Янка Михеева Тамара

Глава 6. Разные поцелуи

Тарас стоял на горе, смотрел в сторону моря. За спиной начинался Верхний Перевал, его заповедник. Можжевеловая роща, сосны, потом буковый лес. Тарас знал его, как знал родной дом. Все-таки пять лет лесничим. И пять лет он не может привыкнуть к виду, что распахивается с этой горы. Каждый раз что-то тоненько рвется в груди. Надо будет еще раз привести сюда племянников. Тарас вспомнил, как Янка замерла в буковом лесу у Хапхала, и усмехнулся. И тут же крикнул вниз, на тропу:

– Глеб! Ты как?

– Нормально! – донеслось с тропы.

Тарас улыбнулся снова. Смешной этот Глеб. Ну зачем лезть в горы, если не любишь их?

– Искусство требует жертв, – будто услышав Тарасовы мысли, пропыхтел Глеб, поднимаясь наконец-то на гору. Он уперся руками в колени, тяжело дышал и сплевывал. Тарас хмуро ждал. Хотя надо было бы сказать, чтоб не плевался.

– Ну, вот твое искусство, любуйся, – усмехнулся Тарас.

Внизу парило море. Уснувшими исполинскими животными застыли около него горы. Вились тут и там тропки и дороги. Замерли отдохнувшие за зиму виноградники. Тарас отошел к огромному древнему можжевельнику, похлопал его по стволу, как коня, прислонился спиной. Глеб устало достал фотоаппарат и штатив, начал настраиваться, будто примериваясь, прицениваясь, как на рынке. Тарас впервые смотрел на него неприязненно. Янка вот еще влюбилась. Дуреха. «Зато ты больно умный, – опять внутренне нахохлился, нахмурился Тарас. – Будто Юлька должна ждать тебя вечно». Но жениться на Юльке – это значит уйти из заповедника или мотаться все время к ней в Феодосию, жить на два дома. Не хочется ему так. И оставить это место не может. А она? Что ей, трудно сюда перебраться? «Так ты бы спросил», – проворчал про себя Тарас и устало тряхнул головой, решил не думать об этом. Вон Татьяна выскочила замуж, такая любовь была, а теперь? Что Янка, что Ростик, что сама она – будто отравленные на всю жизнь.

– Просто потрясающее место! – закричал с обрыва Глеб. – Такой простор! Ого, а ты-то какой живописный! – он направил объектив на Тараса. – Вы с этим деревом чем-то даже похожи.

– Возрастом?

– А что? Ему сколько?

– Лет триста, наверное…

– Ну, нет, не возрастом, но он такой же, понимаешь, весь одинокий, гордый и независимый, стоит особняком, но творит пейзаж…

«Все, понесло», – подумал Тарас и отключился от Глебовой трескотни, стал смотреть на море.

Мама работала в темном, тесном павильончике, где всегда пахло лежалым арахисом и чем-то еще, противно-сладким. «Как можно целый день тут сидеть? – недоумевала Янка каждый раз, когда приходила к маме на работу. – С восьми до восьми! Я бы рехнулась! Еще эта толстуха!»

Толстуху звали тетя Ира, она была маминой сменщицей, но любила приходить в магазин и во время маминой смены, так, поболтать. Толстая тетка с кудрявыми рыжими волосами, обветренным и вечно загорелым лицом, хриплым голосом. Она все время приставала к Янке с идиотскими вопросами: есть у нее мальчик? Целовалась она? А сколько раз? Взасос или просто? А может, она совсем большая уже, а? И противно подмигивала при этом. А потом хохотала, когда Янка отшучивалась, дерзила или «включала мороз», как тут говорили, то есть игнорировала полностью. Тетя Ира все равно хохотала.

– Как ты с ней работаешь? – пытала Янка маму и удивлялась еще больше, когда та с деланым равнодушием говорила:

– Да нормальная женщина, обычная… Ты как-то предвзято к людям относишься.

Янка и представить не могла, что эта рыжая толстуха стала ее маме утешительницей, советчицей и единственной здесь подругой. Ира была замужем два раза и имела третьего сожителя. Услышав незамысловатую Татьянину историю, она проявила чисто женскую солидарность и поведала ей ворох подобных сюжетов, но с разным финалом. Татьяна слушала ее с отчаяньем смертельно больного.

– А вообще, бестолковая ты, – заявила ей как-то Ира. – За любовь надо бороться.

– Как бороться, Ир? Если другая?

– Ну и что? Не стенка – подвинется. Что у нее там по-другому? Может, титьки на спине растут? Ты в себя не веришь, вот в чем дело. А был бы у меня такой мужик, как ты про него рассказываешь, я бы за него голову отгрызла.

Татьяна только вздыхала. Бороться за любовь… даже звучит странно. Любовь ведь не квадратные метры, не должность, не золотая медаль. Янке легко было соврать, что больше не любит, любит, конечно, но вот бороться… Не умеет она, не знает как. Зато Ира знала. Она разработала целый план и вдалбливала его в Татьяну с завидным упорством.

– Чего это ты по телефону-то с ним не разговариваешь? Очень даже зря! У него за семнадцать лет на твой голос уже инстинкт выработался, как у собачки Павлова. И дети общие, вот про детей и говори. Не скрывай, что денег не хватает, пусть помогает. Мужики – они, знаешь, все бизнесмены: трудно им отказаться от того проекта, в который они много денег вбухали.

– Ну, я же вот ответила на Новый год… все-таки он такие подарки сделал…

– Вот-вот! И почаще пусть делает! И ты почаще с ним разговаривай, чтобы общие интересы оставались. И вообще, не понимаю я тебя: сорвалась, уехала, квартиру бросила… Хоть бы уж продали тогда, что ли. На эти деньги здесь нормальную квартиру можно купить, хоть от родителей бы не зависела.

Мысль о брошенном жилье мучила Татьяну все настойчивее. Будто четырехкомнатная квартира, купленная и обставленная с такой любовью, когда все в ее жизни было еще хорошо, звала ее через тысячи километров. А Ира гнула свою линию четко: и про квартиру, и про красавицу Янку, которой здесь не место, конечно, да и что ее здесь ждет?

– Вот увидишь, выскочит замуж за какого-нибудь местного придурка, еще школу не закончит, такая не засидится! И будет потом всю жизнь, как я, от одного мужа к другому бегать да за любую работу хвататься. А Ростик, сама говоришь, от рук отбился. Конечно, без отца-то… Вообще, Танька, тебе бы мужика найти…

Но Татьяна даже думать об этом не хотела. Она чувствовала себя старой и изломанной, хрупкой. Но Ирины слова, как монотонные капли, падали в сердце, и голова болела от мыслей. И когда Андрей позвонил в следующий раз, она взяла трубку и нашла в себе силы поговорить с ним спокойно и даже весело.

Янка, Таль и Даша готовились к экзаменам вместе, у Даши. Потому что у нее были отдельная комната и безлимитный интернет. Даша проявила просто чудеса красноречия: заставила учиться Таля.

– Ты сейчас экзамены не сдашь, даже в техникум поступить не сможешь и что делать тогда будешь? Так и болтаться всю жизнь?

– Тебе-то чего моя жизнь? Ты что, за меня замуж собралась? – хмыкнул однажды Таль в ответ на ее нотацию.

– Дурак! – огрела его учебником по голове Даша, а сама покраснела до слез.

И Янке почему-то так тоскливо стало. Конечно, собралась, давно пора было понять… «Тебе-то что? – удивилась сама себе Янка. – Это же Таль!» Янка не могла сформулировать, «что» ей до него. Она только стала замечать: когда приходит к Конопко, то больше расстраивается, если не застает дома Таля, а не Глеба. С Глебом они вообще теперь почти не виделись. Спрашивать про него у Таля или Анюты не хотелось. Как-то спросила у тети Нияры, та не сказала ничего нового:

– Да хороший жилец, тихий, все ездит куда-то, все с фотоаппаратом своим.

У Янки вроде и тюкнуло привычно сердце, но как-то уж слишком быстро отпустило.

А однажды они прозанимались у Даши до темноты, и Таль пошел Янку провожать. Они шли по набережной и молчали. Как-то не хотелось говорить. А когда проходили мимо чайханы, которая уже открылась к лету, Янка увидела, что оттуда выходит Глеб с какой-то девушкой. Он ее обнимает и целует на ходу. Она смеется и отталкивает его, но не всерьез. Это сразу видно. Когда не всерьез. И они. Спустились. По лестнице. На пляж. Они там. Сядут. На песок. И будут целоваться. И все потом тоже – будет. Потому что девушка – взрослая. И красивая. И Янка узнала ее. Это была Леся из Тарасовой компании с Нового года. Урочище Хапхал. Ур-р-р-р-р-рочище. Хапхал.

– Пойдем? – осторожно тронул ее за локоть Таль.

Они пошли. Лицо горело. Таль посмотрел на нее и сказал:

– Янка, ну хочешь, я его завтра выгоню? Пусть перебирается к своей шалаве жить!

– Она не шалава. Это Леся. Она классная. Мы вместе были в походе.

Таль не ответил. Янка усмехнулась:

– Зачем выгонять хорошего постояльца? Да и за что? За то, что он с девушками целуется?

Янка развернулась к Талю. Они были одного роста – глаза в глаза. Она взяла его лицо в ладони, посмотрела ему в глаза, испуганные, застывшие, а потом – быстро поцеловала в губы. И пошла рядом как ни в чем не бывало. Сердце медленно и гулко билось где-то в коленках. Было хорошо. Море шумело. Ветер. Таль взял ее за руку. Но так ничего и не сказал. Около калитки он потянулся к ней за поцелуем, но она увернулась и ушла.

Янка выложила свои фотографии «Вконтакте». Везде подписала: «Фотограф Глеб Арсеньев». Будто попрощалась. И потом дня три наслаждалась комментариями. «Лапуся», «красотулечка», «красота! обожаю тебя!», «Заинька моя! Ты просто красотка! Люблю тебя!», «клеееевая!», «sexy», «ужасно все скучаем, скорее приезжай!»… Конечно, это всё девчонки писали: Майка, Лерка, Юльчик… Герка Ивлин оставлял короткие: «Вау!» Под одной из походно-новогодних написал: «Как ты повзрослела». Янка ждала, что Рябинин тоже что-то напишет, но он молчал, даже лайка не оставил.

Поселок раздувался на глазах. Открывались кафе и лотки с сувенирами, на улицах выстраивались палатки с клубникой и черешней. В магазинах стали собираться очереди. Вспухли от людей пляжи и набережные. А Глеб уехал. Он даже не попрощался, просто съехал от Конопко, и все. Янка пришла к ним в гости, а его уже не было. И Янка ничего не почувствовала. Совсем.

Глава 7. Выгодное предложение

Мужик, к которому Таль нанимался в сборщики, не понравился ему сразу. Скользкий какой-то весь, с ухмылочкой. Ну да разве у Таля был выбор?

– Плачу я не сильно много. Сам понимаешь, времена трудные. Хотя… от тебя будет зависеть. Трава ведь тоже разная бывает, – сказал он особенным голосом.

– Нет, – твердо ответил Таль, сразу сообразив, о чем он. Парни предупреждали об этом.

– Чего ты, пацан, а? – недобро прищурился хозяин. – Я говорю, что трава траве рознь: одно дело – лаванду с совхозных полей тырить, другое дело – дикий лимонник собирать, правильно?

Таль кивнул. Отлегло.

– Просто можно ведь и серьезное дело сделать. Ты поработай в горах, а там видно будет. Чего не в школе-то? Или уже каникулы?

– Отец утонул. Семью кормить надо, – хмуро бросил Таль. – На экзамены отпустите только.

– Вот оно как, – вздохнул мужик, и взгляд его стал особенный, но совсем не сочувствующий. Таль почувствовал себя рабом на невольничьем рынке, будто его оглядывали с прицелом, пытаясь понять: сколько он стоит?

Маме про горы Таль сказал в последний момент. Она, конечно, стала ругаться, кричать на него, заревел Пашуня.

– Хватит, мам, чего ты?

– А ты чего? Вот ты чего? Куда тебя несет? Что бы мы здесь не заработали? Да скоро народ повалит, и Анютка уже сколько разрисовала камней-то! Приедут отдыхающие, вместе продавать будете…

– Ага, проживешь на камешки, – Таль в эту затею не верил.

Да и как они себе это представляют? Он самый старший, к тому же пацан, и будет дома сидеть, в школу ходить, когда даже Анютка работает? Интересно, что бы отец по этому поводу сказал! Нет уж, он все решил.

– А школа? А экзамены?

– Отпрошусь и приеду сдавать.

Перед самым отъездом в горы Таль зашел за Янкой на работу. Теперь она не могла отвертеться, покраснела, как будто он ее в воровстве уличил.

– Давай помогу, – Таль деловито перехватил у нее ведро со шваброй, понес выливать.

– Откуда ты узнал?

– От верблюда.

Они сложили тряпки, ведро, швабру в каморку, сдали ключ на вахте и пошли по Поселку. Таль мог взять ее за руку, но боялся.

– Маму с Пашуней вчера в больницу забрали.

– Что? – развернулась к нему Янка, глаза – как два озера, подернутых ряской.

– Да простыл он чего-то. Кашляет сильно, два дня температуру сбить не могли. «Скорую» вызвали, а они отвезли. Но, говорят, ничего страшного, просто так спокойнее.

– Почему ты мне сразу не сказал?

– Вот говорю, – улыбнулся Таль. – Ночью увезли.

– А про температуру?

– Ну, а что бы ты сделала? У тебя своих дел выше крыши…

Янке стало обидно. Значит, Пашуня – не ее дело? Она ему и игрушки, и ползунки-распашонки, и тете Нияре витамины… Но Таль взял Янку за локоть, развернул к себе, сказал серьезно:

– Янка… девчонки там одни остаются. Я-то уезжаю завтра рано утром. Присмотри за ними, ладно? Мне больше не на кого их оставить. Сама знаешь…

Янка молча кивнула.

– У них все есть, ты не думай, мы пенсию недавно получили, я продукты закупил, так что без этого давай… Просто… ну, маленькие они еще, мало ли, вдруг забоятся ночью одни…

– Конечно, Таль, я отпрошусь у мамы и могу даже ночевать с ними, да?

– Спасибо, – сказал Таль так серьезно и проникновенно, что Янка закусила губу, чтобы сдержать подбирающиеся к глазам слезы.

Домой они шли по самой богатой улице Поселка, где друг за другом стояли роскошные виллы, напоминающие поместья девятнадцатого века, с садами, чугунными воротами, за которыми можно было разглядеть фонтаны и беседки. Ленивые охранники скучали у таких ворот, и Таль с Янкой старались проходить побыстрее. Но около одной виллы Таль остановился. Правда, не у самых ворот, а подальше. Провел ладонью по забору, заглянул в сад.

– Знаешь, – сказал он, сжимая кулаки вокруг прутьев узорчатой решетки, – я понимаю, как произошла революция.

Янка удивленно глянула на него.

– Когда я смотрю на эти особняки и думаю о том, что вот сейчас приду домой, а там Анютка и Маруся и надо чем-то их покормить… я бы тоже взял в руки оружие.

– Не знала, что ты коммунист, – насмешливо сказала Янка.

– Да при чем здесь коммунист?! – тут же вспылил Таль. – Я просто говорю, что понимаю, как это произошло.

В горах Талю было хорошо. Воздуха много. Тишины. Все звуки яйлы вплетались в эту тишину: ветер, звон кузнечиков, шелест травы, вскрики птиц… Работы тоже было много. Они собирали траву на яйлах и воровали лаванду с совхозных полей. Воровать оказалось весело. Так раньше они арбузы с бахчи катали с ребятами. Янка тогда тоже с ними ходила. Таль о Янке думал все время. О маме с Пашуней и девочках он тоже думал, но это было другое, привычное.

С Янкой он мысленно вел бесконечные разговоры. Вспоминал, как они на Чертовом камне собирали мидии три лета назад, как она разодрала себе руки с непривычки и как потом они варили мидии в помятой железной кружке, которую Таль припрятал у заветного камня. Много чего вспоминал Таль. И не замечал работы, хоть спину к вечеру ломило, ноги гудели, пальцы опухали. За водой приходилось ходить к далекому роднику, еду варили по очереди. В их бригаде он был самым младшим, но никто его не жалел, никаких поблажек не делал. Талю это даже нравилось. Нравилось быть как все. Только пить он отказывался. Он понимал, что, если бы отец не был пьян в ту ночь, он бы выплыл. Таль не знал никого, кто плавал лучше отца. Да если бы он не был пьяным, он бы и на берегу один не оказался.

Хозяин недобро усмехался, если видел, как Таль упрямо отказывается от выпивки. Все его так и называли – Хозяин. Будто не было имени у человека. Он появлялся раз в неделю на своем джипе, забирал сборы и исчезал там, внизу, где была жизнь. А тут – только тишина.

Однажды Хозяин приехал не один, привез молодого парня, интеллигентного на вид, похожего чем-то на Янкиного дядьку, и тоже в форме егеря. Они о чем-то говорили у машины, Таль увидел, что Хозяин мотнул головой в его сторону. Потом и правда подозвал его.

– Дело есть, – сказал он весомо. – Серьезное. На большие деньги.

Таль весь напрягся. Он много чего от мужиков наслушался. И про наркотики, и про паленую водку.

– Если сделаешь, до конца лета будешь безбедно жить.

– Чего делать-то?

Они осмотрели его в две пары глаз, будто оценивая, можно ли ему доверять.

– Ты ведь болтать не будешь, парень, да?

– Не из болтливых.

– Да это я понял уже, – усмехнулся Хозяин. – Ну, так ты ведь понимаешь, что мы тебя завсегда найти сможем. И семья у тебя большая.

«Будто в дурацком кино каком-то», – чуть не сплюнул с досады Таль.

– Можжевеловую рощу у Верхнего Перевала знаешь?

– Заказник, что ли?

– Да.

– Ну, знаю.

– Вот и отлично!

Дело было нехитрое. Пробраться в темноте к роще и поджечь подлесок. Жара стоит уже второй месяц, вспыхнет от одной спички. Таль не спрашивал зачем. Скорее всего, из-за земли. Захотел какой-нибудь богач виллу построить в этом месте, а нельзя, заказник! Нет заказника – нет запрета, строй не хочу. Таль сразу вспомнил их с Янкой разговор про революцию и как она его коммунистом обозвала. А сейчас вот он, наоборот, получается, за тех, кто на виллах. Видела бы Янка! Ну и что? И ничего бы не сказала. Если бы услышала, сколько ему заплатят. До конца лета безбедно! Да они год на эти деньги жить смогут! Анютке новые сапоги на зиму купит. Маме – пальто.

Таль ехал на последнем рейсовом автобусе и мечтал. У него ведь даже телефона теперь нет, он уже сто лет не слышал своих. Как они там? Вот завтра заплатят, и сразу себе телефон купит. Самый дешевенький, ему ведь только звонить. А Янке он купит… да что он может ей купить? У нее все есть. Она сама их подкармливает, будто он дурак и не видит! Настроение у Таля испортилось.

«А вот теперь посмотрим! Я ей так и скажу: не смей нас кормить, я сам заработал! И куплю ей… браслет из сердолика, например. Тот самый». Тогда у него не было денег, а теперь будут! У него, у Таля, будут деньги! И первым делом он Янку в Коктебель повезет. И к тому лотку подведет. И скажет так небрежно: выбирай…

Таль добрался до заказника, когда совсем уже стемнело. Хозяин точно сказал, в каком месте поджигать. Деревья стояли здесь – великаны. Таль не очень в них разбирался. Ну, знал, что вот это – сосна, а вот это – высокий можжевельник. «Высокий» – потому что выглядит как дерево, а не стелется по земле, как на яйлах. Так, ладно, все, лучше не думать. Ну, сгорят они сейчас, да. Это же просто деревья, вырастут новые. Еще и денег заказнику выделят на восстановление. Наоборот, польза. Потому что все в природе должно обновляться. А этим деревьям уже лет сто, наверное, а то и триста. «Триста лет оно росло, а тут пришел такой я… и все, нету». Таль чиркнул спичкой.

Убежал он сразу, не оглядываясь. За спиной вырастала стена пожара.

Глава 8. Два деда

Янка подхватила тазик с пеленками и вышла во двор, чтобы их развесить, когда в жестяную дощечку, прибитую к калитке, постучал какой-то незнакомый дед. Он был смуглый, сморщенный и показался Янке смутно знакомым. Тетя Нияра, которая шла за Янкой следом и несла Пашуню на руках, ахнула и залепетала что-то по-татарски. Незнакомый дед отворил калитку и вошел.

– Здравствуй, дочка, – сказал он, и Янка чуть не выронила тазик.

Тетя Нияра опустила глаза, сказала тихо:

– Здравствуйте, папа.

– Узнал про твою беду.

Тетя Нияра молчала. Дед посмотрел на Янку, потом подошел к скамеечке, присел на нее, вздохнул. Тетя Нияра продолжала стоять посреди двора, как изваяние, не обращая внимания на Пашуню, который теребил ее сережку в ухе и гулил. Из летней кухни выбежала с пустым ведром Анюта, а за ней Маруська.

– Ма-ам, я за во… – и она умолкла, затормозив около матери, а Маруська врезалась в нее.

«Немая сцена», – усмехнулась Янка и стала развешивать белье. Она встряхивала его, и только хлопки и были слышны.

– Эти, вижу, твои, – кивнул дед на девочек, а потом показал на Янку. – А это кто ж? Ни на тебя, ни на Павла не похожая.

– Это Яночка, Талева подружка… – тетя Нияра сбилась, сказала почти шепотом: – Невеста.

Янка поперхнулась, но перехватила отчаянный взгляд Анюты и решила молчать.

– Молода для невесты-то…

Опять повисло молчание. Потом дед сказал:

– Ну, что же вы, внученьки? Идите, обнимите дедушку.

Анюта с Маруськой робко подошли. Дед поцеловал каждую в лоб. Тетя Нияра передала Анюте Пашуню, и та поднесла его деду.

– Хороший, – только и сказал дед. Потом он посмотрел на тетю Нияру, которая все еще не смела поднять глаза, и продолжил: – Ты крепко обидела меня, дочка. Но я тебя прощаю.

«Прощаю! – чуть не закричала Янка. – Столько лет! Ни разу не помог, не приехал, даже внуков не посмотрел! Даже не знал, как они жили! А теперь – „прощаю“?» Но тетя Нияра совсем по-детски всхлипнула и бросилась к отцу. Она упала перед ним, обхватила руками его ноги, уткнувшись в его колени, и плакала долго и безутешно.

– Ну наконец-то, – буркнула Анюта, знаком показала Янке: «Пойдем», и они ушли в дом.

– Что «наконец-то»? – накинулась Янка на Анюту. – Прощает! А где он…

– Да нет, – отмахнулась Анюта. – Наконец-то мама заплакала. Она ведь, с тех пор как папа… – и замолчала, потому что Маруська стояла рядом и не сводила с Анюты преданных глаз. – Она ни слезинки не проронила. Мне даже врач сказал, что это очень плохо, может сердце не выдержать.

Их окликнули со двора. Дед открыл машину и заставил Янку с Анютой таскать во двор мешки с крупой, мукой, сахаром и картошкой. Еще он привез трех куриц и петуха, чему тетя Нияра больше всего обрадовалась. Она отдала Пашуню деду, а сама поставила чайник, собрала на стол. Слезы всё лились у нее по щекам, но Янка теперь понимала, что это просто горе выходит из нее так, что это к лучшему. Дед рассказывал ей, как и что у них в Симферополе, кто на ком женился, кто у кого родился, мешая русские слова с татарскими. Янке эти имена ни о чем не говорили, но было понятно, что родни у тети Нияры много.

– Ты, дочка, смотри, я тебя неволить не буду, а все же лучше вам к нам перебраться.

Анюта вздрогнула и чуть не разбила блюдце.

«Только не это! – сказали Янке ее глаза. – Я не поеду ни за что!»

Но тетя Нияра ответила все так же робко:

– Спасибо, папа. Я должна посоветоваться с Талем. Он у нас теперь в семье старший, как скажет, так и будет.

Янка увидела, что Анюта с облегчением выдохнула. В брате она была уверена.

– Хорошо. Но знай, что тебе всегда там рады.

«Ага, после стольких лет!» – вспыхнула Янка. Но она понимала, что лучше молчать и, как тетя Нияра, не поднимать на сурового деда глаз.

Была пятница, и, возвращаясь от Конопко домой, Янка заранее с тоской думала, что ее дед опять сидит и пьет. И дома напряженная тишина. Только бабушка привычно ругает деда, но шепотом, чтобы не слышали постояльцы, занимающие весь первый этаж скворечника. А дед все бормочет свои истории, которые никто не слушает. Иногда Янке становилось жалко деда, особенно когда по его морщинистой щеке начинала медленно скатываться мутная слеза. Она повисала на подбородке, долго там держалась, прежде чем упасть на клеенку стола. Янке казалось, что ни бабушка, ни мама никогда особенно деда не любили. Или, по крайней мере, редко к нему прислушивались. И его желания уж точно были последним, с чем считались в доме.

Вот по отцу тети Нияры сразу чувствовалось, что он в своей семье – самый-самый. Самый главный, самый значимый, без его разрешения там, наверное, никто шагу не делает. Тетя Нияра, вон, сделала, и что? Янка вспомнила вдруг, как видела отца Таля последний раз, на берегу, когда она сбежала, а он сидел пьяный и стал ее учить жить. Наверное, он всю жизнь чувствовал себя виноватым. Или наоборот? Гордился тем, что ради него тетя Нияра порвала со своей семьей?

Янка толкнула калитку. Полной грудью вдохнула, вобрала в себя тягучий запах роз, которые росли вдоль дорожки. Успокоилась. Что ей дед? Ну, пьет на кухне, что ж теперь? Попробуй работать на коньячном заводе и не пить. Все пьют. Кто от работы, кто от того, что ее нет. Это были не ее слова, не ее мысли, это бабушка так говорила, когда, поругавшись с пьяным дедом, шепталась с мамой. В мире все какое-то неизменное, постоянное, ничего не происходит, будто замерло, все повторяется изо дня в день, и каждую пятницу она слышит всё те же слова…

– Мать, ты вот что, успокойся. Ничего толком еще неизвестно и непонятно, и вообще, надо съездить, узнать все, а потом слезы лить.

Янка чуть не споткнулась. Это был голос деда. И слова были такие – твердые, деловые, не похожие на пятничные. Да вообще на деда непохожие! Но только он зовет бабушку «мать». И Янка поняла, сердцем почувствовала: случилось что-то плохое. Она бросилась к дому, и навстречу ей вышла Юля. Та самая, которой достался Янкин пегас! В Новый год!

– Привет, Ян, – глаза у Юли заплаканные.

– Что случилось?

Юля беспомощно оглянулась на деда, который сегодня был, как ни странно, трезв. Он обнимал одной рукой всхлипывающую бабушку, и Янке жутко было на это смотреть: на слабую бабушку, на сильного деда.

– Я пойду, ладно? – пробормотала Юля. – Я зайду еще.

Она кивнула Янке и ушла. А дед сказал тяжело:

– У Тараса в заказнике пожар случился. Тушил он. Говорят, что спас… Мы с матерью в больницу сейчас поедем. Говорят, сильно он… Ты, Яночка, Ростика дождись, покорми, ну, чего там надо еще сделать…

– Я с вами!

– Нет. Жди Ростика.

Он так сказал это, что Янка застыла на месте. Как там говорится? «Сказал, как отрезал». Почему ей нельзя?! Что Ростик, маленький? Он все равно до вечера шляться с друзьями будет! Тарас ведь ей не чужой, да Тарас для нее… Но она только кивнула и проводила деда с бабушкой до калитки.

Пожар. Пожар в заказнике. Янка была там, года три назад. До сих пор в глазах стояли огромные скрюченные можжевельники. Тарас тогда еще говорил, что им много-много лет, что они и князя Голицына, наверное, помнят. Почему сейчас она о деревьях думает, а не о Тарасе? Да ну, ерунда, он поправится, он же в больнице, не в морге. И если успел потушить, если спас, значит, и сам не сильно пострадал. Она поедет к нему прямо завтра. Отвезет ему его любимую белую черешню, она уже отходит, как раз последнюю соберет…

Глава 9. Сердоликовый браслет

– Янка!

– Таль! Ты вернулся?

– А… ты чего здесь? – он видел, как Янка засветилась от радости, увидев его в коридоре больницы. Но тут же понял, что она только что плакала: глаза красные, нос распух… Уж как выглядят зареванные девчонки, он знал. Янка и не стала отпираться, тут же захлюпала:

– У меня Тарас… он в больнице лежит, а я… я к нему приехала, я думала, смогу, но он такой…

Таль ничего не понял. Он взял Янку за локоть, отвел к подоконнику и заглянул в лицо:

– Что случилось?

– Тарас! Мой дядя! Он же лесничим работает, в заказнике на Верхнем Перевале… и кто-то поджег его рощу, он тушил и теперь весь в ожогах, все лицо и руки, и… Он такой страшный там, весь в волдырях… А у него, может, невеста, и бабушка плачет, говорит, что теперь он точно никогда не женится… и… Ой, да при чем тут это! Я этих гадов ненавижу!

Таль выпустил ее локоть. Янка уткнулась лицом в его плечо. Вот как все обернулось. Думал денег подзаработать. Думал, ну сгорит немного леса, вырастет новый. Никого же нет в лесу, ведь ночь.

– А ты чего?

– Я? – Таль будто вернулся из той ночи сюда, в сегодня, вынырнул, как из холодной воды. – Да вот, мама просила сходить к врачу, который Пашуню лечил… передать ему тут.

Пакет, висевший на руке, качнулся. Вчера Хозяин деньги привез. За то, что поджег. За то, что вместо деревьев будут там виллы стоять за высокими заборами. За то, что Янкин дядька в больнице сейчас. За то, что плачет Янка.

Разговор с Хозяином трудный был. Таля до сих пор от него мутило. Они встретились в Феодосии, на набережной, где толпа туристов орала и гомонила, крутились аттракционы, горели огни лотков, заглушая огни порта.

– Плохо сработал, – сказал Хозяин. – Не получилось ничего.

– Да вы что? Горело же, я видел! – возмутился Таль.

– Тихо ты! – прикрикнул Хозяин. – Горело-то горело, только не выгорело, егерь там рядом оказался. Ответственный чересчур. Да не в свою смену. Так что все твои труды прахом… да и мои тоже.

– Я-то тут при чем?!

– Ты… вот что. Вот тебе деньги. Ты меня не знаешь, в заказнике никогда не был, сидел в горах, траву собирал, – Хозяин цепко взял его за плечо. – И запомни хорошенько: поджигатель у нас ты. Сдашь меня – сам сядешь. Уже не маленький, жалеть не будут. А тебе семью кормить, так вроде? И чтобы я тебя больше не видел. В горах – тоже. Понял?

– Понял.

– Вали.

И сам тут же растворился в толпе. Денег оказалось в два раза меньше, чем он обещал. И за сборы зарплату зажилил, урод. Таль выругался. Он понимал: разбираться бесполезно. Самому бы живым остаться. Хорошо, если все про него забудут. Одна была радость: тут же в Феодосии он увидел сердоликовый браслет из гладких крупных бусин. Точно такой же, какой Янке тогда понравился. Таль купил его и, пока ехал домой, все крутил в руке. Он представлял, как подарит его Янке, как она ахнет, возьмет его, примерит, взлохматит Талю волосы – так она одна делает. Может, даже опять поцелует… И хорошо, что лес не сгорел, так им и надо!

Заплаканная Янка подняла на Таля глаза.

– Ты совсем вернулся или на время?

– Совсем.

– К вам дедушка приезжал. Ну, тети Нияры отец.

– Знаю.

– Он вас в Симферополь жить зовет.

Таль дернул плечом:

– Да вот еще!

Они замолчали. Таля жгло внутри. Будто пожар из заказника переместили ему в живот, в грудь.

– Я пойду, Таль. Я маме сегодня на работе помочь обещала, а то народу много очень.

Таль проводил ее до выхода, а потом подошел к регистрационному окну.

– В какой палате лежит Тарас Коркун?

– А ты родственник? К нему только родственников пускают.

– Я племянник.

– Второй этаж, семнадцатая палата. Бахилы есть? Халат надень!

К Тарасу он не попал. Оказалось, что в это время у него перевязка. Таль постоял у закрытой палаты, уткнувшись лбом в побеленную стену. Ну и что он скажет Тарасу? «Прости, я не думал, что так получится»? А что ты вообще думал? Чем ты думал? Эти мысли вертелись у него в голове по дороге на автостанцию, и потом, в пустом автобусе, и пока тащился по Поселку. Домой он не пошел. Вышел к морю, к Янкиному камню. Сейчас весь пляж был усыпан курортниками, но тут, у подножья горы, народу было поменьше.

– Пахлава, пахлава, сочная, медовая пахлава!

– Копченые мидии, рапаны! Рапаны, копченые мидии!