Вскормленные льдами Плетнёв Александр

Флагманский «Суворов»

В ночь корабли подсвечивались топами, перемигивались дежурными огнями брандвахты, щетинились лучами прожекторов, высвечивая, пугая тенями торосов.

Туман едва позволял высмотреть ближайшего мателота, курящегося дыханием топок, гоняющих пар кочегарок – обогреть утробу корабля и людей.

В адмиральском салоне подле стола с разложенной картой застыла всё ещё подтянутая, закованная во флотский мундир фигура командующего.

«Подтянутая» сказать было бы не совсем правильно, скорей всё ещё крепкая. Однако годы брали своё, и некогда бравый адмирал погрузнел усталостью почти шестидесятилетнего человека, вся бравость которого трансформировалась в невыносимый характер.

А спустя всего три часа Зиновий Петрович совсем расклеится под действием напряжённого ожидания, частично алкоголя и дрянного состояния хронического недосыпа.

Но не полетят, разбиваясь, пресловутые «зрительные трубы». Историю как всегда любят приукрасить или, наоборот, извалять в неправде.

Рожественский, несомненно, был кране вспыльчив, нетерпелив, авторитарен, но никаких адмиральских жалований не хватит возмещать ущерб короне (сколько их там упоминалось – «труб зрительных – 50, биноклей – 100»). А потому количество расколошмаченной именно Зиновием оптики можно смело минусовать, а то делить на два… три.

Ныне же он, находясь в салоне, где у него имелись свои… личные (милые сердцу) вещи, и вовсе не давал волю рукам, выплёскивая и одновременно гася свой гнев (рюмку за рюмкой) коньяком.

Имея общее представление, как ледокол будет вызволять эскадру, адмирал намеревался предъявить пьяной матросне на «Ослябе» ультиматум: «Коль не сдадите зачинщиков, не восстановите дисциплину и порядок, останетесь сидеть во льдах, тогда как остальные уйдут к чистым водам».

Бросать корабль, конечно, ни в коем случае он бы не стал, но думал, что бузотёры вряд ли будут долго упрямиться.

Но прошёл час! И если следовать логике и нежеланию потомков показывать своё уникальное судно наблюдателю-британцу, громадине-ледоколу уже давно следовало заниматься кораблями его эскадры, освобождая из ледового плена.

Час назад сигнальщики докладывали о наблюдаемом свечении в той стороне, где должен был торчать британский крейсер.

Рожественский поднимался на мостик, долго глядел в бинокль, в темноту. И вроде бы даже что-то видел, когда гонимый умеренным ветром туман открывал прорехи в своей пелене.

«Действительно – похоже на зарево. Не значит ли это, что потомки всё же поступили по-своему и подожгли крейсер?»

И почти тотчас, переступив через упрямство, приказал отбить телеграмму за разъяснениями. Так как, если диверсия имела место быть, то…

Тут в голове у командующего выскакивали разные домыслы: «Какова эффективность воспламеняющих средств, которыми попотчевали “англичанина”? В каком он будет состоянии после локализации пожара? Не ответят ли на вызов британцы, открыв огонь по эскадре (не сейчас, а когда рассветёт)»?

А тактическое преимущество перед обездвиженными, вытянутыми в колонну кораблями у «Бервика» имеется.

Но прошёл ещё час – ни ледокола, ни ответа по «искровой».

«Надо же! Отомстили. Не отвечают», – на удивление без злобы подумал Рожественский и было потянулся к распределительному блоку, чтобы в который раз вызвать радиорубку – спросить «есть ли ответ?», но понял, как унизительно он будет выглядеть в глазах телеграфистов, – словно с протянутой рукой.

И протянул руку к ополовиненной бутылке.

«Что ж, – слегка поморщившись от крепости напитка, решил адмирал, – уместно будет зарядить орудия. Перед рассветом. И если поведение англичанина покажется угрожающим…»

И прождал-промаялся ещё час, пока не пришёл в то самое «расклеенное» состояние.

И в итоге, раздав наставления флаг-офицерам, увалился спать. Мучаясь остаток ночи тяжёлым и дёрганым сном.

А утром, почти не отдохнувший, с набрякшими мешками под глазами с нескрываемым удовлетворением и удивлением выискивал (и не находил), глядя в бинокль, английский корабль.

«Вот черти – сработало!»

Настроение адмирала стало настолько благодушным, что он приказал отправить телеграмму на ледокол: «Можете быть довольны – британский крейсер ушёл».

И тут же получил лаконичную квитанцию: «Крейсер стоит за островами архипелага. Наблюдаются небольшие очаги задымления».

Как потом выяснилось, зализав раны, «Бервик» побитой собакой двинул в обратный путь только после полудня.

Но все, от кочегарки до ходового мостика, не видя приевшийся силуэт «британца» на горизонте, надеялись: «Можа убёг лихоимец?» И ждали: «Интересно, господа, как скоро теперь подойдёт обещанный адмиралом американский ледокол?»

А спустя тройку часов сигнальщики радостно проорали, что наблюдают на горизонте с оста красную точку. Вскорости выросшую до размеров судна.

Ледокол был ещё не виден невооружённым глазом, а спасительная новость побежала с корабля на судно, с парохода на броненосец.

На «Ослябе» протрезвевшая, образумившаяся матросская толпа, надеясь заработать себе «индульгенцию», скрутила, измордовала всех пастырей-народовольцев. Выпустив офицеров, притихнув (кто стыдливо, но в основном под страхом), ожидая закономерных наказаний и репрессий.

А чужак-ледокол был уже как на ладони.

Напрасно офицеры пытались разогнать свободных от вахты по кубрикам – матросы, как тараканы, вылезали из всех щелей, только бы поглядеть на чудо-корабль. И галдели, галдели, восхищённо, почти благоговейно, глазея, как быстро (не меньше десяти узлов), совсем без дыма (точно призрак), словно по маслу скользит он по ледяной равнине.

И лишь усилился ропот, когда наконец высмотрели нарисованную в носу пасть, сочтя (большинство), что это «улыбка», всё же для верности осенив себя крестным знамением.

Читали приветственные флажные знаки, когда «красавец» вышел на траверз к флагману. («Красавец» с лёгкой руки прицепилось исключительно за цвет надстройки. Непривычные формы судна у многих вызвали вопросы.)

Удивлялись:

…что надписи на борту по-русски, катая на языке знакомое слово (как правильно поняли) название судна – «Ямал», кто-то и неумело по слогам «росатомфлот».

…что триколор на грот-мачте, в то время как никакой тряпицы с символами Североамериканских Штатов не наблюдается.

– «Ямал», «Ямал», – повторяли офицеры и нижние чины – слово добегало до трюмов, до «прикованных» к своей вахте кочегаров.

А на верхних палубах продолжали жадно пялиться на детали, когда ледокол мягко встал борт в борт с «Суворовым».

На броненосец по перекинутым сходням сошли люди.

Совещание с командующим длилось больше часа.

«Ермака» «чужак» вывел играючи, взяв «за усы», выписав полукруг, пройдя вдоль всей колонны, потратив на четыре мили до открытых вод Баренцева моря и обратно чуть больше получаса.

Многие теперь завидовали братушкам с «Ермака»:

– Домой возвертаются, а мы, вестимо, дальше пойдём.

– Не боись! Видал, силища какая. Даром что «Я мал». Эх-ха!

Вернувшись, «Ямал» поочерёдно с ювелирной осторожностью обколол каждую боевую и вспомогательную единицу эскадры.

Наконец закачались на воде перегруженные пароходы, заворочались перетяжелённые броненосцы, малыми оборотами винтов отгоняя битый лед.

А ледокол, став во главе колонны, призывно дал гудок «за мной!», на который воспрявшая эскадра, словно стадо мастодонтов, загудела своими воображаемыми хоботами, топорщась зачехлёнными бивнями орудий.

Двинули.

На восток.

Ещё не хоженным в этом веке Северным путём.

Но наконец-то уверенно.

С верою.

Теперь на каждом корабле и пароходе был человек с ледокола – опытный судоводитель, который не только имел права и особые полномочия, но плотно обучал этой премудрости вахтенных офицеров. Непосредственным опытом.

Ещё в телеграфных рубках установили коротковолновые радиостанции (УКВ, если уж цепляться за точность). Секретные. В отдельных выгородках. А к ним приставили молодых, но толковых офицеров – обучались пользоваться. Так как было условлено и велено (из самого Петербурга), что по приходе эскадры на Тихий океан эти средства связи останутся на кораблях. С выведенной гарнитурой прямо в ходовую и боевую рубку радиостанции обещали быть чертовски удобными для управления эскадрой в бою.

А операторы этих чудесных радиостанций получили особый приказ, если не дай бог что – секретная аппаратура должна быть уничтожена.

Ещё Рожественский получил возможность непосредственной голосовой связи с Петербургом. Сигнал с коротковолновой радиостанции на флагмане коммутировался и ретранслировался ледоколом.

Зиновий Петрович уже имел несколько неприятный разговор с самодержцем.

И кстати, как оказалось, адмирал не собирался «закладывать» потомков, что они провели диверсию против английского корабля, чем порядком удивил капитана ледокола.

– Почему, – напрямую и по-простому спросил Чертов, – не стоило ли предупредить императора, чтобы дипломатическая служба была готова выставить контраргументы на претензии британцев?

– Будучи в неведенье, искренней будет возмущение на «ложные обвинения», предъяленные Англией, – продуманно ответил Зиновий Петрович и неожиданно улыбнулся, став даже симпатичным (в восприятии). – Признаться, поделом им. А то привязался этот «британец» как репей.

Обеспокоенные столицы

Пока «Ермак» тихо чапал в Александровск, везя рапорт Рожественского, радиосвязь опередила бумаги.

Обозлённый на своих болтливых «великих» родственников, Николай II потребовал каких-нибудь обязательных мер по этому поводу.

В кабинетах, подведомственных господину Ширинкину (не без подачи идеи потомками), вызревал план дополнительной дезинформации окопавшихся в Петербурге прикрытых дипломатической неприкосновенностью британских шпионов.

Ждали только приезда Дубасова с докладом Рожественского.

Особое совещание в Петергофе подходило к концу. То самое, на котором собрались излишне речистые великие князья. И главное уже было сказано – американский ледокол подло (или намеренно) удрал, заведя эскадру Рожественского глубоко в полярные льды, а в воздухе повисло задохнувшееся возмущение великого князя Алексея Александровича.

Совещание ещё будет продолжаться: что предпринять? Как спасать эскадру?

Но какое-то странное настроение будет витать за столом: негодование генерал-адмирала Алексея Александровича, вялое спокойствие вице-адмирала Авелана, равнодушие к флотским делам генерал-адъютанта Николая Николаевича, хмурое непонимание министра Ламсдорфа.

В конце концов, утомившись, император тихо хлопнет ладонью по столу и распустит совещание. Велев самостоятельно, основательно обдумать и завтра (!) принести свои предложения.

А дальше, после того как отшаркают выдвигаемые стулья и зал опустеет, оставив только самодержца и начальника охраны… между ними произойдёт доверительный диалог. Где Ширинкин опишет примерно, как оно будет:

– Сандро… ах, простите, великий князь Александр Михайлович сегодня же вечером похвалится, поделившись новостью со своей новой пассией. Дескать, самодур самодержец опростоволосился.

– Он так говорил? – Свёл брови Николай.

– Нет. Дословно подслушать ни один разговор не удалось, но это явно звучит из контекста. А вот Алексей Александрович, кстати, тот позволяет себе подобные высказывания.

– Я хочу знать, – упрямо и болезненно морща лоб, настаивал император, – Сандро, он точно это делает не намеренно… передаёт секреты английской короне?

– Ваше величество! Мужчины зачастую делятся со своими любимыми женщинами самым сокровенным. Доверяя ли, бравируя… – терпеливо и вкрадчиво молвил Ширинкин. Евгений Никифорович, произнося это, как раз заглядывал в свои бумаги и не видел, как передёрнуло Николая, который примерил эти слова на себя – он-то как раз таки почти во всём откровенен со своей Аликс.

– Далее, говорите, – нервно сглотнул самодержец.

– На следующий же день известная мадемуазель при посещении одного шляпного салона, якобы случайно, пообщается с одной из дам, которая, как выяснилось, оказывает некие услуги британскому послу.

– Не слишком ли сложная комбинация? Не достаточно ли было просто слова капитана «Ермака» и уж тем более подтверждения с английского крейсера? Как там его? «Бервик».

– Если честно, я бы ещё чего-нибудь эдакого выставил, нагромоздив кучу всего, чтобы господа из Лондона окончательно запутались.

А в Лондоне, после получение диппочты, прозвучали именно эти слова (на другом языке, естественно):

– Джентльмены, мы окончательно запутались. Известно, что американцы, как и мы, многое поставили на Японию. Если кого-то интересуют цифры, я могу предоставить вам суммы займов от «Кун, Леб и компания». А не может быть такого, что пока мы ставим русским палки в колёса по мелочи, американцы провернули целую операцию, защищая свои инвестиции?

Высокими широтами

Наше первобытное лишь таится в генах.

Цепочка кораблей втягивалась, углублялась в географию Карского моря, в срединные просторы Арктики.

Мало кто из экипажей (тем более из нижних чинов) представлял себе масштаб и размах пути, который им предстояло пройти – на карты с действительными расстояниями могли взглянуть только командиры, капитаны и старшие офицеры. Ну и конечно, штурмана, тихо даваясь диву от тонкости подробностей, спрашивали себя: «Где, когда успели такие нарисовать? Кто проводил такую доскональную картографию?»

И мало кто из моряков, несмотря на то что с приходом мощного ледокола вновь появилась уверенность, спокойно взирал на окружающую белую бескрайность.

Тоскливей всех, наверное, было «черноморцам», тем из них, кто плавал только в тёплых морях.

«Балтийцы», те были более-менее привычны, всё-таки зимой кронштадтский рейд замерзал, и ледоколы на Балтике – штатные суда.

Что касается «Ямала» – руководители всех служб и экипаж ледокола работали практически в обычном режиме, в соответствии и с соблюдением требований безопасности. Единственную сложность «ямаловцы» видели в неопытности конвоируемых экипажей.

Это на совещании, устроенном самодержцем для ушей своих легкомысленных родственников, по легенде было сказано, что эскадра встала под проводку «американским ледоколом» только к вечеру, когда якобы в ночном тумане «американец» и ушёл в неизвестном направлении.

А на самом деле до заката было ещё уйма времени. И с ходу, в первые же часы похода, на этом достаточно лёгком, всего лишь полуметровом и не особо заторошенном льду стали обрабатывать взаимодействие в караване. На разных режимах – «полный ход», «малый», «стоп машина», «реверс». Приноравливаясь к тягучести исполнения и репетования команд на этих бронированных, многотонных… далеко не рысаках. Да и обучали народ из «местных» – вахту себе на замену. Людям когда-то надо же и отдыхать.

Массивная туша атомохода (тридцать метров ширины против двадцати трёх броненосца проекта «Бородино») и без того оставляла за собой основательно широкий канал. При аккуратном следовании точно по оси фарватера сопровождаемые могли не опасаться соприкосновения с кромкой льда.

Иногда из-под кормы ледокола выныривали крупные обломки льда – «Суворов» встречал их форштевнем, разбивая, так как следующие за ним тонкостенные пароходы при неудачном маневрировании могли пропороть скулу или борт.

В целом все корабли и суда были перегружены, просев, опустив дейдвудные части много ниже слоя льда, но всё равно оставалась опасность особо поднырливым куском льдины повредить винты. Несмотря на специальные защитные отводы и кольцевые насадки, что были смонтированны перед отправкой эскадры.

При малейшем подозрении на подобный исход следовало в обязательном порядке стопорить машину, отбивая сигнал о своём манёвре, дабы избежать наката на корму идущих сзади.

Радовало то, что на паровых поршневых машинах допускалась большая гибкость в выборе числа оборотов, и после остановки ход машине можно было давать постепенно, начиная с «самого малого», струей отгоняя обломки, тем самым предохраняя винт от ударов.

Но пока никаких жёстких эксцессов не случалось, да и (на взгляд «ямаловцев») не должно было при таком скоростном режиме и той лёгкости ледяного покрова.

Так что прикомандированные «лёдопроходчики» «гоняли» корабли эскадры просто вхолостую, шлифуя реакцию капитанов и исполняющие действия экипажей.

К вящему неудовольствию Рожественского – эта тренировка съедала лишние узлы скорости. Тем более что в тёмное время суток ход и без того падал – рисковать не хотели.

Поэтому от Карских ворот до траверза острова Белый, до которого было больше (или всего) пятисот вёрст (если по-сухопутному), – на этот перегон потратили практически четверо суток.

Ближе к острову Белый, вследствие подвижки льда то тут, то там образовывались места открытой воды – разводья. Стали появляться полыньи, где покрытые серо-зелёной рябью, где покачивающиеся густым ледяным крошевом. И те и те были удобной дорогой – каким бы тонким ни был лёд, путь по чистой воде или разреженному льду выгоднее, чем ломиться напролом.

Маршрут стал извилист. Широко лавируя, ши от полыньи к полынье, легко и с треском ломая перемычки между льдинами. Одна из таких перемычек, кстати, оказалась с сюрпризом – толстой «бородой» подводного айсберга. Такой, что «Ямал» неожиданно тряхнуло. Впрочем, не остановив движения. Только голос судоводителя стал громче, по рации предупреждая коллегу на идущем вслед «Суворове».

Ближе к Белому уже шли совсем ходко – насобачились. Кочегары пары держали на марке, дымили густо. Для арктической живности этих мест (как оказалось, особо непуганной) такое количественное нашествие человека было неожиданным. Шалели крикливые полярные чайки, спешили и не спешили нырнуть в воду ленивые ластоногие. Однажды увидели целое стадо нарвалов («единорогов»), плывущих по дальнему краю огромной полыньи. Редкая, кстати, животина в двадцать первом веке.

Приходили «в гости» белые медведи. Один зверюга, явно считая себя хозяином здешних территорий, до последнего стоял на пути ледокола, задрав морду, раздражённо втягивая носом воздух, убравшись в сторону практически из-под ломающего лёд форштевня.

Ветер был умеренный, температура держалась в пределах «минус пяти», что не мешало матросам императорского флота с любопытством высовываться на палубы, поглазеть на ледокол, да и на интересных, невиданных досель животных.

Не упускали случая проявить интерес и выходцы из будущего.

– Ты гляди, Вадим Валерьевич, какие «единороги»! Давненько не видел столько много и зараз! – не отрываясь от бинокля, воскликнул капитан. – Эх-эхех! Повыбили их в наше время. Это сейчас тут лишь самодийцы-поморы, немного норвеги шастают, ещё реже англичане.

– Ага, англичане прям так и реже, – щерясь, возразил Шпаковский, имея в виду последние стычки с островитянами.

– Я же про звероловов.

– А почему единороги? Где? – С интересом закрутил головой стоящий в компании старлей.

– Не видишь? На, – Чертов протянул бинокль и указал рукой: – Во-о-н они, вдоль края полыньи. У этих морских животных, весом доходящих до полутора тонн, один из зубов вырастает в бивень. Длина до двух-трех метров. Килограммов на десять тянет. Закручивается спиралью. Левой.

– Далековато, – сожалением опустил бинокль Волков и переспросил: – А почему единороги?

– Ещё в пятнадцатом веке прохиндеи-купцы впаривали европейским королям зуб нарвала под видом мифического бивня коня-единорога. За бешеные бабки. Потом, конечно, как сюда повалили мореплаватели, секрет раскрылся. А самим нарвалам эта костяшка (а растёт она только у самцов) нужна лишь для оспаривания самок.

– Вот такой вот хрен моржовый, – улыбаясь, поддакнул начбезопасности.

– Не понял, – потупился старлей, – для оспаривания или спаривания? При чём тут тогда хрен, тем более моржовый?

– У-у-у, тут загадка природы, – веселясь, вздёрнул брови Вадим. – Не-не, ты не подумай! Естественно, морж стоит своей нетривиальностью отдельно. Но это ещё один изыск полярных морей. У него своя судьба.

– Чего?

– Ты, морячок пехотный, кадысь собирался служить в Арктику, – заржал Шпаковский, – хотя бы почитал по ней чего? У моржа, в отличие от нас – хомо, в члене имеется так называемый бакулюм. Кость длиною сантиметров пятьдесят! Смекаешь, отчего присказка про «хрен моржовый»?

– Чего-то ты больно весел… – буркнул Чертов, уже давно заметив, что хоть его помощник и лейтенант по-своему спелись, но иногда Валерьич откровенно подначивает качка-морпеха.

– Не говори, – Шпаковский аж прослезился от смеха, – точно буду битым.

– Лучше скажи, как они тебе… эти бронечемоданы? – перевёл тему капитан – он уже видел, что у Волкова стала вытягиваться челюсть. А это признак, что лей начинает заводиться.

Последний раз такая пикировка между этими двумя закончилась… боксом. С обоюдного согласия и под овации всех уместившихся в спортзале. Победила молодость, хотя и жилистый пенсионер-Валерьич был неплох. Произошло это аккурат после отъезда царя-батюшки – пожелтел, позабылся фингал под глазом у Шпаковского, как, видимо, и преподанный урок.

– Так как тебе «Суворов»? – переспросил Андрей Анатольевич.

На боевые корабли и суда уже понасмотрелись. Вблизи, когда поочерёдно обкалывали вмёрзшую эскадру: на однотипных, но немного не одинаковых «бородинцев», на по-своему изящных с клиперными носами «черноморцев», на высокие борта «Осляби».

И в фас и в профиль, и с тылу… уж прости господи, сказать бы по-морячески, по-флотски – с кормы.

Но это так – первое впечатление… с широко открытыми глазами. Как будто утолить первую жажду. А всё равно – интересно же!..

И не наевшись глазами, этими бронированными реликтами, подбитыми изморозью, словно сединой, нет-нет да и выхаживали на ют или мостики шкафута. С биноклями и так.

А потом уже смаковали… обсуждали меж собой изыски кораблестроения и детали, «заглянув в чёрные жерла орудий главного калибра», как сказанул кто-то с подвешенным языком для красного словца.

Зачехлены они были. Орудия. Плотно.

Как, кстати, и обтянутая водонепроницаемой, а главное не дубеющей на морозе тканью винтокрылая машина на корме «Ямала».

Пока тянулись «по ниточке», вслед-вслед, «Суворов» за кормой практически перекрывал обзор, являя свой широкий «лоб». Потом пошли извилисто и стали открываться боковые проекции.

– А тебе как… этот монструозик? – спросил кэп теперь у морпеха – помощник так и не ответил. Молчал. Видно, слов ещё не подобрал.

– Что-то в нём есть… – почему-то тоже закосноязычил лейтенант. – Военная техника всегда имеет свою особенную привлекательность. Она… красивая!

– Понятие «красивая техника» субъективно, – наконец родил задумчивый Шпаковский. – Это то же самое, что твоя физиономия, которая примелькалась для тебя каждодневным смотрением в зеркало. Ты ж к ней привык, ты себе нравишься (если не с бодуна поутру). Заполони мир автокракозябрами – люди привыкнут к поначалу нелепым линиям и обводам. И станут находить в них изыск и изящество. Это будет называться модой. По мне, так броненосцы эти… утюги они и есть утюги.

– Интересно, – с наивностью в голосе спросил Волков, – а нас… «Ямал», в смысле, как он им видится?

– Мы однозначно судно покрупнее, но из-за окраски, по отсутствию вооружения… думаю, что как игрушка, – предположил кэп. – Гладкая (ни тебе грубых заклёпок), яркая, броская. Пусть и большая.

– Ага, «игрушка»,– усмехнулся начбезопасности, – если бы не надстройка наша – что та домина с окошками.

А уже перевалив траверз острова Белый и оставив его за правой раковиной концевого «Осляби», обнаружили, что ледяной массив совсем уже дробился и фрагментировался отдельными полями.

А ещё дальше, где пресные воды Енисейского залива разбавили солёное Карское море, образовалось обширное пространство (даже полыньёй не назовёшь), чистое ото льда, цвета свинца и индиго с белыми вкраплениями айсбергов.

На случай встречи с этими бродягами в тёмное время суток на ледоколе имелась парочка РЛС и автоматизированный индикатор предупреждения столкновения.

А взмывший вперёд беспилотник…