Атаман. Воевода. Новая Орда. Крестовый поход Посняков Андрей
Ничего, прошел, справился, отыскал указанную собачником избенку, оперся о покосившийся забор из жердей, едва не свалил, прошагал чуть дальше, выбирая место, где поменьше грязи – встал, позвал громко:
– Эй, эй, соседи-и-и!
Скрипнула покосившаяся дверь убогой, вросшей почти по самую крышу в землю, избенки, кто-то возник в проеме, не поймешь – то ли баба, то ли мужик.
– Чего орешь? Кого надо?
– Я от Миколы Рыбника. Зубы заговорить.
– Тсс! Да не ори ты так, горе! – существо – судя по голосу, это была все-таки женщина – опасливо оглядев округу, махнуло рукой. – Давай заходи в избу. Микола зря не пришлет.
Изба – темная, дымная, грязная, с крытой старой прогнившей соломой крышей, оказалась пуста, если не считать сопевшего в лыковой зыбке младенца. Что-то зашуршало у самого порога, пискнуло, прыгнуло, проскользнула между ногами во двор; Егор невольно попятился – большая, размером с кошку, крыса!
– Садись вон, на лавку… хотя можешь и так постоять. Тебе зубы? Счас коренья дам… три денги!
Уже опытный – спасибо прощелыге-собачнику – Вожников покачал головой:
– Одна-ако!
– Пусть две. Ладно. Вот оно, снадобье-то.
Одетая в какую-то невообразимую сермягу хозяйка избы протянула гостю пыльную плетеную баклагу:
– Водой ключевой разведи, да по утрам-вечерам полощи зубы. Пройдут. Денги давай, а?
– Ах да, – хлопнув себя по лбу, молодой человек вытащил из кошеля-«кошки» монеты. – Бери, вот. – Пошутил: – Надеюсь, не из жаб болотных настойка?
– Не из жаб, – усмехнулась волшбица. – Пустырник там, чабрец да еще кой-какие травки.
– Вот и славно, – Егор с благодарностью принял баклагу и, чуть помолчав, спросил: – А насчет другого зелья как? Мне б водицы заговоренной, снадобья, чтоб несчастье предчувствовать. Микола Рыбник сказал – у тебя есть.
– Врет все Микола! – неожиданно отпрянула хозяйка. – Заговоры-наговоры – это не ко мне! А ты иди, куда шел – мимо.
– Да ладно – иди, – Вожников и не собирался никуда уходить, не добившись своей цели. – Я ж не просто так, я ж заплачу… дюжину серебрях, а?
Сказал, и ту же ударил ладонью по кошелю – позвенел денгами.
Волшбица задумалась:
– Дюжину? А не врешь?
– Прямо сейчас и отдам. Вот!
– Добро, – хозяйка, наконец, решилась, как видно, алчность все же пересилила осторожность. – Полдюжины мне давай – не сейчас, вечером, а полдюжины – той, к кому приведу. Она сейчас и медному пулу рада. Только уговор – один приходи. Возьмешь кого с собой – ничего не поимеешь.
– Хм, ладно, приду один. А воду-то она заговорит? Умеет?
– Да умеет, – ухмыльнулась женщина. – Ты про Манефу-волхвицу слыхал?
– Слыхал.
– Так то – сестрица ее молодшая. Зовут – Серафима.
Вернувшись на постоялый двор Ахмета Татарина, Егор просидел там примерно часов до пяти-шести вечера, после чего, сказав Борисычам, чтоб не искали, покинул ригу. Начинало смеркаться, и росшие неподалеку, над овражком, ивы таинственно мерцали набухшими серебристыми почками. Было довольно тепло, хотя промозгло, пахло свежим навозом, и ветер весны проносил над головой Егора светлые облака надежды. Если удастся… удалось бы!
Показалось, кто-то окликнул сзади… Нет, не нужно оглядываться, вообще, не нужно сейчас никого, сказано же – один. Так, может, взяв снадобье, сразу и нырнуть – вот в ту прорубь, в которой… Нет, пожалуй, не стоит. Черт! А ведь скоро и некуда будет нырять, растает все к черту – может, тогда прямо в реку, или в пруд, в озеро? Насчет этого бабка Левонтиха ничего не говорила, и на сайте своем никаких инструкций по этому поводу не вывешивала. Ладно, поглядим!
Угрюмая волшбица-посредница уже поджидала Егора у изгороди, сгорбленная, с морщинистым усталым лицом, все в той же сермяге, поверх которой набросила овчину.
– Ага, пришел.
– Пришел, – кивнул Егор. – Один, как и договаривались.
– Знаю, что один. Ведаю.
Ведает она… Однако!
В небе уже загорались, играли звезды. Рогатый месяц закачался над деревянными башнями детинца, где-то ударил колокол, неподалеку, за изгородью, взбрехнул пес. Город постепенно проваливался во мрак – один за другим гасли в слюдяных окнах богатых домов огни свечей, в избенках попроще меркли лучины, лишь на башнях кремля неровно горели оранжевые факелы ночной стражи.
– Надо было и нам факел взять, – запоздало молвил Егор. – Скоро совсем темно станет – как идти-то?
– Так пришли уже, – провожатая хмыкнула и показала в темноту рукой. – Вона, изба-то, видишь?
– Нет, – честно признался молодой человек. – Так, какие-то контуры.
– Непонятно говоришь. Ты не наш, не из наших мест. Гость.
– Вот уж точно, что гость. И очень надеюсь, что временный.
Они остановились возле высокого забора, отбрасывавшего в свете луны мерцающую зыбкую тень. Загремев цепью, глухо тявкнул пес.
– Тихо, тихо, Агнец, свои, – негромко вымолвила волшбица.
Услыхав знакомый голос, пес успокоился, и слышно стало, как кто-то подошел к самым воротам:
– Кто?
– Здрав будь, Хярг.
– И ты, Сармина.
Ворота окрылись, впуская гостей. Дальше, во дворе, разговор пошел на каком-то особом наречии, как, прислушавшись, догадался Вожников – на финно-угорском. Вепсы! Точнее говоря – весь, древний народ, когда-то, во времена Древней Руси – сильное и уважаемое всеми племя… Кстати, Белоозеро – это же их город, племенная столица веси! Был когда-то таким, еще на том, северном, берегу, а нынче – несколько раз перенесенный на новое место – это уже и не город, а так, убогая и усохшая копия былого величия и блеска. Тем более сейчас – под властью алчной и жестокой Москвы.
– Входи, гость, – переговорив с Сарминой, Хярг – низенький, широкоплечий – указал на маленькую избенку, притулившуюся на самом краю двора… скорей, даже – баню… да! Точно – баню, сейчас, в сумерках, темнеющую, словно оплывший сугроб.
– Серафима ждет тебя. И примет. Иди же.
Вежливо кивнув, молодой человек подошел к бане и, остановившись, осторожно стукнул в дверь.
– Войди, – послышался женский голос.
Егор вошел, низко склонившись, чтобы не удариться лбом.
– Вот сюда, сюда, к лавке…
Вожников, наконец, выпрямился, увидев в тусклом свете лучины высокую, одетую в длинное льняное платье девушку с большими, чуть вытянутыми к вискам глазами, темными, как южная ночь. Такие же темные волосы ее ниспадали на плечи, в лице было что-то восточное – быть, может, скулы или, скорее, глаза. Это, впрочем, не портило общее впечатление, скорей, придавало изюминку красоте девы.
– Я – Серафима.
– А я…
– Я знаю – Егор. Положи деньги на лавку, туда.
Молодой человек поспешно выполнил указанное, и волшбица выразила свое удовлетворение легким, едва заметным кивком.
– Сними полушубок, здесь тепло… Кинь на лавку… так… Рубаху тоже сними.
– Но… – несколько замялся Егор. – Я бы хотел…
– Я знаю, чего ты хочешь, – тонкие губы ведуньи тронула легкая улыбка. – Чувствую… Подойди ближе, встань на колени… так… теперь наклони голову. А вот теперь – пей! Не бойся, это просто квас, правда, сильно хмельной, ядреный. Пей, пей!
Молодой человек послушно исполнил все, почувствовав прикосновение нежных девичьих рук… ему вдруг почудилась песня… хотя нет, не почудилась – волшбица Серафима запела! Тихо, вполголоса, на непонятном языке – весянском? Мелодия казалась простой, а припев повторялся все чаще и чаше – речитативом:
– Конди, Хяндикан, Хирб! Конди! Хяндикан! Хирб!
«Конди – по-вепски – медведь», – вдруг всплыла мысль, а дальше… дальше Вожников словно погрузился в сон, легкий, этакую полудрему – спал, но все слышал. И чувствовал, как все сильнее начинает болеть голова. Сначала чуть покалывало виски, затем будто что-то ударило по лбу – и ядерной бомбой взорвался мозг!
– Конди! Хяндикан! Хирб!
– Медведь, Волк, Лось, – открыв глаза, машинально прошептал молодой человек. – Это что – боги древней веси?
Он лежал на лавке, на своем же подстеленном полушубке, рядом, у изголовья, сидела волшбица и… плакала.
Приподнявшись, Егор схватил ведунью за руку:
– Эй, эй, Серафима! Ты чего? Я что – обидел тебя? Сделал что-то не так?
– Я… я – не могу… Не могу войти в твою голову, не могу помочь… – рыдая, промолвила девушка. – А так не должно быть, нет! Ведь ты не чудовище, не злой оборотень, я чувствую.
– Уж точно – не оборотень, – сочувственно усмехнулся гость. – Что, совсем-совсем ничего не выходит?
– Да есть один способ, – успокоившись, Серафима задумчиво посмотрела на Вожникова и погладила его по груди. – Есть способ узнать… помочь… если ты… если ты захочешь – мы сольемся с тобой в одно.
– Как же? – быстро поцеловав волшбице руку, прошептал Егор. О, он уже догадался, к чему клонит колдунья… и был вовсе не прочь!
– Ты знаешь, о чем я…
– Да!
Не говоря больше ни слова, ведунья поднялась с лавки и без всякого жеманства сбросила с себя платье. Ее хрупкая юная фигурка со стройными бедрами и небольшой грудью поначалу показалась Вожникову чересчур худой и какой-то угловатой… впрочем, стоило кудеснице опуститься рядом…
Ах, эти глаза – черные и бездонные, в них, кажется, сияли искры, а тело оказалось гибким и безумно горячим. Как соскучился Егор по женской ласке – еще бы! Он и набросился на девчонку, как и положено изголодавшемуся мужику – притянул к себе, с жаром поцеловал в губы, и…
– Это слишком быстро, – с улыбкой призналась волшбица. – Я так ничего в тебе и не поняла.
– Эко дело! Попробуем еще раз, – погладив девушку по спине, лукаво улыбнулся гость. – Еще раз, и… еще… Ведь ты не против, верно?
Вместо ответа Серафима поцеловала Егора в губы. И молодой человек тут же отозвался на любовный позыв, притянул девчонку к себе, тиская, лаская пальцами грудь…
– Ты – чужой! – отпрянув, тихо промолвила Серафима. – Совсем-совсем чужой, из далекого далека.
– Но ты поможешь мне?
– То, что ты хотел – ты давно получил, – волшбица неожиданно улыбнулась. – Ведь так?
– Допустим, – неохотно признался Егор.
– Так чего же ты хочешь?
– Просто вернуться домой… – Вожников вздрогнул, увидев, как потемнели и без того темные глаза юной колдуньи. – Ну, что ты молчишь? Скажи же! Ты поможешь мне? Я вернусь домой? Ну! Говори же!
Молодой человек ухватил Серафиму за плечи, сжал, встряхнул. Вспыхнули антрацитовые глаза.
– Отпусти, мне больно.
– Да-да, извини.
Егор как-то сразу обмяк, сел на лавке, глядя, как девчонка проворно натянула платье… скорее – просто длинную рубаху, а, впрочем, какая разница? Об этом ли сейчас думать?
– Ты станешь великим воином, – взглянув Вожникову в глаза, прошептала колдунья. – И обретешь большую власть.
– Да не нужна мне власть! Дома-то я буду?
Из темных глаз колдуньи словно вылетели искры, ударили, взорвались у Егора в мозгу. Проклятая ведьма!
– Не-ет, – уже догадываясь, предчувствуя ответ, ошарашенно протянул молодой человек. – Не-ет… Так ведь быть не может… не может быть. Ты шутишь со мной, да?
– Я всегда говорю, что есть. Что я чувствую, вижу. Знаю, людям это не нравится… моя сестра потому и погибла, а я вот пришла… явилась из наших лесов…
– Пришла отомстить? – тихо уточнил Вожников.
– Да.
Молодой человек взял Серафиму за руку:
– Так ты не ответила толком! Вернусь яд омой? Ну! Говори же! Вернусь?
– Нет. Никогда.
Глава 7
Купи веник!
Пока Вожников терял последнюю надежду в жарких объятиях юной волшбицы, на другом конце Белоозера, ближе к детинцу, еще с вечера произошли некие события, повлиявшие на дальнейшую судьбу Егора не меньше, чем встреча с Серафимой.
На огороженной высокой оградой усадьбе, не очень большой, но и не малой, в просторном, выстроенном на подклете доме, в топившейся по-белому горнице, расположившись на приставленных к неширокому столу скамьях, играли в шахматы двое мужчин. Один – дородный, осанистый, с густой светло-русой бородой и добрым широким лицом – был одет в длинный кафтан доброго немецкого сукна, из-под которого выглядывала красная шелковая рубаха – признак явного богатства и положения в обществе, о чем также свидетельствовали и сафьяновые – в сборочку – сапоги, и отстегнутая от широкого пояса, небрежно брошенная на лавку сабля, и драгоценные перстни на пальцах обеих рук.
Напарник его, одетый по-домашнему просто – в холщовое полукафтанье с шелковой плетеной тесьмой – обликом, скорей, походил на монаха или на человека, не придававшего своей внешности особого значения, что по тем временам явно смахивало на вольнодумство, хотя, конечно, совсем-то на смердов походить не пристало – за тем и шелковая тесьма, и в изящных недешевых ножнах кинжалец. Аскетичное лицо, смуглое и худое, тонкий, с едва заметной горбинкой, нос, густые – вразлет – брови. Глаза насмешливые, темно-карие, узенькая черная, с проседью борода. Тонкая рука тронула ладью, переставила, дернулись в улыбке тонкие губы:
– Мат тебе, Иване Кузьмич!
Дородный бородач озадаченно поскреб в затылке:
– Ох и умен ты, Ларион, ничего не скажешь! Нет, чтоб сноровку-то мне проиграть…
– Так ты же, господин воевода, тогда первым меня презирать будешь.
Иван Кузьмич замахал руками:
– Да пошутил, пошутил, полно тебе! Еще партейку?
– Охотно. Сейчас велю слугам кваску принесть. Печь-то натопили нынче изрядно.
– Да и хорошо ж, Ларион Степаныч! – воевода довольно потер руки. – Жар костей не ломит, а тепло завсегда лучше, чем холод. Чай, не в сарацинских странах живем.
– Ты, как всегда, прав, Иване Кузьмич.
Поднявшись на ноги, Ларион подошел к двери, отворил, выглянул:
– Эй, Прошка! Квасу нам спроворь, живо. Да заедок не забудь.
Распорядившись, Ларион Степаныч подошел к стоявшему на широкой лавке ларцу, оглянулся:
– Расчеты сейчас велишь делать?
– А, давай сейчас, – зевнув, воевода махнул рукой. – Поздно уже, скоро к себе, в детинец, поеду… хоть у тебя в гостях и хорошо. В самом деле хорошо, Христом-Богом клянусь! У меня-то в хоромах суетливо, людно – дети, племянники, слуги… да ты сам ведаешь. А у тебя, Ларион – благодать: тихо, спокойно – ни домочадцев, ни чад – всего-то несколько слуг, и те место свое знают, не докучают без надобности.
– Попробовали б, – сквозь зубы промолвил Ларион Степаныч.
Достав из ларца несколько полотняных мешочков, он высыпал их содержимое на стол, рядом с поставцем с яркими восковыми свечами. Блеснуло, заиграло в глазах серебришко!
– Дирхемы ордынские, денги, – со знанием дела пояснял гостеприимный хозяин. – А вот – денги новгородские, московские денги, Дмитрием Ивановичем еще чеканенные, а эти вот – кильские гроши, а тут – геллеры. Все из земель немецких.
– И кто ж ими платил?
– Так Острожец Михайла, гость новгородский. У них там, в Новгороде, немецкой монеты полно.
– И монеты, и всякой поганой нехристи! – подняв вверх указательный палец, наставительно заметил гость.
– То и верно. – Ларион Степаныч неожиданно нахмурился и сжал губы. – Все ж нет у меня доверия к новгородцу! Себе на уме, хитер. Вроде и любезен, а… Чую, не зря он тут объявился! Выгоду свою пасет. Эх, своих бы людишек к нему приставить, обложить бы, как волка!
– Так обложи!
– Так он тутошних на службу не берет, не подпускает… Одначе подумаем, помыслим, что можно сделать.
– Так все ж таки заплатил Острожец, не стал кобениться?
Ларион Степаныч пожал плечами:
– Так он и не кобенился – не дурак. Хитрый! А те, кто кобенился да лишнего платить не хотел, тех уж и… В общем – управились с ними. Остальные – сразу платить.
– Как и всегда, как и всегда, – покивав, воевода неожиданно строго зыркнул на собеседника: – А жаловаться не побегут? А, Ларион? Вдруг да князь их наветам внемлет? Всякое бывает, врагов да завистников у нас много. Чай, непростые люди, язм – воевода, ты – старший дьяк.
– Не побегут, – поспешно успокоил Ларион Степаныч. – Из-подо льда-то не выберутся!
– Так ты их в прорубь, что ли?
– А куда ж? Слава Господу, есть еще верные люди, – дьяк набожно перекрестился на висевшую в красном углу икону в добротном серебряном окладе. – Кстати, господине Иване Кузьмич, надо бы их отблагодарить, людей-то. Манефу-колдунью взяли, пытали, да на казнь. Большое дело сладили! Мы на колдунью-то не только мор да глад, но и купчишек повесили… тех, кто «лишнего» платить отказался. И нашли же словцо – «лишнее»! Вот, пущай теперь под водой подумают, хе-хе-хе.
– Дак серебришко для людишек твоих сейчас оставить? – пригладив бороду, спросил воевода.
– Сейчас, господине. Как раз ближе к ночи верный человечишко с докладом явится. Может, еще и сеструху Манефину – Серафиму, возьмем!
– Серафиму? – удивился Иван Кузьмич. – Она что, тоже волхвица?
– Волхвица – и кудесница, и ведунья, и чаровница. Мнози грехи на ней, если схватим, сам митрополит благодарен будет.
– Иди ты – митрополит! – скептически скривился воевода. – Можно подумать, он про эту Серафиму ведает.
– Не ведает, так проведает. Как доложить, – ухмыльнувшись, старший дьяк заложил руки за спину и прошелся по горнице. – О частоколе осмелюсь напомнить – подгнил частокол-то, а ведь совсем недавно бревна меняли.
– Ну и подгнил! – поведя плечом, гость нервно прищурился. – И что? Князь наш, Белозерский, сам же и велел – побыстрее да подешевше ладить. Вот и сладили.
– А серебришко-то на Москве выпросили. А вдруг да князь ярыжку своего пришлет – посмотреть, глянуть?
Побелев лицом, воевода гневно замахал руками:
– Эй, эй, ты что такое несешь-то, Ларионе!
– Я говорю вовсе не о том, что обязательно будет, а о том, что может быть, – невозмутимо пояснил дьяк. – А нам надобно сделать, чтоб не было. Чтоб никакой опасности, чтоб спокойно все, как говорят – шито-крыто.
– Ну-ну-ну-ну! – Иван Кузьмич забарабанил по столу пальцами. – Говори ж, не тяни – что придумал?
– Серафима-волхвица частокол на гниль извела! – с усмешкой промолвил Ларион Степаныч. – Явилась из лесищ – за сестрицу свою казненную отомстить. Колдовство, чары свои, не токмо на людей, но и на стены, на башни наводила – Угловая-то башенка, я чаю, тоже не очень, как бы не рухнула князюшке нашему на голову.
– Тьфу ты! Типун тебе, – воевода снова перекрестился и неожиданно хохотнул. – А с колдуньей ты, Ларион, хорошо выдумал. Про наговор-то на стены подтвердит кто?
– Есть видоки-послухи.
– А как их под кнут?
– Кату скажем – как надо бить будет. Так, поцарапает слегка… Но ведь они и серебришка получат изрядно! Есть смысл все, что надобно, подтвердить.
– Опять серебришко!
– Тут, господине, никак скупиться не надобно – дело такое.
Иван Кузьмич махнул рукой:
– Ла-адно, заплатим. Сколько оставить-то?
– А вот, – дьяк взял с лавки вощеную дощечку, видать, заранее приготовленную. – Здесь все выписано, подсчитано…
– Да ну-у-у, – гость скривился, словно от зубной боли. – Ты мне не показывай, ты словами скажи!
– Два полсрока и еще две с половиной денги, – тотчас выпалил Ларион Степаныч.
– Сколько-сколько?!
– Сам же, Иване Кузьмич, просил – словами.
– А не многовато ль?
– Все подсчитано.
– Ладно, – воевода в который раз уже махнул рукою и тяжело поднялся на ноги. – Возьми сам, сколь надобно. Пойду я – засиделся. Кликни слугу. Скажи, пущай челяди моей скажет – иду. Коня пусть подведут.
– Сейчас, сладим.
Быстро отсчитав серебро, старший дьяк, как и полагается, лично проводил важного гостя до самых ворот, поклонился:
– Доброй тебе ночи, Иване Кузьмич. Заезжай еще – то честь великая.
– Загляну, загляну, заеду, – воевода дернул поводья коня. – Н-но!
Выехал за ворота. Зачавкали по грязи копыта. Впереди и сзади побежали слуги. Хоть и ехать-то – совсем рядом, а все ж не пристало знатному и именитому человеку пешком, как какому-нибудь шпыню ненадобному, хаживать.
Проводив воеводу, Ларион Степаныч отдал распоряжения слугам, поднялся обратно в горницу, и, расставив фигуры, принялся играть в шахматы сам с собой. Играл не спеша, с усмешкой, покуда за окном уж совсем не начало темнеть. И вот тогда-то в дверь постучал слуга.
– Зови! – выслушав, нетерпеливо махнул рукой хозяин. – Сюда, в горницу, веди.
Слуга неслышно исчез с низким поклоном. Немного погодя послышались за дверью шаги.
– Можно, Ларионе Степаныч?
В горницу несмело заглянул мордастый парень лет двадцати, тот самый, что на пару с крючконосым лиходеем не так давно неудачно пытался ограбить Вожникова. Сильный, но с округлыми покатыми плечами, круглое, с курносым носом, лицо можно было бы счесть по-сельски простоватым, если бы не хитрый прищур сероватых глаз с белесыми, как у поросенка, ресницами. Обычное крестьянское лицо, каких много, но вот взгляд…
Отвлекаясь от шахмат, дьяк поднял глаза:
– А, Онисим! Проходи, проходи… что-то я тебя нынче заждался.
– Не мог я, господине, ране явиться, – поклоняясь, изрек новый гость. – Все следил.
Ларион Степаныч насмешливо вскинул брови:
– И за кем же ты, осмелюсь спросить, следил? Опять за каким-нибудь ярыжкой или рыбником?
– За ним… за рыбником, – покивал Онисим. – Миколой его зовут, он весянин наполовину.
– Так тут многие – из веси.
– И к вере нашей хрестьянской – не очень, все больше идолов своих поминает.
Дьяк недовольно поморщился:
– Помнится, ты об этом уже говорил. Что нового? Иль просто так пришел… за серебришком? Просто так – не дам!
– Что ты, что ты, господине Ларионе Степаныч! – парень мелко затрясся, видать, рассчитывал все же на серебряхи, а тут – такой облом. – Язм об том и прибежал, об новом-то доложить, потому-то и припозднился.
– Ну, докладывай, докладывай уже!
– За Миколой-рыбником посмотрел, он все к Пармине-вдовице шастает, на Захолмье, что за детинцем почти…
– Знаю я, где Захолмье! – жестко перебил дьяк. – Дальше! И давай – ближе к делу.
– Так вот, – торопливо сглотнув слюну, продолжал Онисим. – Пармина тоже из веси, да все они, тварюги белоглазые, вечно что-то недоброе замышляют…
– Сказал же! Ближе к делу.
– Так и язм… Вызнал: кудесница Серафима, сестрица Манефы-волхвицы, третий день уж у Хярга-бондаря обретается, он ее, змей, приютил.
– Серафима – здесь?! – изумился Ларион Степаныч. – Что, и в самом деле мстить явилась? Вот дура-то!
– Для поганых-то язычников как же без мести?
– Ну, оно так, так, – дьяк ненадолго задумался, улыбнулся. – Так это же хорошо, Онисим! Это же просто замечательно, когда зверь сам на охотника бежит. Теперь и по лесам людишек слать не надо, Серафиму эту искать.
– Да что ее искать-то, господине? Знаем ведь, где жила.
– Все равно! Лес – есть лес. А вдруг – на севера, в важскую землю иль еще далее подастся? Не найдем вовек.
Встав, Ларион Степаныч радостно потер руки:
– Это хорошо, что она сама пришла. Прям как нарочно.
– Она, господине, ведь мстить явилась, – глухо напомнил Онисим. – Как бы чего не сотворила, змея.
– А мы не дадим сотворить! Прямо утречком раненько и возьмем – тепленькую. Да, выжидать не стоит – с кудесницей-то глаз да глаз. Пошлю с утра людей воеводе – возьмем! На вот тебе…
Читать бесплатно другие книги:
