Катерина Фрей Джеймс

Я поднимаю блокнот.

И все?

У меня таких еще несколько.

Издал?

Пока нет.

Значит, ты притворяешься писателем.

Нет.

Пока тебя не издали, ты ненастоящий.

Если ты так считаешь, ладно. А я – нет.

А сам как считаешь?

Что все дело во времени. И когда меня издадут, больше писателем, чем сейчас, я не стану, просто это будет значить, что я проделал много работы.

И какие же книги ты хочешь писать – не считая Le Misanthrope, на который вообще не стоит тратить время?

Хочу зажечь гребаный мир.

Она улыбается.

Мне нравится.

Прекрасная, идеальная улыбка.

Спасибо.

Я, пожалуй, трахнусь с еще одним писателем.

Улыбаюсь.

Чем ты занимаешься?

А ты как думаешь?

Без понятия.

Я высокая, стройная и круто одеваюсь.

Похоже, клевое у тебя занятие.

Оно самое.

И как у тебя это вышло?

Генетика и удача.

Хорошо платят?

Очуметь.

Что делаешь в свободное время?

Играю.

То есть?

Она улыбается.

Это значит, что я играю.

Мы смотрим друг другу в глаза: мои бледно-зеленые, ее – светло-карие, оттенка какао. Мое сердце колотится, натянутые нервы звенят, голова кружится, я под кайфом. В ней что-то есть. Глаза или волосы или губы, улыбка, настроение, длинные тонкие незагорелые ноги, легкий северный акцент, черепа на платье, мои пальцы у нее во рту, то, что она знает «Мизантроп», что моя книга ей не нравится, зато нравится мысль, что этот мир надо зажечь, что у меня все еще стояк. Что-то в ней. Как ощущалась ее кожа, когда она коснулась моей руки. Что-то в ней. Ее густые пышные тяжелые рыжие волосы. Что-то в ней. Шампунь, которым она пользуется, или мыло, феромоны, не знаю, что именно, но что-то. Мое сердце колотится, нервы звенят, голова кружится, я под кайфом. Хочу целовать ее, смаковать ее губы, посасывать ее язык. Хочу просунуть руки между ее ног, подхватить ее зад. Целовать ее шею, грудь, чувствовать, как твердеют ее соски в моих зубах. Хочу лизать ее задницу и киску, ее клитор, двигаться в ней, замирать в ней, глубоко резко влажно, глаза в глаза, руки, кончики наших пальцев.

Хочу услышать, как она стонет.

Мы смотрим друг другу в глаза: мои бледно-зеленые, ее – светло-карие, оттенка какао. Она наклоняется вперед и тихо, медленно дует мне на щеку, у нее сладкое дыхание я закрываю глаза она дует на мою щеку сладким дыханием от него тепло. А когда перестает, я открываю глаза, она улыбается.

Мне пора.

Куда?

Есть кое-какие дела.

Какие?

Кое-какие.

Я смеюсь.

Как тебя зовут?

Когда увидимся в следующий раз, скажу.

И когда это будет?

Не знаю.

А номер у тебя есть?

Предоставим это решать богам.

Смеюсь.

Богам?

Я же с севера, мы все еще верующие.

Она встает.

Пока.

Я киваю, улыбаюсь.

Пока.

Она поворачивается и уходит, и хотя я смотрю ей вслед и хочу пойти за ней куда угодно, куда идет она, я не иду. Перевожу взгляд на блокнот, черные буквы на коричневой бумаге. Потом на «Врата ада», на похоть, боль, экстаз и ужас, возвышающиеся надо мной неподвижно и вечно. И еще выше, на голубизну неба, бесконечного и прекрасного.

Я все еще чувствую ее запах, чувствую ее дыхание на щеке, сладкое и теплое.

Мой член все еще стоит.

Пока.

Мой новый лучший кореш – мусорщик Филипп. Он из крутой французской семьи, у которой свои отели и виноградники, но решил провести срок обязательной воинской службы в мусоровозе вместо того, чтобы бегать по лесам, прикидываясь солдатом. Мы познакомились через американку, с которой он встречался, а я сбывал с ее помощью кокаин еще в Америке. Она приехала сюда работать в огромном международном агентстве недвижимости отца, услышала, что я в Париже, разыскала меня, и мы с ней и Филппом встретились у проспекта Георга V в пафосном баре, битком набитом молодыми французскими профи. В конце концов мы перебрались в Polly Maggoo