Рассказчица историй Резанова Наталья

Я чуть не вскочила. Всяко меня в жизни обзывали, но «парнем» — никогда! Я едва сдержалась, чтобы не ответить, как подобает.

Но тут он уставился в недоумении, и я поняла, что издевательством в его речи было не «парень», а «космы». Он поначалу принял меня за мужчину и только теперь сообразил, что ошибся. Впрочем, с растерянностью он быстро справился.

— Женщина! — он точно выплюнул это слово. — Значит, все-таки (тут он произнес что-то непонятное, вроде «гар-гар») призвали помощь, и помощь явилась!

Я понятия не имела, о чем он толкует. Зато заметила другое — он явно привык, что, когда говорит он, другие молчат.

— Имя, — сказала я.

— Что? — презрительно скривился он.

— Твое имя.

— Зачем тебе мое имя?

— Из учтивости, — сказала я. — В начале разговора положено называть имя. Меня, к примеру, зовут Мирина, я — Военный Вождь. Ты, я вижу, тоже был вождем. Поэтому, прежде чем спрашивать тебя о местоположении твоего города и численности его войск, я спрашиваю твое имя.

— С какой стати, женщина, ты решила, что я стану тебе отвечать?

— По праву победителя.

— Победитель — тот, за кем право!

— Не спорю.

Если он решил играть словами, имея за плечами триста убитых сотоварищей, крепкое же у него сердце.

— Вы победили благодаря случаю и численному перевесу! Но когда вы встретитесь с равным числом воинов, готовых к бою…

— По-моему, вы и сейчас были готовы к бою. Ведь это вы напали на нас.

— Вы высадились на нашу землю! Вы…

— Вот я и спрашиваю — чью землю? Чья это страна?

Он усмехнулся:

— Ты будешь притворяться, что не знаешь?

— Зачем бы я тогда стала тебя спрашивать?

Снова этот презрительный оскал.

— Скажем, из примитивного дикарского коварства. Из прирожденной лживости. Или из бабьей болтливости…

— И эта лысая тварь обвиняет в болтливости тебя?! — заметил Келей.

— Не суди его строго, Келей.

— Это почему же?

— Он иначе не может.

— С чего бы?

— Из животного страха перед нами. От стыда, что бездарно загубил свой отряд. Из мужской болтливости…

— Чтобы я испугался кучки грязных вопящих дикарей?!

— По-моему, единственный, кто здесь вопит, это ты! — снова встрял Келей.

Позади него несколько самофракийцев заржали.

— И чистотой тоже вроде бы не сияешь.

— С чего ты взяла, будто я вас боюсь?

На сей раз он адресовался непосредственно ко мне.

— Это заметно.

— Лжешь!

— Ты ведь считаешь себя благородно рожденным, верно?

— Я не считаю себя благородно рожденным! Я и есть благородно рожденный!

— Так вот. Благородно рожденный на вежливое обращение отвечает соответственно. Я тебе сразу представилась. Если не понял, или туг на ухо, могу повторить. Я — Мирина из Темискиры. Это — Келей с Коса. А ты либо не знаешь правил учтивости, либо так напуган, что не можешь выжать из себя — ни имени своего, ни страны.

Он ответил мне длинной фразой на неизвестном языке. Я приняла ее за ругательство, потому что в ней несколько раз повторялось слово, напоминавшее финикийское «атлот» — «мрак, тьма», правда, в его про изношении это больше походило на «атлат». Но, видимо, фраза содержала в себе еще какой-то смысл.

— Так я и думал, — сказал он. — Грязные дикари, даже не слыхавшие имени страны Солнца. Бродяги и мародеры, рабы женщин, достойные союзники… (снова непонятное слово).

— Ты, лысый, полегче! — Келей вытащил нож. — Нас рабами женщин ругает, а у самого морда, как у евнуха! Дай-ка я проверю, может, ты и в самом деле евнух?

Я не поняла, что Келей имеет в виду.

— А если нет, то это можно исправить…

Митилена бросила на Келея одобрительный взгляд — первый раз на моей памяти.

Я по- прежнему не понимала, что здесь замышляется, но мне это не понравилось.

— Стой! — я сделала запрещающий жест. Хотя бы потому, что пленник не боялся пыток. Похоже, он их от нас просто ждал. — Земля Солнца, ты сказал?

Он кивнул.

Земля Солнца… Атлат… Что-то очень старое и очень страшное слышалось в этих словах… Мутные обрывки преданий, слышанных в Темискире, во Фракии, в Трое… Земля, жители которой настолько извратили Путь, что Богиня не захотела терпеть самое ее существование. В чем заключалось это зло, так никто и не сумел объяснить мне внятно, но только земля Солнца ушла на дно моря.

— Я думала, вас уже не осталось.

Дикари они и есть дикари! Земля Солнна ушла в тень, но народ Солнца жив и по-прежнему в славе.

— И владеет этой страной? — уточнила я.

— Ты решила, что запутала меня своими вопросами, и я начну выдавать тайны своей страны? Нет ничего глупее бабьей хитрости и пошлее ее! А чтобы ты не обольщалась насчет моего страха перед вами, я назову тебе свое имя. Я — высокородный Аглибол, и это — последнее, что ты от меня узнала. Больше я ничего не скажу. Если хочешь, можешь пытать меня, и пусть твои рабы посмотрят, как умирают герои!

Вот тоже дурацкое слово. Не знала я, что оно проникло в критский язык. Я слышала его от ахейцев, и только такие невежественные люди, как они, могут употреблять его, не понимая смысла. Ведь это слово, в сущности, означает «избранник Богини». А как мужчина может быть избран Богиней?

— Мирина, этот лысый просто умоляет о пытке, — заметил Келей. — Может, исполним просьбу убогого?

— Придется ему обмануться в ожиданиях. Так… Проводить его на корабль. Накормить и содержать там под надежной охраной. Прочим — отдыхать. Да… Келей! Этот человек может нам пригодиться. И я не хочу, чтобы в темноте он случайно напоролся на нож.

Он посмотрел на меня несколько дольше, чем полагалось бы, затем ушел на «Змею». Туда же увели пленника.

Остальные разошлись, зато вернулась Хтония, и это было хорошо, потому что я соби ралась обсудить с ней несколько срочных дел. После этого я велела ей также отдыхать, тем более что она заслужила сегодня отдых, как никто. А потом, как всегда, отправилась в обход.

Уже совсем стемнело, ночь, как и вчера, наступила удивительно быстро. Вторая ночь на Земле Жары.

Я еще не знала, сколько лет мне предстоит здесь провести, и никаких предчувствий у меня не было. Я думала о своих людях.

Многие из них уже спали — слишком устали, и, вдобавок, впервые за долгое время поели досыта. Правда, Мегакло и ее команда следили, чтобы не обжирались, иначе не избежать болезней. Из-за этой усталости не было обычных песен и состязаний у костров, но лагерь жил своей жизнью. Те, кого еще не сморил сон, обсуждали сегодняшние события, хвастались собственной храбростью, жаловались на раны (все это, разумеется, относится к самофракийцам), кто-то храпел и стонал во сне. Слышались стоны и другого рода. Кое-кто уже занимался любовью под покровом ночи, ибо на иных сражения действуют крепче вина и сильней конской травы.

Перекликались часовые. Где-то вдали выли и тявкали волки, привлеченные запахом мяса. Я уже видела их днем, они не напоминали наших волков, их и волками-то с трудом можно было назвать, а из лагеря им отвечали рычанием наши псы.

Я подняла голову. Луна была огромна. Я подумала: не зря говорят, что Богиня пришла из этой земли. Оба ее лица — и дневное, и ночное, здесь таковы, как нигде…

Я должна получить больше знаний! Мы уже не в открытом море. Я не могу строить дальнейшие действия вслепую!

Растянувшись на прибрежных камнях, я уснула, не вспомнив, что так и не ела в тот день.

Утро началось с того, что вернулся Диокл. На рассвете его заметили часовые и подняли шум, так что к тому времени, как «Гриф» подгреб к берегу, весь лагерь проснулся.

Я, зевая, села на камень.

Диокл спрыгнул в воду и поплюхал к берегу, за ним — несколько человек из команды. На берегу их окружили другие самофракийцы — мужчины и женщины. Никто из амазонок даже не приблизился.

Я заметила, что, хотя Диокла осыпали бранью на всех употребляемых в моем войске языках, никто не сделал попытки ударить его или подтащить ко мне силой.

Оказавшись прямо передо мной, он остановился. Поза его была не слишком удобна — глядеть мне в глаза он избегал, а так как я сидела, а он стоял, то он рисковал свернуть себе шею.

— Ну? — спросила я.

Он с шумом втянул в себя воздух. Потом выдавил главное, что, очевидно, приберегал напоследок, но решил, чтобы не мучаться, высказать сразу.

— Я… я испугался.

— Дальше.

— Ну… я не понимал, что там, на берегу, и приказал уходить в море. Потом наступила ночь…

— А потом?

— Потом мне стало стыдно, — почти беззвучно ответил он. И, наконец, посмотрел на меня.

Я дотронулась до лунного полумесяца на шее.

— Ладно. Из-за того, что ты вчера сбежал, обстоятельства никак не изменились. Поэтому на сей раз я тебя прощаю. Но если что — пеняй на себя. Все! Судилище окончено.

После того я велела Мегакло, чтобы ее команда принималась кашеварить.

Люди стали разбредаться к кострам и котлам. Я и сама съела кусок вчерашнего холодного мяса. Дожевывая на ходу, вернулась на берег. И, не успев сосредоточиться, тут же услышала:

— Почему ты простила его?

Рядом со мной стояла Митилена. Я пожала плечами.

— Ты же слышала. Его бегство никак не повлияло на ход событий. Команды кораблей не принимали участия в сражении.

— Но он же струсил! Предал нас! Как можно такое прощать?!

Я повернулась к ней.

— Послушай, он всего лишь мужчина. Я не могу требовать от него, чтобы он вел себя, как мы.

— Вот именно! Мужчины! Господа! Ломающиеся при малейшем испытании, трусливые, подлые и лживые…

— Ничего не поделаешь. Это в их природе. Они и так взысканы Богиней, так что с них спрашивать?

— Твоя слепота ко злу — это преступление. А твоя снисходительность — хуже преступления. И если ты будешь жалеть их, если ты с ними свяжешься, я убью тебя! Ведь ты сама научила меня убивать!

Я смотрела на нее, ничего не понимая. Она была в ярости, я впервые видела ее такой. На лбу выступил пот, губы побелели. И все из-за такой мелочи, как бегство Диокла и его возвращение?

— Ненавижу! — продолжала она. — Когда рождается мальчик, с ним нянчатся, его холят, как будущего племенного жеребца. А дочерей они не хотят иметь. Женщина — не человек, девочка — не человеческое дитя. Новорожденных девочек зачастую просто выбрасывают. Подбирай, кому не лень, если свиньи не сожрут, бери ее любой — разбойник, сводник, работорговец! Правда, на нашем острове, в отличие от других, закон запрещает обращать в рабство найденных детей. Поэтому, хоть меня и выбросили, я выросла как свободнорожденная, пусть мне не уставали повторять, что я — найденыш. Но это не спасло меня от рабства… впоследствии. И когда я дралась там, на Самофракии, когда буря выбросила вас на берег, то, глядя на какую-нибудь бородатую рожу, я думала: «Этот мог быть моим отцом», и била по ней с особым удовольствием!

— Послушай, — я коснулась ее плеча.

Митилена вздрогнула, как вспугнутая лошадь.

— От нас всех отказались отцы, по тем или иным причинам. И, возможно, кто-то из нас — впоследствии — действительно убил своего отца. Ничего не поделаешь. Надо не терзать себя, а строить жизнь. И вообще, — я слегка изменила тон, видя, что она успокаивается, — все, что ты говоришь о мужчинах — верно. Но раз Богиня допустила их существование, значит, зачем-то это нужно? Допускает же она, чтобы в мире были чума, наводнения и землетрясения. А то, пожалуй, люди жили бы вечно, и не было бы перерождения душ.

— Сейчас начнется проповедь Пути, — буркнула она и отошла. Но ярость ее улеглась.

Потом я выслушала сообщение Хтонии. Беседовать с ней, может, было не так интересно, как с Митиленой — ведь ей с детства были известны все истины, о которых я толковала — но необходимо. Хотя бы потому, что она, как никто, разбиралась в насущных вопросах. Вообще-то было уже достаточно молотить языком, как мужчины. Но впереди у меня был еще один разговор — именно с мужчиной, и, увы, наверняка самый длинный из всех.

Я пошла по воде к «Змее», предварительно стянув сапоги. Становилось очень жарко, и по берегу ходить лучше обутой. Однако купаться никто не лез — все-таки вчера у берега захоронили три сотни мертвецов. И, хотя большинство самофракийцев не слишком брезгливы, да и камнями покойников завалили старательно, все же желающих плескаться в волнах не находилось.

С борта «Змеи» мне кинули веревку, и я подтянулась наверх. На корабле все было в порядке, вахтенные заняты делом. И я с удовольствием подумала, что Келей — человек на своем месте. Чем бы ни была «Змея» раньше — сейчас это чистый и свободный корабль. Но, к сожалению, придется сейчас отвлечь Келея от дела.

Он уже стоял радом со мной.

— Допрашивать пришла?

— Да. Веди его сюда. Можешь присутствовать.

Он не огорчился приказом. Напротив. Посмотрел на меня. И ухмылка прорезала его бороду. Стало быть, предположил, что пытки, запрещенные вчера, перенесены на сегодня.

«Митилену бы сюда, — подумала я. — Вот бы они, наконец, нашли общий язык».

Я уселась под навесом на бухте каната.

Вернулся Келей, подталкивая пленника. Несмотря на подобное обращение, никаких побоев на этом Аглиболе не было заметно.

— Развяжи ему руки.

— Ведь удрать попытается.

— Пусть пытается.

Келей достал нож, но веревку резать не стал, а ловко распутал сложный узел («Еще пригодится веревка-то», — сообщил он при этом) и нож демонстративно не убрал.

Аглибол брезгливо огляделся, посмотрел с отвращением на палубу (начисто отдраенную) и сел, не дожидаясь дозволения.

А я ничего другого и не ожидала.

— Ты его кормил? — обратилась я к Келею. И по выражению его лица поняла, что нет. — Слушай, я знаю, что ты умный, и, коли я велела его не резать, ты придумаешь взамен что-нибудь другое. Но не надо этого делать.

Келей фыркнул и распорядился, чтобы «этому уроду принесли пожрать».

Матрос принес плошку с тем, что осталось от вчерашнего пиршества, — не мякоть, конечно, но и не голые мослы.

Аглибол не выразил признаков голода и лишь презрительно покривился.

— Хочешь подкупить меня своими жалкими подачками?

— Вовсе нет. Просто мертвый — от ножа ли, от голода — ты мне бесполезен.

— Я тебе бесполезен в любом случае. Я тебе сказал и повторяю вновь — я тебе ничего не выдам.

— А я пока ни о чем тебя не спрашивала.

— Снова бабьи хитрости. Ты уверена, что сможешь меня обмануть. Потому что женщины не могут не обманывать и не лгать. Это в природе женщины, природе рабской и животной. Но лжет она так тупо, и нелепо, что обмануть никого не может. А потому в присутствии господина она должна молчать. Почему ты улыбаешься? Думаешь таким образом меня обольстить? Ошибаешься, с таким лицом и таким телом ты годишься только для рабов, вроде этого чернявого.

«Чернявым» он, вероятно, определил Келея. Это меня несколько удивило. Кормчий был волосом несколько потемнее, чем я, но вовсе не черным.

Сам же Келей отозвался следующим образом:

— Так же всегда говорят те, кому приходится довольствоваться рабынями. Потому что ни одна свободная не то что не попытается его никогда обольстить, но и не пойдет с ним по своей воле ни за какие подарки. А может, он из тех, кто предпочитает спать с мужчинами? Так на наших ему рассчитывать нечего. Они у нас разборчивые.

— Заткнись, раб!

— Мирина…

— Ничего. Дай ему поесть. А не то ослабеет, не дай, Богиня…

Аглибол, наконец, принялся за еду.

Не знаю, что его на это подтолкнуло. Но, несомненно, чтобы скрыть, как он проголодался, говорить он не перестал. Давясь, продолжал:

— Вот что происходит, когда рабыня забывает, кто ее господин, и перестает бояться. Ей надо напоминать об этом постоянно, потому что память у нее — у тебя — так же коротка, как ум. Плеть и раскаленное железо — вот единственный верный язык для разговора с ней. Если ты успела забыть, то вспомнить придется очень скоро. И нечего скалить зубы. Почему ты молчишь? Возразить нечего?

— Вот мужская непоследовательность — то «молчи», то «почему ты молчишь».

— Ты, кажется, подвергаешь сомнению мое мужество?

И тут меня прорвало. Как он сдерживал голод, так я сдерживала свою прирожденную смешливость. Но сейчас она взяла верх, и я расхохоталась. И, давясь, как он за едой, произнесла:

— Напротив, Аглибол из Атлат, я считаю тебя воплощением мужества…

— Не пытайся ко мне подольститься! — гордо произнес он.

Он принял это за лесть! Только великим усилием воли я заставила себя подавить новый приступ хохота. Нет, жаль, здесь не было Митилены — посмотреть на это представление. Или, скорее, хорошо, что ее здесь не было. Непривыкшая к Темискирской дисциплине, она способна была нарушить мой приказ и убить пленного. А это могло дать дурной пример.

— Теперь-то ты убедилась, Военный Вождь, что от этого болтуна нет никакой пользы? Позволь отправить его кормить рыб вслед за его солдатами!

— Нет, Келей. Ты верно заметил — он болтун, и презабавный, и способен нас развлечь. А рыбы могут подождать — ведь солдат было много…

— Если тебе угодно тратить время на этого пса…

— Никогда не называй человека псом, Келей. Пес — животное священное…

Не знаю, понял ли насмешку Аглибол, но Келей ее точно понял. И осклабился. Аглибол встал, гордо вскинув голову.

— Идем! Тебе приказывает благородный, ты, раб шлюхи! — И швырнул на палубу плошку с костями. — Подбери! И посмотрим, кто здесь пес.

Ухмылка Келея исчезла. Корабль был для него так же священен, как пес для служительниц Неназываемой. И он плохо переносил оскорбления, хотя после своего пребывания в рабстве должен был обращать на них внимания не больше чем я. Впрочем, его ведь никто этому не учил.

— Вечно одно и то же, — вздохнула я. — Великий критский язык, вероятно, значительно разнообразнее по части оскорблений. Будь здесь Лилай, он мог бы его поучить.

— Я тоже могу, — пообещал Келей.

Они ушли. Ладно, пусть себе изощряются в ругательствах.

На следующий день Келей устроил кормежку пленника до моего прихода. Могу себе представить, что там происходило. Но не хочу. Достаточно было фразы Келея, когда пленника вывели из трюма:

— На, принимай своего шута.

Аглибол не соизволил ничего ответить Келею. А мне сказал:

— Ты напрасно теряешь время. Я предупредил.

— А если я спрошу о том, что не причинит вреда ни твоей стране, ни твоему государству?

— Что это такое? — ощерился он.

— О вашей вере. Какая она? Схожая с критской? Или с той, что в Черной Земле?

По своей тупости ты даже не можешь себе представить что-нибудь отличное от своих дикарских верований. Критяне… Они со свойственной им жадностью и мелочностью прикрывают пышными ритуалами поклонение своей кукле с голыми грудями и змеями, в действительности ничем не отличающееся от кровожадных обрядов (опять что-то вроде «гар-гар») и твоих!

Я озадачилась. Меня смущало это постоянное «гар-гар», тем более что Аглибол явно был уверен, будто я знаю, что это такое. Вообще-то название «Гаргар» было мне известно. Это гора на Крите. И поскольку Аглибол бранил Крит и его обычаи… Но что здесь общего? К тому же он произносил это слово не совсем похоже. Еще есть созвучного названия озеро в Апии… Но я опять не могла обнаружить родства. К тому же не вполне понимала значение эпитета «кровожадный». В некоторых ритуалах Богини действительно используется кровь, но мы-то как раз к ним не прибегаем. И уж, конечно, мы ее не пьем, как наши соседи скифы.

— Что же до Черной Земли, — продолжал он, — то ее жители обязаны нам всем. Именно наши предки, народ Солнца, обучили их всему. Мы преподали им значение царской власти, отделение благородно рожденных от низких, правильного ведения войн, сбора податей и налогов. Мы научили их строить крепости и (непонятное слово по-атлантски). И они поступили с нами по обычаю всех (снова непонятное слово) народов. Рабски стараясь подражать нам во всем, они, однако, заявили, что истинное знание открыто только им, испоганив потом истинную веру, заполнив ее первозданную чистоту обожествлением змей, крокодилов, бегемотов, шакалов, голых шлюх и прочих лишенных разумения тварей!

— А настоящее божество?:

— Солнечный диск! Бог божественный, создавший себя сам, сотворивший по своей воле небо и землю!

Это богохульство он выпалил единым духом. Очевидно, оно было заучено с младенчества. Объяснять ему, что это всего лишь искаженный титул Богини, было бесполезно, поэтому я продолжала слушать.

— Как Солнце повелевает в небе, так царь повелевает на земле. Он связан с Солнцем необоримыми узами. Гибель царя способна погасить Солнце, ибо царь поддерживает его сияние, питая Солнце сердцами его врагов. Таков непреложный порядок вещей, вершина, которая достигнута и после которой начинается падение. Все другие пали, мы держимся тысячелетиями, потому что соблюдаем этот порядок. Ибо сказано: «Возвышай своих вельмож, продвигай вперед твоих воинов, увеличивай отряды телохранителей, снабженных списками, обеспеченных землей, одаренных стадами. Не убивай никого из тех, кто близок к тебе, если ты хвалил его. Подавляй толпу, уничтожь пламя, которое исходит от нее…»

— Выходит, ты не такой уж возвышенный? — перебил его Келей. — Вельможи не шляются по пустынным берегам с кучкой сол дат. Я бы сказал, что это действия заштатного офицера…

Несмотря на то, что я предпочла бы дослушать Аглибола, я не могла не признать замечание Келея дельным.

Несоответствие амбиций Аглибола с действиями позволяло догадаться, что он, несомненно, был аристократом по рождению, но, вероятно, пребывал в опале и был удален от двора.

Аглибол на сей раз снизошел до ответа Келею, хотя, конечно, не по существу дела.

— А тебе пора вспомнить, что ты мужчина, взять в руки плеть и показать этой шлюхе, кто здесь хозяин!

— Если я возьму в руки плеть, — оскалился Келей, — то, ясное дело, это докажу. Только вряд ли тебе, голая морда, это понравится.

Они явно ненавидели друг друга. Один открыто, другой — под личиной презрения.

И Аглибол допустил крупную промашку. Если он решил натравить на меня Келея (а для него это было самое понятное решение), то выбрал неправильный путь. Потому что есть области, в которых я с Келеем не могу не умею и не желаю соперничать. И Келей это знал. К тому же Аглибол с самого начала оскорбил достоинство Келея. Вернее, он даже не мог себе представить, что у кормчего имеется чувство собственного достоинства. После чего Аглибол наглухо отказался говорить — возможно, его недавний порыв уже казался ему чем-то непристойным. И я перенесла продолжение допроса на следующее утро.

Причем сразу же застала скандал. Я полюбопытствовала, что послужило причиной на сей раз. Оказалось, Аглибол затребовал вина, а не воды, которую подобает пить лишь скотине и рабам.

Беспрестанное употребление этого слова уже успело мне наскучить. И я сказала:

— Вина у нас нет. Но нет также и рабов. Ни одного. Пора бы усвоить, Аглибол из атлантов.

— Ни одного, — значит, все, — отпарировал он. — Кто же тогда вам служит?

— Мы сами.

Рабы, — с удовольствием подтвердил он. — Благородны лишь воины, а воины не могут опускаться до низменных работ. Только подвиги, только сражения, только утверждение силы достойны их. Для остального существуют рабы — те, кто рожден и предназначен для рабства. Слабые… Разумеется, слабые всегда лелеют мечту о мести и вечно ждут, когда смогут нанести удар в спину. Пусть. Благородные пренебрегают этим. В том и состоит их величие. Поступать по собственной прихоти, не бояться, не сомневаться, не знать стыда. Мы оставляем это вам, двуногим скотам. Ты мне смешна со своими жалкими притязаниями на господство. Другие женщины годятся хотя бы на то, чтобы вынашивать и выкармливать, младенцев — и больше ни на что, хотя с последним и козы справляются лучше, а ты и на это непригодна. И что бы ты ни строила из себя, ты даже не в силах побороть свой страх передо мной.

— Вот как?

— Ты побоялась даже пальцем притронуться ко мне. С низменным, истинно бабьим коварством ты решила, что уловкой мнимого милосердия ты сможешь вкрасться ко мне в доверие, и я проговорюсь тебе о местонахождении нашей столицы и наших укреплений. Ну, и чего ты добилась? Ничего! А теперь можешь пытать меня, как этого жаждет твой чернявый раб. Но вам будет легче вырвать сердце у меня из груди, чем место, где расположена моя крепость.

— Ошибаешься.

— В чем?

— Во всем. Я объясню, почему я до тебя не дотрагиваюсь. Ты мог бы догадаться, что это не трусость, а брезгливость. А насчет прочего… Видишь ли, мне нужны были от тебя совсем другие сведения. Я хотела понять, что вы за люди, атланты, как мыслите, во что верите, чего боитесь. И по этой части ты наболтал достаточно. Настолько, что я вижу — сколько бы ты ни твердил о подвигах — кто так рассуждает, тот никогда не действует. Либо доблесть, либо слова о доблести. А когда я слышу подобные разглагольствования, понимаю — вы уже созрели, чтобы брать вас, как есть. А что до расположения вашей крепости… Вы так наследили на берегу, что и слепой разберется, а у меня отличные разведчики и охотничьи псы. Убери его, Келей. Только не убивай покуда. Может, он еще на что сгодится…

Если бы не самодовольство, Аглибол мог и сам обо всем догадаться.

Разумеется, в первый же день я отправила по их следам Биа — одну из самых молодых среди нас, но прекрасно управлявшуюся с собаками, и охотника из материковых племен, подчиненных ахейцам, по имени Герион. Кроме того, за прошедшие дни стало ясно, что эта крепость не так близко отсюда, поскольку никто пока не разыскивал Аглибола и его отряд, но и не так далеко, поскольку этот отряд не производил впечатления измотанного долгим переходом.

Они вернулись на следующий день, ближе к вечеру. По их довольному виду ясно было, что задание они выполнили и рвались доложить. Но я велела им сперва перекусить (передав лошадей и собак конюхам и псарям), а сама кликнула Хтонию и Кирену.

— Мы нашли крепость! — сообщил Герион.

Биа была не очень разговорчива. Но я обратилась именно к ней.

— Расстояние?

— Два наших перехода. Для других будет больше.

— В глубине материка?

— Нет, — сказал Герион. — Там есть бухта, удобная для кораблей, а крепость — неподалеку.

— Сколько кораблей в бухте?

— Ни одного, — произнес Герион слегка озадаченно.

— И далеко крепость от бухты? Сколько стадий?

Но он не знал, что такое «стадия».

Я вновь вынуждена была обратиться к Биа, напомнив ей Трою и долину Скамандра. Она прикинула соотношение. Получалось, что стадиях в трех. Пентезилея, наверное, посмеялась бы над моей страстью к подсчетам. Но это было только начало.

— Вы видели крепость издалека?

— Нет, — сказал Герион. — Я подбирался довольно близко. Ночью это можно сделать.

— Опиши мне ее.

— Она большая… четыре угла… одни ворота в сторону моря…

— Угловые башни есть?

— Нет. Но внутри башня точно есть. А на ней такое полотнище, как наши вывесили на Самофракии.