Скала Прощания. Том 1 Уильямс Тэд
– Я нарушил клятву.
Нануика что-то резко сказала, Бинабик поднял голову и кивнул.
– Охотница говорит, у меня было достаточно времени, чтобы все вам объяснить. Теперь пришла пора вытащить на свет мои преступления, чтобы подвергнуть их изучению.
Когда Бинабик заговорил на вестерлинге, все стало происходить гораздо быстрее. Иногда казалось, будто он повторяет услышанное слово в слово, порой передавал длинную речь несколькими быстрыми предложениями. Хотя к нему, казалось, вернулась часть так знакомой Саймону энергии, когда он начал переводить, не вызывало сомнений, что он оказался в смертельно опасном положении.
– Бинабик, ученик Поющего, великого Укекука, ты обвиняешься в нарушении клятвы. – Уамманак Пастырь наклонился вперед и принялся нервно теребить жидкую бородку, как будто происходящее выводило его из состояния равновесия. – Ты будешь это отрицать?
После того как Бинабик закончил переводить его слова, наступило долгое молчание, потом он отвернулся от своих друзей и посмотрел на правителей Иканука.
– Нет, я не буду отрицать, – сказал он наконец. – Однако расскажу вам всю правду, если вы согласитесь ее выслушать, Самый Зоркий и Уверенный правитель.
Нануика откинулась на подушки кресла.
– Для этого еще будет время. – Она повернулась к мужу. – Он не отрицает своего преступления.
– Итак, – тяжело проговорил Уамманак. – Бинабику выносится обвинение. А ты, крухок… – он повернул круглую голову в сторону Слудига, – ты принадлежишь к расе разбойников, с незапамятных времен нападавших и убивавших представителей нашего народа. Никто не станет отрицать то, что ты являешься риммером, поэтому обвинение в твой адрес остается неизменным.
Когда Бинабик перевел слова Пастыря, Слудиг собрался что-то сердито возразить, но Бинабик поднял руку, заставив его замолчать, и тот послушался, удивив Саймона.
– Похоже, между старыми врагами не может быть настоящего правосудия, – пробормотал северянин Саймону, и ярость на его лице сменило хмурое выражение, наполненное печалью. – Однако у некоторых троллей было меньше шансов, когда они попадали в руки к моим соплеменникам, чем у меня здесь.
– Пусть говорят те, у кого есть причины выдвинуть обвинения, – сказал Уамманак.
В пещере повисла напряженная, выжидательная тишина. Герольд выступил вперед, и его ожерелья зазвенели на ветру. С неприкрытым презрением он посмотрел на Бинабика сквозь отверстия в черепе барана, скрывавшем голову, потом поднял руку и заговорил низким суровым голосом:
– Канголик, Призывающий Духов, заявляет, что Поющий Укекук не пришел в Последний день зимы к Ледяному дому, хотя это является законом нашего народа с тех самых пор, как Седда подарила нам горы. – Бинабик переводил, и в его голосе появились такие же неприятные нотки, что и у обвинителя. – Канголик говорит, что Бинабик, ученик Поющего, также не явился к Ледяному дому.
Саймон почти ощущал потоки ненависти, соединившие его друга и тролля в маске, и понял, что между этими двоими существует вражда или давние разногласия.
– Поскольку ученик Укекука не исполнил свой долг, – продолжал Призывающий Духов, – чтобы пропеть Ритуал призыва весны, Ледяной дом так и не растаял. А раз он по-прежнему стоит на своем месте, зима не покинет Иканук. Предательство Бинабика приговорило его народ к тяжелым, холодным временам, лето не наступит, и многие его соплеменники умрут. Канголик объявляет Бинабика нарушителем клятвы.
По пещере прокатился сердитый шепот. Призывающий Духов присел на корточки еще прежде, чем Бинабик закончил переводить его слова на вестерлинг.
Нануика медленно, словно исполняя ритуал, обвела взглядом присутствующих.
– Кто-нибудь еще хочет выдвинуть обвинение против Бинабика?
Неизвестная молодая женщина, про которую Саймон почти забыл, охваченный ужасом от слов Канголика, медленно поднялась на верхней ступеньке, скромно опустила глаза и заговорила очень тихо, но ее речь заняла всего несколько мгновений.
Бинабик не сразу объяснил, что она сказала, хотя по пещере прокатился громкий взволнованный шепот. На лице Бинабика появилось выражение, которого Саймон никогда прежде не видел: полное и абсолютное горе. Бинабик не сводил с молодой женщины мрачного взгляда, как будто стал свидетелем жуткого события, должен его запомнить, а потом рассказать другим.
Когда Саймон уже решил, что Бинабик снова замолчал, на сей раз навсегда, тролль заговорил – ровным голосом, словно сообщал о старой и теперь уже не имевшей значения ране.
– Сисквинанамук, младшая дочь Нануики Охотницы и Уамманака Пастыря, также объявляет Бинабика из Минтахока виновным. И, хотя он поставил свое копье перед ее дверью, когда девять раз прошло девять дней и наступил назначенный день свадьбы, оказалось, что он уехал. Бинабик не прислал никакого известия или объяснения. Когда он вернулся в наши горы, он не пришел в дом своего народа, а вместе с крухоком и атку отправился в запретные горы Ийджарджук. Он навлек позор на Дом предков и свою бывшую невесту. Сисквинанамук считает его нарушителем клятвы.
Словно громом пораженный, Саймон не сводил глаз с несчастного лица Бинабика, монотонно переводившего слова бывшей невесты. Он собирался жениться! Все то время, что они с маленьким троллем, сражаясь, пробирались к Наглимунду, а потом шли по Белой Пустоши, Бинабика ждали дома, чтобы он исполнил свою брачную клятву. Он был помолвлен с дочерью Охотницы и Пастыря! Но ни разу даже не намекнул на это!
Саймон присмотрелся к девушке, выдвинувшей обвинение против его друга. Сисквинанамук, хотя и казалась такой же маленькой, по представлениям Саймона, как остальные ее соплеменники, на самом деле была немного выше Бинабика. Ее блестящие волосы, заплетенные в две косы, соединялись под подбородком в одну толстую косу, украшенную голубой лентой. У нее почти не было украшений, особенно в сравнении с ее поразительной матерью, Охотницей. Лоб Сисквинанамук украшал лишь один синий камень, который держался на тонком кожаном ремешке черного цвета.
Смуглые щеки Сисквинанамук раскраснелись, и, хотя ее взгляд затуманивал гнев или страх, Саймон почувствовал, что она обладает сильной волей, видел, как с вызовом сжата ее челюсть, а в глазах застыло суровое выражение – не такое холодное и безжалостное, точно острый клинок, как у ее матери, но не вызывало сомнений, что она приняла решение. На мгновение Саймон посмотрел на нее, как на женщину из своего народа – обладающую не мягкой и податливой красотой, а привлекательную и умную, чье расположение совсем не просто завоевать.
Неожиданно что-то мимолетное в чертах ее лица подсказало Саймону, что именно она стояла перед входом в пещеру Кантаки прошлой ночью и угрожала ему копьем! И он понял, что она, как и ее мать, является охотницей.
Бедный Бинабик! Завоевать привязанность Сисквинанамук наверняка было нелегко, но, похоже, ему это удалось. Однако ум и решительность, которыми наверняка так восхищался Бинабик, теперь обернулись против него.
– Я совершенно согласен с Сисквинанамук, дочерью Дома Луны, – наконец проговорил Бинабик. – То, что она вообще приняла копье недостойного ученика Поющего, стало для меня потрясением.
Сисквинанамук поджала губы, услышав его слова, словно от отвращения, но Саймону ее презрение не показалось достаточно убедительным.
– Меня переполняет величайший стыд, – продолжал Бинабик. – Девять раз девять ночей мое копье стояло перед дверью Сисквинанамук. Я не пришел, чтобы заключить брак, когда эти ночи подошли к концу. Я не знаю слов, которые могли бы исправить причиненный мной вред или хоть как-то меня оправдать. Мне пришлось сделать выбор, как часто бывает, когда мы проходим по Дороге Становления и превращаемся в мужчин и женщин. Я находился в чужой стране, а мой наставник умер. Я принял решение, и, если бы мне пришлось сделать это еще раз, с сожалением должен сказать, что поступил бы так же.
Тролли в пещере продолжали шуметь от потрясения и возмущения, когда Бинабик заканчивал переводить друзьям свою речь. Потом он снова повернулся к молодой женщине, стоявшей перед ним, и что-то сказал, очень тихо и быстро, назвав ее «Сискви» вместо полного имени. Она резко отвернулась, как будто ей было тяжело на него смотреть. Бинабик не стал переводить свои слова, лишь с печальным видом посмотрел на ее отца и мать.
– И по какому же поводу ты принял решение? – с презрением спросила Нануика. – Какой выбор сделал тебя нарушителем клятвы – тебя, сумевшего подняться значительно выше снегов, к которым ты привык, чье брачное копье выбрала та, что занимает значительно более высокое положение?
– Мой наставник Укекук дал обещание доктору Моргенесу из Хейхолта, очень мудрому человеку Эркинланда. Когда мой наставник умер, я посчитал, что должен его исполнить.
Уамманак наклонился вперед, его борода топорщилась от гнева и удивления.
– Ты посчитал, что обещание, данное тому, кто живет в нижних землях, важнее женитьбы на дочери Дома предков – важнее Призыва лета? Правы те, кто говорил, будто ты заразился безумием на толстых коленях Укекука, Бинабик! Ты отвернулся от своего народа… ради атку?
Бинабик беспомощно потряс головой.
– Все совсем не так просто, Уамманак. Мой наставник предвидел огромную угрозу, не только для Иканука, но и для мира, расположенного ниже гор. Укекук боялся наступления зимы гораздо более страшной, чем все, что нам до сих пор довелось пережить, зимы, из-за которой Ледяной дом замерзнет на долгие и наполненные мраком тысячу лет. Моргенес, старик из Эркинланда, разделял его страхи. Из-за этой опасности данное обещание являлось исключительно важным. И поэтому – поскольку я считаю, что беспокойство моего наставника имеет под собой самые серьезные основания, – я бы снова нарушил мою клятву, не будь у меня другого выбора.
Сисквинанамук повернулась и посмотрела на Бинабика. Саймону очень хотелось увидеть, что выражение ее лица смягчилось, но ее губы были по-прежнему поджаты и превратились в горестную тонкую линию. Нануика ударила ладонью по основанию своего копья.
– Абсолютно бессмысленный довод! – вскричала она. – Совершенно! Если бы я боялась снега на высотных перевалах, следовало бы мне оставаться в своей пещере и обречь моих детей на голод? Твои слова говорят о том, что наш народ и горный дом, который тебя вырастил и воспитал, не имеют ни малейшего значения. Ты хуже пьяницы, тот, по крайней мере, твердит: «Я не должен пить», но снова и снова возвращается к своей дурной привычке. Ты же стоишь тут перед нами, наглый, точно вор, залезший в чужие седельные сумки, и заявляешь: «Я поступлю так снова. Моя клятва для меня пустой звук». – Она в ярости потрясла копьем, а заполнившие пещеру тролли принялись дружно выражать свое согласие с Охотницей. – Тебя следует немедленно казнить. Если твое безумие заразит остальных уже до того, как уйдет одно поколение, в наших пустых пещерах будет разгуливать ветер.
Бинабик еще не закончил переводить глухим голосом ее последние слова, когда Саймон, которого трясло от ярости, вскочил на ноги. Шрам, выжженный у него на щеке, отчаянно болел и пульсировал, и каждое мгновение возвращало воспоминание о том, как Бинабик, вцепившийся в спину дракона, готовый сражаться с ним в одиночку, крикнул ему, чтобы он бежал, спасая свою жизнь.
– Нет! – гневно выкрикнул Саймон, удивив даже Эйстана и Слудига, которые потрясенно слушали странный разговор троллей. – Нет! – Саймон оперся о табурет, голова у него отчаянно кружилась, а Бинабик послушно повернулся к своим правителям и невесте и начал им объяснять слова рыжего жителя нижних земель.
– Вы не понимаете, что происходит, – заговорил Саймон, – или того, что совершил Бинабик. Здесь, в горах, остальной мир кажется очень далеким – но угроза действительно существует, она может добраться и до вас. Я когда-то жил в замке, и мне представлялось, будто зло – это нечто такое, о чем болтают священники, но даже и они не особо верят в его существование. Теперь я совершенно точно знаю, что ошибался. Опасности окружают нас со всех сторон и с каждым днем становятся все сильнее! Разве вы не понимаете? Бинабика и меня зло преследовало в огромном лесу и снегах, что находятся ниже ваших гор. Оно пришло за нами даже к драконьей горе!
Саймон на мгновение замолчал, у него продолжала кружиться голова, он тяжело дышал. Ему казалось, будто он держит в руках нечто скользкое и извивающееся, которое пытается выскользнуть из его пальцев.
«Что я могу им сказать? Наверное, я кажусь им безумцем. Бинабик говорил то же самое, что и я, но они уставились на меня, будто я лаю, как собака! Они убьют Бинабика, а виноват буду я!»
Саймон тихонько застонал и предпринял новую попытку донести до правителей Иканука свои разбегавшиеся мысли.
– Нам всем угрожает опасность. Ужасная опасность наступает с севера – я хочу сказать, нет, мы сейчас находимся на севере… – он опустил голову и на мгновение задумался. – К северу и западу отсюда находится огромная ледяная гора. Там живет Король Бурь… но он не живой. Его зовут Инелуки. Вы о нем слышали? Инелуки. Это страшное, невероятное существо!
Он наклонился вперед, едва не потеряв равновесие, и, вытаращив глаза, посмотрел на встревоженные лица Пастыря, Охотницы и их дочери Сисквинанамук.
– Он ужасен, – повторил Саймон, глядя в темные глаза девушки-тролля.
«Бинабик назвал ее Сискви, – подумал он. – Наверное, он ее любил…»
Ему показалось, что какая-то сила вцепилась в его сознание и принялась его трясти, так гончая хватает крысу. Неожиданно он начал падать вперед и вниз, в длинную, вращавшуюся шахту. Темные глаза Сисквинанамук стали невероятно глубокими и огромными, а потом изменились. Через мгновение она пропала, с ней ее родители, друзья Саймона, сам Чидсик Аб Лингит. Но глаза остались, превратившись в другой серьезный взгляд, медленно заполнявший все поле его зрения. Эти карие глаза принадлежали девочке из его народа, той самой, что приходила к нему в снах… и наконец Саймон ее узнал.
«Лелет, – подумал он. – Девочка, оставшаяся в лесном доме, потому что ее раны были слишком серьезными. Девочка, которую мы отдали на попечение…»
Саймон, – произнесла она, и ее голос диковинным эхом прокатился в его сознании, – это моя последняя возможность. Мой дом скоро будет разрушен, и мне придется бежать в лес – но сначала я должна кое-что тебе сказать.
Саймон никогда не слышал голоса Лелет, но ему казалось, что пронзительные интонации вполне подходят ребенку ее возраста, – однако что-то в нем было не так: слишком серьезный, слишком четкий и наполненный осознанием себя. Скорость речи и фразеология больше подходили взрослой женщине, вроде…
Джелой? – спросил Саймон, и, хотя у него не возникло ощущения, что он произнес это вслух, он услышал, как его собственный голос эхом промчался по какому-то пустому месту.
Да. У меня почти не осталось времени. Я бы не смогла с тобой связаться, но малышка Лелет наделена некоторыми способностями… она подобна горящему зеркалу, в которое я направляю свою волю. Она очень странный ребенок, Саймон.
Действительно, практически лишенное выражения лицо девочки, произносившей слова, каким-то образом казалось не таким, как у других детей, смертных. Было что-то диковинное в глазах Лелет, смотревших на него и одновременно сквозь и за него, как будто сам он был подобен дымке.
Где ты?
В своем доме, но это ненадолго. Моя защита разрушена, озеро наполняют темные существа. Я приняла решение бежать и не противостоять сейчас урагану, чтобы сражаться потом, когда наступит подходящее время. Вот что я должна тебе сказать: Наглимунд пал. Элиас одержал победу – но настоящим победителем является Он, тот, о ком мы оба знаем, темное существо с севера. Однако Джошуа жив.
Саймон почувствовал, как внутри у него растет ледяной ком страха.
А Мириамель?
Та, что называла себя Марией, а также Малахией? Я знаю только, что она покинула Наглимунд: но больше глаза и уши друзей не смогли мне рассказать. И еще: ты должен запомнить мои слова и подумать над ними, поскольку Бинабик из Иканука от меня закрылся. Тебе следует отправиться к Скале Прощания. Это единственное безопасное место в грядущей буре – по крайней мере, так будет некоторое время. Иди к Скале Прощания.
Что? Где она находится? – Наглимунд пал? Саймон почувствовал, как отчаяние наполняет его сердце. В таком случае все действительно потеряно. – Где эта скала, Джелой?
Неожиданно, точно удар гигантской руки, без предупреждения на него налетела черная волна, лицо девочки исчезло, оставив после себя только серую пустоту. В голове Саймона прозвучали прощальные слова Джелой:
Это единственное безопасное место… Беги!.. Буря приближается…
Серая пелена рассеялась, точно волны отлива, покидающие берег.
Саймон обнаружил, что не сводит глаз с мерцавшего, прозрачного желтого света в канавке с ярко горевшим маслом. Он стоял на коленях в пещере Чидсик Аб Лингита. Рядом застыло напуганное лицо Эйстана.
– Какие демоны на тебя напали, парень? – спросил стражник, поддерживая тяжелую голову Саймона и помогая ему сесть на табурет.
Саймон чувствовал себя так, словно его тело состояло из тряпок и зеленых веточек.
– Джелой сказала… она сказала, буря… и Скала Прощания. Мы должны идти к Скале Прощ… – Саймон не договорил, поднял голову и увидел, что Бинабик стоит на коленях возле помоста. – Что Бинабик делает? – спросил он.
– Ждет решения, – мрачно ответил Эйстан. – Когда ты упал, он сказал, что больше не будет сражаться. Что-то долго говорил королеве, а теперь ждет…
– Но это неправильно! – Саймон попытался встать, но у него подогнулись колени, в голове гудело, будто кто-то стучал по железному котелку молотом. – Так… неправильно.
– Такова воля Бога, – с несчастным видом пробормотал Эйстан.
Уамманак закончил шепотом советоваться с женой, повернулся к Бинабику, стоявшему на коленях, что-то сказал на гортанном языке кануков, и собравшиеся в пещере тролли дружно застонали. Пастырь поднес руки к лицу, медленно закрыв ими глаза ритуальным жестом. Охотница торжественно повторила его движение. Саймон почувствовал, как внутри у него все похолодело, и это было тяжелее и безнадежнее зимней стужи. Он уже не сомневался, что его другу вынесли смертный приговор.
Глава 4. Чашка ароматного чая
Солнце пробивалось сквозь распухшие тучи, беззвучно заливая светом большой отряд всадников и вооруженных солдат, шагавших по Главному ряду в сторону Хейхолта. Яркие цвета знамен приглушали неровные тени, цокот копыт терялся в грязи разъезженной дороги, и казалось, будто храбрая армия бесшумно двигается по дну океана. Многие солдаты шли, опустив глаза, другие выглядывали из теней шлемов, словно боялись, что их кто-то узнает.
Впрочем, не у всех вид был удручающим. Граф Фенгболд, которому в ближайшее время предстояло стать герцогом, скакал во главе отряда под черно-зеленым, украшенным драконом знаменем Элиаса, а также своим собственным серебряным соколом. Длинные черные волосы Фенгболда, которые удерживала только алая лента, повязанная на лбу, спадали на спину. Он улыбался, размахивая в воздухе кулаком в латной перчатке, и его приветствовали несколько сотен зевак, выстроившихся вдоль дороги.
Сразу за ним ехал Гутвульф из Утаниата, который изо всех сил старался не хмуриться. Он также обладал титулом «граф» – и, предположительно, расположением короля, – но не сомневался, что осада Наглимунда все изменила.
Гутвульф всегда знал, что наступит день, когда его старый товарищ Элиас станет королем, а он непременно будет рядом. И вот теперь Элиас король, но все остальное складывалось совсем не так, как он представлял. Только тупой юнец Фенгболд либо слишком глуп, чтобы это заметить… либо чересчур амбициозен, и ему все равно.
Перед началом осады Гутвульф коротко подстриг седеющие волосы, и сейчас шлем свободно болтался на голове. И, хотя он по-прежнему оставался сильным и здоровым мужчиной в самом расцвете лет, иногда ему казалось, будто он усыхает внутри доспехов, становясь все меньше и меньше.
«Неужели я единственный, кому с каждым днем все больше становится не по себе? – спрашивал он себя. – Может быть, я стал слишком мягким и похожим на женщину после стольких мирных лет?»
Но это не может быть правдой. Да, во время осады две недели назад сердце отчаянно колотилось у него в груди, но причиной был восторг сражения, а не страх. Он смеялся, когда его атаковали враги, мастерским ударом длинного меча сломал спину одному из них и принимал ответные выпады, уверенно сидя в седле и управляя своим скакуном так же, как и двадцать лет назад, – даже лучше. Нет, он вовсе не стал мягкотелым, во всяком случае, не в этом смысле.
Гутвульф также знал, что не его единственного преследует растущее беспокойство. Хотя вдоль дороги собралась приветствовавшая их толпа, большинство были городскими бандитами и пьяницами. На самом деле слишком много окон, выходивших на Главный ряд Эрчестера, закрывали ставни, а из темных щелей других выглядывали горожане, которые не пожелали выйти из домов, чтобы отдать должное королю.
Гутвульф повернул голову в поисках Элиаса, и ему стало не по себе, когда он обнаружил, что на него пристально смотрят возбужденные зеленые глаза короля, и почти против собственной воли кивнул. Элиас сдержанно кивнул в ответ и с мрачным видом окинул взглядом жителей Эрчестера, вышедших его приветствовать. Элиас, которого мучила какая-то непонятная, но не слишком серьезная болезнь, покинул затянутый тентом фургон и пересел на черного скакуна всего в фарлонге или около того от городских ворот. И тем не менее он прекрасно держался в седле, скрывая от посторонних глаз недомогание. Король заметно похудел в последнее время, и теперь твердая линия его челюсти стала особенно заметна. Если не считать невероятной бледности – не особенно заметной в пятнистом свете близившегося вечера, как иногда случалось – и отстраненного сияния глаз, Элиас выглядел стройным и сильным, как и полагается королю, с победой возвращающемуся после успешной осады.
Гутвульф бросил мимолетный взгляд на серый меч с двойной гардой, висевший в ножнах у короля на боку. Проклятая штука! Как же он хотел, чтобы Элиас швырнул мерзкий клинок в глубокий колодец. Гутвульф совершенно точно знал, что с ним что-то не так. Кое-кто в толпе также почувствовал неприятные эманации меча, но только Гутвульф, который достаточно часто оказывался рядом со Скорбью, мог распознать истинный источник их беспокойства.
Впрочем, не только меч вызывал у жителей Эрчестера тревогу. Так же, как король, бодро ехавший верхом на лошади вечером, превращался в больную развалину в своем фургоне днем, успешную осаду Наглимунда нельзя было считать славной победой над его братом- узурпатором. Гутвульф знал, что даже находившиеся далеко от поля сражений горожане Эрчестера и Хейхолта пришли сюда, чтобы услышать про странную, жуткую судьбу замка и людей Джошуа. Но даже если и нет, лица, на которых читалось легкое отвращение, и склоненные головы солдат вместо победоносного ликования армии без слов говорили о том, что все совсем не так, как должно быть.
Это было больше, чем стыд, и больше обычного уныния – для него так же, как и для солдат. Они испытали страх и не могли его скрыть. Неужели король сошел с ума? Неужели навлек на их головы настоящее зло? Граф знал, что Бог не боится сражения или пролитой в небольших количествах крови, – такими чернилами написаны его намерения, так сказал один философ. Но, да проклянет их Усирис, это совсем другое дело, разве нет?
Он снова искоса посмотрел на короля и почувствовал, как внутри у него все сжимается. Элиас внимательно слушал своего советника, одетого в красное Прайрата. Безволосая голова священника болталась возле уха короля, точно покрытое кожей яйцо.
Гутвульф раздумывал о том, не следует ли убить Прайрата, но решил, что так будет только хуже, все равно что прикончить хозяина гончих, которые ждут команды возле горла жертвы. Возможно, Прайрат остался единственным, кто в состоянии контролировать короля, – если только, как часто думал граф Утаниата, сам священник, который всюду сует свой нос, не ведет Элиаса к погибели. Кто же может это знать, будь они все прокляты? Кто знает?
Возможно, в ответ на какие-то слова Прайрата Элиас обнажил зубы в улыбке и посмотрел на небольшую толпу зевак. Гутвульф видел, что у короля лицо совсем не счастливого человека.
– Я очень зол, и мое терпение подходит к концу от такой неблагодарности.
Король уселся на Трон из костей дракона, который прежде занимал его отец Джон.
– Ваш монарх возвращается с войны, одержав грандиозную победу, а его встречает только горстка отбросов. – Элиас поджал губы и принялся буравить взглядом отца Хелфсина, тщедушного священника, который также являлся канцлером огромного Хейхолта. Хелфсин опустился на колени у ног короля, выставив вперед лысую макушку, словно жалкий и не слишком надежный щит. – Почему меня не встречали мои подданные?
– Но это не так, милорд, – дрожащим голосом возразил канцлер. – Разве я не встречал вас у ворот Нирулаг со всем вашим двором, остававшимся в замке? Мы счастливы, что ваше величество вернулись домой в добром здравии и восхищены вашей победой на севере!
– Мне не показалось, что мои жалкие подданные из Эрчестера счастливы или испытывают восхищение. – Элиас потянулся к чаше, и Прайрат, который всегда был начеку, протянул ему ее, стараясь не пролить темную жидкость. Король сделал большой глоток и поморщился от горечи. – Гутвульф, ты считаешь, королевские подданные продемонстрировали мне надлежащую преданность?
Граф сделал глубокий вдох и только потом медленно заговорил:
– Возможно, они… до них дошли слухи…
– Слухи? Какие? Разве мы не разрушили крепость моего брата-предателя в Наглимунде?
– Разумеется, мой король. – Гутвульф почувствовал, что ступил на тонкий лед. Элиас не сводил с него зеленых, точно морские волны, глаз, в которых застыло бессмысленное любопытство. Как у совы. – Разумеется, – повторил граф, – но наши… союзники… они таковы, что вызывают множество разговоров.
Элиас нахмурился, словно его по-настоящему озадачили слова Гутвульфа, и повернулся к Прайрату.
– Мы обрели могущественных друзей, разве не так, Прайрат?
Священник ласково ему кивнул.
– Очень могущественных, ваше величество.
– И они выполнили нашу волю, верно? Они ведь сделали то, что мы хотели?
– Они точно исполнили вашу волю, король Элиас. – Прайрат бросил мимолетный взгляд на Гутвульфа.
– Хорошо. – Элиас с довольным видом повернулся и снова посмотрел на Хелфсина. – Король отправился на войну, разбил своих врагов и вернулся, заключив союз с королевством более древним, чем давно исчезнувшая империя Наббана. – Его голос опасно задрожал. – Так почему же мои подданные поджали хвосты, как собаки, которых отходили дубиной?
– Они неотесанные крестьяне, сир, – сказал Хелфсин, на носу которого повисла капля пота.
– Я уверен, что кто-то здесь решил устроить проблемы во время моего отсутствия, – заявил Элиас, старательно и пугающе выговаривая слова. – Я хочу знать, кто распространяет про нас сказки. Ты меня слышал, Хелфсин? Я должен выяснить, кто думает, будто он лучше Верховного короля понимает, что хорошо для Светлого Арда. Иди и возвращайся с ответом на мои вопросы. – Он сердито потянул себя за щеку. – Думаю, кое-кому из проклятых, прячущихся в своих домах аристократов пора познакомиться с виселицей. Им необходимо напомнить, кто правит этими землями.
Капля пота наконец упала с носа Хелфсина на плитку пола. Канцлер принялся энергично кивать, и еще несколько капель присоединилось к первой, их оказалось на удивление много в такой прохладный день.
– Конечно, милорд. Так хорошо, просто замечательно, что вы к нам вернулись.
Хелфсин слегка приподнялся, снова поклонился, потом повернулся и быстро вышел из тронного зала.
Грохот закрывшейся огромной двери эхом прокатился среди потолочных балок и плотно висевших знамен. Элиас снова откинулся на широкую клетку из пожелтевших костей и принялся тереть глаза тыльной стороной ладоней сильных рук.
– Гутвульф, подойди, – приглушенным голосом приказал Элиас.
Граф Утаниата шагнул вперед, едва справляясь со странным и почти непреодолимым желанием бежать отсюда как можно дальше. Прайрат, чье гладкое, точно мрамор, лицо, которое ничего не выражало, навис над локтем короля.
В тот момент, когда Гутвульф подошел к Трону из костей дракона, Элиас уронил руки на колени. Из-за темных кругов под глазами казалось, будто они погрузились в глубину черепа. На короткое мгновение у графа возникло ощущение, будто король смотрит на него из какой-то черной дыры, ловушки, в которую он угодил.
– Ты должен защитить меня от предательства, Гутвульф. – В напряженном голосе Элиаса прозвучали сильные нотки, и на миг графу показалось, что перед ним его прежний товарищ, воин, с которым он побывал не в одном сражении и не в одной таверне, такой, каким он его помнил, и потому слова короля причинили ему особую боль. – Фенгболд и Годвиг, да и все остальные, – они идиоты, – заявил Элиас. – Хелфсин трусливый заяц. Ты единственный в целом мире, кому я могу доверять, – естественно, кроме Прайрата. И единственный, кто целиком и полностью мне верен.
Король снова откинулся на спинку кресла и, сжав зубы, закрыл глаза руками, словно испытывал страшную боль. Граф посмотрел на Прайрата, но красный священник только покачал головой и отвернулся, чтобы снова наполнить чашу Элиаса.
Когда Гутвульф открыл дверь зала и вышел в залитый светом коридор, он почувствовал, будто на сердце ему лег тяжелый камень, и начал медленно обдумывать то, что казалось ему невозможным.
Мириамель отшатнулась, выдернула руку из цепких пальцев графа Стриве, неожиданно сделала шаг назад и упала на стул, который ей подставил мужчина в маске, изображавшей череп. Мгновение она просто сидела, чувствуя, что оказалась в ловушке.
– Как вы узнали, что это я? – наконец спросила она. – Что я приеду сюда?
Граф хохотнул и костлявым пальцем постучал по маске лисы, которую снял.
– Сильные полагаются на сильных, – заявил он. – А недостаточно сильным следует быть быстрыми и умными.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Да? – Стриве приподнял бровь и повернулся к своему помощнику в маске с черепом. – Можешь идти, Ленти. Подожди со своими людьми снаружи.
– Там дождь, – печально проговорил Ленти, качая головой с белым, как кость, лицом и глазами, подобными черным дырам.
– Тогда подожди наверху, болван! – брюзгливо заявил граф. – Когда ты мне понадобишься, я позвоню в колокольчик.
Ленти изобразил поклон, бросил взгляд на Мириамель и вышел.
– Да уж. – Стриве вздохнул. – Иногда он ведет себя, как ребенок. Однако делает то, что ему говорят. А это гораздо больше, чем я могу сказать про многих из тех, кто мне служит. – Граф подтолкнул графин с вином в сторону брата Кадраха, который с подозрительным видом фыркнул, явно не зная, как поступить. – О боги, пей уже, – рявкнул граф. – Неужели ты думаешь, что я потратил столько усилий, чтобы протащить тебя через весь Ансис Пелиппе, а потом решил отравить в одной из своих резиденций? Если бы я хотел тебя прикончить, ты бы валялся лицом вниз в гавани еще до того, как добрался бы до конца трапа.
– Ваши слова нисколько не успокоили меня, – сказала Мириамель, которая начала чувствовать себя немного увереннее, – и я очень сердита. Если у вас благородные намерения, граф, в таком случае, почему нас доставили сюда под угрозой ножей?
– Ленти сказал вам, что у него есть нож? – спросил Стриве.
– Вне всякого сомнения, так он и сказал, – язвительно ответила Мириамель. – Вы намекаете на то, что ножа у него не было?
Старик рассмеялся.
– Благословенная Элизия, конечно, у него есть нож! Несколько дюжин, самых разных форм и размеров, некоторые заточены с обеих сторон, другие имеют двойное лезвие – у Ленти ножей больше, чем у вас зубов. – Стриве снова хохотнул. – Просто я постоянно говорю ему, чтобы он их не показывал всем подряд. В городе его называют Ленти Ави Стетто. – Стриве на мгновение перестал смеяться и слегка засопел.
Мириамель повернулась к Кадраху, рассчитывая на объяснение, но монах был поглощен кубком с вином графа, видимо, решив, что оно не опасно для его жизни.
– А что… Ави Стетто… означает? – наконец спросила она.
– На пердруинском языке это значит «У меня есть нож». – Стриве с любовью в глазах покачал головой. – И он умеет пользоваться своими игрушками, можете не сомневаться…
– Как же все-таки вы про нас узнали? – спросил Кадрах, вытирая губы тыльной стороной ладони.
– И что вы собираетесь с нами сделать? – добавила Мириамель.
– Что касается первого вопроса, – начал Стриве, – как я уже говорил, у слабых свои способы существования. Мой Пердруин не из тех стран, чья сила заставляет других дрожать от страха, поэтому у нас очень хорошие шпионы. Каждый порт Светлого Арда является открытым рынком сведений, а самые лучшие брокеры принадлежат мне. Я знал, что вы покинули Наглимунд, еще прежде, чем вы добрались до реки Гринвейд; с тех пор мои люди отслеживали ваш путь. – Он взял красный фрукт из миски, стоявшей на столе, и дрожащими пальцами принялся его чистить. – Что до второго вопроса, – продолжал он, – должен заметить, что он очень хороший.
Граф изо всех сил сражался с жесткой шкуркой, и Мириамель, неожиданно пожалев старика, протянула руку и мягко забрала у него фрукт.
– Давайте я вам помогу, – сказала она.
– Спасибо, дорогая, – удивленно приподняв бровь, проговорил Стриве. – Вы очень добры. Итак, к вопросу, что я намерен с вами делать. Должен признаться, когда я впервые получил сообщение о вашем… временном отсутствии в замке… я подумал, что очень многие с удовольствием заплатят за известие о вашем местонахождении. Затем, позже, когда я узнал, что вы намерены в Ансис Пелиппе сесть на другой корабль, я сообразил, что те, кого заинтересуют новости о вас, с радостью отдадут даже больше за саму принцессу. Например, ваш отец или дядя.
Охваченная яростью Мириамель бросила недочищенный фрукт в миску.
– Вы хотите продать меня моим врагам?
– Ну-ну, дорогуша, – успокоительно проговорил граф, – кто такое сказал? И кого вы называете врагами? Своего отца короля? Или любящего дядю Джошуа? Ведь речь вовсе не идет о том, что мы намерены отдать вас работорговцам из Наскаду за несколько медяков. Кроме того, этот вариант в любом случае больше невозможен, – поспешно добавил он.
– В каком смысле?
– В том смысле, что я не собираюсь вас никому продавать, – ответил Стриве. – Прошу, не волнуйтесь по этому поводу.
Мириамель снова взяла фрукт, и теперь уже у нее дрожали руки.
– Что с нами будет?
– Возможно, граф запрет нас в своем глубоком и темном винном погребе – чтобы защитить, – сказал Кадрах, с любовью поглядывая на полупустой графин. Он был совершенно и великолепно пьян. – Какая ужасная судьба!
Мириамель с отвращением от него отвернулась.
– Итак? – спросила она Стриве.
Старик взял скользкий фрукт из ее рук и осторожно надкусил.
– Скажите-ка мне вот что, вы намереваетесь попасть в Наббан? – спросил он.
Мириамель медлила с ответом, не зная, как поступить.
– Да, – сказала она наконец. – Я хочу попасть в Наббан.
– Зачем?
– А с какой стати я должна вам говорить? Вы не причинили нам вреда, но пока еще и не доказали, что вы наш друг.
Стриве посмотрел на нее, и на его губах медленно появилась улыбка, хотя покрасневшие глаза оставались жесткими.
– О, мне нравятся молодые женщины, которые знают то, что знают, – заявил он. – Светлый Ард переполняют сентиментальность и неточное понимание самых разных вещей – разумеется, это никакой не грех, но глупая чувствительность временами заставляет ангелов стонать от отчаяния. Однако вы, Мириамель, даже когда были ребенком, производили впечатление человека, которого ждет славное будущее. – Он забрал у Кадраха графин и наполнил свой кубок. Монах смешно проследил за ним взглядом, точно собака, у которой отобрали кость.
– Я сказал, что никто не станет вас продавать, – продолжал граф Стриве. – На самом деле не совсем так… нет, нет, не нужно хмуриться, госпожа! Послушайте сначала, что я хочу вам сказать. У меня есть… друг, думаю, вы бы так его назвали, хотя мы с ним не слишком близки. Он религиозный человек, но также вращается и в других кругах – лучший друг, о каком я только мог мечтать, поскольку он обладает огромными знаниями и серьезным влиянием. Есть только одна проблема: он человек незыблемых моральных устоев. Однако он множество раз помогал мне и Пердруину, и, прямо говоря, я должен ему далеко не одну услугу. На самом деле не только я знал о том, что вы покинули Наглимунд, моему набожному другу также стало об этом известно из его собственных источников…
– И ему тоже? – Мириамель повернулась к Кадраху и сердито спросила: – Ты отправил гонца сообщить новость?
– Ни одно словечко не слетело с моих губ, миледи, – не слишком внятно ответил монах.
Интересно, ей только так кажется или Кадрах не настолько пьян, насколько делает вид?
– Прошу вас, принцесса. – Стриве поднял дрожащую руку. – Как я уже говорил, мой друг очень влиятельный человек. Его шпионская сеть, хотя и меньше моей, такова, что даже у меня вызывает удивление. Итак, вот что я хочу сказать: когда мой друг прислал мне весточку – у каждого из нас есть обученные птицы, которые доставляют письма, – он рассказал мне о вас. Впрочем, я уже и сам все знал. Однако мои планы на ваш счет были ему неизвестны – те самые, что я сообщил вам чуть раньше.
– Вы имеете в виду – меня продать.
Стриве смущенно закашлялся, и на мгновение кашель стал настоящим. Отдышавшись, он заговорил снова.
– А поскольку, как я уже сказал, я большой должник моего друга, когда он попросил меня помешать вам добраться до Наббана, у меня не было выбора…
– О чем он вас попросил? – Мириамель ушам своим не верила, неужели в ее дела постоянно будут вмешиваться другие люди?
– Он не хочет, чтобы вы попали в Наббан. Сейчас неподходящее время.
– Неподходящее время? Кто он такой и какое право…
– Он? Хороший человек, один из немногих, к которым можно применить это слово. Сам я не слишком таких люблю. Он сообщил мне, что сейчас «правильно» означает спасение вашей жизни. Или по меньшей мере свободы.
Принцесса почувствовала, что волосы прилипли к ее лбу. В комнате было тепло и влажно, а раздражавший ее непонятный старик снова улыбался, счастливый, как ребенок, научившийся новому фокусу.
– Вы намерены держать меня здесь, – медленно проговорила она. – Вы собираетесь посадить меня в заключение и так сохранить мою свободу?
Граф Стриве потянулся куда-то вбок и дернул за темную веревку, почти невидимую на фоне потрепанного гобелена. Где-то во дворце, наверху, едва слышно прозвучал колокольчик.
– Боюсь, вы правы, моя дорогая, – сказал он. – Я должен держать вас у себя до тех пор, пока мой друг не отдаст мне другой приказ. Долг есть долг, а услуги должны быть возвращены. – У двери снаружи послышался топот сапог. – Это все ради вашего блага, принцесса, хотя, возможно, сейчас вы не понимаете…
– А вот об этом судить мне, – сердито заявила Мириамель. – Как вы могли? Разве вы не знаете, что приближается война? Я намеревалась сообщить герцогу Леобардису важные известия.
Она должна была добраться до герцога и убедить его встать на сторону Джошуа. Иначе ее отец уничтожит Наглимунд, и его безумию не будет конца.
Граф фыркнул.
– О, дитя мое, лошади путешествуют гораздо, намного медленнее птиц – даже тех, что несут дурные вести. Видите ли, Леобардис со своей армией отправился на север почти месяц назад. Если бы вы не старались быстро и незаметно пройти через города Эрнистира и поговорили с несколькими людьми, вы бы об этом знали.
Когда потрясенная Мириамель без сил откинулась на спинку стула, граф громко постучал костяшками пальцев по столу. Дверь распахнулась, в комнату вошли Ленти и двое его подручных, так и оставшиеся в прежних костюмах. Впрочем, Ленти избавился от маски смерти, и его мрачные глаза смотрели с лица, более розового, но не намного более живого, чем то, которое он снял.
– Позаботься об их удобствах, – сказал Стриве. – Затем запри за собой дверь и возвращайся сюда, поможешь мне с носилками.
Когда Кадраха, у которого безвольно болталась голова, подняли со стула, Мириамель возмущенно повернулась к графу.
– Как вы можете? – задыхаясь, крикнула она. – Я всегда вспоминала вас с любовью – вас и ваш предательский сад!
– О, сад, – повторил за ней Стриве. – Да, вы ведь хотели бы еще раз там побывать, верно? Не сердитесь, принцесса. Мы с вами еще поговорим – я должен многое вам сказать. Я счастлив видеть вас снова. Подумать только, робкая, бледная Илисса родила такое яростное дитя!
Когда Ленти и его подручные вывели их под дождь, Мириамель бросила последний взгляд на Стриве, который качал седой головой.
Их привели в высокий дом, заполненный пыльными гобеленами и скрипучими стульями. Замок Стриве, примостившийся на уступе Ста-Мирор, был пустым, если не считать горстки молчаливых слуг и нескольких нервного вида посыльных, которые, подобно горностаям, пробирались туда и обратно в дыру в ограде.