Княгиня Ольга. Волки Карачуна Дворецкая Елизавета
– Эй! – позвал он. – Есть кто… живой?
Яма промолчала.
– Снимайте еще доски, – велел Альдин-Ингвар. – Ничего не видно.
Хирдманы уже охотнее отбросили еще три-четыре доски, разобрав половину кровли.
Над ямой пролетел общий крик. Стал виден мертвец, сидящий посреди могильного дома. На коленях у него лежало еще одно тело. Оно было повернуто лицом вверх, и при свете трех десятков факелов все разглядели, что это старая королева Рагнора. Ее открытые глаза смотрели в небо и не дрогнули, когда в них отразилось пламя…
Ее последнее предсказание сбылось.
Ведьма-рагана с подоткнутым подолом стояла по колено в реке и скребла ножом по дощечке, счищая процарапанные и окрашенные чем-то темным варяжские резы. Стружки летели в воду и мгновенно исчезали.
– Зло в воду… зло в землю… зло в пламя… – бормотала Ведьма-рагана по-голядски. – Как счищаю я злые резы, так очищаю от сглаза и вреда сына моего, и меня, и всех добрых людей.
Отправлять проклятье назад, туда, откуда оно пришло, не было смысла. Наславшая его колдунья погибла. Погибла прямо во время ворожбы, загубила сама себя, будто ядовитая змея, укусившая собственный хвост. В этом, несомненно, был знак богов.
Вот заклинание счищено. Руны исчезли, растаяли прахом в струях Днепра. Вслед Еглута бросила и сами дощечки. Они уже были безвредны, но хотелось уничтожить малейший след колдовства. Подумав чуть-чуть, она швырнула следом и нож. Умылась, вымыла руки и побрела к берегу. Каждый вздох нес ей блаженство: старой варяжской колдуньи, трудами которой погублено семейство Велеборовичей, больше нет. Словно ушла с неба темная туча, висевшая там сорок лет! Об этом уже знали в округе, и вся волость ходила веселая. Силу Сверкера обеспечивали вовсе не только чары Рагноры, но людям казалось, что теперь, лишившись своей опоры, князь-чужак скоро падет.
Еглута вернулась в избушку. Жилище ее, в котором обитали по очереди уже четыре Ведьмы-раганы, было очень тесным, и сейчас по нему было трудно пройти: прямо на полу крепко спали три парня. Утомленные и вымотанные своим ночным приключением, они не просыпались, хотя рассвело давным-давно. Под рукой у Лютояра лежал варяжский меч, а у Равдана – топор с узорами на обухе. Показаться на люди с этими вещами ни в коем случае нельзя – свинческие русины сразу узнают, откуда это.
Хозяйство у Ведьма-раганы было не сложное: четыре курицы и две козы. Коз она уже выгнала спозаранку пастись на опушку, собрала яйца и стала печь в золе. Муки или хлеба в эту пору не было почти ни у кого, разве что у князя.
Но вот парни проснулись, лениво сходили умыться, уселись на бревне у порога: за столом в избушке вчетвером не поместиться. Лютояр все поглаживал потертые ножны меча. А меч был богатейший: тоже с непонятными резами на пестром клинке, с серебряной рукоятью, с навершием, похожим на треугольный шлем, отделанным ярко начищенной серебряной проволокой. Даже перекрестье и ножны из красной кожи были на устье и на конце одеты узорным литым серебром. Это не клинок, это готовое оружие, которое так и просится в ладонь! И оно – его собственное, он почти в одиночку добыл его там, куда никто другой залезть бы не посмел. Подумать бы не посмел! Лютояр не сводил с меча глаз, будто ребенок с долгожданной игрушки. Равдан с Мальцом ухмылялись, переглядываясь и подмигивая друг другу на побратима.
Иногда Равдан косился на свой варяжский топор и вздыхал: ему-то со своей новой игрушкой придется расстаться. И прямо сегодня.
– Ну, что? – начал Лютояр, когда они доели яйца и затоптали скорлупу.
– Ну, я пошел, – с непринужденным видом отозвался Равдан и взял из-под лавки приготовленный заплечный мешок. Совсем легкий.
Ибо пришло и ему время возвращаться в человеческий мир. Он надеялся, что теперь, когда мысли князя заняты жуткой смертью родной матери, ему не до поиска лиходеев. Намереваясь при жизни принести вред, старуха принесла им большую пользу – своей смертью.
– Проваливай! – сердечно пожелал Лютояр. – Нет, постой. А ты вторую-то хоть малость разглядел?
– Колдунью вторую? Да и я первую-то не разглядел. Но та вроде не старуха была – голос девчачий, да и убежала вон как резво!
– Понятно, не старуха. Это ее внучка была, князева дочь.
– А эта не примется за бабкины дела?
– Бабка ее дурному учила, да бабки больше нет. А она – князя Ведомила внучка. Так что ей… ее беречь надо.
– А мне что? – Равдан зевнул. – Я ее и не увижу никогда. А тебе какое дело?
– Так, ничего. – Лютояр пожал плечами. – Ну, теперь совсем проваливай.
Равдан по очереди обнялся с обоими вилькаями, и, поклонившись Ведьме-рагане, пустился в путь. Идти было не очень далеко: можно за день добраться. Равдану не хотелось уходить из леса, где он всегда чувствовал себя привольно среди побратимов, но утешало любопытство: хотелось узнать, что там «у людей» говорят обо всех последних событиях? Да и мать соскучилась. Мысль о том, как она обрадуется, немного его утешала.
За самое короткое время смолянскому князю пришлось готовится уже ко вторым похоронам.
– Недолго я в цветном платье покрасовалась… – вздохнула Гостислава, доставая из укладки недавно убранную «горевую сряду».
Вновь увидев жену «в печали», Сверкер удивился так же, как в тот день, когда впервые за двенадцать лет увидел ее в цветном платье.
– Не думал я, что ты это сделаешь! – воскликнул он, окинув Гостиславу взглядом с головы до ног.
– Почему же не думал? – отчасти язвительно отозвалась она. – Как же еще мне поступить, если умерла старшая женщина моей семьи?
– Но не уверяй меня, будто скорбишь о ней! – горестно махнул рукой Сверкер. – Я знаю, ты рада ее смерти. Ты ведь думаешь, будто это она загубила двух твоих женихов и вынудила выйти за меня.
– А разве это не так? – выразительно удивилась Гостислава. – Она сама не скрывала, и все знали…
– Не скрывала! Все знали! – передразнил Сверкер. – Вы не знали, что это слухи о ее причастности распускала она сама! Разве кто-то мог доказать ее вину? Никто ведь не видел, чтобы она творила волшбу, у тех людей не находили рунических палочек. У вас было одно доказательство – ненависть и страх. И то и другое она сама внушила всем! Ведь мы с отцом давали клятву не поднимать оружие против мирных жителей и не могли выступить первыми! И мать сделала так, что они сами подняли оружие на нас, да еще и по вздорному поводу. Дивно ли, что пьяный заблудился в метель и замерз? Но она была отважной женщиной и смело сама себя сделала целью их ненависти, чтобы дать мне возможность…
Гостислава помолчала, обдумывая эту вновь ей открывшуюся сторону дела.
– Ну, так что же… Значит, тем более я должна носить «печаль» по столь отважной и мудрой родственнице.
Но Сверкер лишь махнул рукой и пошел прочь. Без матери он остался одинок на свете.
Княгиня исполняла все положенные обряды, но делала скорбное лицо больше из сочувствия к старшей дочери, которая искренне горевала по бабке: ведь та ее вырастила и многому научила.
– Ты доброе-то крепко помни, – сказала ей мать, – а дурное выбрось из головы вон. С мертвецами круги водить – сама видишь, что вышло!
Ведома только всхлипывала. В округе радовались, а домашняя челядь горевала по старухе. Та была умна, мудра, отважна и решительна, к обеим внучкам всегда проявляла доброту, к челяди щедрость. Через нее родственные узы соединяли Ведому и Прияну ни много ни мало как с самим Одином. И вот Рагнвёр дочь Харальда, родившаяся на далеком Северном Пути, ляжет в землю кривичей – как и многие, многие из разноязыкого племени русь.
Неожиданно для себя в эти дни Ведома стала чуть ли не старшей в семье. Сверкер был так убит горем, что к нему не решались подступиться. Все уже знали, что в миг гибели Рагноры княжна была рядом с ней и они творили вместе нечто ужасное. Теперь на Ведому смотрели так, будто старуха передала ей всю свою многолетнюю мудрость и силу. А она старалась восстановить в памяти и получше закрепить каждое слово прощальной речи, которую произнесла Рагнора на краю поля мертвых. Старуха знала, куда идет, но не свернула со своего пути. Лишь попыталась напоследок передать внучке самое главное.
Альдин-Ингвар собрался уезжать.
– Я хотел бы остаться и проводить твою мать, – сказал он Сверкеру, – но мне нужно безотлагательно пускаться в путь, если я хочу поспеть к уходу второго летнего обоза.
Сверкер лишь махнул рукой: поезжай куда хочешь. Сейчас ему хотелось избавиться от всех гостей и вообще никого не видеть. Рагнора была ему не просто матерью, но и верным товарищем, главным соратником, и лишиться ее ему было куда тяжелее, чем любой из жен или даже всех их сразу.
Альдин-Ингвар бросил взгляд на Ведому: сейчас Сверкеру было не до того, чтобы гонять ее из гридницы. Она отвела расплаканные глаза. Ладожскому воеводе хватало вежества не заговаривать о свадьбе, когда совсем рядом лежит тело невестиной бабки. Но на уме у него было то, что своей смертью Рагнора выполнила собственное же условие. Ведь больше она уже ничему не научит Ведому, а значит, нет и причин откладывать замужество внучки. Кроме приличного срока печали, разумеется. Альдин-Ингвар надеялся, что к осени, когда он вернется, этот срок уже пройдет.
– Я бы пожелала тебе удачной дороги, но у меня сейчас не так много удачи, чтобы я мог ее раздавать. – Сверкер уныло махнул рукой. – Однако я бы посоветовал тебе поскорее… оставить эти несчастные места. Сам понимаешь… случиться может что угодно.
Никого, начиная от самого Сверкера, не удивило то, каким образом Рагнора нашла свой конец. Если всю жизнь призывать темные силы, рано или поздно они сами призовут тебя. Сверкер не мог вообразить, чтобы Биргир, никогда раньше здесь не бывавший и с Рагнорой не знавшийся, мог что-то против нее иметь. Его руками ее забрали из этого мира сами боги. Отец Колдовства послал за своей любимой дочерью. И теперь для нее будет выстроен такой же подземный дом и убран еще лучше: мехами, коврами, цветными одеждами. И Рагнора получит свою рабыню, которая при жизни ей прислуживала. Сверкер все же не хотел, чтобы его мать, недовольная проводами, встала из могилы и пришла забрать недостающее.
И Альдин-Ингвар незамедлительно последовал этому совету. Он даже не застал слухов, которые немедленно расползлись по округе. А говорили, будто мертвая старуха каждую ночь колотится изнутри погреба, в котором держали тело. Иные даже уверяли, будто видели ее в темные ночи бродящей по двору, по пристани, по берегу Днепра. Гостислава усмехалась тайком, Ведома негодовала и даже пригрозила, что того отправит с бабкой в могилу, от кого услышит подобные бредни.
Опасаясь, что отец был недостаточно учтив со знатным гостем, Гостислава и Ведома пришли на пристань проводить его.
– Желаю тебе здоровья и удачи! – сказал девушке на прощание Альдин-Ингвар. – Надеюсь, когда я буду здесь в следующий раз, наша встреча получится более радостной.
Ведома лишь поклонилась в благодарность. Зная о его намерениях, она почему-то не могла увидеть в Ингваре ладожском своего будущего мужа. Не так чтобы он ей не нравился – красавец хоть куда, отважен, учтив, богат, тоже ведет род от северных богов и владеет не менее завидным виком, чем ее отец. Но мысли ее от всего этого – загадочных встреч с Ведьмой-раганой, смерти бабки – находились в таком беспорядке, что сперва нужно было привести жизнь в мирное русло. К любовным помыслам ее сердце не лежало.
«Избегай выбора, сколько сможешь», – сказала ей Рагнора на прощание. Она имела в виду, что если человек подчиняется чужим решениям, то может не корить себя за последствия. Значит, Ведома может ни о чем не думать и ждать, что решит для нее отец. Как и полагается послушной дочери. Как поступила в свое время мать…
С младенчества Ведома привыкла жить по воле старших родичей – и главным образом Рагноры, которая правила в доме всем, в том числе и сыном. Но теперь, когда бабка навек закрыла глаза, Ведома вдруг со всей ясностью ощутила, что у нее может быть совершенно иная цель, нежели у бабки и даже у отца. «В твои годы многие уже замужем и должны сами решать, что им делать. То же скоро будет и с тобой…»
Сама мысль о том, чтобы решать самой, и пугала, и воодушевляла. Но понимание должно было созреть, и Ведома предпочитала не торопить события.
Часть вторая
Альдин-Ингвар давно уже привык сам принимать решения, но приключения в земле смолян лишь укрепили его в желании посоветоваться с родичем, Ингваром киевским. Он был в полном праве сам распоряжаться своей судьбой, но ради благополучия Пути Серебра имело смысл заключать союзы лишь с одобрения всех его владык. Ведь гораздо умнее уладить все возможные разногласия заранее, чем потом разгребать последствия ошибочных решений.
Путь вниз по Днепру до Киева не представлял больших сложностей: порогов на нем не было, ладьи несло течением, а при попутном ветре ставили и парус. За пару последних поколений, когда поток торговых гостей увеличился, он был хорошо изучен и освоен: через каждый дневной переход находились селения и гостиные дворы, где можно было за полногаты получить ночлег и пищу для дружины из тридцати человек. С запада к Днепру здесь прилегали земли племени березничей, с востока – радимичей. После Любеча на западе началась земля Деревская, а с другой стороны – Северянская. Альдин-Ингвара здесь все знали, а ныне он мог поведать столь занятные новости, что его по несколько дней не хотели отпускать. Он только тем и отговаривался, что должен спешить к отходу второго обоза. Это все понимали и уважительно кивали: «А, ну как же, само собой. Что везете?» Здесь была уже собственно «Русская земля», подчиненная Олегом Вещим. И сейчас все эти просторы, населенные полянами, древлянами, саварами, северянами, остатками и потомками хазар, а также частично моравами и варягами, принадлежали дяде Альдин-Ингвара.
В Киеве молодому ладожскому боярину не приходилось просить гостеприимства: у него здесь был собственный двор. Когда лет пять назад умер Лидульв – из последних старых хирдманов Олега Вещего, – оказалось, что у него нет законных наследников. Все знали, что в дружине Лидульва человек десять – его кровные отпрыски от челядинок, но он так и не признал никого из них своим законным сыном. Поэтому все оставшееся после него добро, включая двор и отроков, получил князь и почти сразу подарил племяннику в благодарность за поддержку во втором походе к Греческому морю. В бывшей усадьбе Лидульва Альдин-Ингвар останавливался со своими людьми и товарами по пути из Ладоги в Царьград и обратно. Ее теперь в Киеве звали «Ладожский двор».
Своего дядю, Ингвара киевского, Альдин-Ингвар встретил прямо сразу, едва успев сойти с лодьи на причал у Почайны. Когда на глади Днепра показался приближающийся обоз, тот вышел из скопления клетей, где был занят просмотром привезенного на днях собственного имущества – дани со своих северных владений, предназначенной на продажу в Греческое царство. Племянник еще издалека увидел знакомую фигуру: среднего роста, с широкими плечами. Киевскому князю сейчас было тридцать лет или чуть больше: за время их знакомства на простоватом, но привлекательном лице Ингвара сына Олава прибавилось морщин и шрамов, а зубов стало еще на два меньше. Русые волосы он стриг совсем коротко – под шлем, в левом ухе носил хазарскую серебряную серьгу в виде длинной капли, а на шее – варяжский «молот Тора» на узорной цепи. Точно такой же был и у самого Альдин-Ингвара.
Соскочив с лодьи, племянник подошел к дяде и почтительно поклонился. Потом они обнялись. Альдин-Ингвар был выше Ингвара более чем на голову и на первый взгляд – белокурый, красивый, нарядно одетый – казался гораздо более похож на князя. Но только на первый взгляд. За прошедшие годы Ингвар киевский избавился от отроческих замашек, и теперь это был уверенный в себе, своей силе и своей дружине вождь. Каждый взгляд его, каждое движение дышали убежденностью в своем праве повелевать, и этому не мешал ни средний рост, ни простая одежда. Охотником до греческих шелков он так и не стал, пусть и ходил ради них в несколько дальних походов. Только ради больших пиров княгине удавалось надеть на него хороший кафтан.
– Ну, я уж тебя заждался! – приговаривал Ингвар, похлопывая рослого племянника по плечу и спине. – Думал, без тебя пойдут. Ну, ты как – женился? От молодой жены оторваться не мог? Так сидел бы дома этот год, Ивор бы за нас обоих все продал.
Все знали, что Альдин-Ингвар обручен с внучкой Олава свейского и что около этого времени она должна к нему приехать.
Альдин-Ингвар подавил вздох. Не хотелось начинать долгий рассказ о своих обстоятельствах прямо на причале, среди скрипа лодей и сходен, криков грузчиков, шума ветра, суеты с мешками и бочками.
– Не женился пока, – улыбнулся он. – Видать, еще годок-другой холостой похожу.
Ингвар посмотрел ему в лицо.
– Пойдем. – Он кивнул в сторону длинного ряда клетей. – Или домой сразу?
– Я не спешу.
Альдин-Ингвар махнул рукой своему управителю, чтобы принимался сам сгружать привезенное, и пошел следом за дядей.
Киевскому князю из Хольмгарда, его наследственного владения, привезли то же, что доставил из Ладоги его племянник: собранные в качестве дани и выменянные у чуди меха, бочки меда, головы воска. Челяди в этот раз никто не привез: обоим было не до походов. Одну треть собранного Тородд, младший брат Ингвара, оставлял себе на содержание дома и дружины в Хольмгарде, две трети отправлял истинному хозяину, и вырученные за них деньги шли на содержание ближней дружины и киевского двора. Это была основная и наиболее важная часть дохода самого Ингвара: дань с земли Деревской получал Свенельд, а поступления с прочих «русских» земель приходилось, обменяв на греческие товары, делить с полянской и русской знатью. А также содержать на них большую дружину – восемь сотен человек. Половина ее жила в Вышгороде, вторая – в Витичеве.
Ингвар уже второй день осматривал свою долю: пересчитывал, проверял качество выделки шкурок, чистоту меда. При нем суетились старый Стемид – окончательно перешедших из гридей в управители – и Асгрим Росомаха, человек Тородда, привезший дань. Стемид был последним оставшимся в живых участником еще Олеговых походов на Царьград; к походам он по старости был давно уже не годен, но, как человек опытный и толковый, а к тому же знающий письмо и счет, следил за дружинными средствами.
– Присаживайся. – Ингвар указал племяннику на бочонок, такой же, какой служил сидением ему самому.
Вокруг них висели целые гроздья куньих шкурок, сорочкАми и полусорочкАми нанизанных на кольца из ивовых прутьев. Перед тем как сесть, Альдин-Ингвар безотчетно взял одну шкурку, помял в пальцах, понюхал: в ивовой коре дубили… Ничего так, в Серкланде ногату дадут. Можно было бы восхититься количеством будущих ногат, заполнявших одну только эту клеть, но Альдин-Ингвар, сам содержавший дружину, знал, как быстро это все разлетится.
– У тебя тоже бобра мало в этот раз? – спросил Ингвар, приняв от холопа корчагу с квасом.
– Мало, – кивнул Альдин-Ингвар. – Чудь говорит, ушел бобер, повыбили. Куницы да лисицы…
– Да красные девицы… Правда, что ли, по девице начать брать? Ну, а твоя что же? – Ингвар отвлекся от своих забот и вспомнил о делах племянника. – Старый хрен все жмется, не присылает девку? Мы тебя и не ждали в этот год. Княгиня говорит: точно дома засядет, как женится.
– Моя невеста умерла, – ровным голосом ответил Альдин-Ингвар, знавший, что дядя любит, когда изъясняются просто и ясно. – Этой зимой. Ее сестры – маленькие девочки. Они могли бы подойти твоему сыну, он еще может ждать десять лет, а вот я уже…
– Да мы сынку уже подобрали! – хмыкнул Ингвар, будто вспомнив что-то смешное. – Не он будет ждать, а его будут ждать! Да, вот не свезло тебе! Ты-то сколько ее дожидался – лет восемь? Уж мог бы пять лет как на ком-нибудь другом жениться!
– Вместе с этим горестным известием мне передали один совет. Я был бы не прочь ему последовать, и это дело мне нужно обсудить с тобой. Но, может, тебе сейчас не ко времени говорить о моих делах?
– Давай, выкладывай! – кивнул Ингвар, держа на коленях корчагу.
Он тоже понимал, что любой брак в его семье – дело общей державной важности.
Альдин-Ингвар принялся рассказывать обо всем, что случилось со дня получения печальной вести. Рассказчиком он был толковым и справился довольно быстро.
– Йотуна мать! – На Ингвара его повесть произвела впечатление. – Про мертвеца-то… потом непременно нашим девкам расскажи, им понравится… Вот ведь змей ползучий этот Сверкер, жарь его через мутный глаз! – В досаде он чуть не грохнул корчагу об пол, но холоп вовремя ее подхватил и отставил в сторону. – И он, и смоляне его у меня давно уже вот где! – Князь рубанул ребром ладони по горлу. – Почему я, чтобы свое же добро, – он взмахом обвел висящие кругом шкурки, – из одного своего дома в другой свой дом перевезти, должен еще мыто платить? Каждый десятый хвост!
– Потому что Сверкер живет как раз посередине твоих владений, – сдержанно ухмыльнулся Альдин-Ингвар. – И он платит мыто тебе, когда везет продавать свою дань на юг. А если на север – то платит и тебе, и мне. И еще ты берешь с него за прохождение порогов на Днепре.
– А он с меня – за волоки на Ловать! Хорошо хоть, с Ловати на Ильмень всего половину платим…
И на лице Ингвара явственно отразилась уже не раз приходившая мысль: как бы устроить, чтобы хоть в Зорин-городке не платить совсем? Нужен новый договор с «пасынком» Зоремиром Дивиславичем, отца которого он, Ингвар, разбил в сражении уже почти двенадцать лет назад.
– Зоряну ж столько не надо! – горячо продолжал Ингвар, уже забывший о делах племянника и говоривший о том, что более всего занимало его самого. – Дружина у него своя – так, на лов съездить да чтоб девки не заскучали. Воевать ему не с кем: с севера его Хольмгард прикрывает, с запада – Плесков, а полезет кто – я его обещал оборонить. И на что ему мои деньги? Правильно Свенельдич говорит: дай ему денег, так он еще того гляди… А тут смотри: вот, каждый год два обоза в Царьград!
Ингвар даже встал на ноги, чтобы вольнее было говорить.
– За пороги проводи, потом встреть. Со своими вошеедами у нас ряды заключены, даже девки кое у кого взяты, эти не забалуют. Но их же в степи – что блох на собаке! Не угадаешь, откуда принесет! Керенбей мамой Умай клялся пороги прикрыть – а глядь, нет уже Керенбея, разбит и в булгары продан со всем родом и ордой! Там теперь Баймат-хан заправляет, а с ним у меня договора нету! Вот, прошлый год… А! – Князь в досаде махнул рукой. – Короче, большую дружину, как хочешь, а снаряжай, хоть с жены снизки снимай! Одежду, черевьи, оружие, летом – лодьи, паруса, весла, зимой – сани, упряжь, шатры, котлы, прокорм! Ближняя дружина: все то же самое, только еще слышу каждый день со всех сторон: «Княже, в дружинной избе крыша совсем прохудилась, в кашу дождь капает! Княже, твои люди у меня ягненка увели! Вчера какие-то трое орлов лавку на торгу разгромили и жидина побили. Княже, а почему у Свенельдовых портки красивше?» Тьфу!
Альдин-Ингвар только улыбнулся. А ведь он не раз принимался высчитывать долгими зимними вечерами: потеряет он или приобретет, если Сверкер не будет взимать с него плату за проход через Смолянскую землю, но и сам не будет платить за провоз своих товаров через Ладогу? А теперь добавился новый вопрос: выгодно ли будет, заключив родственный союз, взаимно снять или хотя бы уполовинить мыто? Ясно было, что в этом вопросе киевский дядя его поддержит.
Гридница на Олеговой горе была построена еще Вещим. Человек двести могло усесться в ней за длинными дубовыми столами. Ее бревенчатые стены и резные столбы помнили немало важных событий, и для больших пиров на стены до сих пор вешали расшитые золотом и цветным шелком алтарные покровы, привезенные из похода на Греческое царство. В обычные дни они хранились в больших ларях, и только сама княгиня время от времени отпирала замки и приказывала проветрить паволоки, переложенные полынью и лавандой из Таврии.
В последние девять лет во главе стола здесь сидел князь Ингвар с женой, княгиней Эльгой. Там его и увидел Альдин-Ингвар, приглашенный на пир – по случаю своего приезда, и заодно проводов второго царьградского обоза. Народ постоянно менялся: кто-то выходил на двор подышать, кто-то садился на освободившееся место. Тут была ближняя княжья дружина и кое-кто из бояр. Сидели торговые люди, в основном из северных земель, чьи лодьи с товаром входили в состав княжеского обоза. Лодьи южных земель ушли около месяца назад, сопровождаемые вышгородской половиной большой дружины. Большая дружина, в отличие от ближней, в Киеве почти не бывала: зимой она ходила в полюдье, а летом провожала и встречала обозы.
Сейчас Ингвар куда больше походил на князя, чем недавно на причале: на нем был хазарский кафтан с длинными узкими рукавами, золотистого шелка, густо затканного сложным узором красноватых тонов – в виде кругов, в которые были вписаны деревья с сидящими на них птицами и еще чем-то, издалека не разобрать. На узком поясе с золочеными бляшками висела степняцкая же сумка с золоченой узорной накладкой на всю крышку.
Рядом с ним сидела жена, княгиня Эльга – удивительной красоты женщина, в желтом греческом платье с золотистой и красной отделкой. Альдин-Ингвар уже заходил поклониться ей, но сейчас она вышла встретить его, как родича, к порогу гридницы и поднесла отделанный серебром турий рог с медом. Потом проводила на почетное место. Если ее муж напоминал грозного Перуна, то Эльга сияла рядом с ним, будто ясная зоря – всегда веселая, приветливая, для любого достойного гостя находящая доброе слово.
На пиру Альдин-Ингвар пришлось снова рассказать о своих приключениях – чтобы знала дружина. Услышав о разбое и пропаже десятка рейнских мечей, бояре и гриди разом зашумели: боль такой потери каждый ощутил, как свою.
– Да этот Сверкер тот еще упырь! – кричал боярин Острогляд, дальний родич княгини. – Он сам этих лиходеев у себя на волоках прикармливает! Как идет обоз с хорошим товаром, что унести легко, а продать дорого – непременно разграбят! Он сам знак подает, а ему доля идет!
– Это прежнего князя был обычай, Ведомила! – возражал ему Честонег. – Те лиходеи из его же отроков были, парни молодые, что зимой в лесу живут. А Сверкер с ними дружбы не водит, на него все смоляне до сих пор за Ведомилов род обижены.
– Эх, нам бы эти мечи! – завистливо вздыхал Ярогость, гридь из ближней дружины. – У нас у каждого десятого разве такой меч, а там целый десяток – каким-то оборотням!
– Им-то куда – с лешим, что ли, воевать в болоте? – смеялись гриди.
– А есть такое предание, что если меч три года в болоте полежит, то великую силу обретет…
– Да что там – предания! – крикнул с того же стола Годима. – У Свенельда в дружине таких мечей-то поболее нашего будет.
Шум поднялся сильнее, в нем яснее зазвучало недовольство.
– А ну хватит! – рявкнул Ингвар и хватил кулаком по столу. Видно было, что он слышит это не в первый раз, и эти речи порядком ему надоели. – Годимка! Опять за свое! Еще раз услышу – пойдешь у меня на валы вошеедов сторожить! А всем еще раз объясню, – он обвел угрюмым взглядом поутихшую дружину за столами. – Мой кормилец Свенельд землю Деревскую взял мечом и дань с нее имеет по самую свою смерть. Так было уговорено между ним и князем киевским.
– Да где теперь тот князь? – С места встал Дивосил, Видиборов сын, из числа киевской старейшины. – Тот ряд со Свенельдом заключал Олег-младший. Когда в Киеве князь сменился, его пересмотреть надлежало.
Читать бесплатно другие книги:
