Атаман. Воевода. Новая Орда. Крестовый поход Посняков Андрей

– И вам пути доброго.

– Интересно, – проводив его взглядом, негромко протянул Вожников. – А этот чего же на нас не бросился, ватагу свою не собрал? Подстерегли бы, да…

– Ой, дурень, дурень! – от души расхохотался Антип.

Егор даже обиделся:

– Чего сразу дурень-то? Те вон, парни, в лесу – ведь напали бы, сам говорил.

– Так то – людишки лесные, дичь! Для них каждый чужак – враг, а для местных, наоборот – деньги. Тут ведь торговый путь! А ну-ка, поди, побезобразничай – враз огребешь от здешнего князя. Да и людно тут, эвон, – Антип показал рукой. – Не та ли деревня? Вон и остров напротив как раз. Нам в крайнюю избу, туда… Голубеева Игната спросить.

Вожников уже ничему не удивлялся – еще бы! – ни массивному, высотой в полтора человеческих роста, тыну из заостренных бревен, ни сколоченным из дуба воротам, кои, заскрипев, отворились, едва только Антип назвал Игната, ни бросившихся было на гостей огромным цепным псам.

– А ну, цыть! – прикрикнул на собак неприметный, среднего роста, мужчина, на вид лет пятидесяти, но еще крепкий, с седоватой бородкой и темными, глубоко посаженными глазами. – Ну, я Игнат. Вы насчет ночлега? Ярославские гости-купцы?

– Не, ярославские дальше проехали, а мы – с Устюжны, – пригладив бороду, Иван Борисович протянул на ладони денгу. – На вот, Игнате, бери.

– Возьму, что ж, – недоверчиво попробовав монетку на зуб, хозяин, как видно, остался доволен. – Что без товара-то? Одни лыжи.

– Обоз-то давно уже в Белеозере.

– Поня-а-атно, – усмехнулся Игнат. – По зимней дорожке пойти не решились, летней дожидаетесь.

– То так.

– Не вы одни тако. Ладно, в людскую горницу проходите, располагайтеся, потом челядина пошлю – позвать поснидать. Эй, Федько! Федько, да где тебя собаки носят-то?

На зов прибежал парнишка лет пятнадцати, смуглый, худой, с копной темно-русых волос и давно не мытыми руками. Все, как положено – штаны с прорехами, заплатки на локтях, сношенные лапти. Живая картина из пьесы «Богач и бедняк». Игнат тут, выходит, за кулака, а Федька – работник, батрак, значит. Хотя, конечно, более правильно другое: Федька – это челядин, либо обельный холоп – бесправный раб попросту.

– Язм, господине, токмо и собирался… у-у-у…

Получив от хозяина увесистого «леща», паренек скривился от боли, и низко поклонился:

– На зов явился… вот он я.

– Вижу, что ты, хвост собачий! Гостей в горницу проводи!

Никаких признаков цивилизации Вожников ни во дворе, ни в избе не обнаружил, да и не искал уже. В бревенчатой избе, рубленной в обло с покрытой сосновой дранкой крышей, оказалось ничего себе: тепло и даже как-то уютно – закопченные иконы в углу, да топившаяся по-черному печь, дым из которой, скапливаясь под стропилами, выходил в деревянную трубу – дымник. Старина, чего уж! Все сработано на совесть – без единого гвоздя, с дощатым, выскобленным добела полом и тремя волоковыми оконцами, вырубленными в смежных бревнах и закрывавшимися – «заволакивавшимися» – досками, естественно, тесаными, не пилеными.

Войдя, все сняли шапки и перекрестились на иконы.

Федька повернулся к Борисычам, безошибочно признав в них старших:

– Я, господа мои, вам на сундуках постелю – все ж спать пошире.

А вам, – парнишка перевел взгляд на Егора с Антипом, – на лавках.

– На лавках так на лавках, – согласился Вожников. И тут же пошутил: – Слышь, Федя, а у вас тут мобильная связь берет?

– Берет? Не-а, – подросток замахал руками. – Никто тут ничего не берет, и у вас не возьмет, пастися не следует, татей нету.

Иван Борисович деловито осведомился про баньку, мол, а не истопил бы хозяин?

– Дак и велит истопить, коль попросите, – широко улыбнулся парень. – Но только за…

– Понятно, – не сдержался Егор. – За отдельную плату. Ну, что, господа, будем баньку заказывать? Я – так бы за милую душу.

– Да, – погладив бороду, кивнул Иван Борисович. – Коли время есть, чего ж не попариться? Скажи хозяину – пусть велит. Мы, сколь скажет, заплатим.

– Сейчас же и передам, – уходя, низенько поклонился отрок.

– Может, нам еще и девочек заказать? – пошутил Вожников, на что Борисовичи хором сплюнули:

– Тьфу ты, срамник! Еще что удумал!

– Да я так просто, – засмеялся Егор. – Ну, не хотите, так как хотите. Кстати, откуда ты, Иван Борисович, взял, что Игнат – своеземец? Может, он боярин, или из детей боярских, а?

Его вопрос снова вогнал Борисычей в смех:

– Ну, скажет тоже – боярин! В такой-то курной избе? А усадьба, похоже, его, знать – своеземец, однодворец даже.

Возникший теоретический спор на темы социальной истории русского средневековья был прерван появлением Федьки. Вежливо постучав, парнишка, не дожидаясь ответа, распахнул дверь:

– Хозяин в баньку зовет. С полудня еще топлена – мылись. Сейчас бабы ополоснут, чтоб чисто, – и прошу.

– Квасу пусть хозяин твой в баньку пришлет.

– И кваску, и бражицы!

Попарились быстро – не до пару, грязь бы поскорей смыть, к тому же не хотелось заставлять долго ждать гостеприимного хозяина. Помывшись, уселись в предбаннике – охолонуть, Федька как раз притащил глиняный жбан с квасом. Забористый вышел квасок, хмельной! Егор две кружечки выкушал – захмелел даже.

– Еще кваску, господа мои? – изогнулся в поклоне подросток. – Я живо сбегаю.

Тут только Вожников заметил свежий, расплывшийся под левым глазом парня синяк – кто-то хорошо, от души приложился. За дело?

– Не надо бегать, – одеваясь, промолвил Иван Борисович. – Сейчас и за стол, так?

– Так, – кивнул Федька. – Хозяин ждет уж. Ухи наварено – налимья, осетровая, стерляжья. Да студни, да каши разные.

– Ну, вот и пойдем, – потянувшись, Данило смачно зевнул. – Там и выпьем. Егорий, ты что застрял? Еще париться хочешь?

– Да нет, только водой окачусь.

– А мы пока – в избу. Ты давай тут недолго.

– Да быстро. – Егор придержал в дверях Федьку: – Сам-то кваску выпей.

Юноша в страхе отпрянул:

– Да не можно мне! Вдруг да хозяин прознает? Убьет! Для гостей квасок-то.

– Да не убьет, – ухмыльнулся Вожников. – И не узнает. Садись вон, пей. Давай, давай, не отказывайся!

– Благодарствую. – Быстро опростав кружку, подросток утер губы рукавом рубахи и неожиданно улыбнулся: – Добрый квасок. Упарился за сегодня весь, уфф…

– Пей еще… Давай, давай, не стесняйся. Что хозяина-то так боишься? Раб ты ему, что ли?

– Раб.

– Я так и подумал, – Егор потянулся. – Ох, господи, ну и глушь тут у вас.

– У нас-то еще не глушь, – обиженно сказал Федька. – Есть места и поглуше.

Егор со смехом хлопнул его по плечу:

– Да кто б спорил, Федор? Кто тебя этак в глаз-то приложил?

– Да так, – скривился парень. – Бывало и хуже. В прошлом месяце на конюшне выпороли, едва кожу всю не стянули, думали, я крынку с медом украл – а я ее, крынку-то, и в глаза не видел. Вот тогда было больно, а сейчас… синяк – тьфу.

– Да-а, – прищурившись, Вожников снова плеснул квасу, да, выпив полкружки, отдал остатки Федьке.

– Благодарствую.

– Слышь, Федя, а это Игнат – он все же кто?

– Игнате – хозяин.

– Ты еще «боярин» скажи.

– Не боярин, врать не буду. Своеземец, земелька есть, стадо в сорок коров, да лошади, да свиньи, да всякая птичья мелочь…

– Понятно – типа фермер, значит. Или, как в простонародье говорили – кулак. А ты у него в работниках… в холопях… – Егор с усмешкой подмигнул собеседнику и опять потянулся. – Ла-а-адно, больше пытать не стану. Пора! Ты, Федор, загляни вечерком, после ужина – поболтаем, ага?

– Ага, – юный собеседник кивнул и, почему-то вздрогнув, понизил голос: – Добрый ты человек, господине. Приду.

Ужин прошел весело, в беседе. Пока гости уминали ушицу да пироги с кашами, какой-то седобородый дед нараспев читал былины про Илью Муромца и всех прочих. Потом, когда уже пошли орехи да всякие сладкие заедки под медовуху, подсел к столу какой-то непонятный тип лет сорока; все, как и положено – при бороде, в посконной рубахе с кушаком, с вышивкой, в кожаных постолах. Подсел, завел разговор, все выспрашивал про разные города – про Ярославль, Владимир, Устюжну… Борисычи отвечали односложно, Антип вообще в разговор не лез, да и Егор отмалчивался – а чего говорить-то, коли в Устюжне никогда не был, а в Ярославле с Владимиром хоть и бывал, но так, проездом. Вот и молчал, да иногда о своем думал – все ж лезли в голову разные мысли – не робот, чай, человек, – в пятнадцатый из двадцать первого века попал, и что – дальше поскакали?

Переживал Егор, уж конечно, и пытался себя занять разговорами, хоть какой-то беседой – поговоришь с кем-нибудь, все не так грустно покажется. Ла-адно, и в пятнадцатом веке люди живут… жили… и колдунью разыщем и… может быть, чем черт не шутит?

Хозяин, своеземец Игнат, надо отдать ему должное, все ж управлял застольем: хмельное подливали вовремя, да и тосты произносились часто.

Борисычи с Антипом – видно было – захмелели, а вот у Егора тот, легкий квасной, хмель давно прошел, выветрился, а новый не брал, потому как закуски было в избытке, а вот выпить, считай, что и нечего – медовуха, чай, не водка, не виски, не кальвадос.

«Ишь ты, кальвадос ему! – посмеялся сам над собой Вожников. – Граппу еще вспомни!»

Он заметил у Игната серебряный браслет с узором из ма-а-аленьких таких шариков – зернь называется, а на бревенчатой стене – доспех из металлических продолговатых пластин, друг на друга чуть-чуть наползающих и кольцами скрепленных, бахтерец. Все правильно – пятнадцатый век, не раньше…

Гости и хозяин, захмелев, раскраснелись и затянули песни, большей частью, естественно, Егору незнакомые. Он и не подтягивал, просто сидел, слушал.

– Э-э! – допев, повернулся к нему Игнат. – А ты что не поешь?

– Так песен этих не знаю.

– Тогда свою затяни!

– И затяну, запросто! Наливай.

– Эхх…

– Эй, подпевайте!

Дирижируя обглоданной рыбьей костью, Вожников допел песню до конца и довольно хмыкнул:

– Вот!

– Добрая песня, – тут же заценили собравшиеся. – Это в Заозерье такие поют?

– Где поют – там поют, – уклончиво ответил Егор и спросил: – А что, водки-то у вас нету?

– Чего-чего?

– А, ладно, медовуху тогда наливай!

Ну, не брала Вожникова медовуха, слабенькая все же, сейчас – под такие песни – водки бы, да девчонок позвать – народный хор!

– А что, Игнат, девчонки-то у вас не поют?

– Чего ж не поют-то? Сейчас кликну. Эй, Федька, раскудрит твою так! А ну, челядинок, девок зови! Да чтоб с песнями. А мы пока выпьем, ага?

– Наливай, сказал же! Ну, чтобы все!

Тут же не замедлили явиться и девки, правда, без кокошников, в серых посконных рубахах с вышивкой и с какими-то дешевыми бусиками. Такие же браслеты, а еще – лапти. Ну, уж так-то зачем? Неужели покрасивее нельзя было?

– Ты, Игнат, чего девок-то не приодел? Как-то, честно говоря, убого.

– Ась?

– Ла-а-адно, проехали. Петь-то они будут?

Кивнув, хозяин усадьбы ухмыльнулся и, громко хлопнув в ладоши, приказал:

– Пойте!

Девушки переглянулись, вздохнули.

– Укатилося красно солнышко за горы оно за высокия, – тоненьким, писклявым голоском начала одна.

– За лесушко оно да за дремучия, за облачко оно, да за ходячия… – подхватили другие, точно такими же тонкими голосами, у Егора аж барабанные перепонки задрожали – резонанс. А захмелел уже изрядно – вот она, медовуха коварная!

Покачал головой, в ладоши похлопал, а потом спросил:

– А «Напилася я пьяна» хотя бы нельзя? Или что-нибудь из седой старины, типа «Синий, синий иней» или «В реку смотрятся облака»? Что, не знаете таких?

Испуганно переглянувшись, девчонки поклонились разом:

– Не гневайся, батюшка, не ведаем таких!

– Ну, блин… Я ж не «Шизгару» прошу! Ну, давайте тогда «Листья желтые», ее-то все знают… Листья желтые над городом кружа-а-атся, с тихим шорохом нам под ноги ложа-а-атся! Не понял? Что молчим? И эту не знаете? Игнат, что за дела-то?

– За такие дела велю их завтра на конюшне высечь! – пьяно ухмыльнулся Игнат. – Ух, корвищи! Не знают, что петь!

– Не вели сечь, батюшко! – хором взмолились девушки. – Хочешь, мы те про Соловья-разбойника споем?

– Не умеют петь, пусть тогда пляшут. Голыми! – снова пошутил Егор.

– Голыми? – Игнат ненадолго задумался и вздохнул. – Не, голыми им нельзя – утопятся еще со сраму в проруби. Мне – прямой убыток.

– Да шучу я!

– Так про Соловья-разбойника будете слушать?

– Послушаем, чего уж. Пусть поют.

После веселого – обильного, с хмельным и с песнями – ужина гости полегли спать, едва только растянулись на приготовленных ложах – кто на широких, застеленных медвежьими шкурами сундуках, кто – на лавках. Сразу и захрапели – и Борисычи, и Антип. Иван – Тугой Лук – Борисович, правда, сказать успел:

– Тебе, Егорий, нынче сторожу нести. Вижу, не так уж ты и хмелен, молодец.

– Да с чего тут хмелеть-то? Была б водка, а так…

Поворочавшись – все равно не заснуть, да и нельзя – «сторожа!», Вожников вышел на крыльцо, подышал воздухом, прогоняя остатки ненужного хмеля. Ночь выдалась тихой и теплой, падавший было мокрой крупой снежок вроде бы перестал, сквозь разрывы туч проглянули серебристый месяц и звезды. Хорошо! Нет, правда. Словно в каком-нибудь пансионате а-ля рюс. Так и кажется, что вот-вот выйдет кто-нибудь выкурить в тишине сигаретку… Да-а-а…

Что-то скрипнуло. Чья-то тень бочком скользнула к крыльцу. Молодой человек вздрогнул – кого еще черт принес? Ах, это ж, кажется…

– Федя, ты, что ли?

– Язм, господине.

– Молодец! – Вожников приглашающе махнул рукой. – Давай, поднимайся, на крылечке с тобой постоим, побазарим.

Парень как-то затравленно оглянулся:

– Лучше уж, господине, в сенях.

– В сенях так в сенях, – пожал плечами Егор. – Только темно там.

– Это и хорошо, что темно – никто не увидит. Слово к тебе есть!

– Хм, надо же – слово! Ладно, проходи, говори свое слово.

Оба уселись в сенях на старый сундук и с полминуты сидели молча. Вожников слушал тишину и… тяжелое дыхание подростка. И чего он так дышит-то? Как паровоз прямо.

– Ну? Что молчишь-то?

– С мыслями, господине мой, собираюсь.

– Слышь! Сказал же уже – хватит прикалываться. Что хотел-то?

– Уйти отсюда хочу, – хрипло прошептал Федька. – С вами!

– Ну, так и пошли завтра, – Егор хмыкнул – забыл ведь на миг, где он! – Хочешь уйти – уходи.

– Храни тя Бог, господине! – такое впечатление, что парнишка пал на колени.

А ведь действительно – пал!

– Э! Э! Ты что творишь-то? А ну, встань!

– Благодарствую, – взволнованно продолжал подросток. – Добрый ты человек, я сразу приметил. Не каждый бы вот так согласился. Господи! А старшой-то твой как? Может, он-то меня взять не захочет.

– Захочет, – спокойно уверил Егор. – Вообще-то, ему без разницы. А ты, я смотрю, местный. Дорогу прямую покажешь, а то почти месяц уже по лесам кружим.

Федька истово перекрестился:

– Куда хочешь проведу, токмо возьмите с собою в ватажку!

– Куда-куда тебя взять? – переспросил Вожников. – В какую еще ватажку?

– В такую, в какую и вы… – в шепоте парня явственно слышался сплав отчаяния и надежды. – Тут мне жизни нет, хозяин, Игнат, сгноит, мол – тать. А какой я тать? Ничего ни разу без спросу не взял, так, крынку молока токмо выпил – за то и бит был, едва отлежался. Язм из лука неплохо бью и бою оружному научусь, обузой в ватажке не буду…

Егор вконец рассердился:

– Да откуда ты взял про ватажку-то?

– А кто ж вы тогда? – искренне изумился подросток. – Игнат ведь не зря Онисима к вам за стол подсадил – тот Устюжну добре ведает, а вы – нет, хоть и устюжанскими гостями сказываетесь. Зачем? Ясно – ватажники. И не в Белеозеро, верно, идете – подале, в Вожскую землю, даже и в Хлынов, так? Можешь, господине, и не говорить, я все понимаю. Токмо возьмите, а?

– Хозяин, говоришь, на вшивость нас проверял? – задумчиво промолвил молодой человек.

– Не, обо вшах речи не было. И это… при чем тут вши?

– Это, Федя, образное такое выражение – аллегория или аллитерация… как-то так, я в науке о русском языке не силен, – под влиянием юного своего собеседника Егор и сам уже понизил голос до шепота, хотя вроде кого тут опасаться-то?

– Игнате сеночь вязать вас замыслил, – чуть помолчав, неожиданно предупредил Федька. – Веревки мне приказал из овина принесть.

– Вязать? – удивленно переспросил Вожников. – А зачем, спрашивается?

– Так я ж сказал! Не круглый же дурак Игнат-то, – подросток тихонько засмеялся. – Смекнул уже, кто вы такие.

– И кто ж?

– Ушкуйники, ватажники, разбойные люди – все одно! Возьмите меня с собой, а я укажу, как с усадьбы выбраться.

– Укажешь, укажешь, – послышался вдруг чей-то приглушенный голос. – Никуда ты не денешься. Да, Егорий, язм тож своеземцу этому, Игнату, не верю. Такой запросто может воеводам московским сдать.

– Господи, Антип! – узнав говорящего, Егор облегченно перевел дух. – Тебе что не спится-то?

– Так поспал уже, тебя вот подменить вышел, – Чугреев смачно зевнул и распрямил плечи. – Слышу – а у вас тут беседа.

– Парень вон, к нам просится.

– Возьмем! Думаю, Борисычи против не будут… да и не по пути скоро нам с ними. – Антип уселся на сундук между Вожниковым и Федькой. – Так ты, паря, говоришь – выведешь?

– Да влегкую, вот вам крест! – снова перекрестился подросток. – Хоть сейчас… нет, чуть попозже.

– А лыжи-то у тебя есть?

– Найду, где взять.

– Постой с лыжами, – быстро сказал напарнику Егор. – Слышь, Федя, я так и не понял: у хозяина лошади, сани есть?

– Можно и на лошадях! – воспрянул парень.

Радостный возглас его однако был на корню перебит Чугреевым:

– Нет! На лошадях не можно. Конь изрядно серебра стоит, хозяин это так не оставит, искать будет, снарядит погоню.

Федька дернулся:

– Да некого снаряжать, господине! Мужики-то все наши, холопи да закупы, в лесу, на делянке, бревна на новый частокол рубят.

– Все равно, – упрямо стоял на своем Антип. – Вот если ты, Федька, сам собой убежишь, Игнат подумает-подумает, да и махнет рукой – а и черт-то с тобой, еще со всяким дерьмом возиться! Тем более и людей под рукой нету. Ведь так подумает, а?

– Ну, так, – с неохотой согласился парень.

– А если лошади пропадут?

– Тогда да, может и в Почугеево рвануть, ударить в набат, людей кликнуть – татьба ведь! Татьба!

– Вот видишь, Федя! – Чугреев негромко засмеялся и хлопнул парнишку по плечу. – А на будущее тебе совет – глаза завидущие обуздывай, что не унести – не бери. Понял?

– Понял, – Федька сглотнул слюну. – Так что – меня с собой берете?

Антип хмыкнул в кулак:

– Берем, берем – куды ж тебя теперя девать-то? Пойду, господ разбужу.

– Гли-ко – господ! – шепотом повторил подросток. – Неужто и господа нынче в ушкуйники подалися?

– Подалися, а что ж? Времена такие настали, Едигей половину Руси разорил, куды мелким людишкам, своеземцам, деваться? Да и боярам некоторым… ладно, ждите тут.

Скрипнула дверь. В избе, в горнице, послышались приглушенные голоса – видать, поднимались-одевались Борисовичи. Воспользовавшись этим, Федька отпросился за лыжами и «небольшой котомочкой».

– Ну, что, готовы?

Ага. Похоже, снарядились.

– Я, Иван Борисыч, всегда готов, как пионер когда-то, – бодро отрапортовал молодой человек. – Федьку-то, местного, берем?

– Берем, берем, путь укажет… – Иван Борисович неожиданно смущенно крякнул: – Экх… Негоже, конечно, чужих холопей сманивать, ну да Бог простит. Тем более парень-то предупредил все же о хозяине своем, злыдне. Где он сам-то?

– Кто, злыдень?

– Да не злыдень, Егорша – парень. Как его – Федька, что ли?

Федька оказался тут как тут – ждал на крылечке, потом, как все вышли, тихонько поманил, зашагал первым. Шли по заднему двору, вдоль амбара, мимо овина, конюшни, коровника. Тут парнишка остановился:

– Он-вот, лествица. Подымем, да…

Егор с Антипом помогли поднять из снега массивную тяжелую лестницу, прислонили к коровнику, по очереди забрались на крышу… И тут залаял, заблажил пес!

– Тихо, Карнаух, тихо! – выругавшись, Федька быстренько спустился обратно во двор. – Тихо, Карнуша, свои. На вот тебе косточку… Ешь.

Лай тут же стих. Слышно было, как звякнула цепь, затем донеслось довольное урчание.

– Кушай, Карнаух, кушай.

Еле слышный свист. И вот уже Федька снова на крыше:

– Теперь туда, к частоколу. Лествицу перекинем и…

Лестницу едва затащили, хорошо, Борисычи – мужики дюжие – помогли. Крякнули, поднатужились, перекинули на частокол – так и выбрались, бросив сперва лыжи. Спрыгнули в сугроб, приземлились мягко, слава богу, ногу никто не подвернул, только Федька ушибся малость, застонал.

Егор настороженно оглянулся:

– Что случилось?

– Досадился чуток. Ничо, идти можно.

– Тогда пошли.

Встав на лыжи, беглецы направились к реке. Шли уверенно, быстро – проводник нынче был местный, надежный, и шпарил так, что Вожников едва за ним поспевал.

– Да не беги ты так! Сам же сказал – погони не будет.

– Не будет, то так, господине, – оглянувшись, согласился подросток. – Одначе все ж хочется ноги поскорей унести.

– Вижу, достал тебя твой опекун. Эх, был бы на дворе двадцать первый век – в полицию б на него накатал телегу!

– Телегу? Не! Сейчас на санях токмо. Аль вот – на лыжах.