Мир-ловушка Орлов Антон
После лекций, когда толпа схлынула и они с Титусом задержались, как обычно, в галерее, соединяющей учебный корпус с жилым, Роми наконец-то осмелилась заговорить об этом.
– Мне нужен твой совет в одном деле… – начала она нерешительно. – Ты ведь афарий, разбираешься в таких вещах… В общем, мне надо где-то достать оружие.
Никто не мог их подслушать. Все ушли, только молодой раб с ведерком и тряпкой старательно протирал изразцовые подоконники. Но он находился далеко, в другом конце галереи.
– Зачем? – Светлые, сросшиеся на переносице брови Титуса удивленно приподнялись.
– У меня вышла ссора с компанией подонков. Если я убью главных, остальные, возможно, отстанут.
Она выложила это на едином дыхании, дрожащим от волнения голосом. Титус отшатнулся:
– Роми, ты здорова? Ты случайно не зачарована? Как ты можешь о таком думать?!
– Я здорова и не зачарована. Я не говорю, что убивать хорошо, но деваться мне некуда. Показать тебе кое-что?
Оглянувшись – посторонних нет, раб склонился над подоконником, – Роми быстро расстегнула пояс и подняла рубашку. Большой припухший кровоподтек на правом боку. Это сегодня утром. Клазиний привязался к ней в коридоре около трапезной, и она попыталась, как в прошлый раз, ударить его в пах, но он увернулся да еще стукнул ее кулаком по ребрам. Длинный рубец на спине – это вчера вечером, около умывальной. Кто-то, подкравшись сзади, хлестнул ее плетью и умчался вверх по лестнице раньше, чем она опомнилась от болевого шока.
– Что это? – шепотом спросил Титус.
– Меня бьют, потому что я не хочу перед ними унижаться. – Озираясь, она заправила рубашку в шаровары и вновь затянула пояс. – Если б я умела драться, я бы их отлавливала поодиночке… Им бы тогда расхотелось ко мне приставать. Но я ничего не умею. Могу похоже изобразить боевую стойку и несколько приемов… Для меня единственный выход – убить их. Ты можешь что-нибудь посоветовать?
Титус молчал и морщился. Роми не могла понять, какие чувства он испытывает. Он казался огорошенным, возмущенным, испуганным и смотрел на нее почти враждебно.
– Почему ты никому не расскажешь об этом?
– Никто не возьмет мою сторону. Я попробовала поговорить с нашим куратором. Он прочитал мне мораль насчет того, что студенческие традиции священны, он, мол, когда-то сам через это прошел, а значит, и все должны. Титус, я одного не понимаю… Раз эти традиции такие мерзкие, почему от них не отказаться? Почему те, кто подвергался унижениям, потом сами начинают унижать других – вместо того чтобы прервать эту последовательность? Это же так просто! Неужели никому, кроме меня, это не приходило в голову?
– Раз традиции появились, значит, они зачем-то людям нужны, – покосившись на маячащего в отдалении раба, сказал Титус. – Роми, это страшно, когда девушка хочет стать убийцей! Пожалуйста, никогда больше не думай об этом.
– Тогда что ты мне посоветуешь?
– Помирись с этими ребятами. Не может быть, чтоб они были такими плохими, ты, по-моему, преувеличиваешь. Постарайся простить их, это самое главное! Умение прощать – великое умение.
– Но что мне делать, чтобы прекратились издевательства?
– Я уверен, ты преувеличиваешь! Знаешь, ужасно все это… Я думал, ты другая… Надеюсь, с возрастом ты все-таки научишься понимать людей и прощать!
Роми в ответ пожала плечами: Титус ее разочаровал.
Титус никак не мог оправиться от удара: Роми его разочаровала. Душа девушки оказалась столь же уродливой, как ее обожженная рука с отвратительными багрово-серыми рубцами! Внезапное прозрение ошеломило его. Сейчас он пытался взять под контроль свои чувства, а младший брат-исполнитель Ганий, одетый в серую униформу раба, нет-нет да и бросал на него значительные взгляды. Видимо, у Гания есть информация.
– Забудь об убийстве! – потребовал Титус. – Ты – девушка, тебе даже думать об этом нельзя! Наверняка все не так безнадежно… И если ты проявишь уважение к традициям университета, все как-нибудь само уладится.
– Лучше убить, чем согласиться на роль жертвы.
Произнеся эту чудовищную фразу, Роми забросила на плечо холщовую сумку, в каких студенты носят бумагу, дощечки и карандаши, повернулась и пошла прочь. Титус смотрел, как она уходит – тонкая, грациозная, беловолосая, – и ощущал где-то в области сердца неясную боль.
Потенциальная убийца не должна стать главой клана До-Энселе. Он, афарий, сделает все от него зависящее, чтоб Эрмоара лишила ее наследства. Эрмоара узнает об этом разговоре. Непременно узнает. Он не станет молчать. И все же больно… Когда она подняла рубашку, показывая следы побоев, под нежной белой кожей прорисовались хрупкие ребра, а грудь у нее маленькая и округлая, с розовыми сосками – он успел разглядеть. Несправедливо, что в столь изящном теле обитает злая душа… В глазах у Титуса предательски щипало, в горле застрял комок.
Брат-исполнитель Ганий приближался, методично протирая один подоконник за другим. Наконец он остановился рядом с Титусом и, не прекращая своего рабского занятия, прошептал:
– За шкатулкой полезут сегодня, когда стемнеет. Ректор и Шертон приглашены ко двору, их там задержат допоздна. Интриги заказчика. Тубмон и Атхий спрятались на третьем этаже ректорского корпуса.
– Идем, – проглотив колючий комок, сказал Титус. – Я тоже переоденусь.
Он повернулся и пошел обратно по галерее, на ходу просчитывая план действий. Отставший на несколько шагов Ганий следовал за ним, продолжая смахивать пыль с подоконников, но теперь уже в ускоренном темпе.
Снедавшая душу Титуса боль разочарования разомкнула челюсти и до поры до времени убралась с глаз долой. Он – афарий. Он должен выполнить задание. Ради процветания Ордена.
Малый зал для аудиенций напоминал раковину вымершего гигантского моллюска, какую Шертон несколько лет назад видел в Омросе на берегу океана. Ни одного угла, ни одной геометрически правильной плоскости – все скругленное, извилистое, плавно закрученное. Даже не верится, что находишься в здании, построенном людьми. Хотя «построенном» – не то слово. Сердцевина императорского дворца была создана с помощью магии. Внешние стены и прилегающие к ним покои возводили рабы и наемные плотники, но все остальное возникло без их участия.
Полумрак. Грозди магических ламп прилепились к потолку, совсем как колонии флуоресцирующих организмов внутри той раковины. Из стен выпирали ложи-наросты. В одной из них стояли Шертон, Венцлав и трое профессоров университета. В других расположились придворные, сановники, знать, члены Высшей Торговой Палаты.
Возвышение с троном скрывала мерцающая молочно-белая завеса. На полу блестела, как могло показаться, вода: магическая субстанция, единственное предназначение которой – беречь императорскую особу от любых посягательств, человеческих и божеских. Этот неровный бугристый пол не предназначался для того, чтобы по нему ходили. Приглашенные прибывали в зал по коридорам, напрямую соединенным с ложами, подвергаясь по дороге тщательнейшему магическому досмотру. Разумеется, с оружием сюда не пускали. Шертон, оставивший все свое снаряжение дома, чувствовал себя так, словно отправился в гости нагишом.
Он не хотел идти во дворец, но Венцлав уговорил: это же высокая честь; то, что пригласили их обоих – хороший признак; при дворе помнят, кто такой Арсений Шертон, радоваться надо… Вместо того чтобы радоваться, Шертон скучал. Все хранили молчание, как предписывал этикет. Венцлав и его коллеги хрипло, с присвистом дышали и выглядели бледными. Сам Шертон тоже ощущал некое давление… не физическое, но от этого не менее неприятное. Он мог противостоять этому давлению, и у него не наблюдалось таких реакций, как у соседей по ложе.
Внезапно давление усилилось – все охранные системы приведены в боевую готовность, – а лампы засияли в полную силу. Завеса исчезла. На отлитом из золота троне сидел император Панадара. Человек средних лет, с болезненно-утонченными чертами лица, закутанный в белоснежную мантию. В его короне полуторафутовой высоты сверкали крупные алмазы и рубины.
По обе стороны от трона полумесяцем выстроились люди в темных плащах, голову каждого охватывал обруч, тоже усыпанный драгоценностями. Маги-телохранители, маги-душехранители и маги-восприемники. Их долг – неотступно сопровождать императора. Когда же срок жизни его величества подойдет к концу, маги-восприемники, с помощью специальных приспособлений и обрядов, извлекут из умирающего тела царственное бестелесное существо, поместят в особый сосуд и отнесут в императорскую усыпальницу. Протекут годы, десятилетия, века – и однажды, в порядке строго соблюдаемой очереди, сей сосуд заберут из усыпальницы, чтобы торжественно доставить в покои женщины императорского рода, готовой разрешиться от бремени. Эта система гарантировала, что кто попало не сможет завладеть телом новорожденного императорского чада.
Из поколения в поколение в Панадаре царствовали одни и те же существа. Царствовали, но не правили. Реальной политической силой были придворные маги, влиятельные аристократы, чиновничьи группировки, Высшая Торговая Палата. Императорская фамилия была священным символом, не более того.
Вместе с остальными приглашенными Шертон преклонил колена. Выпрямился, когда прозвучал магически усиленный призыв императора:
– Встаньте, мои верные подданные!
Рядом тяжело сопели профессора. Шертон ощутил жалость к монарху: его жизнь подчинена жесткому, не им установленному распорядку (который нельзя назвать платой за власть, ибо власти нет), и даже смерть нынешнего тела не освободит его… Вот же не повезло этому бедняге некогда в туманном прошлом!
– Панадар движется ко все большему процветанию и благоденствию. Это наша общая заслуга, дорогие мои подданные! Мы свято храним древние традиции и вместе с тем совершенствуем накопленное. – Безжизненно-бодрый голос императора гремел, отражаясь от волнистых сводов зала. – В области магии, науки, экономики и культуры мы намного опередили все известные нам Одичалые Миры…
Шертон подавил зевок. Ему по-прежнему было скучно.
Глава 7
Чем дальше, тем горячее становился воздух. Словно приближаешься к раскаленной печке. Губы Титуса потрескались от жара, по лицу скатывались капли пота. Он взглянул на Гания: того пошатывало, кожа покраснела, взгляд затуманился. В конце галереи, около арки входа, распластались на полу тела охранников. Однако ни запаха гари, ни шума пламени… Кое о чем догадавшись, Титус шагнул к незастекленному окну и высунул наружу руку. Перепад температуры, благодатная вечерняя прохлада… Так и есть! Он запустил пальцы в пришитый к тунике изнутри потайной карман, где лежали амулеты, и прошептал, еле ворочая языком:
– Это магия. Амулет Ярсаф, голубая четырехгранная призма.
Ганий и сам должен помнить, как выглядит Ярсаф, защищающий тело от магически вызванных колебаний температуры и воздушного давления, а также от молниевых разрядов, но он совсем еще молодой брат-исполнитель, в первый раз на задании. Вдруг растеряется…
Вытащив цепочку, на которой болталось множество миниатюрных фигурок разнообразной формы и расцветки, Титус отыскал среди них Ярсаф, сжал его двумя пальцами и произнес активирующее заклинание. Ощущение жара исчезло. Брат Ганий с небольшой задержкой сделал то же самое.
– Пошли!
Титус бегом устремился вперед. Они опаздывали. Грабители уже приступили к осуществлению своего плана, воспользовавшись магией зноя, чтоб избавиться от охранников и свидетелей. Где же Тубмон, этот опустившийся маг-недоучка, раздобыл Аллот, порождающее сию магию устройство? Особенно если учесть, что Аллотов в Панадаре не более десятка и секрет их изготовления утрачен? Наверняка влиятельный заказчик позаботился.
Охранники не шевелились. Потеряли сознание от перегрева. Не сбавляя шага, Титус скорбно качнул головой.
Учение афариев гласит: «Каждый человек, желает он того или нет, является орудием в чьих-либо руках; каждый афарий – орудие Ордена и Высшего Блага. Воистину счастливы афарии, ибо они суть орудия в руках Наидостойнейших!»
«Я – орудие, – напомнил себе Титус, перешагнув через тело девушки, лежавшее поперек коридора. – Я могу пожалеть пострадавших, но не могу ради них отвлекаться».
Растения в расставленных вдоль стен расписных глиняных кадках поникли, их листья и цветы безжизненно свисали на дряблых стеблях. На полу валялись трупики декоративных бабочек и залетевших сквозь оконные проемы ночных мотыльков. А на неживые предметы магия Аллота не влияла: Титус дотронулся до оштукатуренной, покрытой фресками стены, до лампы в виде ротонды, которая наливалась золотым светом, по мере того как снаружи сгущались сумерки, до стеклянного графина с водой на подоконнике – нормальная температура.
Шорох. Голоса. Звуки доносились из-за приоткрытой двери в противоположном конце зала, куда вывел афариев коридор.
Титус сделал знак помощнику и бесшумно двинулся к двери. До нее оставалось несколько футов, когда она резко распахнулась. Титус отскочил. Ганий – молодец, мальчишка! – тоже отскочил, увернувшись от брошенного ножа.
Появившийся в проеме щуплый парень – Атхий по прозвищу Козья Харя – уже выхватил из-за пазухи другой нож, но Титус, шагнув к нему сбоку, легко уклонился от нацеленного в живот лезвия и нанес достаточно сильный, но не смертельный удар по горлу. Козья Харя упал. Боковым зрением Титус поймал восхищенный взгляд Гания – и прыгнул вперед, сбив с ног Тубмона, который, направив на него нечто вроде толстого стеклянного карандаша, уже начал бормотать заклинание. Успел.
Никогда он не понимал этих снобов, брезгующих простым оружием! Ну да, амулеты не дают осечек, не знают промахов и разят наповал. Но для того чтоб их задействовать, надо от начала до конца, без ошибок произнести активирующее заклинание – а пока его произносишь, треснут тебя, не мудрствуя лукаво, дубиной по голове, и плакала твоя магия…
Афарий и маг-преступник упали на мраморные плиты. При этом Тубмон выронил и «карандаш», разлетевшийся на осколки, и невзрачную с виду шкатулку, которую зажимал под мышкой. Видимо, грабители только что извлекли ее из чрева Драгохранителя – похожего на сидящую собаку металлического зверя с широко разинутой пастью. Пасть заклинивал в этом положении покрытый сложной резьбой деревянный стержень. Тоже магическая штучка. Обычную деревяшку Драгохранитель смял бы, как палочку сахарного печенья.
Маг, зло оскалившись, повернул правую кисть, направляя в лицо Титусу алый камень перстня на безымянном пальце, но афарий ткнул его в нервный узел, и рука бессильно упала. Тубмон не остался в долгу: отпрянув, лягнул противника в подреберье тяжелым башмаком с шипастой окантовкой. Титус зашипел от боли. Оба вскочили.
– Ганий, копируй! – не сводя глаз с мага, приказал Титус.
Этот недоучка опасней, чем он думал… Они стояли друг против друга, слегка покачиваясь, как две змеи, изготовившиеся к броску. Между тем Ганий подхватил шкатулку, поставил на стол. Чуть не порвав в спешке свою тунику, достал из кармана коробочку с читающим камнем – оправленным в золотую сетку красноватым кристаллом величиной с перепелиное яйцо.
Тубмон вновь попытался поднять руку с перстнем. Парализованная рука плохо слушалась, эта попытка отняла у него слишком много энергии и внимания, чем и воспользовался Титус. Бросившись на мага, он чуть не получил удар в пах, но успел развернуться боком, сделал подсечку, повалил противника на пол, заломил ему руку за спину и сорвал перстень. Взвизгнув, маг другой рукой ущипнул афария за ляжку – очень больно, с вывертом. На миг растерявшись, не столько от боли, сколько от неожиданности, Титус отпустил его. Маг тут же выскользнул, откатился и через секунду уже стоял на ногах. Его темные, с желтоватыми белками глаза дико горели.
«Если бы ты не поддавался гневу и владел собой, ты бы дрался лучше», – про себя отметил Титус, бдительно наблюдая за Тубмоном. Сам он не испытывал ни злости, ни азарта. Он должен отвлечь мага, пока брат Ганий копирует нематериальное содержимое шкатулки. Этот озлобленный человек не враг ему, хоть и вступил на преступную стезю.
Они кружили по комнате, озаренной светом расставленных в нишах магических ламп в виде идонийских узкогорлых ваз. У Тубмона наверняка имелось еще кое-какое оружие помимо перстня, который отобрал Титус, и разбившегося «карандаша», но он уже оценил подготовку своего противника и не смел сделать ни одного лишнего движения.
На овальном столике у окна стояла еще одна лампа, необычная: футовой высоты пирамидка, увенчанная золотым шариком. Она источала бледный розоватый свет, а в ее прозрачной глубине как будто шевелились язычки пламени, облизывающие прямоугольный предмет с двумя отростками по бокам… Вдруг Титус понял, что это такое. Аллот. Вот как он выглядит! Внутри – модель ректорского корпуса с двумя галереями, которые соединяют его с соседними зданиями.
Из-за двери донесся шум, потом она заскрипела, и на пороге вырос Атхий с ножом.
– Я закончил! – сказал Ганий, пряча под туникой коробочку с читающим камнем.
Тубмон сунул руку в карман.
Титус принял решение: Аллот, заключающий в себе силу убийственного магического зноя, должен принадлежать не преступникам, а Ордену афариев. Любой ценой.
Козья Харя, еще не полностью очухавшийся после удара по горлу, но уже готовый к резне, нетвердо шагнул к Титусу, который находился к нему ближе всех.
Маг выхватил миниатюрный бронзовый самострел с тонким стволом и направил на брата Гания. Щелчок. Если самострел заряжен «сонными шипами», Ганий сейчас уснет…
Атхий замахнулся ножом, Титус перехватил его руку. А Тубмон теперь целился в него! Крутанув Атхия, Титус заслонился от выстрела его телом, потом отшвырнул его в угол, перед этим сдавив запястье и заставив выронить нож.
Против ожиданий, Ганий не уснул. Очевидно, маг промазал. Юноша схватил Аллот и пытался то ли повернуть, то ли отломить золотой шарик. Сообразил, что это за устройство, и хочет дезактивировать, догадался Титус. Это делается не так! Маги Ордена управятся с этой задачей, а сейчас надо уходить. Пинком выбив у Тубмона самострел, он крикнул:
– Клади в мешок! Не возись!
Маг опять полез в карман. Он понял, что проигрывает, его губы дрожали.
– Прям в жопу кольнуло… – копошась в углу, простонал Атхий.
Значит, у Тубмона были выдохшиеся «сонные шипы»: попасть-то он попал, да зелье не подействовало. Титус выбросил кулак, метя ему в челюсть, но маг увернулся, а воздух вдруг стал невыносимо едким, противно скребущим носоглотку… Все закашлялись – кроме Тубмона, который метнулся к столу посреди комнаты, цапнул ректорскую шкатулку и выскочил за дверь раньше, чем Титус успел его перехватить. Следом за ним, давясь кашлем, бросился наутек Козья Харя. Брату Ганию кашель не помешал проворно упаковать Аллот в заплечную сумку, где лежала ряса афария.
– Пошли… – прохрипел Титус, увлекая его к двери. – Чем скорее… доберемся… тем скорее…
В зале воздух был чистый, сразу стало легче. Афарии спустились на второй этаж, выпрыгнули из окна во двор, выскочили на улицу и помчались к Дому, выбирая улицы потемнее. Те, кто их видел, могли сделать вывод, что двое рабов ударились в бега, но переодеваться некогда, на счету каждая минута. Теперь, когда задание выполнено, стоит позаботиться о людях, оставшихся в ректорском корпусе. Возможно, те еще живы. Чтобы спасти их, надо дезактивировать Аллот, а для этого нужно поскорее передать сие устройство магам Ордена. Подошвы двух пар ботинок выбивали дробь по брусчатке.
С того момента, как все началось, времени прошло не так уж много. Извне никто не успел заметить, что в ректорском здании творится неладное. И сумерки еще не превратились в непроглядную чернильную тьму. Сделав знак Ганию, Титус нырнул в знакомую подворотню: под конец лучше попетлять, чтоб отвести от Ордена подозрение в причастности к преступлению.
Тубмона душили ярость и отчаяние. Его ограбили! Он сделал свое дело, добыл шкатулку, но двое невесть откуда взявшихся молодых подлецов, переодетых рабами, отняли у него Аллот и перстень с ослепляющим камнем, а жезл, умертвляющий сердца, разбили. Эти три предмета принадлежали заказчику. Утрату перстня и жезла тот еще мог бы простить (на худой конец, вычел бы их стоимость из гонорара), но потеря Аллота перечеркивала все надежды на благоприятный для Тубмона исход.
Аллот не имеет цены. Конечно же, заказчик не поверит, что его утащили неизвестные разбойники. Тубмона будут долго пытать, дабы выяснить правду, а после убьют.
Испустив плачущий вздох, он ускорил шаги. Шкатулка оттягивала сумку, пристегнутую к поясу, и что с ней теперь делать, Тубмон не знал. К заказчику он не пойдет. Господин До-Пареселе, сановник из Департамента Постижения и Учения, человек с узким, бледным, холеным лицом, застывшим в постоянной брезгливой гримасе, и холодным, как отверстые двери храма Мегэса, взглядом, и раньше внушал ему страх… Но раньше Тубмон выполнял его поручения без осечек.
Это судьба. Он не успел воспользоваться жезлом и перстнем, да еще дрянной самострел, найденный во чреве Драгохранителя, был заряжен негодными шипами. Когда сама судьба против тебя, лучше убраться куда-нибудь и залечь на дно. Тубмон знал, куда лучше всего убраться: в Одичалые Миры.
Одно время он вел кое-какие делишки с контрабандистами и до сих пор сохранил нужные контакты. В Одичалых Мирах господин До-Пареселе его не достанет… и на шкатулку там найдутся покупатели: внутри у нее хитроумно переплетенные золотые решетки с драгоценными камнями – даже если забыть о том, что это информационное устройство, начинка стоит немалых денег.
Тубмон огляделся. Он был один на слабо освещенной улице. Во тьме дремали каменные здания и бассейны. Никто его не преследовал. Куда делся Козья Харя, он не знал и знать не хотел. Надо поторопиться. Хорошо, если он успеет сторговаться с контрабандистами и покинуть этот мир до рассвета.
Келью Титуса озарял приглушенный свет магической лампы, укрепленной над дверью. Все тут было родное и давно знакомое: стол с дюжиной выдвижных ящиков, переживший не одно поколение афариев, узкая жесткая койка, застланная покрывалом из грубого полотна, пара неудобных стульев, полки с книгами в нишах. За черным окном, в переплетении древесных ветвей, притаилась малая луна, Сийис.
Титус забыл опустить сетчатую штору, и в келью налетели тучи ночных мотыльков. Шурша крыльями, они мельтешили вокруг лампы, по стенам скользили их гротескные тени.
«Совсем как я, – вздохнул Титус. Он наблюдал за ними, подперев голову кулаком. – Тоже идеализируют мираж, летят и обманываются… Бедные…»
На столе перед ним стояла глиняная бутылка с «особым» Цведония и мятая оловянная кружка. Пить, как Эрмоара До-Энселе, Титус не умел и потому был основательно пьян. Ноги его не держали, кружку он поднимал с трудом, в глазах плавал туман, а Сийис нет-нет да и начинала дробиться на множество расползающихся лун… Но самым кошмарным было то, что сознание его, несмотря на внешние симптомы опьянения, оставалось ясным.
Иначе и быть не могло. Он – афарий, обученный сохранять контроль над своим умом даже после приема больших доз спиртного. Забытье не для него.
Титус хотел сломать внедренные в его сознание защитные механизмы и набраться до полной отключки. Непохвальное для афария намерение, но он не знал другого способа заглушить боль.
Он понял, что любит Роми, – и понял, насколько ужасна и преступна ее душа. Кем она была в прошлой жизни? Она не просила его о защите (это было бы понятно, правильно, это бы его тронуло!), нет-нет, она хотела с его помощью раздобыть оружие для убийства. Вряд ли она когда-нибудь видела, как убивают и как умирают… Да, это нехорошо, что ее бьют, но она все равно не имеет права на такие мысли!
Боль не уходила, в голове шумели крылья мотыльков, луна в окошке дрожала, как отражение в черной воде.
Титус решил пойти к наставнику и поведать ему о своих мучениях. Афарии соблюдали обет безбрачия, однако руководство Ордена смотрело сквозь пальцы на любовные похождения молодых братьев (возбранялось только связываться с куртизанками и соблазнять чужих жен – вот за это наказывали строго). Магистр пожурит его, но поймет и что-нибудь посоветует.
Попытка встать успехом не увенчалась. Стены закачались и куда-то поехали, окно с луной перекосилось… Титус мертвой хваткой вцепился в столешницу и опять плюхнулся на стул.
Все. Допился. Ему теперь даже до койки своим ходом не добраться. Если бы у него был такой же, как у Эрмоары, амулет, заряженный протрезвляющим заклятьем…
В дверь постучали.
– Титус, можно?
Он не ответил. Не смог.
За дверью решили, что можно, и в келью вошел брат Ганий.
– Пьешь «особое»? Я тоже плесну себе чуток? Титус, я сегодня второй раз родился, поздравь!
– Оружие в руках у прелестной девушки – это противо… естес… естве… – с трудом заставляя свой язык двигаться, выговорил Титус.
– У какой девушки? – Ганий, оглядевшись, достал с полки другую кружку, втиснутую между книгами, и уселся на свободный стул.
– У нее белые волосы… глаза из янтаря… Она как лунный свет… Не знает… что такое нищенство… и поэтому хочет оружие… Это нехорошо!..
– Понятно, – кивнул Ганий, наливая себе «особого». Потом вытащил из кармана бумажку, развернул. На бумажке лежал тонкий темный шип длиной в полдюйма. – Смотри, эту штуку извлекли у меня из живота. Она была смазана ядом замедленного действия. На пятый день я бы умер.
– Откуда… это?.. – Титус качнулся вперед и вновь откинулся, не позволяя своему стулу завалиться набок.
– Тубмон из самострела засадил, помнишь?
– Помню…
– Ну вот. Это не «сонный шип», это хуже.
Титус почувствовал, что трезвеет. Обозначилась проблема, перед которой боль отступила.
– Ганий… Тубмон этот… Он два раза стрелял… В тебя и в меня…
– Так пошли к целителю! Хм, ты много выпил? Если не можешь идти, я сюда целителя приведу. Эту гадость надо поскорей вытащить!
– В меня он не попал… В Атхия… Помнишь, я Атхием прикрылся…
На пятый день. Через пять дней Атхий по прозвищу Козья Харя умрет. По вине Титуса.
Ему нередко приходилось драться, выполняя задания Ордена, но покойников на его совести пока еще не было.
– Бывает, брат. – Ганий наполнил и пододвинул к нему кружку. – Вспомни, что писал Луиллий Зинабиус о наших невольных прегрешениях!
– Нет… – помотал головой Титус. – Не надо… Я найду его… Пять дней… Найду и спасу.
Ректор полулежал в своем любимом кресле, кутаясь в атласное одеяло. Его знобило. Следуя его указаниям, Шертон смешал снадобья и приготовил лекарство. Рабыни и слуги, пострадавшие от магического зноя, сейчас не в том состоянии, чтобы выполнять свои обязанности. Четверо умерли, еще один, выпрыгнув из окна на седьмом этаже, разбился насмерть (окно выходит во двор, никто не заметил), остальные выжили, но чувствуют себя плохо.
Воры похитили информационную шкатулку, больше их ничего не заинтересовало. Самострел с ядовитыми шипами, подаренный ректору бывшим студентом, ныне видным алхимиком, они вытащили из чрева Драгохранителя и за ненадобностью выбросили. Никаких сомнений, они приходили именно за шкатулкой!
Осмотревшие комнату маги-сыщики заверили ректора, что к утру установят личность человека, державшего в руках разбитый стеклянный жезл (его осколки валялись на полу). Предметы такого рода впитывают информацию о своих владельцах, как губка, и грабитель, не позаботившийся собрать все до единого кусочки, сделал глупость, а заодно оказал следствию крупную услугу.
Также были найдены два ножа и запирающий стержень, коим преступники заклинили пасть Драгохранителя. С этих вещиц просто так информацию не считаешь, но хватит и осколков жезла.
– Арсений… – позвал ректор.
– Что?
В свете лампы-ночника лицо Шертона еще больше походило на непроницаемую, с резкими чертами маску.
– Ты можешь вернуть мне шкатулку?
Шертон пожал плечами.
– Я все расходы оплачу… Маги установят, кто ее взял, но всего лишь установят, а дальше начнутся трудности. Только ты сможешь это сделать! Без нее у меня в голове пустота, ничего не помню… Массу важного не помню. Помоги мне, Арсений, прошу тебя! Мы же с тобой друзья?
– Ладно, – помолчав, согласился Шертон. – Пусть они выяснят, где шкатулка, и я попытаюсь ее вернуть.
Глава 8
Террасы, один из древнейших районов Нижнего Города, встретили Титуса громким хлопаньем развешанного на веревках белья.
Вырубленная из желтовато-серого камня лестница для великанов поднималась к небу. Много веков назад, если верить летописям Панадара, на ее ступенях-террасах стояли величавые дворцы – ныне их сменили бурые наросты глинобитных трущоб. От дворцов даже развалин не осталось – все они были сметены в ходе одной из великих войн между людьми и богами. Зато сами Террасы сохранились. Их связывало друг с другом множество истершихся каменных лесенок. Сейчас по этим лесенкам поднимался Титус, явившийся сюда в поисках Атхия.
Он уже третий день преследовал Козью Харю. Половина срока истекла. Титус надел темный парик и приклеил над верхней губой черные усики, вместо рясы на нем была рубашка с пышными рукавами, парчовый жилет, плетеный пояс и модные двуцветные шаровары – одна штанина желтая, другая синяя. В этих районах Нижнего Города, если не хочешь выделяться, надо одеваться попестрей.
Титус испытывал нарастающее смутное беспокойство. Он редко бывал на Террасах. В детстве он усвоил, что нищие с Террас – злые люди: гоняют рыночных, если те в поисках хорошего места забираются на их территорию. Могут даже побить. Деда однажды побили. (Рыночные нищие тоже гоняли чужаков – но это совсем другое дело, это справедливо.) Маленький Титус привык обходить Террасы стороной.
Ему и сейчас было немного не по себе: а ну как прогонят… Встряхнувшись, он заставил себя посмотреть на вещи трезво. Он взрослый человек, сильный и тренированный. Пришел сюда, чтобы спасти обреченного Атхия. Магистр разрешил ему отложить все остальные дела ради выполнения сего милосердного долга.
Сухой южный ветер, усилившийся после полудня, играл рукавами его рубашки и теребил застиранное тряпье, болтавшееся на веревках, натянутых вдоль края каждой террасы в качестве ограждения. Кое-где в ограждении зияли прорехи. Случалось, кто-нибудь падал и расшибался о крыши построек нижнего яруса, чаще всего с перепоя или под наркотическим кайфом.
Седьмая терраса, предпоследняя. Она ничем не отличалась от тех шести, что остались внизу. В обе стороны протянулись вереницы домов, напоминающих древесные грибы, жилые чередовались с лавками и сараями.
Нахальные дети, некрасивые неряшливые женщины, мужчины с туманом в глазах и свежими ссадинами на руках и физиономиях.
«На Террасах живет злой народ!» – вспомнился Титусу плаксивый шепот матери.
«Я – афарий, я выполняю свой долг», – возразил он мысленно.
Вытащив из кармана горсть медяков, раздал ребятишкам, которые обступили его и заученно тянули руки, отталкивая друг друга. Потом направился к борделю Феймары. Утром ему удалось выяснить, что именно там обрел убежище Козья Харя (от магического паучка Атхий избавился, когда сбросил рабскую тунику, убегая из университета).
Недавно побеленный бордель сверкал, как перл, на фоне обложивших небо грозовых облаков.
– Это он! – сипло вымолвил Козья Харя, выглянув из-за шторки и сразу отступив назад. – Прям сюда идет! Уже третий день за мной гоняется, такой, паскуда, прилипчивый… Кокнуть хочет!
Феймара, пожилая куртизанка, вздохнула, сложив руки на выступающем животе. Атхий приходился ей племянником, лишь поэтому она согласилась его спрятать. И уже успела раскаяться в своей доброте: вчера, невесть на что обидевшись, тот полоснул ножом по горлу одну из ее девушек. Поверхностный порез, ничего страшного, но держать этого пакостника у себя в доме ей теперь совсем не хотелось.
Властный стук.
Атхий проворно, как испуганный зильд, метнулся к кладовке, прошипев напоследок:
– Если чего, всех тут порешу!
И прикрыл за собой дверь, оставив узкую щель. За щелью, во мраке, блестели его злые трусливые глаза, блестело лезвие ножа…
Мысленно воззвав к великой богине Юмансе, своей покровительнице, Феймара вразвалку направилась к входной двери. Внутренние стенки в доме из тонкой фанеры, и Атхий у себя в кладовке услышит все, что она скажет.
В течение некоторого времени она громко препиралась с посетителем. Потом, приблизив губы к щели, скороговоркой прошептала:
– Он здесь, но я не могу вам открыть. Подождите. Скоро он вылезет на крышу и попробует перебраться на верхнюю террасу. Главное, не прозевайте, – и вновь повысила голос: – Нету у меня никакого Атхия! Уходите, нету!
Громко топая, она вернулась в комнату с кладовкой.
– Атхий, ты здесь?
Как будто здесь. Хриплое дыхание за дверью.
– Тебе надо бежать, мальчик. Это настоящий наемный убийца, у меня аж сердце заледенело от его голоса. Пошли, я выведу тебя на крышу. Там лежит лестница, заберешься по ней на верхнюю террасу – и беги! Ты слыхал, что он говорил?
– Чего? – с подозрением спросил Атхий. – Молол, будто спасти мою жизнь хочет… Врет.
– Спасти от жизни, – поправила Феймара. – Сдается мне, это служитель великого бога Карнатхора. Ты ведь знаешь: Карнатхор пожирает свои жертвы, оборачиваясь зверем. Великий утверждает, что таким образом он спасает людей от превратностей жизни и дарует им покой. Не нам спорить с богами, Атхий. Идем скорее!
Атхий побледнел, раза два его зубы нервно стукнули.
– Я не избранник Карнатхора…
– Так и за дверью стоит не сам Карнатхор, а его скромный слуга, наемный убийца. Слыхал про них? Ох и лютые люди… – Она вывела его в коридор, подтолкнула к лестнице, ведущей на чердак, и, подобрав юбки, полезла следом, не переставая пугать: – Говорят, они у живых людей сердца вырывают во славу Карнатхора… Давай, поспеши!
Козья Харя дрожал и спотыкался.
«Чтоб он и правда оказался служителем Карнатхора! – глядя с недобрым прищуром на его вспотевший затылок, думала Феймара. – Чтоб он тебя настиг! Будешь знать, как моих девушек резать…»
Титус видел, как над крышей дома взметнулась лестница – ее прислонили к замшелой стене, и по ней начал карабкаться пестро одетый человечек. Несмотря на расстояние, Титус узнал его: Козья Харя, никаких сомнений! Лестница покачивалась, но человечек, щуплый и верткий, продолжал проворно подниматься. Вот он добрался до края верхней террасы, поднырнул под веревку с бельем, заменяющую парапет. Исчез.
Титус огляделся: до лестниц, вырубленных в скале, слишком далеко, несчастный Атхий успеет сбежать… Он решительно повернул к дому Феймары. Если надо, он выломает дверь. Долг милосердия – превыше всего.
Дверь сама распахнулась ему навстречу.
– Идемте! – позвала грузная пожилая женщина с усиками над верхней губой. – Подниметесь с крыши. Я буду молиться, чтобы вы его поймали!
– Почему вы не впустили меня сразу? – нырнув в пахнущий приторными благовониями сумрак коридора, спросил Титус.
– Он бы меня зарезал. Это мерзавец каких поискать! Вчера он поранил одну из моих куртизанок, чтоб его милостивый Карнатхор сожрал… Если вы его убьете, вы сделаете доброе дело! Тогда приходите к нам, и мои девушки вас бесплатно обслужат, за счет заведения.
На крыше два длинноухих шелудивых зильда дрались из-за недоеденного яблока. Визжащий мохнатый серо-бурый клубок катался у подножия прислоненной к стене лестницы, грозя ее опрокинуть. Поддавшись нехорошему импульсу, Титус пинком отшвырнул надоедливых тварей.
– Их мои девушки прикармливают, – добродушно пояснила Феймара. – Ну, лезьте, а я подержу. Да помогут вам все боги Панадара!
Афарий вихрем взлетел по лестнице: добродетельное намерение утроило его силы.
Последняя терраса была точной копией семи предыдущих. Оделив медяками здешних ребятишек, он выяснил, куда направился Атхий, и бегом поднялся наверх.
Террасы кончились, тут начинался другой район, Высокий Стан. Широкие извилистые улицы с разбитой мостовой, почти на каждой стене фрески – кое-где свежие, но чаще старые, выцветшие. Над двух-трехэтажными домами торчали древние башни на раскоряченных опорах. Множество лавок, мастерских, кафе, сутолока на улицах.
Эта сутолока поглотила Атхия, но афарии умеют добывать информацию. Задать вопрос таким образом, чтобы на него непременно ответили, – ценная способность, Титус не зря этому учился. Лавируя в толпе, он устремился к вознесенной над Высоким Станом мраморной эстакаде. Иногда ненадолго задерживался, чтобы перекинуться парой слов с уличной торговкой или нищим, приветливо улыбаясь и держа наготове серебряный баркль. От денег тут никто не отказывался, так что золото Эрмоары, обменянное Титусом на монеты меньшего достоинства, весьма пригодилось.
Наконец-то он увидал Атхия! Тот застрял на площадке перед аркой, за которой виднелись движущиеся эскалаторы. Застрял вместе с другими желающими подняться на эстакаду. К арке их не пускала растянувшаяся в две шеренги группа людей в белых одеяниях.
Молодая женщина с умильным выражением лица, выступив вперед, уговаривала:
– Ходите пешком, глупые! Послушайте совета доброй богини Омфариолы, не пользуйтесь рельсовой дорогой! Светлая Омфариола всех вас любит! А разнузданная дщерь тьмы Нэрренират заманивает вас на свои эскалаторы и рельсовые дороги, дабы вы разучились ходить ногами! Не поклоняйтесь ей, не молитесь ей, не платите ей за проезд! Лучше раскройте свои маленькие слепые души перед доброй Омфариолой!
Ее ласковый голос легко перекрывал гомон толпы – видимо, у нее был специальный амулет, усиливающий звук.
Рвущиеся к эскалаторам пассажиры ругались и напирали, но люди в белом сдерживали их без видимых усилий. Тоже какая-то магия. Так или иначе, а Титусу повезло: Козья Харя тут застрял, не уйдет. Теперь надо пробиться к нему и объяснить насчет отравленного шипа. Главный целитель Ордена сказал, что сей шип надлежит удалить из плоти до истечения пяти дней (лишь после этого срока яд начнет действовать, и тогда уже никакие противоядия не спасут).
Протиснувшись к преступнику, Титус окликнул:
– Эй, Атхий!
Тот вздрогнул, повернулся, узнал преследователя – и на его бледном прыщавом лице заблестели бисеринки пота.
– Я уже третий день за тобой бегаю, – сообщил Титус, безуспешно пытаясь подойти ближе.
Теперь их разделяло всего несколько человек, но эти несколько человек стояли плотно, как кирпичи в кладке крепостной стены.
– Помнишь, как тебя в задницу кольнуло? Я хочу тебя спасти, я твой друг!
Это утверждение заставило Козью Харю втянуть голову в плечи и присесть, прячась за чужими спинами.
Между тем из толпы выбрались двое жрецов Мегэса, в белых рясах и бесцветно-прозрачных, словно отлитых изо льда, венцах.
– Белизна есть символ Мегэса, непорочно-ледяного бога! – крикнул первый из них звучным высоким тенором (видимо, у него тоже был амулет, усиливающий звук). – Не оскверняйте ее, грязные теплые козявки! Не славьте чокнутую Омфариолу и развратную Нэрренират, лучше преклонитесь перед хладным величием Мегэса!
– Белизна – символ Омфариолы, символ ее безмерной чистоты и доброты! – возразила служительница Омфариолы. – Не слушайте их, люди, затворите слух для их гнусных речей! Мегэс замораживает, а Омфариола согревает!
На нос Титусу шлепнулась капля. Назревала гроза, в небе громыхало. Козья Харя исчез, как сквозь землю провалился, но Титус знал, что он тут, рядом: ему просто некуда деться. Между жрецом Мегэса и служительницей Омфариолы начался магический поединок. Оба стояли неподвижно, только воздух вокруг них сверкал и потрескивал. Второй жрец Мегэса, не владеющий магией, сцепился с приверженцами доброй богини врукопашную, но те одолели его числом и повалили на землю. В толпе все громче ругались: народ опаздывал, да и мокнуть под дождем никому не хотелось.
Озираясь, Титус насчитал на заднем плане полторы дюжины шлемов, увенчанных одинаковыми гребнями, – городская стража. Стражники выставили вокруг площадки оцепление, однако в свару не вмешивались: тут задеты интересы богов, а они всего лишь люди.
– Атхий! – привстав на цыпочки, позвал Титус. – Где ты? У тебя из задницы шип надо вытащить, иначе помрешь! Не бойся, я друг!
Капли зачастили. По эстакаде скользнул поезд, исчез за мраморными стенами. Через мгновение эскалатор выплеснул из-под арки отряд мускулистых парней и девушек в легких блестящих доспехах, отливающих лиловым. Храмовые воины Нэрренират.
На площадке началась свалка. Воины работали кастетами: наилучшее решение, ибо в такой давке затруднительно использовать дубинки либо мечи (при условии, что твоя задача – не разогнать толпу, а смять служителей Омфариолы и расчистить для пассажиров проход к эскалаторам). Люди в белом пытались защищаться с помощью магии, но каждого из воинов окутало лиловое свечение, и магические заряды не причиняли им вреда. Жрецов Мегэса нигде не было видно: их сбили с ног еще в самом начале. Титус опасался, что Козья Харя в этой сумятице удерет, но протолкнуться к нему не мог. Толпа колыхалась, как желе в энергично встряхиваемой посудине.
Несколько приверженцев Омфариолы, израненные, в забрызганных кровью белых одеждах, хотели спастись бегством, однако угодили в ловушку, которую сами же и создали, устроив людской затор перед аркой: бежать отсюда было попросту некуда. Титус видел, как девушка-воин, худощавая, но с рельефными мускулами под шоколадно-смуглой кожей, с силой ударила в висок свою ровесницу, сторонницу Омфариолы, и слышал, как хрустнула черепная кость. Он представил на месте убийцы Роми – и внутренне содрогнулся.
Из-под ног у дерущихся выполз на четвереньках Козья Харя, устремился к эскалаторам. Никто из воинов его не тронул. Добропорядочный пассажир хочет успеть на поезд… Видимо, Нэрренират, всегда отличавшаяся практицизмом, пассажиров велела щадить, дабы не пострадал ее бизнес. Хм, интересно, зачем богине деньги?.. Об этом Титус подумал мельком, провожая отчаянным взглядом спину Атхия, украшенную оттиском чьей-то подошвы.
Дождь хлынул в полную силу, и народ рванулся к арке. Воины не препятствовали. Вскоре Титус очутился на ступенях эскалатора, в светлом мраморном коридоре, наклонно поднимающемся вверх. Тут давки не было, некая незримая сила не позволяла пассажирам толкать друг друга.
В конце подъема, в проеме верхней арки, мелькнула фигурка Атхия, но Титус не мог сократить дистанцию, так как перед ним стояли люди. В том числе трое поклонников Омфариолы, попавших на эскалатор вместе с толпой. Они дико озирались: здесь, во владениях Нэрренират, их магические амулеты не имели никакой силы.
Внезапно в стене раскрылся зев, мелькнувшие в воздухе щупальца оплели одного из приверженцев Омфариолы и в мгновение ока утянули внутрь. На ступенях завизжали, кто-то начал громко молиться Нэрренират. Края отверстия бесшумно сомкнулись. Гладко отполированный розоватый мрамор. Монолит. Титуса передернуло.
Второго служителя Омфариолы постигла та же участь. Последняя – это была женщина, призывавшая пассажиров не пользоваться рельсовой дорогой, – судорожно вцепилась в своего соседа, лысого мужчину в потертом камзоле с эмблемой Департамента Земледелия. В ее глазах бился ужас, костяшки пальцев побелели. Перепуганный чиновник пытался оторвать ее от себя, но она лишь усиливала хватку, прильнув к нему всем телом, издавая рыдающие звуки.
Читать бесплатно другие книги:
