Янка Михеева Тамара

Глава 3. Цветение миндаля

Янка сама не знала, почему ей захотелось рассказать об этом маме. Но вечером, когда та приехала с работы, поужинала и прилегла у себя в комнате, Янка пришла к ней, присела рядом и сказала:

– А я сегодня школу прогуляла.

– Яна!

– Мы с Талем ездили за его мамой и братишкой в роддом. Таль меня попросил помочь. Да сегодня только две алгебры, литература и физра…

– Нияра родила? Кого?

– Мальчика. Назвали Пашей. Ну, в честь отца.

Они помолчали.

– Мам, я пока их ждала… одна девушка была, она ребенка в роддоме оставила. То есть она хотела забрать, а мать ей не разрешила… сказала, «я же говорила тебе делать аборт»…

– О Господи…

– Она так на нее кричала, говорит: «Я только на пенсию вышла, я для себя пожить хочу…», а девушка эта плакала, уговаривала ее.

– А отец ребенка?

– Ну, я так поняла, что его нету, ну, наверное, бросил, а может… не знаю, в общем.

– Вот, Яна, видишь! Пока не выучишься, на ноги не встанешь, нормального человека не встретишь…

– Значит, ты бы меня тоже?

– Что? – опешила мама.

– На аборт отправила, если бы я тебе… это… «в подоле принесла»? Или заставила бы потом отказаться от ребенка?

Мама села, посмотрела на Янку такими глазами, будто та снова стала маленькой. Потом притянула ее к себе, подула в макушку – она так всегда раньше делала, а после развода еще ни разу – и сказала тихо, будто секретик, на ушко:

– Ну что за глупое ты у меня существо… Яночка, я тебя очень прошу: ты уж постарайся не забеременеть в пятнадцать лет. И в восемнадцать. И вообще закончи сначала институт. Вы, конечно, сейчас все ранние, но с этим делом… ну, со взрослыми отношениями, я хочу сказать, не стоит торопиться. Но если уж будет невтерпеж, всегда помни, что люди придумали много средств от нежелательной беременности. Ну, а если уж все-таки… в общем, никаких абортов, рожай, я тебе всегда помогу.

И если бы Янка не выплакала сегодня все слезы у стены роддома, она бы опять заплакала.

Янка бывала у Конопко теперь каждый день. Заходила после работы, будто бы просто так, приносила будто бы угощение к чаю. Но старалась, чтобы это всегда было не только печенье, конфеты, а еще и хлеб, масло, сыр, творог, фрукты. Тетя Нияра каждый раз пугалась и болезненно морщилась:

– Что ты, Яночка, зачем ты так много, мы же пенсию получаем…

Знала она эту пенсию, бабушка ей говорила. Половина уходила на оплату коммунальных услуг, а оформление субсидии затягивалось. Шкатулка тем временем пустела, и Янка не думала уже о том, чтобы поехать на лето в родной город. Даже на дорогу не хватит.

Таль очень на Янку сердился, один раз сказал даже, что больше ее на порог не пустит, если она будет их подкармливать. Но Янка только смеялась. Она умела Таля уболтать, уговорить, упросить. С Анютой было сложнее.

– Почему ты нам помогаешь? – спросила она как-то. – Ты, наверное, в Таля влюбилась.

– Я? В Таля? – Янке даже смешно стало. Но Анюта смотрела очень серьезно, даже строго. И Янка ответила тоже серьезно: – Нет, мы просто дружим. Друзья ведь помогают друг другу.

– Ну да, – недобро усмехнулась Анюта. – А что, в Таля влюбиться нельзя? Он ведь хороший.

– Хороший, – согласилась Янка. Она вдруг подумала, что они с Анютой похожи. И если бы Анюта была постарше, они бы стали подругами.

Пашуня рос улыбчивым и крепким. Тетя Нияра отошла, научилась снова улыбаться, отвечая на каждое Пашунино курлыканье, и Дашина мама, тетя Галя, говорила, что в жизни не видела такого красавца. Даша тоже часто приходила нянчиться. Она была единственным ребенком и давно перестала мечтать о братике или сестренке.

– Папа говорит, что сегодня и одного-то не прокормить, – ворчала она. – Сколько людей прокармливают, и ничего!

– Зато у тебя все самое лучшее, – усмехнулась Янка.

Даша вмиг погрустнела, потемнела лицом.

– Ну и что? Зато с маленьким так хорошо возиться…

– Ага, – хмыкнула Янка, которая с утра сегодня опять разругалась с Ростиком, – это сначала хорошо, когда он тебе в ответ только улыбаться или кукситься может, а потом подрастет, и начинается… Мне вон сегодня братец такого с утра наговорил, чуть не убила! И раньше тоже: все лучшее – Ростику, конечно, «он же младший»! А все шишки на меня, «ты же старшая»! Нет уж! У меня будет один ребенок.

Они долго молчали. Наконец Даша вскинула на Янку свои красивые темные глаза. Сказала глухо, будто делилась самым сокровенным, и в этот момент совсем не была похожа на скучную, примерную Дашу:

– Знаешь, я раньше тоже так думала. Ну, что хорошо, что я одна. А теперь мне так страшно иногда делается… вот как подумаешь: родители, они ведь все равно старше меня, они умрут когда-нибудь. Ну, даже если не как дядя Паша, а вообще, от старости. И у меня никого не останется, понимаешь?

– Ну… – опешила Янка от таких странных, не свойственных Даше мыслей. – Почему одна-то? Ты ведь уже взрослая будешь… ну, замуж выйдешь, дети будут.

– Ну да, это понятно, но все равно. По крови родной человек, понимаешь? Из твоей семьи, чтобы были общие родители…

И Янке вдруг так жалко стало Дашу, и так стал понятен ее страх и ее одиночество, когда не с кем поделиться радостью, не с кем вспомнить поездки к бабушкам, не на кого даже накричать! Они с Ростиком, когда в конце августа возвращались домой, всегда вместе перебирали камешки-ракушки, распределяли, кому какой сувенир подарить, фотографии разбирали. И вспоминали все, что было летом, тоже вместе. А ко дням рождения родителей они организовывали домашний концерт, маленький, конечно, две песни, три стихотворения, но все равно. Одна она бы в жизни не стала этого делать!

Хорошо, что есть Ростик. Хоть она пока и не представляет, что будет с ним делиться какими-то там своими переживаниями, а все-таки хорошо, что он есть. Когда родители разводились, они с Ростиком будто оказались в одной команде, по одну сторону баррикад. В те дни Янка читала ему перед сном вместо мамы, и уроки с ним делала, и в бассейн водила, хотя раньше ее невозможно было заставить заниматься братом – что ей, делать больше нечего? И сейчас вспомнилось, как часто он ее поддерживал тогда. Тем, что плакал, и его нужно было утешать. А сейчас? Она уже забыла, когда последний раз с ним разговаривала нормально. А ему ведь тоже тяжело сейчас! Еще тяжелее, чем ей, она-то взрослая… У него и в школе там что-то не ладится, она краем уха слышала… «С чужими возишься, а до своего брата и дела нет», – шепнул ей кто-то внутри укоризненно. Янка решила, что со следующей зарплаты свозит Ростика в Феодосию. Походят по городу, в музей Грина зайдут, в кафе посидят… Может, Маруську с собой возьмут.

Дожди и туман упали на Поселок. И повсюду цвел миндаль. Все деревья стояли в бело-розовом облаке. Было ветрено, и каждый порыв ветра снимал с деревьев нежные лепестки, кружил в небе, бросал по обочинам. Янка думала о том, как много пропускает Глеб. Какие можно было бы сделать кадры! Он не ехал, застрял в своей Москве, затерялся, и не осталось ни адреса, ни телефона, только точка на карте – Москва. Янка была в Москве. Огромная она, не обойти.

– Здравствуй, дочка.

– Здравствуй.

– Как дела у вас?

– У нас хорошо.

Он замолчал, будто ждал, что Янка сама заговорит. Но Янка помогать ему не собиралась, вот еще!

– Как Ростик?

– Растет.

– В школе как?

– Хорошо.

Сколько, интересно, он еще выдержит?

– Как айфон-то? Работает?

Ага, вот, значит, как?

– Думаешь, я тебе спасибо за него скажу? – тут же взорвалась Янка. – Да подавись ты своим айфоном!

Она нажала «отбой», бросила телефон на кровать и сама упала рядом. Внутри у нее клубилось горячее месиво. Он еще ей звонит! Он еще спрашивает! Он… От ярости Янка даже реветь не могла. И вообще, хватит. Что-то часто она в последнее время реветь стала. Недавно их от школы водили к психологу. Янка боялась, что ее про развод начнут спрашивать, и поэтому сразу сама начала вопросы задавать. Чего вот она стала такая плаксивая? Чуть что – слезки на колесиках? Хоть от радости, хоть от огорчения, хоть от жалости? Тетка-психолог ничего такая попалась, сказала, что это возрастное, что пройдет и что надо учиться себя контролировать. Ну-ну…

Янка вдруг представила, как папа приезжает и вправду забирает у нее айфон. Потому что так разговаривать с отцом… Раньше она даже в страшном сне себе такого представить не могла. А теперь вот почему-то можно. Ну и как она без своего любимого телефончика, когда уже привыкла и относится к нему почти как к живому? Вот так-то… Надо было сразу играть в гордость и отказываться от подарка. Интересно, а он сразу два купил: ей и Варьке? Сразу два, наверное, дешевле.

Янке казалось, что она до сих пор, как Маруська, все стаскивает и стаскивает с головы черный платок.

Глава 4. Летать

Самое дурацкое, когда у девчонки, которая тебе нравится, день рождения. А у тебя денег нет, и вообще… Что он может подарить Янке? Что вообще дарят девчонкам? Особенно таким… Потом Таль вспомнил про браслет.

Браслет из круглых сердоликовых бусин, он Талю иногда даже снился. Это еще летом было, когда Янка только переехала. Они махнули всей компанией в Коктебель, ну а там, конечно, на набережной чего только нет. И вот этот браслет. У Янки сразу глаза загорелись, будто она в жизни ничего подобного не видела. Долго перебирала круглые холодные бусины, гладила. Но и стоил он, надо сказать… ни у кого в их компании таких денег не было. А сейчас тем более откуда Таль возьмет? Да и набережные в Коктебеле пустые, не сезон ведь, где этого мужика с браслетами искать? Таль так измучился, что вечером, когда мама кормила Пашуню, а Анюта и Маруська сидели тут же, сказал, за деловитостью скрывая неловкость:

– У Янки день рождения во вторник.

– Ух ты, здорово, – равнодушно отозвалась Анюта. Даже головы от альбома не подняла. Но мама, конечно, сразу его поняла.

– Ох, Талечка… что бы придумать? Надо же ее поздравить обязательно. Надо подарок… погоди, сейчас Пашуня поест, у меня есть кое-что.

Мама тут же встала и, придерживая Пашуню одной рукой у груди, достала из шкафа свою старую шкатулку. У нее в этой шкатулке все лежало: свидетельства о рождении, бусы из жемчуга, которые папа подарил ей на свадьбу, первый состриженный Талев локон, ну и девчонок, конечно, тоже. И свидетельство о папиной смерти было тут же.

– Вот, смотри, сынок, они дорогие очень, это мне бабка моя на шестнадцать лет подарила, – мама протянула Талю старые сережки с голубыми, будто застывшая вода, камешками. – Вот, Яночке понравятся.

Таль болезненно поморщился. Мама так отстала от жизни! Какие-то допотопные сережки! Они провалялись в шкатулке полвека, мама сама их никогда не носила, все потемневшие, древние… Янка в жизни их не наденет! Потому что он никогда и ни за что ей их не подарит! Мама смотрела на него радостно, и он чувствовал, как закипает в нем раздражение. Еще чуть-чуть, и он сорвался бы, но все-таки хорошо, когда у человека есть такая сестра, как Анюта. Она полюбовалась плавной линией цветка на рисунке и сказала:

– У нее уши не проколоты.

– Да? – расстроилась мама, и пальцы прикрыли старые сережки, лежавшие на ее ладони. – Что же тогда?

Но Таль уже знал что. Он смотрел в Анютин альбом – она нарисовала подснежники среди опавших буковых листьев – и понимал, что только это он и может сейчас подарить Янке. Главное – все продумать. Главное – чтобы она его поняла. И чтобы согласилась поехать.

Таль все тщательно спланировал. Во вторник утром он встретил Янку у ворот ее дома. Усмехнулся, увидев ее наряд: мини-юбку, джинсовую рубашку, туфли на высоченных каблуках. Забрал у нее из рук сумку.

– Ты чего? – испугалась она.

Глаза накрасила ярко, по-дурацки, и сережки – большие цыганские кольца. Соврала, значит, Анютка маме. Он так и понял. Сам-то он на это никогда внимания не обращал. Хорошая сестра Анютка, что и говорить.

– С днем рождения!

Она улыбнулась. Радостно и чуть-чуть смущенно. Или ему показалось.

– Давай с уроков сбежим?

– А куда?

– Есть одно место. Но далеко. До Симферополя ехать надо.

– Зачем?

– Подарок буду тебе дарить.

– В Симферополе?

– Ближе нету.

Все-таки Янка – особенная. Ну кто бы еще согласился поехать? А она поехала. В Симферополе он взял напрокат у знакомого пацана скутер, тот ему уже сто лет обещал дать покататься, вот и пригодилось.

– На этот? Мне? – уставилась на скутер Янка. – Ты с ума сошел? Я в юбке!

– Я же буду впереди. Никто ничего не увидит.

Она глаза сузила, сказала:

– Я тебя убью.

Но села. Прижалась. Таль чувствовал ее колени. И думал, как она отнесется к его подарку. Наверное, он где-то читал про такое, а может, видел в кино. Он точно знал, что не сам это придумал, а потому доверял этой идее больше, чем своей.

Ехать недолго – в горы, на Долгоруковскую яйлу, до Кургана славы. А там уже рукой подать.

У Талиного отца не было родственников, и родителей своих он не знал. Он в детдоме вырос. Но на Курган славы – памятник погибшим в Крыму партизанам – он привозил их каждое 9 Мая, будто здесь воевал его отец или дед. А может, и воевал, кто знает? Или отцу хотелось так думать.

У Кургана Таль повернул скутер к скамейкам под яблонями, там остановился.

– Дальше пешком.

– В лес?!

– Ага.

– А предупредить?

– Не переживай, – усмехнулся Таль. – Тут недалеко. Не пройдешь – на руках понесу.

Янка только головой качнула. Они стали спускаться в ложбину. Там был родник Ладошка. Так его все называли. На каменной плите было высечено лицо партизана и стихотворение, а в самом роднике – две каменные ладони, всегда наполненные водой, что текла из-под камней.

– Разве здесь шли бои? – удивилась Янка.

– Конечно, – удивился и Таль. – Крым же оккупирован весь был. Это партизанские места, знаешь, сколько их тут полегло!

– Я даже не знала, что здесь фашисты были…

– Что у тебя по истории? – усмехнулся Таль.

Янка промолчала. Она думала о том, что каждое лето приезжала в Крым, но нигде, кроме Поселка и Феодосии, не была. Ну, съездили один раз в Ялту, ну, были в Ливадийском дворце. Ну, в Симферополе, конечно. На вокзале и в аэропорту. А чтобы куда-то еще… Ни родители, ни бабушка с дедом не считали нужным их возить. А сама она? Даже книжку никакую про Крым не прочитала! Даже путеводитель какой-нибудь! А всегда хвалилась, что Крым ей дом родной и она его как свои пять пальцев знает!

– Ну, хоть про оборону Севастополя слышала? – надавил Таль.

– Конечно слышала! – возмутилась Янка и поняла, что знает это просто как факт. Была оборона Севастополя. Кажется, их было две. Одна – в Великую Отечественную, а вторая – еще когда-то. Она дала себе слово, что обязательно возьмет что-нибудь в библиотеке про Крым.

– Ты мне это хотел показать? – кивнула она на родник.

– Нет, – замялся Таль. – Пойдем.

Они стали спускаться еще ниже, вдоль ручья. Янкины каблуки тонули во влажной земле. Ее любимый буковый лес был будто нарисован коричнево-серой краской. И вдруг Янка остановилась. Среди опавших коричневых листьев появились зелено-белые острова.

– Подснежники, – выдохнула она.

– Это тебе. Ну, вроде подарка. Просто их нельзя рвать, они в Красной книге и вообще… Да и не довезти, завянут. А посмотреть ведь можно.

Подснежников было целое море. Янка с Талем шли, а их становилось все больше и больше, до самого края леса, докуда хватало взгляда. Настоящие, те самые подснежники, которые она раньше видела только в учебнике по биологии!

– Это крымский эндемик. Ну, то есть только здесь растет, в Крыму, – сказал Таль. Ему было неловко. Янка молчала, и он нервничал, что вся его затея – большая глупость. Вдруг она остановилась.

– Таль… Я не могу по ним идти. А ступить некуда, они везде.

– Да ладно… ну, их же много, пойдем…

– Нет. Давай тут постоим.

Янка присела на корточки. От подснежников шел тихий, очень нежный запах, почти неуловимый. Так пахли проснувшиеся ручьи. Так пахла земля, влажная и прохладная от стаявшего снега. Так пахло утреннее небо, кора весенних буков. Так пахла весна.

– Спасибо, Таль.

Они постояли еще немного и повернули обратно. Янка достала телефон и сфотографировала подарок. Таль чуть нахмурился. Ему казалось, что никакой фотоаппарат это не передаст, ведь можно просто запомнить. Но он ничего не сказал. Это же ее подарок. Это же Янка. Она взяла его за руку и сказала:

– Знаешь, первый раз мне действительно стало жалко, что люди летать не умеют. Мы бы с тобой полетели над ними и рассмотрели бы каждый цветочек.

На обратном пути, сидя за рулем скутера, Таль улыбался. Ему казалось, что Янка прижималась к нему сильнее, чем по дороге туда. Он не знал, о чем она думала. Но подарок ведь ей понравился, да? Здорово все получилось! И тут Таль понял, откуда пришла эта идея: однажды отец с утра повез их в холмы – смотреть, как цветут маки. Он тогда еще работал на грузовике, развозил почту из Симферополя по всему Крыму и вот приехал с утра, погрузил их в свою машину и повез куда-то. А на все вопросы только улыбался. Солнце освещало холмы, и так много было на них диких маков, что они горели огнем. Мама засмеялась, а отец сказал:

– Дарю тебе миллион алых маков!

Глава 5. Опустевшая шкатулка

Глеб приехал в конце апреля. К тому времени зацвели холмы, Пашуня подрос, узнавал уже всех своих и даже Янку, а Янкина заветная шкатулка совсем опустела. Она сама не заметила, как это получилось. Брала и брала оттуда не глядя: то конфет Маруське купить, то игрушку Пашуне, то меда тете Нияре… и все казалось, что там еще много, что хватит и на подарок Ростику на день рождения, и на новые туфли Анюте. И вот вдруг там ничего не осталось, мелочь одна. Янка чуть не разревелась: она полгода пахала как проклятая в этом клубе, ничего себе даже не купила особенного, а теперь… Но плакать было бесполезно. А главное, как теперь Конопко? И до зарплаты еще полмесяца… И тут судьба послала Глеба.

Он пришел к ним с автовокзала. Веселый такой, в модном черном плаще, с чемоданом на колесиках. Шумно поздоровался, пожал деду руку, обнял бабушку, будто свой, будто родственник.

– Пустите?

– Да уж ты дорожку сюда протоптал, живи, – улыбнулась бабушка.

Она метнула на сияющую Янку настороженный взгляд, но промолчала. Все-таки начать сезон раньше остальных – хорошая примета. Значит, летом не будет пустовать скворечник ни дня. Но у Янки давно созрел другой план. И, как ни трудно было отказаться от присутствия Глеба здесь, совсем рядом, другого выхода она не видела.

– Ба-аб…

– Чего тебе, стрекоза?

– А вы ремонт в скворечнике делать не будете?

– А вы?

– Ну, ба-а-аб…

– Да что ты юлишь все?

Бабушка у Янки такая, с ней напрямик надо, она все эти вокруг да около не выносит. Но напрямик сейчас нельзя. Как-то так намекнуть бы, незаметно, чтобы нечего было предъявить Глебу, но и чтобы она заподозрила неладное да и выгнала его… тактично.

– Чего это ты вдруг домашними делами озаботилась? Своих, что ли, мало?

– Да нет, так… – Янка стояла, прислонившись к дверному косяку. Как же сказать-то? – Просто странно: скоро лето, разве не надо ремонтировать?

– Ну, так ведь постоялец у нас, куда его?

– Да вот его бы куда-нибудь… – и Янка закусила губу. Бабушка бросила посуду, вытерла руки о фартук, посмотрела на Янку в упор.

– Ты давай не юли. Пристает он, что ли, к тебе?

– Нет, ты что! – тут же испугалась Янка. – Просто… смотрит.

– Понятно. Ты иди, Яночка, иди, детка…

Янка пошла. Было ей страшно.

Решение зрело в бабушке четыре дня. Все эти дни она глаз не спускала с Янки и Глеба. А Глеб, как нарочно, будто знал о Янкином плане и подыгрывал: то руку ее перехватит, когда она мимо пробегает, то комплимент при всех отвесит, то скользнет по ней таким взглядом, от которого дыхание перехватывает… Янка уже сто раз пожалела о том, что затеяла. Черт бы побрал этих Конопко с их бедностью! И тут же пугалась таких своих мыслей, начинала молиться неизвестно какому богу и просить прощения – тоже неизвестно за что.

Разговор бабушки с Глебом состоялся в четверг. О чем они говорили, Янка не слышала. Она ждала его под черешней и дрожала как заяц. Вот он вышел из дома, подошел к скворечнику, заметил ее. Усмехнулся.

– Ну что, красавица? Гонят меня, гонят поганой метлой.

– Почему?

– Ну, говорят, что ремонт надо делать, но что-то тут нечисто…

– Что нечисто? – тут же вспыхнула Янка: неужели бабушка ему рассказала, что она нажаловалась?

– Ну, наверное, они боятся, что я тебя соблазню.

– А ты? – насмешливо, чтобы скрыть растерянность, спросила Янка.

Никогда еще Глеб не говорил с ней так… откровенно. Она смутилась, и в тот же миг ей захотелось, чтобы у них с Глебом было ВСЁ. А что? Ей уже шестнадцать!

– Что?

– Соблазнишь?

– Яна… ты играешь с огнем, – сказал он тяжело. – А это опасно.

Глеб дотронулся пальцами до ее плеча, провел по ключице, замер, а потом рука упала вниз, повисла вдоль тела. Янка смотрела на него распахнутыми глазами, а все язвительные и умные слова вдруг куда-то улетучились, испарились, одна ерунда вертелась на языке, и она выпалила поспешно:

– Могу устроить тебя к хорошим людям. И недорого.

Глеб усмехнулся и ответил равнодушно:

– Давай.

Дура, вот дура! Ничего поумнее не нашлась сказать? «Могу устроить»! Как тетки на автовокзале! И какие глаза у него сразу стали – насмешливые и снисходительные. Она для него маленькая девочка, была и останется. Дура, дура безмозглая!

Сквозь жгучий стыд она слышала, как бабушка вышла из дома и что-то крикнула Глебу и как Глеб говорил ей, что, конечно же, съедет, он все понимает, ремонт есть ремонт, да не вопрос, жилья сейчас навалом, и потом, может, это знак, что ему пора двигаться дальше, в другое место?

– Вот-вот, – буркнула бабушка, – Крым большой.

Глеб собрался за час.

– Ну, веди, мой ангел нежный, – сказал он Янке, и она повела.

– Тетя Нияра, вот вам постоялец. Тихий, скромный, платит хорошо!

Янка эти слова заранее приготовила и сто раз отрепетировала. Глеб брови приподнял: ого! А тетя Нияра захлопотала:

– Сейчас, сейчас, миленький, вот тут пока сядьте, а то Яночка не предупредила, мы сейчас мигом вам комнату освободим…

– Мать! – хмуро одернул ее Таль. Его злило, что перед этим фотографом все так юлят. Кивком головы он отозвал Янку в сторону. – Чего это вы его прогнали?

Янка повела плечом.

– Ну?

– Подумали, что он ко мне клеится.

– А он?