Доплыть до грота (сборник) Михеева Тамара

Шесть миллионов моих шагов

Я грызу ногти. За это, между прочим, меня все ненавидят. Не думайте, что я преувеличиваю, это чистая правда! И я не про посторонних людей говорю, не про одноклассников там или учителей. Видели бы вы, как смотрит на меня мама, когда я при ней вдруг засуну палец в рот! Будто я самое отвратительное животное на свете! А ведь она обязана любить меня безусловной любовью! Ну, то есть без всяких «если…». Так нам школьный психолог говорит.

А еще родители дали мне дурацкое имя – Агафья. Можете себе представить? Агафья! Я бы поняла, если бы в честь бабушки-прабабушки какой-нибудь, так нет же!

– Нам хотелось дать тебе необычное имя… какого ни у кого не будет.

Ну-ну!

Сами они называют меня Агашей. Одноклассники – Гашеткой. Ничего, даже весело. А вот бедные учителя… Агафьей звать неудобно, слишком уж официально и сразу представляешь такую старушку божий одуванчик в белоснежном платочке. А Агашей тоже… ну, посмотрите сами, какая из меня Агаша? Во мне сто семьдесят пять сантиметров, а ручищи мои видели? Легко побеждаю всех парней в армреслинге. Кроме шуток. И характер сложный. Так папа считает. Нежно обняв меня за талию, он вздыхает:

– Ах, Агаша, ну и сложный же у тебя характер!

Угу. Но для папы-то с мамой я даже со сложным характером Агаша. И это имя для меня слишком… личное, что ли, совсем детское. Ну, пришлось мне пожалеть чужих взрослых и придумать «Агату». Я даже стала всем так представляться:

– Зовите меня, пожалуйста, Агата.

Особые интеллектуалы фыркают:

– Кристи?

Но я не реагирую. Агата Кристи вполне достойный человек.

Я, между прочим, в одной из лучших школ города учусь. Куда даже за деньги не поступить, а только если экзамен сдашь, их, внутренний. Сама не знаю, как я туда попала. Экзамен средненько так сдала. Но почему-то на собеседовании директору понравилась. Два часа, наверное, разговаривали с ним о смысле жизни, остальные ждать устали. Вообще, у них это самым страшным считается. Ну, это собеседование с диром. Мол, даже если экзамен блестяще сдал, не факт, что поступишь. Я потом слышала, как он англичанке говорил про меня:

– Отличная девчонка! Такая, знаешь, наша. С искрой в глазах.

Не знаю, что он там разглядел, какую искру. Мама вот первым делом спросила:

– Надеюсь, ты не грызла при нем ногти?

– Ну, если бы грызла, то, наверное, не поступила бы, да?

– Рада, что ты это понимаешь. – Ответила она и даже обняла меня.

Угу.

В общем, я обычная, понимаете? Обычной жизнью жила до девятого класса. Школа, три репетитора, плавание, тусня в соцсетях. Я там на нее и наткнулась. На эту бабусю Гейтвуд. Не слышали? Я вам расскажу. Это потрясающая бабуся! Я не фамильярничаю, ее так прозвали, ну там, в Америке. Она в шестьдесят семь лет одна прошла тропу Аппалачи! Представьте! Вы знаете, что такое тропа Аппалачи? Это почти три тысячи километров! Она тянется от Мексики до Канады вдоль побережья, через четырнадцать штатов, представляете? И она – прошла! Первая из женщин, между прочим.

Меня эта бабуся Гейтвуд реально впечатлила. Я начала все про нее читать, что нашла, а потом, когда нам задали сочинение на тему «Человек, которым я восхищаюсь», я про нее написала. С этого все и началось, наверное.

У нас в гимназии такой порядок с сочинениями: все пишут и выкладывают в инет, в наше сообщество. И все, кто хочет, может прочитать и оставить комментарий. В гимназии учится двести сорок пять человек, чтоб вы знали, и работает еще человек пятьдесят, наверное. И прочитать могут реально все! Хоть директор, хоть вахтер дядя Слава. Ты обязан прочитать к уроку хотя бы три чужих сочинения и прокомментировать их. Я вот ненавижу читать чужие сочинения, а уж комментировать… Но такие тут порядки. Не хочешь – гудбай в обычную школу. В общем, я написала про Эмму Гейтвуд. Бабусю. Понимаете, меня потрясла эта история. Ну, может, если бы я никогда не была в лесу, я бы не впечатлилась (многие так и писали в комментариях: «Ну и что такого? Ну, прошла, ну, молодец, а что такого-то?»). Но я – была. Родители раньше часто нас вывозили в ПВД (кто не в курсе: поход выходного дня, обычно с пятницы по воскресенье, проводился для поднятия духа и сплочения нашей милой семейки, иногда приглашались друзья с детьми или коллеги). Мы приезжали на машинах, брали рюкзаки, палатки и все остальное и километров пять еще пилили пешком, даже если можно было проехать на машине до самого места. Но взрослым казалось, что так мы лучше проникнемся. И потом где-нибудь на берегу озера мы ставили палатку, разводили костер, купались, загорали, бродили по лесу. В общем, отдыхали. Мне нравилось. Жалко, что с тех пор, как они вбили себе в голову идею о том, что мы должны без продыху учиться, чтобы поступить в лучший вуз мира, мы перестали ездить в ПВД. А как ездить, если репетиторы даже в выходные? И ладно бы только у меня, у Гришки-то тоже. Гришаня – это мой брат.

Так вот, вернемся к бабусе Гейтвуд. Почему меня так зацепило. Я немножко знаю, что такое лес. Даже в ПВД мы берем с собой палатку, спальники, пенки, котелки, всякие там примочки для костра, даже разделочную доску мама берет! А она, Эмма Гейтвуд, взяла с собой только плащ, аптечку, армейское одеяло, пластиковые занавески для душа, смену одежды и немного еды! И пошла! И шла сто сорок два дня! Это же четыре полных месяца! Четыре! Я уже не говорю про то, что она старуха. Она же реально была на десять лет старше моих бабушек, когда отправилась в этот свой поход. Вот что меня потрясло. А еще то, что она ничего не сказала никому. Вообще. Никакой шумихи из этого не стала делать. Предупредила своих, что погуляет в ближайшем лесочке. И ушла на три тысячи километров. Три тысячи километров! Это ж трое суток на поезде!

Вот это все я и написала в сочинении. Но меня на смех подняли. Вообще я их понимаю. Немного. Потому что там писали про таких людей, которые как-то старались улучшить мир. Ну, про мать Терезу, например. Про Гагарина, само собой. И это тоже ведь сложно: написать про Гагарина так, чтобы было интересно.

Про него Кирилл написал.

Мне нравится читать сочинения Кирилла. И сам Кирилл нравится. Не как парень, а просто как человек. Но я боюсь, что меня неправильно поймут, если я каждый раз буду комментировать его сочинения. Поэтому я всегда читаю не три чужих сочинения, как положено, а три плюс еще одно, Кирилла. Почему я боюсь? Ну, не то чтобы боюсь, я не так выразилась, наверное. Просто… не знаю даже, как это словами сказать. Ну, если бы я была в него влюблена, было бы проще, понятнее. А мне он просто нравится. Хорошо бы с ним дружить по-настоящему. Все равно он мне в парни не годится. Он маленький, понимаете? На полголовы меня ниже. Нам же неудобно будет. Ну, целоваться и вообще. Он будет стесняться. Но пишет он здорово! Я всегда его читаю, только комментирую не всегда.

В общем, надо мной поржали. Я бы в другой раз не обратила внимания совсем, но несколько человек мне написали: «Тебе не кажется, что восхищаться неудачницей – странно?» Я, конечно, кинулась в бой. Эмма Гейтвуд – неудачница? Да она национальный герой! Она первая из женщин прошла тропу Аппалачи! «Ну и что? – отвечали мне. – В чем ее подвиг? Как она сделала мир лучше?», «Конечно, неудачница: муж ее бил, она только и делала всю жизнь, что рожала детей, ничего в жизни не добилась». Вот это как-то чересчур для меня, правда. Я поняла, что не могу их понять. Их логику.

Я все думала о бабусе Гейтвуд. Представляла, как она живет на своей ферме, как муж ее избивает и как она и правда рожает и рожает детей без продыху. У нее их было одиннадцать (по мне так уже одно это – подвиг). И еще я представляла, как в один прекрасный день ее все достало. И она просто берет плащ, одеяло, смену одежды, еду и уходит. Вот просто открывает дверь дома и – уходит. Без подготовки, без сборов. Не в петлю полезла и не расстреляла их всех там, а просто вышла за порог и пошла своей дорогой. Ну, разве не круто?

Я не помню, чем закончился бой в комментариях на сайте. За сочинение я получила «восемь» (у нас десятибалльная система оценок). Мне вдруг неважно стало, чем там все закончится, все эти споры. Я-то знаю, что права. Только не могу объяснить.

И вдруг мне пришла в голову простая мысль. На занятии по математике, у репетитора. Был февраль. Точнее, пятое февраля. В каком-то календаре, то ли в китайском, то ли еще в каком, этот день называется «ветер, дующий с юга». Ну, вроде как дело к весне. У них в Китае, может быть, и к весне, а вот у нас февраль – самый противный месяц, терпеть его не могу. Почти так же, как разговоры родителей о моем будущем. Господи, ну что о нем говорить? Вот придет оно, это будущее, там и посмотрим. Будто нам не о чем поговорить больше!

Так вот, репетитор. Она молодая. Мама с папой специально такую выбрали, зная мою нелюбовь к математике. Ну, думали, наверное, что мне с молодой будет проще. Она старше-то меня лет на десять, не больше. Но какая же она зануда, эта Ирина Павловна! Не улыбнется, не пошутит, прямо робот какой-то! У меня от занятий с ней зубы ломит. Я пыталась родителям объяснить, что мне хватает электива в школе, у нас хорошая математичка, и объясняет нормально, и я ведь тяну на твердую «семерку», хотя чистый гуманитарий! Но нет, им кажется, будто без дополнительных вложений я математику точно завалю. А ведь это еще даже не ЕГЭ! Что же будет через два года? Страшно представить вообще.

И вот я иду к репетитору. Когда я думаю о занятиях с ней, мне представляется такое огромное-огромное заснеженное поле, которому нет ни конца ни края, и снега по колено. И как-то надо его перейти. И я знаю, что смогу, но такая тоска! Так неохота! Я делаю шаг, один, и второй, я тащусь через это поле вечных снегов, продираюсь сквозь ледяную корку иксов и игреков. Я ненавижу их, и этот скучный, вечно раздраженный голос молодой и тощей Ирины Павловны, и запах табака от ее кожи, и всех этих лисят в ее квартире – она коллекционирует изображения лис…

Про себя я иногда зову ее Гнидой Падловной. Это, конечно, совсем нехорошо, но мне так противно, до тошноты, что я готова биться головой о ее стол. Жизнь – боль.

– Ну что же… прогресса пока никакого, – говорит она над моим ухом. – А ведь мы занимаемся с тобой уже полгода! Думаешь, имеет смысл продолжать?

Она ждет, что я завоплю: «Конечно! Имеет! Мне стало все гораздо понятнее!» Но мне не стало. Я хочу бросить. Очень хочу. И вдруг я поняла, что мне надо делать. Причем поняла так отчетливо, будто это уже произошло.

Ну, а что? У меня, между прочим, если подумать… тоже почти одиннадцать детей. Ну, то есть я посчитала: у меня одиннадцать занятий в неделю. Гимназия – раз. Это я еще все предметы за один считаю. Плюс два электива. Плюс три репетитора: по русскому, математике, английскому. Плюс английский по скайпу. Считаете? Вот… А еще я хожу на плавание два раза в неделю, а по воскресеньям с папой на настольный теннис. Десять? Да, и последнее дополнительное занятие – Гришка. Да, это мое любимое допзанятие, сидеть с ним, но ведь все равно… Вы мне не верите? Что я его люблю и мне с ним нравится? Ну, вот почему? Мне правда с ним интересно, он прикольный. Вот и получается, что тоже одиннадцать. Конечно, это не дети. С детьми вообще, наверное, атас. Но я просто хочу сказать: я понимаю, почему бабуся Гейтвуд ушла.

Почему у меня столько занятий? Ну… родители так решили. Это все оттого, что я сама не знаю, кем хочу быть. Мне кажется, если бы я сказала родителям твердо:

– «Хочу быть…»

М-м-м… вот кем? Ну, я даже для примера не могу придумать… ну, неважно! Хочу быть тем-то! И они бы сразу перестали меня туда и сюда толкать и все в меня впихивать! Но я не могу! Не могу понять, чего мне хочется!

А еще я не понимаю: зачем они мучают Гришку? Ну, ладно я, я уже в девятом классе и мне правда пора определяться и все такое. Но Гришка-то только в пятом! Зачем ему сейчас эти репетиторы и кружки повышенной сложности?

В общем, я все решила. И меня сразу отпустило.

И тогда я сказала Ирине Павловне:

– Наверное, вы правы. Больше не стоит вас мучить. Я маме объясню сама, ладно? А то она свалит все на вас, все мои неудачи.

Лицо у Ирины Павловны стало такое растерянное! Я вдруг увидела, что она совсем-совсем молодая, может, еще даже институт не окончила – я как-то не интересовалась никогда… И вот она стоит, смотрит на меня своими глазищами – они у нее на пол-лица, – а я уже собрала вещи и топаю в коридор.

– Ты что, обиделась?

Она побежала за мной.

Я выше ее на две головы, наверное. Ну, на голову точно. Конечно, ее голова гораздо умнее, она понимает все эти сложные штуки, вроде скалярного произведения векторов…

– Подожди! Может, нам сменить тактику? Попробуем искусство маленьких шагов…

Но я уже ничего не хочу пробовать с ней. А слово «шаги» отзывается в моем сердце совсем не математическим звоном.

– Простите, – сказала я, закрывая за собой дверь.

Я шла по проспекту и думала, что, наверное, у нее не так много учеников, и я лишила ее заработка. Но почему-то мне не было стыдно.

Стыдно стало потом. Когда я не посмела рассказать обо всем этом маме. И каждый вторник брала у нее деньги на занятие и ехала к Ирине Павловне. Я выходила на остановку раньше и гуляла по улицам полтора часа. Даже когда было очень холодно и ветрено. Я не заходила ни в магазины, ни в кафе, не тратила деньги. Закалялась и копила. Потому что решимость сделать то, что я придумала, крепла во мне с каждым днем.

У меня день рождения первого апреля. Такая вот шуточка природы. Ну, а как иначе расценить? Если ты в этот день родился, то ты либо дурак, либо очень веселый человек. А я – ни то, ни другое, и с чувством юмора у меня плохо. Но вообще-то весенний день рождения – очень удобно. Потому что, например, в детстве ты всегда вовремя получаешь в подарок велосипед, ролики, самокат и скейт. В этом году я, тщательно все продумав, заказала родителям походный рюкзак. Конечно, у нас были рюкзаки (ПВД!), но, во-первых, довольно тяжелые, да и выросла я из своего. Можно было бы взять мамин, конечно… Но он вообще со стальной рамой, даже пустой тяжелющий, как она его таскала, не пойму? Я кучу сайтов перечитала, кучу каталогов пересмотрела и выбрала то, что мне нужно: на пятьдесят пять литров, облегченный, серо-красный. Показала родителям ссылку, когда они спросили, что мне подарить. Вы бы видели их лица.

– В смысле? – спросил папа.

– Зачем он тебе? – спросила мама.

– Хочу рюкзак, – ответила я.

– Мало у нас барахла в гараже, – вздохнула мама.

И тогда я выдала то, что давно им хотела сказать, но не решалась:

– Это не барахло. Это походное. Надо просто опять поехать в ПВД.

Вот они оба на меня уставились! А потом странно так переглянулись.

– Да? А мне казалось, вы терпеть этого не можете… – сказал папа.

– Все время ныли… – сказала мама.

Ничего они не понимают! Ныть – нормально. Когда тебя выдергивают из цивилизации и заставляют тащиться неизвестно куда под рюкзаком, самое естественное – ныть.

– Ладно, проехали! Но если вы всерьез про подарок спрашиваете, то я вот такой хочу рюкзак. Очень-очень хочу!

– Хорошо, – говорят они почти хором.

И что вы думаете? Подарили? Угу. И даже рюкзак. Только не такой, как я просила, а очень модный городской, на двадцать пять литров. Цвета фуксии. Светились от счастья, когда дарили. Вот, мол, какие мы молодцы. У меня даже не хватило сил сделать вид, что я рада. Не смогла скрыть разочарования, хотя обычно получалось. Мама заметила, конечно, и сразу:

– Ну, Агаша, ну ты же девушка! Да и зачем тебе тот страхолюдный? В школу ходить? Он же огромный! Ты что, на Эверест собралась?

– А вдруг? – пошутила я, не удержалась.

Посмеялись.

Потом я через интернет эту их «фуксию» продала, а себе купила тот рюкзак, который мне был нужен. Чуть-чуть только из своих денег добавила. Они и не заметили ничего.

Моя бабушка Марина не признает материальные подарки. С детства она дарила мне впечатления, как она сама говорит. Поход на скалодром, билеты в театр, мастер-класс по изготовлению пиццы в итальянском ресторане и всякое такое. Я сначала не очень понимала этого, а потом полюбила. Где мы только с ней не были! Лепили горшки у настоящих гончаров, делали свой шоколад на кондитерской фабрике, летали в аэротрубе, ходили в спа-салон и на урок аргентинского танго… Ну, в общем, вы поняли. Она никогда меня не спрашивает, что мне подарить. Сама придумывает. Тоже здорово! Потому что всегда сюрприз! Но теперь я решилась ее попросить. Потому что мне это не потянуть. Я ни разу этого не делала. Совсем. И мне нужна поддержка.

– Ба-а-аб, а можно я закажу подарок? Его только ты сможешь осуществить.

– Хмг… вообще-то у меня уже есть одна гениальная задумка, но давай, желай.

– Своди меня в парикмахерскую.

Вот вам, наверное, смешно. А я правда ни разу в жизни не была в парикмахерской. У меня длинные волосы, которые очень медленно растут. Мне мама их примерно раз в полгода подрезает, убирает секущиеся кончики. Так что у меня коса до пояса. Понятное дело, с косой придется расстаться. Раньше у меня духу не хватало, все-таки это вся моя жизнь. Но как я буду косу мыть в дороге? Нет уж, стригусь под мальчишку. Родители убьют, но бабушка Марина одобрит, я знаю.

И вот я сижу в парикмахерском кресле. Все противненько напоминает стоматолога. Мне вымыли голову, повязали вокруг шеи какую-то шелковую простыню, расчесали, очень долго вздыхали над «таким сокровищем». Вся парикмахерская собралась смотреть, как меня обкорнают. Еще раз спросили. Не у меня, у Марины:

– Прямо вот совсем коротко?

Марина невозмутимо разглядывала журнал.

– «Режьте под мальчишку», – процитировала она свою любимую тезку.

– За что вы ее так… – начала было парикмахер, но оборвала на полуслове, поймав мой (испуганный, наверное) взгляд в зеркале.

– Режьте, – вздохнула я, будто сделала первый шаг. – Я в твердом уме и трезвой памяти, и я сама так хочу. Правда.

Парикмахер вздохнула и занесла ножницы над моей головой.

Потом мы сидели в кофейне. Марина заказала свой любимый тирамису, а я неожиданно – вишневый штрудель. Первый раз в жизни его ела. Было вкусно.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросила Марина. – Непокорной? Свободной и легкой?

Я пожала плечами. Я чувствовала себя… никак. Конечно, без утяжелителя было легче. Непривычно. И прохладно. Косу у меня купили прямо в парикмахерской. И за дорого. Я сразу прикинула, на что еще полезное смогу потом потратить эти деньги.

– Слушай, – вдруг сказала Марина. – А ты ведь никуда не влипла? Ни в какую страшную историю? То есть я хочу сказать… это ведь не из-за денег, да?

Мысли она читает, что ли?

– Нет, клянусь, вообще не из-за этого.

Она довольно хмыкнула.

– Подростковый бунт наконец-то?

И вздохнула:

– Твои родители меня убьют.

– Вали все на меня, – посоветовала я.

Вообще-то у меня две бабушки. Они ровесницы, но очень разные. Вторая бабушка, Света, она такая вся прямо… бабушка-бабушка. Пироги и булочки с маком по воскресеньям, сказки на ночь, ушла с работы сразу, как вышла на пенсию, чтобы сидеть с многочисленными внуками (у нее трое детей, а внуков семеро). Этой бабушке я заказала налобный фонарик на светодиодах. Сказала, что иногда хочу почитать лежа в постели, а Гришка уже спит, и очень удобно иметь фонарик. Она поверила, конечно. Она любит читающих детей.

Бабушке Свете мама все и выдала, все свои «мысли и чувства» по поводу моего нового образа. Потому что Света – мамина мама, а Марина – папина. Вообще-то у мамы с Мариной хорошие отношения. Она называет ее идеальной свекровью, они часто по телефону болтают и по магазинам любят ходить вместе. Но моя стрижка – это, видимо, был перебор. Мама так и сказала бабушке Свете, когда мы приехали к ней в выходные.

– Это вообще за гранью! – повторяла мама. – Как можно было додуматься подстричь Агашу? Да хотя бы посоветовала ей нормальную стрижку, а то что это вообще?

Папа виновато отмалчивался. Он любил свою маму, но тоже считал, что она была не вправе делать мне такой своеобразный подарок.

И опять никто не додумался спросить, а что я по этому поводу думаю.

– А мне нравится! – крикнула я тогда.

И побыстрее откусила здоровенный кусок пирожка с грибами.

– Ну конечно! Еще бы! – разбушевалась мама.

– Тише, тише, Аленочка, не переживай так. Волосы – не голова, отрастут.

В этом вся моя бабушка Света. За это и люблю.

Я все точно рассчитала. Денег у меня не так уж и много. Значит, буду их тратить только на самое необходимое, чтобы больше осталось на саму дорогу. Все, что можно, надо взять в гараже. У нас же есть и спальники, и котелок, и вообще все, что раньше мы брали в ПВД. Гараж стоит во дворе нашего старого дома. Потом мы сюда переехали, а здесь подземная парковка. Но гараж продавать не стали: мама сказала, что у нас полно барахла, будем туда складывать. Так что я взяла потихоньку ключ от гаража и поехала на трамвае в старый двор. Пришлось прогулять две физры, потому что мне надо было успеть как-то протащить все походное в свою комнату до прихода Гришки. Родители-то допоздна работают, а Гришка приходит на час раньше, чем я, и, конечно, станет спрашивать…

Наш старый двор в самом центре города, и я очень его люблю. Потому что он такой… ну, реально старый. Три трехэтажных дома, голубятня, скамейки на чугунных ногах. Будто переносишься на машине времени в детство родителей. Они выросли в этом дворе, дружили с яслей. И нам про свое детство часто рассказывают. Про игру «Двенадцать палочек» и про то, как бегали по крышам гаражей. Придет же такое в голову кому-то! Но они так рассказывают, прямо взахлеб, что тоже хочется побегать. Угу, тут же представляю, как я, лошадушка такая, взбираюсь на гараж… да любая крыша тут же рухнет подо мной! Почему я не в маму? Она маленькая и хрупкая. Но я похожа на нее только лицом. А рост и фигура – папины. Несправедливо!

Я подошла к нашему гаражу. Он железный, старый, слегка покосившийся даже. Неудивительно, если по нему всю жизнь прыгали здешние дети. Замок заржавел, я еле-еле смогла открыть. Дверь неласково проскрипела и не захотела открываться полностью. Ладно, протиснусь и в эту щель, подумаешь. Так, где-то тут был свет… Ага, вот он. Я чихнула. И еще раз. И еще. Я обычно чихаю не меньше пяти раз подряд, а вы? Пыльно тут, заброшенно…

Я огляделась. И улыбнулась. Потому что так здорово было вдруг увидеть все это снова: Гришкин детский стульчик и горшок, наш спортивный уголок, мешок с моими мягкими игрушками и Гришкиными машинками, коробку с книгами… Зачем они все это сюда сложили? Лучше бы в детский дом отдали или больницу! Я выдернула из пакета лошадку. Моя любимая была в детстве, мне ее бабушка связала. Марусей зовут. Прижала к себе. Она пахла пылью. Я похлопала ее по спинке и опять расчихалась. Посадила Марусю на старый диванчик. Потом достала всех остальных: троих медвежат (Джона, Миху и Тедди), безымянного слоненка, двоих кроликов (Сашу и Машу), трех кукол (Элизу, Джейн и Мэри), щенка Рекса и крошку Ру. Как-то неправильно, что они все тут. Пылятся, никому не нужные. Я поклялась, что когда вернусь, обязательно приду за ними и… не знаю… домой не заберешь, я же вроде уже взрослая совсем-совсем. Родители точно не поймут. О, можно отвезти их бабушке Свете! У нее все-таки из семерых внуков трое – самого подходящего для игрушек возраста! Точно! Так и сделаю! А в пакет убирать не буду сейчас. Не хочу.

Потом я разгребла все, что у нас было для ПВД. Палатка, четыре рюкзака, четыре спальника, четыре пенки, два котелка, зачем-то шесть сидушек, горелка… Я выбрала самый теплый спальник – мамин. Взяла маленький котелок, сидушку и пенку. Рюкзак у меня уже есть. Надолго зависла над горелкой – брать, не брать? Решила не брать. Не очень я с ней умею. Да и не знаю, какие баллоны покупать и где. Буду костер разводить. Или как-нибудь так.

Уже закрывая гараж, я посмотрела на свои игрушки, сидящие рядком на диванчике. И не выдержала, вернулась, сунула лошадь Марусю в рюкзак. Не так уж много она и весит, возьму с собой. Например, вместо подушки.

Осталось проложить маршрут. Самое сложное вообще-то. По большим дорогам ведь не пойдешь. Не знаю почему. Не пойдешь, и все тут. Фуры, пыль… В общем, я сразу федеральные трассы отмела. Решила идти по небольшим дорогам, связывающим разные города. Мне это очень понравилось! Ну, что я буду связывать города. Долой разобщение и границы!

И я обложилась картами. Скачала и распечатала самые подробные, изучала грунтовки между городами. Идти решила, конечно, к морю. Не потому, что я его никогда не видела или жить без него не могу. Могу. И видела. Тыщу раз. Но так романтичнее как-то, что ли. Должна же быть какая-то цель, желательно красивая.

Меня только все время смущала мысль, что бабуся Гейтвуд за время пути растоптала свои ноги на два размера. Ну, понимаете, ее ноги стали на два размера больше. Я не знаю почему так, но вот так. И эта мысль прямо не давала мне спать. Потому что у меня сейчас уже тридцать девятый. А когда я вернусь, что же будет? Сорок первый? Нормально для девушки? У папы моего, например, сорок третий. И где я буду брать новую обувь там, в пути? Но я решила не думать об этом пока, а пошла и купила шагомер. Буду считать шаги.

А про дорогу тоже рассказывать? Да? Думаете, это самое интересное? Ну, не знаю, идешь и идешь. Идешь и думаешь. Я очень много про родителей думала. И поняла, что все дело в том, что они очень уж друг друга любят. И для нас с Грихой вроде как места нет. Не, я понимаю, что они и нас любят и все такое, они очень заботливые, вообще не придраться, все для нас… но вот… как бы это объяснить? Ну, они будто все время хотят вдвоем остаться, наедине. А тут мы! И каждый со своими тараканами! И мы как бы не даем им наслаждаться обществом друг друга… Ну, не только мы, работа тоже, и всякие там обязанности, типа воскресенья у бабушки с дедом. И поэтому они немного такие… рычащие. Ну, не разговаривают, а рычат, понимаете, да? Не всегда, конечно. Но чаще, чем шутят или нормально общаются.

Иногда я слушаю, как мама болтает со своей подругой, Аней. И мне завидно. Потому что со мной она не разговаривает так никогда. Нет, вру. Иногда она будто спохватывается и приходит ко мне в комнату, садится на мою кровать и что-нибудь говорит. Думаете, я фыркаю или отвечаю односложно, чтобы она отвязалась? Нет, не угадали. Я очень люблю, когда она вот так спохватывается и приходит. Я очень по ней скучаю. Ну, не по маме-которая-должна-воспитать-приличную-дочь, а по маме, которая… не знаю, которая просто мама. Мы вот в детстве, то есть до школы, много с ней гуляли и играли. Я не ходила в садик, и няни у меня тоже не было, мама со мной сидела. У нее сохранилась целая тетрадка всяких моих фразочек и ее рассказов про наши с ней занятия. Она все-все записывала! Когда у меня два года назад была пневмония, она мне эту тетрадку читала перед сном. Так прикольно. Там столько… любви. Ко мне! Наверное, я тогда еще не грызла ногти.

А у Гришки такой тетрадки нет. Когда я спросила почему, мама как-то поскучнела, сказала, что работать вышла и ничего не успевала записывать. Наверное, ему обидно.

Про это я тоже думала, когда шла. Если у меня будут дети, то я всем такие тетрадки заведу, даже если буду пахать как вол. Даже если у меня будет одиннадцать детей! Потому что каждый ведь – отдельный человек и каждому интересно знать, какой он был в детстве. Когда пошел, какое первое слово сказал, и все, что смешного сделал, и как его любили, как вот прямо крышу сносило у мамы от любви и нежности. Потом ведь такого уже не будет. Потом ты начнешь грызть ногти и вымахаешь в стосемидесятипятисантиметровую дылду.

Давайте только я города не буду называть своими именами? А то еще скажете потом, что я кого-то на подвиг вдохновила и карту подробную дала. Так что просто по букве алфавита: альфа, бета, гамма и так далее. А греческий алфавит беру, чтобы вы не забывали, что я все-таки в супер-гимназии учусь, не просто так. Точнее училась. Немного все-таки грустно, что вот так вышло с гимназией. Что пришлось ее бросить накануне экзаменов. Назад, конечно, меня не примут. И вообще не знаю, как теперь выпутываться. На второй год, наверное, придется оставаться. И вот от этого грустно. Ну, все же директор хорошо ко мне относился, увидел какую-то там искру. Я не знаю, куда она делась. Погасла, может, от усталости. Я просто не хочу, чтобы вы думали, будто я это сделала с целью что-то кому-то доказать. Не было такого, правда. Я просто устала как-то вот совсем…

Что было самое страшное… самое-самое страшное? Первая ночевка, наверное. И вторая, пожалуй, тоже. Первый день я вообще легко прошла. По родному-то городу! Топаешь себе, по сторонам смотришь. На ходу бутерброды жуешь, которые дома сделала.

Телефон зазвонил в восемь вечера. Примерно в это время мама с работы приходит. Вот я балда, что сразу его не выключила! Звонок – и я почти нажала «ответить». Хорошо, что палец промахнулся, скользнул по экрану. Я побыстрее телефон выключила. Во-первых, заряжать его негде, и лучше пусть спит, а в какой-нибудь совсем критический момент я его включу. Мало ли… Ну, а во-вторых… Я же понимала, что если отвечу сейчас, то меня вернут. Да я сама вернусь. Потому что вечерело уже. И становилось страшно. Дорога, машины и поля вдоль дороги. На меня прямо ужас накатил. Что мне ночью делать? Завернуться в спальник и лечь в канаву? Так начало мая, холодно еще! И вдруг меня убьют? Не знаю зачем, просто так. В общем, я шла и дрожала. Мерзла. Даже плакала. Сначала тихонько, а потом уже в голос. И еще я устала. Ноги болели. Сильно. Я себя даже ненавидеть начала. Потому что… ну, вот что мне стоит сейчас развернуться, позвонить папе и сказать: забери меня домой? Но нет! Я не могла! Рыдала и шла, как дура, вперед! Папа прав – у меня ужасный характер.

Уже совсем стемнело, когда я вышла к дачному поселку какому-то. Я прямо взвыла от счастья! Ведь весна! Никого там еще нет, наверное! И можно у кого-нибудь на веранде залезть в спальник и поспать!

Мне ужасно повезло. Я нашла маленький хорошенький домик, голубого цвета, с двумя окошками. На участке росло много деревьев, а дверь в домик закрывалась просто на крючок. Я зашла. Там было чисто и даже уютно. Только пахло мышами. Я смогла развести маленький костер в их мангале, согрела воду и заварила себе лапшу растворимую. Воду я в ручье набрала, еще на входе в поселок. В общем, устроилась с шиком. И всю ночь не спала. Просто не могла уснуть. Страшно и тоскливо как-то. Думала о своих. Мне казалось, что я очень толковое письмо написала, так, чтобы они не переживали. Но Гришка, наверное, все равно будет. Да и мама с папой тоже. Я это понимаю. Но телефон так и не включила. Просто я бы не выдержала, если бы со мной кто-то стал разговаривать сейчас. Я обняла свою лошадь Марусю. Выстиранная, она пахла уже не пылью, а нашим, домашним, мылом. И так мне стало плохо в этот момент, что я заплакала опять. Не то чтобы разревелась в голос, а тихонько поплакала да и все. Может, вообще от усталости. Короче, я только к утру уснула и проспала до обеда. Хорошо, что май и будний день, на дачах этих я так никого и не встретила. Я убрала за собой, но уходила все равно, как воришка, оглядываясь и вздрагивая от каждого шороха.

А вторую ночь пришлось провести в лесу. И это было в сто раз страшнее. Тут я правда чуть не позвонила домой. Прямо вот усилием воли запихнула телефон поглубже в рюкзак. Всю ночь опять не спала. Мне мерещилось, что кто-то стоит возле меня, и я не сразу понимала, что это деревья, а не люди. Тогда я мысленно построила вокруг себя тот голубенький домик с двумя окошками, где ночевала накануне. Вспомнила его изнутри вплоть до мышиного запаха и рисунка обоев. И смогла уснуть. Я потом часто так делала.

Ну а дальше уже легче было. Входишь в ритм, с обеда начинаешь приглядывать место для ночевки. Иногда даже останавливаешься еще днем, потому что хорошее место, а что впереди – непонятно.

Людей я встречала очень редко. Особенно в начале. Летом-то, конечно, в лесу и рыбаки, и туристы, и просто так… кто за грибами, кто за ягодами. А в мае особо никого. Один раз я ночевала со спасателями. Они искали пропавшего ребенка. Несколько групп прочесывали лес, а эти – отдыхали. Ну, по крайней мере я так поняла. Я, знаете, устала на их вопросы отвечать, сама уже особо не спрашивала. Они меня долго пытали, кто я да что я, почему в лесу одна и что тут делаю, и в курсе ли родители… Пришлось врать. Что живу недалеко, в деревне Потанино (проходила утром мимо, угу), что дедушка у меня лесник, иду к нему на заимку, да вы не переживайте, я привычная, мне нравится одной ходить, а мама, конечно, в курсе, а как же, сама меня к нему отправила.

– Что-то не помню тут никаких заимок… Можешь на карте показать? – спросил один, Лёша, самый умный, похоже. Ну, самый красивый-то точно.

– Неа, я вообще в картах не разбираюсь, я только ногами могу.

– Ну, проводи ногами. Вдруг наш парень там.

Это они так пропавшего мальчика называли «наш парень», хотя было парню всего восемь лет. Я поежилась. Какая-то дурацкая история. И с заимкой, и вообще. Я смотрела в жаркий костер, гладила припекшиеся коленки и думала… Наверное, меня тоже сейчас ищет какой-нибудь отряд. Не спит ночами, без устали прочесывает лес. У каждого – мое фото и описание одежды, в которой я ушла из дома. И мама не выпускает телефон из рук, ждет и боится звонка. Как я поняла из разговоров у этого костра, находят детей часто, только не всегда живыми.

Но я ведь не ребенок! И я не пропала! Не потерялась! Я сама так решила, потому что… Не знаю почему.

Когда все спасатели уснули, завернувшись в спальники у костра, я потихоньку ушла из их лагеря.

Что было самое плохое… Вот, кстати, я больше всего боялась этого, ну плохого, плохих людей, что меня ограбят или еще что похуже, ну вы понимаете. Я еще и поэтому старалась больше по лесным дорогам идти, там меньше вероятность встретить разных придурков. В общем, пронесло, жива и здорова. А самое плохое… это, наверное, щенки.

У вас была собака? У меня была. Мне ее на день рождения подарили, бабушка Марина, когда мне восемь лет исполнилось. Помесь пуделя со спаниелем. Смешная, кудрявая, и все время от меня убегала. Она меня любила, спала в ногах, ела с рук, но просто она такая оказалась… свободолюбивая. Ненавидела поводок, ошейник научилась сдергивать с шеи передними лапами. Не успеешь надеть, она уже сняла. Звали ее Герда. (Да, «Снежная королева» – моя любимая сказка.) И каждые полгода она рожала щенков. Невозможно было за ней уследить! Я несколько раз у нее роды принимала, когда она сама не могла справиться. Иногда по шесть щенков рождалось. Герда очень умная была и красивая, мы ее щенков всегда, в общем, пристраивали. То знакомым, то через объявление в инете, а два раза тупо ходили с Гришкой по улицам и всем прохожим предлагали. Бр-р-р! Никогда не забуду, как это… ну, унизительно, что ли… но что было делать?

Каждый раз, когда мы замечали, что Герда снова беременная, случался скандал. Мама с папой орали в основном на меня, что я не уследила. Ну и друг на друга тоже. Что опять забыли отвести к ветеринару на стерилизацию, что надо было сразу, пока маленькая, что куда их теперь пристраивать, и так у половины города наши щенки! Папа кричал больше всех. Кричал, что он больше не собирается этого делать, он не в состоянии. «Это» – значит топить. Один раз ему пришлось. Потому что перед этим мы долго очень пристраивали один помет, они у нас до трех месяцев жили. Четверо щенков. И мы все очень устали. И мама тогда обещала, что в следующий раз утопит всех. Но топить пришлось папе. Он потом напился. И сказал, что на такое больше не способен. А к ветеринару Герду так и не отвел. А я не смогла утопить. Герда один раз родила, папа был в командировке, и мама сказала, «чтобы духу их здесь не было, вот тебе ведро и вода». Я их кинула в ведро с водой, всех троих. И закрыла дверь в ванную. И мы с мамой сидели в комнате и слушали, как они пищат. И как Герда плачет и скребется в дверь (мы ее закрыли в детской). У мамы было такое лицо… белое и каменное. И наконец она призналась:

– Я не могу.

И я бросилась в ванную, заглянула в ведро. Они там карабкались по стенкам изо всех сил. Я быстрее похватала их, в полотенце закутала, под бок Герде сунула… Мы обе рыдали, и мама, и я. И когда папа приехал, мама ему, наверное, рассказала, потому что он прямо сразу, как только этих, спасенных, раздали, повел Герду к ветеринару. Там нас долго ругали, что мы раньше не обратились, но операция хорошо прошла, и оклемалась Герда быстро. И больше не рожала. Я даже скучала немножко. Ну, мне нравятся щенки, они печеньками пахнут и так смешно копошатся, когда совсем маленькие, беспомощные.

А год назад она погибла. Машина задавила. Она вообще-то всегда машин боялась, дорогу переходила только с людьми и по переходу, а тут… будто бросилась под колеса. У нас тогда бабушка Света сильно болела, и нам все говорили, что она так беду от нее отвела. Может быть. Я не знаю, верить в это или нет. Жалко, что у нас ни одного Гердиного щенка не осталось. Я все хотела поискать кого-нибудь, кому мы ее щенков отдавали, может, у Герды есть внуки. Но так и не собралась…

Так вот, о чем я? А, самое плохое. Щенки. Ну да. Это случилось еще в самом начале, где-то под Дельтой. Я уже втянулась в дорогу, но еще не устала, как под конец. Шла вдоль оврага. В овраге полно было мусора, такая спонтанная свалка – их много рядом с населенными пунктами. Иду я и вдруг замечаю краем глаза какое-то шевеление. Среди мусора пакет, скотчем плотно так перемотанный, и весь копошится. Меня даже чуть не вырвало, так это мерзко и жутко выглядело. Но я все равно спустилась в овраг, ножом пакет вскрыла, а там – пятеро новорожденных щенков, слепых еще, лапы голые, ушки прижаты… Наверное, вчера родились. Двое мертвых и трое живых. Эти трое стали так карабкаться из пакета, как те мои тогда, из ведра. Это был такой ужас. Вот прямо УЖАС. Кто-то сложил их в пакет, обмотал скотчем, и они медленно там задыхались. Как в газовой камере. Уж лучше бы их утопили!

Я взяла живых, вылезла из оврага… И что мне делать теперь? Они рыдают прямо, они же голодные! Я хлеб разжевала, впихнула каждому по комочку в пасть. Они вроде начали сосать, у одного вывалился комочек, я снова запихиваю, а он только плачет… Понятно, что им мамино молоко нужно, ну или хоть какое-нибудь, да где я возьму-то?

Я пошла обратно к Дельте. Щенки всю дорогу плакали. Я двоих по карманам разложила, а самого маленького несла в руках. Часа через два дошла до автозаправки. Решила: оставлю тут, народу много проезжает, может, кто-нибудь пожалеет, возьмет. Ну, или на заправке будут жить, я часто видела собак на заправках. Но тайком оставить не получилось: заправщица вышла, сразу пристала ко мне. А я так устала, что разревелась, как маленькая. Это от напряжения, наверное, да? Рассказала ей, как их нашла. Она так рассердилась:

– Вот ироды! Не могут по-человечески: сразу в воду!

Ничего себе, очень по-человечески! А потом она меня спрашивает:

– Сама откуда?

– Автостопом еду, – вру я. – К морю, в отпуск.

– Тебе сколько лет-то, автостопщица?

– Восемнадцать. – Хорошо все-таки, что я такая дылда. – В институт не поступила в том году, в садик пошла работать, нянечкой. А сейчас у меня отпуск, я на море сильно хотела, а зарплаты в садике сами знаете какие. Вот автостопом решила.

В общем, наплела с три короба. Тетка эта, тетя Наташа, только с виду суровая оказалась, а так хорошая. Чаем меня напоила, картошкой жареной накормила, а щенков – кефиром. Она взяла резиновую перчатку, сделала в пальцах дырочки, налила туда кефир и сунула каждому в рот. У них не сразу получилось, особенно маленький справиться никак не мог. Но тетя Наташа настойчиво так им эти пальцы перчаточные впихивала, что в итоге всех накормила.

– Ничего, – сказала она довольно. – Выкормлю и пристрою, не переживай.

И я ушла. И так паршиво мне было, вы не представляете. Как никогда в жизни. Ну, потому что я понимала, что по правильному надо было позвонить папе и попросить: забери меня домой. И щенков тоже забрать. И самой выхаживать. Потому что я умею. И потому что так было бы честно. Тетя Наташа, конечно, хорошая, но кто знает, вдруг она только дождалась, когда я за поворотом скроюсь, и тут же их опять в мешок и на свалку? Или в реку… И надо было наплевать на себя и свою дорогу, надо было спасать этих крошек розоволапых… Но нет, я же упрямая, мои планы всегда важнее всего!

Я долго не могла успокоиться. И постоянно вспоминала этих щенков. Они мне даже снились. И тот мальчик, которого в лесу искали. Хорошо бы нашли. Многих ведь не успевают спасти. И вот я тоже думаю, что мне надо было пойти со спасателями тогда искать этого мальчика. Может, нашли бы быстрее.

Кстати, о мальчике. Точнее, о спасателях. Об одном из них. О самом красивом. Красивого и умного спасателя Лёшу я встретила в городе Омикрон. Вообще, в города я заходила только чтобы еды купить. Ну и помыться. И потом я все-таки девушка, и раз в месяц мне по-любому надо в цивилизацию. Ну, вы понимаете. Я впервые позавидовала парням и Эмме Гейтвуд. Все-таки она была уже старушка, и ей не надо было думать о том, чтобы раз в месяц оказаться в городе. Мылась я на вокзалах. Я высокая, меня принимали за студентку-первокурсницу запросто, и никто не приставал с расспросами.

Мне не нравилось заходить в города. Пока пройдешь все эти окраины, пока вокзал найдешь… Но мыться-то надо. Озера и реки, которые мне на пути встречались, прогрелись только к июлю, так что первые два месяца за душ приходилось платить. И к июлю пришлось-таки купить новые кроссовки. Того же размера. Просто у тех, в которых я ушла из дома, истопталась до дыр подошва, а запасные порвались. Ну а вообще… после лесов, полей, пустых дорог иногда тянет в цивилизацию. Я мылась на вокзале в платном душе, потом шла в какое-нибудь кафе, заказывала что-нибудь совсем простое. Омлет, например. Ужасно скучала по омлету всю дорогу!

Так вот, спасатель Лёша. Мы случайно столкнулись на вокзале. Я как раз шла из душа, на ходу рылась в рюкзаке и налетела на него.

– Ого! Внучка лесника! – И он протянул мне руку.

Я ее пожала, а он не отпускает, спрашивает:

– Как поживаешь?

Я думала, уже все, конец моей дороге, сейчас он меня ни за что не выпустит.

– Ты чего же так исчезла внезапно? К дедушке торопилась?

Такой взгляд у него… я никак не могла понять, он язвит или серьезно?

– Нашли мальчика? – спросила я.

– Да! Живого. Недалеко, кстати, от заимки.

Я выдохнула. Ура. Лёша все еще держал мою руку и смотрел на меня пристально.

– А ты здесь как оказалась?

– А… я учусь здесь. В педагогическом колледже. Только поступила. Вот.