Актеры затонувшего театра Островская Екатерина

Глава 5

Борис Борисович предложил поговорить в его каюте. Вера отказалась и добавила, что и в свою его пригласить тоже не может.

Софьин не обиделся. Как будто ожидал именно этого. Сказал, что просто хотел побеседовать, а потом провести экскурсию по кораблю.

– Начнем с экскурсии, – предложила Вера.

Путешествовали почти час, потому что было что посмотреть. Как оказалось, по заказу Бориса Борисовича на судне оборудовали зал казино, в ресторане построили эстраду для программ варьете. И Софьин сообщил, что ему удалось договориться с гаванским клубом «Тропикана», где работают самые лучшие танцовщицы, чтобы они выступали у него во время круизов по Карибскому морю. Хотя, как выяснилось, особых доходов от продажи туров на заманчивые круизы Софьин не ждет.

– Вы помните, как называется это судно? – спросил он.

– «Карибиен кап», – ответила Вера.

– «Карибский кубок», именно! – обрадовался Софьин. – У меня получилось то, на что я не мог даже рассчитывать. Конечно, я предполагал, строил планы, но сейчас все получилось. И даже больше!

– Что получилось? – не поняла Вера.

– «Карибский кубок»! Я решил на корабле проводить боксерские поединки. Собрать молодых боксеров-профессионалов стран Карибского бассейна и устроить турнир. Обратился во всемирную боксерскую организацию. Поначалу они скептически оценили предложение. Дескать, такого не может быть, чтобы за пару недель претенденты на победу в финале проводили три боя. Но потом подумали хорошенько: восемь боксеров, после первого круга остается четыре, потом – двое лучших. В первом круге бой в четыре раунда, в полуфинале – шесть, а в финале десять раундов. И спортивные чиновники дали согласие. Я нашел промоутера, который договорился с каналом «HBO», который сейчас транслирует в прямом эфире бокс по всему миру, а потом есть еще и интернет-подписчики… И уже сейчас пошла реклама, и в Латинской Америке возник большой интерес к будущему турниру. Это что-то! Я-то думал, что будут участвовать малоизвестные молодые боксеры, а мне сразу предложили уже раскрученных, не потерпевших ни одного поражения. У кого семь боев за спиной, у кого десять. И ни одного поражения! До турнира остается три месяца. Когда будет подтверждена дата, начнут принимать ставки. Даже здесь, на борту, будет открыта своя букмекерская контора… А еще всемирно известное варьете с лучшими танцовщицами мулатками. И конечно, экипаж судна надо подбирать очень тщательно, весь персонал должен быть вышколен, чтобы девочки-официантки или стюардессы выглядели как на картинках в глянцевых журналах.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – прервала его Вера.

– А к тому, что на моем судне полторы сотни кают, в основном двухместные. Место во время обычного Карибского круиза на таком корабле стоит около десяти тысяч, есть, разумеется, отдельные предложения. А во время боксерского турнира место будет по пятьдесят тысяч, кроме того, ВИП-каюты значительно дороже. А если учесть, что боксерские турниры пользуются особым вниманием со стороны, не говорю, что арабских шейхов, но просто миллиардеров, для которых заплатить миллиончик-другой…

– Я поняла, – не дала ему договорить Вера. – Прибыль будет немаленькая, а потом еще сборы от трансляций, от интернет-подписчиков, от размещенной в зале рекламы…

– Именно! – воскликнул Софьин. – Как вы все понимаете!

– А зачем вы театр пригласили?

– С чего-то надо начинать. Надо было обжить немного судно. Чего ему пустым ходить? А они как раз в Норвегию собирались. Для меня расходов практически никаких, а им радость и опять же бесплатное удовольствие.

– Зачем же вы тогда выговор этим двум артистам сделали?

– И в мыслях не было! Хотите, я как-нибудь сглажу…

– Да я не в этом смысле, – отмахнулась Вера. – Просто вы взаперти сидите в своей шикарной каюте, а для них за пустой стойкой посидеть с бутылкой, которую они взяли из мини-бара в каюте, уже праздник. Вас увидели и растерялись.

– Хорошо, я услышал вас, – кивнул Борис Борисович. – Я буду за ужином вместе со всеми. Потом можно еще что-нибудь придумать. В полночь отходим от причала. Знаете, как актеры умеют веселиться: капустники, импровизации, розыгрыши! Я думаю, скучно никому не будет.

Они шли по коридору, вдоль кают, навстречу из-за угла выскочила девушка. Увидев хозяина яхты, она попыталась развернуться и шмыгнуть за угол, но ее уже увидели, и потому девушка просто прижалась к стене, а когда Софьин и его гостья поравнялись с ней, прошептала:

– Добрый день, Борис Борисович, – и бросила любопытный взгляд на Веру.

– Привет, – ответил Софьин, не задерживаясь.

Но потом, уже пройдя мимо, обернулся и сказал:

– Таня, передайте всем, что я буду сегодня ужинать с остальными гостями. Я и Вера… – Он посмотрел на Бережную, ожидая подсказки.

– Вера Николаевна, – улыбнулась девушке Вера.

– Так вот, – продолжил Борис Борисович, – сделайте так, чтобы никому сегодня скучно не было.

– Я поняла, – кивнула девушка.

– Тоже актриса? – спросила Вера, когда они отошли.

Борис Борисович кивнул.

– Двоих я уже видела. Федор Андреевич…

– Волков, – назвал фамилию актера олигарх. – Второй – Алексей Козленков. Козленков начинал лет тридцать назад. Снимался в фильмах-сказках для детей. Знаете, он был такой тоненький, светловолосый, кудрявый. Типичный Иванушка-дурачок или Иван-царевич, но потом молодые годы прошли, и типаж стал не тот.

– Я его вспомнила, видела фильмы с его участием в детстве.

– А Волков как начинал, не знаю, но сейчас он достаточно востребован. В кино приглашают. Но Федор остается в театре, вероятно, не желая расставаться со своим другом Козленковым и с еще одним приятелем – Борисом Ручьевым, который служит в театре вторым режиссером. А ведь именно Ручьев открыл этот театр… Правда, тогда он был частным театром и назывался «Ручеек». Но дело, как это случается, не выгорело. Прогорел театр. Пошел под государственную крышу, но финансирования все равно должного не получил. А тогда появился я. Помогаю чем могу. А Волков, Ручьев и Козленков дружат с давних пор, хотя и ссорятся постоянно. Однажды Козленков едва не зарезал Волкова. Вовремя удержали. А обиделся из-за ерунды – из-за эпиграммы. Волков ведь этим балуется и достаточно зло сочиняет на каждого…

– Что же такого можно сочинить в стихах, чтобы человек готов был убить автора? – удивилась Вера.

– Да ничего особенного. Хотите, прочитаю? – предложил Софьин.

– Если вас не затруднит.

– Тогда слушайте, – усмехнулся Борис Борисович:

– Ну да, действительно зло, – нахмурилась Вера. – И неужели он ко всем так относится? Вот что, например, можно написать про эту девушку, которую мы только что встретили? Она такая тихая и скромная.

– Не знаете, что можно про Таню написать? Тогда позвольте прочитать эпиграмму и на нее.

Софьин выпалил все это на одном дыхании и посмотрел на собеседницу.

– Как вам такие вирши?

– Ужасно! Зачем он так?

– Характер такой, – пожал плечами Борис Борисович. – Волков – талантливый человек. Всех уверяет, что он потомок основателя первого русского театра – актера Федора Григорьевича Волкова. Многие, как говорится, верят. Но я решил навести справки. Подтверждений этому не нашел. Его отец, Андрей Иванович, был актером какого-то провинциального театра и умер – точнее, замерз. Возвращался домой зимней ночью, прихватило сердце, упал и замерз. Вероятно, пьяным был. Наш Федя Волков тогда еще в школе учился. Большую часть своей жизни он шел по стопам родителя. Но потом его пригласили в кино, и пошло-поехало. Но это уже сравнительно недавно было. Но живет он по сравнению с другими собратьями по театру относительно неплохо в финансовом смысле.

– А вы его на сцене видели? – спросила Вера.

– Естественно. Я был на их спектакле в Осло. Честно признаюсь, понравилась постановка. Но там весь зал с ума сходил. Не удивлюсь, что в скором времени отправится театр «Тетрис» по европейским городам и весям с гастролями. Удивят своей постановкой «Гедды Габлер» весь мир.

– Я, к стыду своему, не знаю спектакля, о котором вы говорите, – призналась Вера.

– Разве? – удивился Софьин. – Это пьеса Ибсена о молодой девушке, которая всех ненавидит. Не то что ненавидит, но ей противно всякое прикосновение мужа, она ненавидит окружающих женщин, она хочет быть другой – женщиной, которая ни в чем не уступает мужчинам. Она хочет быть такой же, как и ее умерший отец-генерал. Потом она кончает жизнь самоубийством, узнав, что беременна.

– Ужасная пьеса!

– Великая. Но от нее все устали давно. Феминизм уже не такая острая тема, как сто с лишним лет назад… Но Гилберт Янович так поставил спектакль, что скоро будут его самого приглашать во все крупнейшие театры мира, чтобы он и для них поставил нечто подобное. Представьте такую сцену, которую он придумал и которой у Ибсена вроде как нет, да и быть не могло… Ночь. На столе подсвечник с догорающей свечой. Гедда лежит в постели с мужем. Он прикасается к ней – она его отталкивает, но муж настаивает и делает свое дело чуть ли не силой. В комнате темно, Гедда с отвращением отдается и смотрит перед собой… И вдруг в темноте неожиданно вспыхивает на пару секунд круг света, а в нем обнаженный молодой мужчина. Гедда начинает искать его в темноте глазами, и то тут, то там вспыхивает на секунду круг света: и там и сям появляется голый мужчина, потом другой… И вдруг Гедда начинает испытывать… И кричит…

– То есть появляются актеры? Абсолютно голые? – не поверила Вера.

– Абсолютно. Скаудер ввел в спектакль еще одного персонажа, которого нет у Ибсена, – генерала Габлера. Он потом тоже появляется из темноты…

– Голый?

– Не совсем. Волков, а он играет роль генерала, наотрез отказался раздеваться полностью. Генерал Габлер появляется в солдатских кальсонах и с саблей на боку. И Гедда понимает сразу, кого она хочет на самом деле.

– Странная постановка. Я бы старалась не смотреть на сцену, раз там голые мужчины.

– А на кого еще смотреть? – усмехнулся Борис Борисович. – Там, кстати, еще и голые девушки появляются, как видения героини, но она к ним испытывает отвращение… Однако в зале овации были такие, что… Представьте норвежцев, этих суровых потомков викингов, так они завалили всю сцену цветами. Короче говоря, Скаудер – большой талант.

– Я слышала, что они еще и другой спектакль возили.

– Ну да. «Три сестры». Но и там Гилберт Янович превзошел в своих фантазиях Чехова. Кстати, «Три сестры» – это программная постановка Скаудера. Он же был приглашен в театр «Ручеек» для постановки именно этой пьесы, после чего на него обратили внимание и предложили возглавить распадающийся коллектив. Так он стал художественным руководителем. И назвал теперь уже свой театр – «Тетрис». Что на самом деле не что иное, как аббревиатура «Театр Три Сестры». Они даже перед театром поставили бронзовое изваяние трех сестер-муз: муза трагедии Мельпомена, муза комедии Талия и муза танцев Терпсихора. Я профинансировал и создание памятника, и установку. Правда, потом памятник перенесли в фойе театра, потому что местные жители стали жаловаться, дескать, дети это видят. Изображены музы не то что без одежды, но и в не очень приличных позах. Теперь эти бронзовые музы стоят при входе, и у зрителей сложилось поверье, что необходимо потереть их, и тогда сбудутся все желанья.

– А потому, как я предполагаю, некоторые места скульптур, которые живым людям не следует выставлять напоказ, блестят ярче, чем все остальные, – предположила с усмешкой Вера.

– Именно так. То есть зритель сам выбирает, что ему нравится более всего, – заключил Борис Борисович, засмеялся и продолжил: – Правда, теперь театру предстоит в суде оправдываться. На театр, а заодно на автора этого замечательного памятника подали в суд сразу три девушки, якобы опознавшие в музах себя: одна – телеведущая, увлекающаяся политикой, другая – тоже что-то ведет, а заодно поет под фанеру, а третья – бывшая балерина с не очень хорошей репутацией. Об этом в самом конце театрального сезона сообщили все СМИ, а потому в театре каждый вечер был полный аншлаг, перекупщики продавали билеты по сумасшедшей цене, а изваянья засияли сильнее, чем прежде.

– Это все Гибель Эскадры придумал?

– О-о! Вы даже и это знаете! – удивился олигарх. – Прозвище, между прочим, все тот же Волков ему прикрепил. Ну, да Гилберт Янович почти что сам выдумал этот маркетинговый ход. Один умный человек, не будем показывать пальцами, подсказал, конечно. Но суд по защите чести и достоинства трех раскрученных зомбоящиком муз только через четыре месяца, а за это время сумма предъявленного иска будет отбита несколько раз, да и в то, что суд присудит этим дамам какую-нибудь компенсацию, я не верю. В очередной раз они, мягко говоря, опростоволосятся.

Они шли по коридору вдоль кают. Возле одной из дверей Борис Борисович остановился и предложил:

– Хотите, познакомлю с театральным гением?

– Неудобно как-то, – замялась Вера.

– Неудобно будет, когда через год он станет мировой звездой и забудет, кто ему помог на небосклон вскарабкаться. К нему надо будет для встречи за год вперед записываться. А пока… – Софьин постучал в дверь и громко произнес: – Гилберт Янович, ты один?

И, не дожидаясь ответа, вошел.

Каюта была точно такая же, как и у Веры, только обои на стене с другим рисунком – с пиратами.

Гибель Эскадры был не один. Рядом с ним за столом сидел длинноволосый молодой человек с грустным лицом. Когда они увидели входящих, поднялись.

Молодой человек оказался высокого роста, хотя это могло показаться, когда он стоял рядом с режиссером, который если и был выше Веры, то ненамного.

– Стас, вы можете идти, – отпустил Скаудер своего визави.

– С вашего позволенья, Борис Борисович, – произнес молодой человек, чуть склонив голову, словно раскланивался на сцене после окончания спектакля.

– Иди уж, – махнул в нетерпении Софьин.

Молодой человек еще не успел закрыть за собой дверь, как Борис Борисович почти удивленно произнес:

– Какой он у тебя воспитанный!

А когда дверь осторожно затворилась, спросил:

– Холмский опять к тебе заходил, чтобы настучать на кого-то?

– Почему опять и почему обязательно настучать? – интеллигентно и мягко возмутился Гибель Эскадры. – Он пришел, чтобы обсудить сегодняшнюю…

Но Софьин не слушал, он обернулся к Вере и хохотнул:

– Эпиграмму на Станислава Холмского я, кажется, еще не рассказывал вам.

Вера покачала головой, а Гилберт Янович отвернулся и возмущенно вздохнул, не рискуя возразить спонсору. И вдруг словно очнулся, посмотрел на Веру, всплеснул руками:

– А что вы стоите? Присаживайтесь, пожалуйста. Борис Борисович и так тут как дома. Хочет сидит, а хочет стоя, дурацкие эпиграммы вспоминает.

Гостья опустилась за стол, потом в кресле развалился Софьин, а затем только на свое место вернулся Скаудер, очевидно, рассчитывая, что олигарх не будет читать эпиграмму. Но просчитался.

– Опять же плод творчества нашего уважаемого народного артиста Волкова, – продолжил тему Борис Борисович и продекламировал:

Борис Борисович закончил, посмотрел на побледневшего сердитого Скаудера и усмехнулся.

– Начнем с того, что это чистая ложь, – начал Гибель Эскадры. – То есть я неправильно выразился, чистой бывает только правда, а это грязные инсинуации старого гомофоба. Начнем с того, что Стасик никогда не служил в Омском театре, потом…

– Так и Ковбаса никогда не был мэром, он был вице-губернатором, и не в Омске, разумеется, а совсем в другом регионе, – перебил Софьин. – Но часики-то были…

– Я все объясню!

– Не надо ничего объяснять. – Софьин обратил свой взгляд на Веру. – Холмский, служа в своем первом театре, вдруг стал появляться на репетициях в золотых часах и на вопросы коллег отвечал, что это ему поклонники подарили. Потом в доме вице-губернатора был произведен обыск, во время которого, помимо крупных сумм денег, в национальной и иностранных валютах, помимо коллекции картин и костюмов модных брендов, была обнаружена свалка дорогих часов. Документы и товарные чеки на часы имелись, хронометры были приняты по описи, но одних часов, а именно золотого «Ролекса» стоимостью тридцать семь тысяч евро, не хватало. Вице-губернатор Ковбаса объяснил, что подарил «Ролекс» молодому артисту местного театра Станиславу Холмскому в знак восхищения его талантом. Так что Стасику пришлось вернуть часики в казну, а самому уволиться и отправиться искать счастье в столицу, где он познакомился с известным режиссером…

– Все было не так! – воскликнул Скаудер. – Я же сказал, что это все грязные…

– Проехали, – не дал ему договорить Борис Борисович. – Ты не сказал, на кого Стасик тебе в очередной раз стучать приходил.

– Я ответил: мы обсуждали программу сегодняшнего мероприятия. Мы всей труппой решили поужинать в семь, закончить быстренько, переодеться, подгримироваться, потом последний прогон и где-нибудь к половине девятого можете прийти вы вместе со своей прекрасной спутницей…

– Спасибо, что разрешил нам поужинать сегодня, – усмехнулся Софьин. – И запомни на будущее: ты видишь перед собой не только мою прекрасную спутницу, но и известного финансового консультанта и экономиста Веру Николаевну Бережную. Она мой старый друг.

– Какая же она старая? – расцвел в улыбке Скаудер. – Вера Николаевна – молода и прекрасна. Я грешным делом даже подумал… Впрочем, это не важно, что мне пришло на ум. Хотя, честно признаюсь, я даже подумал, а не предложить ли ей роль в моей новой постановке.

– Я бы отказалась, – покачала головой Вера. – Не люблю раздеваться на публике.

– Жаль, – вздохнул Гибель Эскадры. – От великой славы отказываетесь.

Он театрально развел руками, сделал грустное лицо, вздохнул и тут же, вскинув голову, заразительно рассмеялся.

– Это была шутка, господа. Неужели бы я мог позволить себе предложить такой изысканной даме нечто, порочащее ее?

– Действительно смешно, – согласился Софьин без всякой улыбки. – Кстати, почему у тебя Танечка Хорошавина такая грустная ходит?

– А я-то тут при чем? – вскинул брови и плечи Гилберт Янович. – Она должна быть счастливой. Я недавно всей труппе объявил, что в будущем сезоне у нас две премьеры: «Зори» Верхарна и «Двенадцатая ночь» Шекспира.

– «Зори» – это про что? – спросила Вера.

– Про нашу жизнь, про недовольство народных масс существующим положением, о том, как народ свергает тирана, – охотно объяснил молодой режиссер. – Но я раскрою тему по-новому. Не про парижскую коммуну, а про то, что происходит за окном: толпы мигрантов, толпы протестующих подростков и офисных хомячков… Будут звучать стихи и рушиться Останкинская башня.

– С башней ты поосторожней! – погрозил пальцем Борис Борисович.

– Башня – это образ, – поморщился Гибель Эскадры. – Собирательной образ всей пропаганды, которая одурманивает массы.

– И с мигрантами поосторожней. На сцену их выводить опасно.

– Да я и не собираюсь! Вон сколько студентов в театральных вузах. Только кликну, они что угодно изобразят на сцене – хоть предновогоднюю ночь на площади у железнодорожного вокзала в Кёльне. А Танечка у меня будет в «Двенадцатой ночи» Виолу играть. По идее она должна играть и своего брата-близнеца, но в моей постановке ее брата-близнеца будет изображать Стасик Холмский.

– Они разве похожи? – удивилась Вера.

– А это не важно. У меня вообще Танечка будет играть не Виолу, а Себастьяна, а Стасик, наоборот, Виолу. И все женские роли будут исполнять мужчины, а мужские – женщины. Волкову достанется роль Марии – фрейлины Оливии, а Кудрявцевой достанется Мальволио. Хотя…

Он замолчал и задумался.

– Разве можно так обращаться с известной всем пьесой? – удивилась Вера.

– Какой пьесой? – удивился Гибель Эскадры. – Кто ее знает хорошо? Никто и не помнит даже настоящее название! А Шекспир назвал свое великое произведение «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Вот мы что угодно с ним и сделаем. Пусть только попробует кто бросить в меня камень! Но не это меня волнует сейчас…

Он вздохнул и посмотрел в окно, ветер гнал по небу серые вечереющие облака и трепал суетливых чаек.

– Я думаю, что мне делать сейчас с Кудрявцевой? И со всей этой шайкой-лейкой.

Он вздохнул еще раз, словно решаясь на что-то неприятное, но неотвратимое. После чего продолжил, как бы размышляя с самим собой:

– Дело в том… – Скаудер замолчал и вдруг встрепенулся. – В советские времена существовала такая шутка: знаете, что такое Малый театр? Это Большой после зарубежных гастролей.

– Ну! – нахмурился Софьин.

– А что «ну»? У нас случилось нечто подобное? Из гастролей мы возвращаемся в неполном составе. Именно Кудрявцева уговорила некоторых участников остаться в свободном мире, где у нее проживает дочь. Когда они вернутся, мне доподлинно неизвестно. А ведь скоро начнется подготовка к новому сезону, подготовка к новым премьерам, о которых я упомянул в нашем разговоре. Предположим, невозвращенцы вернутся. А чем они занимались там, то есть здесь, где мы пока находимся? А я вам отвечу! Кудрявцева договорилась со своей дочерью, а та договорилась с русской диаспорой в Норвегии о том, что труппа российских артистов даст несколько спектаклей. Спектаклей будет ровно тридцать – в Осло и в Тронхейме. Местные театры предложили подлым отщепенцам свои площадки, билеты все проданы. А что покажет Кудрявцева и компания? «Три сестры»? Или мою Гедду? Ведь, как всем известно, декорации к этим двум спектаклем прибыли в Норвегию отдельно – в грузовой фуре. Прибыли вместе с двумя рабочими сцены, которые теперь тоже участвуют в сговоре и будут таскать мои декорации туда-сюда без моего ведома и согласия. Мне известно, что за каждый спектакль каждый отщепенец планирует получить по триста евро, остальное захапает Кудрявцева со своей дочерью, разумеется. И что же в итоге? Каждый отщепенец отхватит по девять тысяч евро за месяц, а я, отец всего… Я, творец всего светлого и радужного, останусь гол как сокол…

– Насчет всего радужного это ты в самую точку попал, – согласился Софьин.

– Ну ведь правда, – грустно вздохнул Гилберт Янович. – Ведь постановка, которую украла Кудрявцева, это моя интеллектуальная собственность!

Он посмотрел почему-то на Веру.

– Ваша, – согласилась Вера. – Это я вам как человек с юридическим образованием могу подтвердить. Но вы же не будете из-за этого разгонять труппу?

– А что я должен делать? Терпеть плевки, унижения? Так, по-вашему? Простите. А потом, я погоню из труппы поганой метлой не всех, а только предателей, сепаратистов, в худшем значении этого слова. Я бы и Волкова выгнал: Боря Ручьев возьмет его роли. А что? Борис Адамыч – прекрасный актер, только никто об этом не знает. А Волкова надо гнать, потому что он разлагающе действует на коллектив. Он меня зарезал, ведь не сомневаюсь, что это именно он подбил Кудрявцеву на преступление. Вы вообще знаете, что Волков с Кудрявцевой сокурсники и сорок лет назад между ними был роман, который, к счастью для обоих, а для меня в первую очередь, ни во что не вылился? А то представляете, как бы сплотилась эта банда, будь она скреплена брачными узами! Но Волков сегодня зарезал меня, а завтра я его. Уж будьте уверены!

Борис Борисович вдруг резко поднялся.

– Мы с Верой Николаевной пойдем. А ты постарайся не зарезать театр. Очень тебя прошу. Мне кажется, что в последнее время ты только этим и занимаешься. Я давно хочу поговорить с тобой на эту тему. Но пока не буду, вот вернемся и встретимся обязательно, побеседуем. Ты понял?

– Конечно, поговорим, только я не знаю…

– А ты узнай!

Софьин проводил Веру до ее каюты и, расставаясь, сказал, что неплохо бы ей познакомиться еще и с капитаном, но тот, вероятнее всего, сейчас отдыхает, чтобы быть бодрым в момент отчаливания. Ведь когда судно будет входить в родную гавань, он должен быть на высоте. В этот раз Борис Борисович в гости не набивался, но при расставании, пытаясь казаться воспитанным и учтивым, руку Вере все-таки поцеловал.

Закрыв за ним дверь, Вера задумалась. Она всегда знала, что в театре бурлят страсти, но на сцене, а чтобы вот так… Страсти нешуточные, если судить по состоянию художественного руководителя.

Она взяла телефон и позвонила Окуневу, своему помощнику и техническому гению.

– Как дела, Егорыч?

– Нормально. С утра вирус по Сети бегает, но это конкретная атака на конкретный объект. Целый день не фурычат банкоматы одного отечественного кредитно-финансового учреждения: не только в нашем городе, но и по всей стране. Я бы им все поправил, но, насколько помню, от договора с нами они в свое время отказались, так что пусть теперь мучаются, хотя там делов-то на полчаса мне было бы. Обидно только, что из-за глупых начальников страдают простые люди. Такие проценты по кредитам навязывают, а потом… А вы, как я вижу на мониторе своего компа, находитесь в городе Стокгольме, на точке с названием… А, это паромный причал, а называется он «Морская калитка». Или, может быть, «Морские ворота». У меня не очень хороший автоматический переводчик со шведского. Что вы там на причале делаете, Вера Николаевна?

– Я на борту круизного судна «Карибиен кап», через шесть часов отправляюсь домой. Буду на месте послезавтра утром.

– Сейчас проверю. – Егорыч на некоторое время замолчал, а потом возвестил: – А у меня в базе нет такого судна, вы ничего не путаете?

– Все нормально, корабль настоящий. У меня просьба к тебе: узнай как можно больше о Борисе Борисовиче Софьине. Какой у него бизнес, доходы, кредиты, долги…

– Быстро не получится. Придется порыться, но я помню такого чиновника. Был замом в каком-то министерстве. Через полчаса постараюсь сбросить информацию. Кстати, он тоже в Стокгольме. Может, конечно, уже уехал, просто я к тому, что господин Софьин через фирму «Карс-сканнер» на два дня брал в аренду автомобиль «Бентли-Мульсан» с водителем. Вот пока что я на него нарыл.

До ужина и обещанной развлекательной программы оставалось почти полтора часа.

Глава 6

Вера успела сделать прическу и переодеться. За пять минут до ужина Борис Борисович Софьин постучал в ее дверь. Увидев ее на пороге, восхитился.

– Вы, Вера Николаевна, совершили невозможное! Стали еще прекрасней.

Взгляд его остановился на новом кулоне.

– Ах, как переливается этот камень! При электрическом свете он почти синий, васильковый даже – как самые дорогие сапфиры. Кстати, я сейчас потратил время и поползал по Интернету. Не хочу вас расстраивать, но цены на танзанит в последнее время упали, хотя запасы в единственном месторождении этого камня на горе Килиманджаро практически истощены. Сейчас карат танзанита в мелких изделиях стоит сто долларов, хотя такой, как ваш, – исключительный по цвету и размерам может стоить значительно дороже. Но такие продаются только на аукционах, а там какой-нибудь любитель может дать за него и сто тысяч. Но сами понимаете, как можно верить Интернету.

– Я не собираюсь продавать кулон, – ответила Вера.

Несколько минут назад Егорыч прислал ей сообщение, из текста которого следовало, что Софьин является совладельцем нескольких крупных предприятий, в которых контрольный пакет акций принадлежит его бывшему начальнику Дмитрию Захаровичу Иноземцеву. Собственные фирмы у Бориса Борисовича тоже имеются, но они не такие крупные и особого дохода не приносят. Но именно эти мелкие предприятия взяли несколько кредитов, которые, судя по оборотам и прибыли, выплатить вряд ли смогут. Основной доход Софьину приносят спекулятивные операции по перепродаже объектов, заложенных банкам или продаваемых разорившимися фирмами. Но он еще и меценат: несколько лет назад приобрел почти достроенное здание кинотеатра – за гроши, разумеется, изменил планировку, надстроил еще один этаж и открыл там театр. Вернее, театр открылся сам, получив от Бориса Борисовича в аренду прекрасное здание. Софьин хотя и получает арендную плату, но ежегодно подпитывает театр «Тетрис» финансами.

Личное состояние олигарха, по сообщению Егорыча, около пятидесяти миллионов долларов, ему принадлежат квартира в Москве, загородный дом в Подмосковье, дом во Флориде, дом возле Дубровника в Хорватии и квартира в Париже. Был женат. Но после развода не поддерживает отношений ни с бывшей женой, ни с дочерью. Обе живут в Париже на бульваре Распай в той самой принадлежащей Софьину квартире.

Они спустились в ресторанный зал с эстрадой, выстроенной для варьете «Тропикана». Звучала негромкая латиноамериканская музыка, и единственная пара танцевала что-то наподобие румбы. Однако, когда молодые артисты увидели входящих, тут же перестали танцевать.

– Напрасно, – обратился к ним Софьин. – У вас неплохо получается.

Он покрутил головой в поисках места, куда можно приткнуться. Но тут же подошла девушка в переднике официантки, повела их за отдельный стол, который был уже сервирован. В зале было еще несколько человек, наверняка артисты, Вера заметила, что выглядят они растерянными и встревоженными. Все, включая ту самую пару, которая тем не менее танцевала под веселую кубинскую музыку.

К Софьину подскочил Скаудер, он извинился за то, что все так невпопад получается.

– А что случилось? – спросил Борис Борисович.

– Ничего особенного, просто накладочка небольшая.

– А почему у всех такие постные рожи?

Скаудер подошел почти вплотную, как будто пытался собой закрыть все пространство зала.

– Уверяю вас, обычный творческий процесс, – нарочито бодро проговорил он.

Борис Борисович отстранил его и махнул рукой, подзывая молодого артиста.

– Холмский! Стасик, ты здесь самый информированный. Подойди-ка быстро и честно расскажи, что случилось.

Молодой человек подскочил, красиво уложенные и закрепленные лаком волосы подпрыгивали на его плечах и на спине.

– Ну! – потребовал олигарх.

– Я прямо не знаю… – начал Холмский и обернулся на Скаудера.

– А криво ты знаешь? – нахмурился Софьин. – Все равно все прояснится, только ты в моем представлении останешься вруном.

– Если честно, то обычное дело. Волков с Козленковым опять поссорились, чуть не подрались. Потом Федор Андреевич ушел. А Алексей Дмитриевич схватил нож и ринулся за ним, обещая догнать и убить.

– Какой еще нож? – не понял Софьин.

– Охотничий, – объяснил Холмский. – Он этот нож в Осло купил. Прямо при мне. Я еще спросил, зачем вы ножик-то покупаете, ведь он такой страшный. А он ответил, что в хозяйстве и пулемет пригодится. Вот.

– Они оба пьяные?

– Даже очень. Давно такого не бывало. Чуть не падали оба. А когда их стыдить начали, они – в крик. Сначала на нас орали, а потом друг на друга, слово за слово, принялись выяснять, кто из них гениальнее. Потом Волкова мы выставили, а Козленков сам ушел. Но с ножом. Гилберт Янович переживает за представление.

– А без них вы никак? – хмуро спросил Борис Борисович. – То есть без них у вас ничего не получится?

– Ну как же? Все у нас получится! – тряхнул головой Холмский. – Даже еще лучше.

– Мы начнем сейчас без них, – вмешался Гибель Эскадры. – Потом примем административное решение, что с ними делать, раз они весь творческий коллектив подставили. А пока Танечка вам сейчас еду и закуски принесет. И шампанское, что вы велели.

Тут же появилась Таня Хорошавина с подносом.

Вера оглядела зал: помимо уже знакомых ей Холмского, Скаудера и Тани, теперь подающей закуски, здесь присутствовали еще одна молодая актриса – та самая, что танцевала румбу, ее партнер по танцу, парочка молодых изящных парней и один крепкий парень, мало похожий на артиста. Кроме того, за одним из столиков сидел немолодой мужчина с печальным лицом. Вероятно, это был Борис Адамович Ручьев – приятель Волкова и Козленкова, бывший режиссер театра «Ручеек». Очевидно, ссора друзей сильно огорчила его.

Холмский поднес ведерко со льдом, из которого торчали два горлышка шампанского.

– А почему так мало? – удивился Софьин. – Разве артисты не заслужили по бокальчику.

– Так мы вовсе не пьем, ни капельки, – объяснил молодой человек и обернулся в сторону Гилберта Яновича. – Не знаю только, что это на Федора Андреевича с Козленковым нашло!

– Но мы с ними разберемся, – заверил спонсора Гибель Эскадры.

И тут же решил самолично откупорить одну из бутылок, взял ее в руки.

В этот самый момент в зал с воплем ворвался Козленков. Пиджака на нем не было, распахнутая белая рубашка в каких-то пятнах сбоку вылезла из-под ремня.

Он рухнул на колени и закричал:

– Хватайте меня! Вяжите! Казните за преступление! Я убил его!

И швырнул на пол большой охотничий нож. Нож покатился и остановился около стола, едва не ударившись в ноги Скаудера. В огромном зале повисло молчание.

– Кого ты убил? – тихо спросил Гилберт Янович.

– Друга своего лучшего! Федьку Волкова я зарезал!

– Ах! – вскрикнула Танечка Хорошавина и выронила на пол пустой поднос.

Холмский на всякий случай отскочил подальше.

А Козленков снова закричал:

– Вяжите меня! Хватайте! Нет мне прощения! – Он согнулся пополам и ударил лбом об пол. – Нет прощения мне! Ни перед людьми, ни перед богом! Я же дружбу свою собственной рукой… Ножом прямо в сердце!

Первым пришел в себя Борис Адамович Ручьев, он бросился к распластавшемуся на полу Козленкову.

– Леша, что ты говоришь такое?! За что ты его?

– А чего он меня бездарем называет! – всхлипнул Козленков. – А еще Иванушкой-дурачком на пенсии обозвал. Ты бы стал такое терпеть?

Козленков, опираясь на руку Бориса Адамовича, выпрямился и повторил:

– Ты бы вынес такое? А ведь он и про тебя сочинял! Забыл, как он тебя унизил? Такое тоже не прощается! – И он начал декламировать:

Прочитав эпиграмму с выражением, Козленков, казалось, успокоился. Он выдохнул и произнес негромко:

– Ну ладно, жизнь моя кончилась. Но ведь я за всех за вас, ребята, отомстил! За вас, невинные вы мои братья и сестры! Я даже за уважаемого Гилберта Яновича отомстил! Этот гад, мой лучший друг, покойный ныне, ведь и на него пасквиль состряпал. Ведь помните, как вы все хохотали в своих гримерках!

– Он с ума сошел! – прошептал Гилберт Янович. – Может, пока не вышли в море, вызвать полицию местную или местную психушку?

– Тихо! – закричал Козленков. – Неплохо я ведь сказал про покойного друга?

Он расхохотался:

– А! Все слышали, как я умею? Не то что ваш обожаемый Волков! Вот кто здесь настоящий поэт! Это вам не торпеды пускать в Гибеля Эскадры! Это посильнее «Фауста» Гёте будет!

Вера молчала, сидела пораженная. Поначалу она решила, что это розыгрыш, но, посмотрев на лица актеров, поняла: все это всерьез. Все словно боялись шевельнуться. Борис Борисович и вовсе был бледен, как полотно, и пребывал в глубоком шоке. Вера поднялась и подошла к Борису Адамовичу Ручьеву, который, опустившись на колени, прижимал к себе голову притихшего на мгновенье Козленкова, словно изображая сцену с картины Репина, на которой Иван Грозный убил своего сына. Подошла, наклонилась, посмотрела в лицо актера, сознавшегося в убийстве друга. Он застенчиво улыбнулся.

– Какой сегодня день недели? – спросила Вера.