцевых одна, невзирая на расстояние и возможные препятствия. Дикого зверя бабка не боялась – «Бог знает, кого хранить, а кого в ад пустит!» – в свои почтенные годы с лошадью управлялась с завидным упорством. Единственной бедой бабки Варвары была забота о муже, чтобы тот, «хрящ окаянный, не напился с неверными в ее отсутствие». Пребывая в гостях, старушка всегда тяжело вздыхала: «Нет ничего страшнее слепоты, паралича да одиночества!» Долгое время Софья не придавала ее словам особого значения, а в один из вечеров, поняла, что эти слова бабка Варвара говорила ей.
Дикая тропинка Софьи проходит неподалеку, параллельно дорожке, идущей вдоль озера. Когда девушка идет по ней, ей хорошо слышно, а местами видно, что происходит на берегу водоема, в то время как она остается невидимой для других. Софья всегда ходит в одном направлении, вдоль озера, вверх по займищу. Эту дорогу она выбрала специально. Там, за границей густого кедрача и ельника, есть небольшая горка с площадкой. С небольшой возвышенности хорошо видно половину озера, большую поляну перед заимкой, крышу дома, лес за речкой, далекие горы на западе. А еще с площадки далеко просматривается Тропа бабьих слез. Иногда Софья видит на тропе диких животных, путников, таежников, случайно или намеренно оказавшихся в этих краях. Люди летом здесь появляются часто. Нередко на тропе можно увидеть бредущего медведя и не удивиться его присутствию. И обрадоваться живой душе, из последних сил старающейся дойти до человеческого жилья.
В последние дни Софья ходит на пригорок ежедневно. Матушка Мария Яковлевна тяжело вздыхает ей вслед, – «Зачастила!..» – как будто знает причину поведения дочери, но никому ничего не говорит. Софью угнетает свое состояние. Она догадывается, о чем думает мама, но пока что боится поговорить с ней.
К назначенному часу Софья старается справиться с возложенной работой, бежит по своей тропке, боясь опоздать. Несколько часов бесполезного ожидания, до вечерней молитвы, опять несут тоску и грусть, в которой бьется яркий лучик надежды: может, завтра…
Год назад, ранней весной, в марте, Мария Яковлевна отправила Софью за рябиной:
– Сходи, дочка, поищи мерзлых ягод… может, где есть, птицы не поклевали… десны болят… надо бы отвар испить.
Девушку не надо долго упрашивать, встала на широкие, камусные лыжи отца, пошла потихонечку вдоль озера. Софья знала, что сейчас рябину можно найти в лучшем случае на старой гари, за озером, вверх по реке.
Идти пришлось долго. Высокое, ласковое, весеннее солнце подогрело воздух. На лыжи стал налипать снег. Софье приходилось часто останавливаться, чтобы сбить палкой налипшие куски мокрого, зимнего покрывала. До старой гари девушка шла долго, еще дольше искала остатки рябины и только лишь под вечер, когда солнце упало за плоский перевал, уставшая и голодная Софья вышла назад, на свою лыжню.
Думая о чем-то своем, негромко разговаривая с собой, считая, что здесь она одна, девушка едва не лишилась чувств, когда вдруг услышала рядом грубый, мужской голос:
– Здравствуй живешь! А я думаю, кто это тут по гари стук да стук?!
Софья так и стояла, испуганная, с приоткрытым ртом, выронив на снег гроздья рябины, забыв закрыть платком от человека изуродованную половину лица. Он неторопливо поднялся с нарт, шагнул вперед, наклонился, поднял алые гроздья ягод, подал ей. Она спонтанно взяла их, но так и осталась стоять, плохо соображая, кто перед ней. Он улыбнулся, над короткой бородой образовалась добрая, приветливая улыбка, и это приободрило ее. Она упокоилась, собралась с силами и тут вдруг вспомнила про свое лицо, хотела закрыть его, но он остановил ее:
– Не надо, не закрывай… нежли я не видел?.. Что есть, то есть… Лучше вон помоги нарты до заимки дотащить!
Наконец убедившись, что перед ней хороший человек, а не бродяга, Софья засуетилась, не зная, что делать, схватила лямку, перекинула через плечо, потянула, но он остановил ее:
– Так дело не пойдет! Лучше давай я потяну, а ты сзади стягом помогай. Рябину-то, вон, на нарты положи…
Она сделала так, как он просил: зашла сзади, уперлась телом в палку, стала толкать тяжелые нарты. Он потянул – дело пошло! Нарты поехали.
Через некоторое расстояние он остановился, дал ей передохнуть:
– Не торопись, тут уж недалеко осталось! А я вот третий день, как волок тащу… зверя добыл, рыба да соболя, – объясняя ситуацию, рассказывал охотник. – А сегодня вот, в квашню попал: солнце снег подогрело, идти нет мочи. Хотел встать на день, да, думаю, до заимки дойду-таки… – и уже ей: – А ты сильная! Смотри, как вдвоем быстро дело получается!
Прошли еще немного. Вот уже дым чувствуется, но остановились, так он захотел.
– А ведь я тебя знаю, – вдруг сказал он, посмотрев на нее. – Ты Софья Погорельцева, дочь Фомы!
– То что я меченая, это не значит, что ты должен меня знать, – наконец-то за все время ответила девушка и, нахмурившись, прикрыла лицо платком.
– Что ты?.. Я не то хотел сказать… при чем здесь твое состояние? Главное в человеке – душа и сердце! В них вся красота! Вот ты согласилась мне помочь, значит, есть в твоем сердце доброта и отзывчивость. Другая, может, убежала, бросила… а ты, нет, вот со мной мучаешься…
Первый раз за все время общения Софья посмотрела на него удивленно: слова какие говорит, непонятные…
Взяли разом, протащили нарты еще. Вон уже дом видно, собаки навстречу бегут. Софья подала голос, Ингур и Айба узнали, закрутились рядом, стали чихать, потом побежали назад.
– А ты и впрямь хорошая, смотри, как тебя собаки любят! – сказал он. – Не каждая собака у ног хозяина от радости чихает!..
У Софьи от волнения сердце бьется: никто из мужчин такие слова не говорил раньше. Почему дыхание рвется?!
Еще прошли немного, можно за один рывок нарты к дому подтащить, но он остановился почему-то опять:
– Давай передохнем немного, сил нет, садись, посидим!..
Он сел на передок нартов, она боком, с краешку, сзади. Она косо смотрит на него, что еще скажет. Он задержал свой взгляд на ее целой половинке лица дольше обычного, наконец-то наклонил голову:
– А ты привлекательная!
– Да уж! – с недоверием пыхнула она. – Особенно вторая сторона лица.
– Не унижай себя. Если о тебе говорят хорошо, не отказывайся от этих слов.
– Ты врешь все, – обиделась она и отвернулась.
– Тебе часто врали?!
– Нет, мне не врали, а говорили, что я уродина.
– А ты не слушай никого: скажи себе, что я красивая, и все увидят твою красоту!
– Как же, увидят…
– Постарайся!
На крыльцо дома вышел Фома Лукич, крикнул издали:
– Эй, кто там? Нашей веры или чужой?
– Хозяин! Пустишь ночевать православного? – вставая на голос, отозвался охотник. – Я тут не один, Фома Лукич, дочь твоя рядом, помогает нарты везти.
– Что-то не могу признать, кто таков будешь?
– Гришка я, Соболев! Знаешь ли такого?
– Знать не знаю, но слыхать слышал, – удовлетворенный ответом, ответил Фома и приказал, – ночевать вон в захожей хате будешь! Дрова там, лучины на столе, печь истопишь, нары разложишь, – и уже дочери. – Софья! Домой шагай, вечерню служить! – и ушел в дом.
Девушка послушно встала, склонила голову, хотела идти. Он взял ее за запястье, приостановил на мгновение:
– Спасибо тебе! Меня Гришкой зовут…
– Я уже поняла, – улыбнулась Софья уголками губ, высвободила руку и быстро ушла к себе.
С того дня все началось. Возвращаясь домой, Григорий теперь обязательно заходил на Погорельцевскую заимку, ночевал в захожей избе, благодарил хозяев, уходил так же внезапно, как и появлялся. Лука Власович и Фома Лукич в его визитах ничего странного не видели: мало ли людей ходит по тайге? Отказывать в приюте – грех! А только однажды кто-то заметил, что охотник неспроста к ним заходит. Пригляделись, и правда, Гришка-то внимание Софье оказывает! Старый Фома Лукич встретил подозрение в штыки: «А ну, как девку испортит?» Фома оказался умнее отца: «Будя уж… насиделась. Может, внуком обрадует…» Мария Яковлевна, завидев Гришку, в напряжении качала головой: «Ах, девка, мужик-то хороший! Кабы у вас сладилось хоть на ночку, я бы ему только спасибо сказала!»
Однако Гришка не спешил. Редкие визиты, раз в два-три месяца, не приносили конечного результата. Все было как в первый раз: разговоры, шутки, не более. Казалось, Гришка чего-то ждет или присматривается к девушке. А между тем в сердце Софьи загорелся костер.
Появится Гришка у Погорельцевых, спросит разрешения на ночлег, займет свое место, вечером выйдет перед домом, поговорить с хозяевами, начинает разговоры вести, где был, да что видел. Рассказчик из Гришки хороший, слушать не переслушать. В запаснике Гришкиной памяти много случаев, что в тайге творится. Он может смешно описать медведя, который с пнем боролся. Тут же, прыгая, по поляне, вспомнит оленя, который боится тени от тучи. Другой раз просмеет жадного таймешенка, который прыгнул из воды за трясогузкой, но не рассчитал силы и выскочил на песчаный берег. Вытянув шею, ни дать ни взять правда, изобразит глухаря на току, как тот попал лапой между сучков, не может высвободиться, а вокруг – восемь капалух.
Все свои истории Гришка преподносит со свойственным его разговору юмором. Старый Лука Власович смеется до слез: артист, да и только! Фома тоже не держится, пыхтит от удовольствия в бороду. Маркел всегда с Гришкой рядом, впитывает разговоры как мох дождевую воду: «Как так? Столько интересного вокруг! А у меня ничего не происходит…» Гришка пожимает плечами, бодрит юношу: «У тебя все еще впереди! Смотри внимательно – и увидишь!»
Софья довольна общением с Гришкой больше всех. Никто еще не оказывал ей столько внимания. Голос Гришки ласковый, как теплый ветер в сенокос; взгляд проницательный, будто глубина озера; внимание мужика цепкое, как первый морозец на легкую одежду. Как стоит Гришка рядом, у Софьи колени подрагивают, на спине капельки пота собираются. Всякий раз, как заходит Гришка из тайги, всегда какую-то диковинку несет. Один раз подарил камешки плоские, вместе слепленные, а между ними, крючок. Ну ни дать ни взять глаза филина и нос между ними! В другой день принес белый, чисто-прозрачный камень кварц, размером с кулак. Внутри него величиной с царский червонец золотой кап-самородок. Если держать кварц в тени, он молчит серой смолой, стоит вынести на солнечный луч, затомится камень желтым цветом, будто оживет и подарит тепло! Смотрит Софья на подарки, не налюбуется. Не потому, что все имеет какую-то материальную ценность, а оттого, что их нашел, принес и подарил Григорий.
Бегает Софья на свой пригорок каждый вечер: Григорий должен прийти со дня на день!.. С высоты хорошо видно большую тропку от озера вдоль реки. Приближение человека к заимке можно увидеть издалека, вон от того, третьего поворота. Как увидит девушка Григория, сразу, спустится на тропу, наденет платок новый, цветными нитками вышитый, сарафан чистый, что отец из поселка привез, в косу гребешок кедровый заправит. Чем не девица-красавица? Пойдет Софья по тропке, навстречу милому. Он удивится, спросит: «Откуда ты, как знала, что я пойду?» Она смущенно пожмет плечами, покраснеет щеками: «Так просто, гуляла, о тебе не думала…» Он засмеется: «Ой, ведь врешь! По глазам вижу, что врешь!» Потом шутливо, осторожно обнимет ее за плечи! Может быть, даже, поцелует ее в щеку… Потом, пойдут они по тропинке вдоль озера рядышком. Он как всегда будет Софье что-то рассказывать, она слушать. И не будет в это время никого счастливее их!
Читать бесплатно другие книги:
