Иногда я лгу Фини Элис

Сейчас

День рождественских подарков, 26 декабря 2016 года, вечер

Впервые низвергнувшись вниз, я даже забываю испугаться – все внимание поглощено толкнувшей меня рукой, очень похожей на мою собственную. Но как только под ногами разверзается тьма, вдогонку за мной устремляются все мои самые ужасные страхи. Хочется крикнуть, но такой возможности нет: до боли знакомая рука теперь плотно закрывает мне рот. Я не в состоянии издать ни звука и едва могу дышать. Когда ужас вырывает меня из объятий этого бесконечного кошмара, я просыпаюсь, чтобы оказаться в другом. Память по-прежнему отказывается подсказать, что со мной случилось, как ни пытайся, как ни упорствуй это узнать.

В палату постоянно кто-то заходит, меня окружает какофония шепота, странных звуков и запахов. Надо мной нависают смутные тени, меня будто с головой накрыла огромная волна собственных ошибок. Порой возникает чувство, что я лежу на дне тинистого пруда, что на меня давит столб мутной воды, пропитывает меня тайнами и грязью. Время от времени хочется утонуть, чтобы испытать облегчение, оттого что все это закончилось. Там, на этом дне, меня никто не видит, но ведь я и так всегда была незаметной. Новый мир медленно вращается вокруг, за пределами моей досягаемости, я же продолжаю неподвижно лежать во тьме.

Иногда, как сейчас, удается вынырнуть и продержаться на поверхности достаточно долго, чтобы сосредоточиться на звуках и ускорить их темп, чтобы они вновь обрели для меня смысл. Я слышу, как рядом переворачивается страница, – вероятней всего, какого-нибудь глупого детектива, от которых он просто без ума. Другие приходят и уходят, но он всегда рядом и больше никогда не оставляет меня одну. Я удивляюсь, почему он не откладывает книгу, почему не бросается ко мне, ведь я пришла в себя! Потом до меня доходит, что для него ничего не изменилось, что я до сих пор не очнулась. Время совершенно не ощущается, сейчас может быть как день, так и ночь. Я превратилась в безмолвный полуживой труп. Дверь открывается, и в палату кто-то входит.

– Здравствуйте, мистер Рэйнольдс. Вообще-то вам не положено находиться здесь в столь поздний час, но на этот раз, полагаю, мы вполне можем сделать исключение. Я дежурил прошлым вечером, когда привезли вашу жену.

Прошлым вечером?

У меня такое ощущение, что я здесь уже не один день. Голос кажется знакомым, но если так, значит, это мой лечащий врач. Я пытаюсь представить себе, как он выглядит. Рисую в воображении серьезного мужчину с усталыми глазами, кустистыми бровями и лбом, изрезанным морщинами после всего, что ему довелось увидеть. В моем представлении на нем белый халат, но потом я вспоминаю, что медперсонал в таких больше не ходит, решаю, что он, вероятно, ничем не отличается от остальных, и выдуманный мной человек тут же блекнет.

Я слышу, что Пол роняет книгу и шарит вокруг себя, будто дурачок; профессионалы от медицины его всегда пугали. Готова спорить, он сейчас встает, чтобы пожать доктору руку. Мне даже видеть его не надо, я и так знаю, как он себя ведет, и могу предсказать каждый его шаг.

– Если хотите, я могу попросить кого-нибудь посмотреть вашу руку, – предлагает врач.

И что у него с рукой?

– Нет-нет, с ней все в порядке, – отвечает Пол.

– Вы уверены? Она же у вас вся синяя! Это меня совсем не затруднит.

– Она выглядит хуже, чем есть на самом деле, но все равно спасибо. Не знаете, Эмбер долго будет оставаться в таком состоянии? А то мне никто не может ответить на этот вопрос.

Голос Пола кажется мне странным, сдавленным и тихим.

– На этой стадии сказать очень трудно. В результате аварии ваша супруга получила весьма серьезные травмы…

В этот момент его слова несколько раз отдаются у меня в голове, и я опять погружаюсь в свои мысли. Но как ни пытаюсь, не могу ничего вспомнить ни о какой аварии. У меня и машины-то нет.

– Вы сказали, что дежурили, когда ее привезли… Больше к вам никого не доставили? Я хочу сказать, кроме нее, никто не пострадал? – спрашивает Пол.

– Насколько я знаю, нет.

– Значит, она была одна?

– Только ее машина была разбита. Мне трудно вас об этом спрашивать, но на теле вашей супруги обнаружены следы насилия. Вы не знаете, откуда они могли взяться?

Какие еще следы?

– Похоже, это результат несчастного случая, – отвечает Пол, – раньше я их не видел…

– Понятно. Ваша жена когда-нибудь пыталась причинить себе вред?

– Разумеется, нет! Она не такой человек.

А какой я человек, Пол?

Если бы он обращал на меня побольше внимания, то наверняка бы знал.

– По вашим словам, вчера она вернулась домой чем-то огорченная… Вы не в курсе, что ее так расстроило? – спрашивает доктор.

– Да ерунда какая-то. Неприятности на работе.

– И дома все было в порядке?

Мы все втроем молчим, в палате повисает неловкая пауза, которую нарушает голос Пола:

– Придя в себя, она останется собой? Ничего не забудет? Память у нее сохранится?

Я так напряженно стараюсь разгадать, что же мне, по его убеждению, необходимо забыть, что чуть не пропускаю ответ.

– Повреждения настолько серьезны, что говорить о том, восстановится она или нет, еще слишком рано. Ваша супруга даже не пристегнулась ремнем безопасности…

Я всегда пристегиваюсь.

– …она ехала на такой скорости, что при столкновении вылетела в ветровое стекло и сильно ударилась головой. Так что ей еще повезло.

Повезло.

– Нам не остается ничего другого, как ждать, – говорит врач.

– Но ведь она придет в себя, правда?

– Я очень сожалею о случившемся. Если хотите, мы можем позвонить кому-нибудь, кто приехал бы сюда и побыл с вами. Родственнику или другу…

– Нет, – отвечает Пол. – Кроме нее у меня больше никого нет.

Услышав эти слова, я немного смягчаюсь. Раньше все было по-другому. Когда мы только познакомились, он был на пике популярности и все вокруг мечтали с ним сблизиться. Первый роман Пола принес ему мгновенный успех. Он терпеть не может, когда я так говорю, возражая, что добиваться этого «мгновенного успеха» ему пришлось десять лет. Но так продолжалось недолго. Сначала стало даже еще лучше, но потом все покатилось под откос. Он утратил способность писать – просто не мог найти слов. Успех сломил его, а неудача сломила нас.

Дверь закрывается, и я спрашиваю себя, осталась ли одна. Потом слышу тихое щелканье кнопок и понимаю, что Пол набирает смску. В этом образе кроется какой-то диссонанс, и я вдруг вспоминаю, что раньше он при мне никогда не посылал никому текстовых сообщений. В его жизни остались только два человека: мать, которая сводит все общение к редким звонкам, когда ей что-то надо, да его литературный агент, который предпочитает писать электронные письма – им теперь особенно нечего обсуждать. Мы с Полом, конечно же, перебрасываемся смсками, но только когда меня нет рядом.

Мои мысли звучат так громко, что даже он их слышит.

– Я сообщил им, где ты, – со вздохом говорит он и подсаживается чуть ближе к кровати.

Скорее всего, речь идет о родственниках. Друзей у меня совсем не много. Когда нас вновь окутывает тишина, вдоль позвоночника прокатывается волна какого-то необъяснимого озноба. Мысль о родителях отзывается приступом боли. Я не сомневаюсь, что Пол пытался с ними связаться, но они много путешествуют, и найти их на Рождество может быть непросто. Мы нередко не общаемся целыми неделями, хотя это далеко не всегда связано с их зарубежными поездками. Сначала в голове всплывает вопрос, когда они приедут, но потом я несколько подправляю его и думаю, приедут ли они вообще. Для них я не любимый ребенок, а лишь дочь, которая была у них всегда.

– Сука, – произносит Пол каким-то незнакомым мне голосом.

Я слышу, как ножки его стула со скрипом едут по полу. Тень над моими веками сгущается, и до меня доходит, что он склонился надо мной. Опять хочется крикнуть, я воплю изо всех сил… Но ничего не происходит.

Его лицо теперь так близко ко мне, что я даже чувствую на шее его горячее дыхание, когда он шепчет мне на ухо:

– Держись.

Мне не понять, что означают его слова, но дверь распахивается, и вот я уже в безопасности.

– О господи, Эмбер.

Это пришла моя сестра Клэр.

– Тебе не надо было сюда приезжать, – говорит Пол.

– Конечно надо. А ты мог бы позвонить и пораньше.

– Зря я вообще позвонил.

Суть конфликта между двумя нависшими надо мной тенями ускользает от моего понимания. Клэр и Пол всегда прекрасно ладили друг с другом.

– Как бы там ни было, я здесь. Что случилось? – спрашивает она, подходя поближе.

– Ее нашли в нескольких милях от дома. От машины осталась груда металлолома.

– Кому какое дело до твоей гребаной колымаги.

Я никогда не вожу машину Пола. Я вообще никогда не езжу за рулем.

– Все будет хорошо, Эмбер, – произносит Клэр и берет меня за руку, – теперь рядом с тобой буду я.

Ее холодные пальцы касаются моих, возвращая меня во времена нашей юности. Она всегда любила держаться за руки. А я нет.

– Эмбер не слышит тебя, она в коме, – говорит Пол, и в голосе его явственно чувствуется какое-то странное удовлетворение.

– В коме?

– Гордишься собой?

– Я понимаю, ты расстроен, но ведь это не моя вина.

– Да что ты? У тебя, конечно же, есть право все знать, но здесь тебе не рады.

Мысли устремляются вперед бешеным галопом, но из всего сказанного я не могу понять ровным счетом ничего. Ощущение такое, будто меня выбросило в параллельную вселенную, где кроме меня все лишено смысла.

– Что у тебя с рукой? – спрашивает Клэр.

Так что же у него с рукой?

– Ничего.

– Тебе надо показать ее врачу.

– Все в порядке.

Комната, которую мне не дано видеть, начинает кружиться. Я пытаюсь удержаться на поверхности, однако вокруг, как и внутри, бурлит вода, затягивая меня обратно во мрак.

– Пол, пожалуйста. Она моя сестра.

– Эмбер предупреждала меня, что тебе нельзя доверять.

– Что за чушь ты несешь?

– Чушь, говоришь? – В комнате становится совсем тихо. – Убирайся.

– Пол!

– Убирайся, я тебе говорю!

Места колебаниям больше нет. Я слышу, как ноги на высоких каблуках выносят сестру из палаты. Дверь открывается и через мгновение закрывается. Я опять остаюсь наедине с мужчиной, который говорит, как мой муж, но ведет себя, как совершенно незнакомый человек.

Недавно

Понедельник, 19 декабря 2016 года, вечер

Я схожу с поезда и по тихим пригородным улочкам иду домой, к Полу. Я по-прежнему сомневаюсь, что смогу удержаться на работе, но, может быть, я хотя бы сумею оттянуть время и сделать то, что нужно. Я ничего ему не скажу. По крайней мере сейчас. А потом, может, и не придется.

С тех пор как мы познакомились, терять работу мне уже не впервой. Моя карьера тележурналистки внезапно оборвалась два года назад, когда редактор слишком часто и назойливо стал проявлять ко мне свое дружеское расположение. Он работал не покладая рук и однажды одну из этих рук засунул мне под юбку. На следующий день кто-то процарапал глубокие борозды на его «БМВ». Он решил, что это я, и выходить в эфир мне больше не довелось. Его домогательства на этом тоже закончились. Я ушла, не дожидаясь, когда он найдет предлог меня уволить, и если честно, испытала огромное облегчение, потому что ненавидела телевидение всеми фибрами души. Но вот Пола это убило. Та версия жены ему нравилась. Он ее любил. Теперь же, дома, я вечно путалась у него под ногами. И стала совсем не той женщиной, на которой он женился. Потеряла работу, совсем по-другому одевалась и больше не рассказывала интересных историй. В прошлом году на чьей-то свадьбе сидевшая рядом с нами чета спросила, чем я занимаюсь. Не успела я ответить, как вмешался Пол: «Ничем». Из человека, которого он любил, я превратилась в ненавистное ему ничтожество.

Пол говорил, что я, без конца сидя дома, мешаю ему писать. В глубине сада у него был выстроен домик, где он мог уединяться, делая вид, что меня вовсе нет. Полгода назад Клэр увидела объявление о вакансии на передаче «Кофейное утро», скинула мне ссылку и предложила послать им резюме. Я не думала, что получу эту работу, но она досталась именно мне.

Я неуверенно шагаю по садовой дорожке и нащупываю в сумочке ключи. Доносящиеся из дома музыка и смех меня озадачивают. Пол не один. Помнится, после обеда я несколько раз пыталась с ним связаться, но он ни разу не ответил и не потрудился мне перезвонить. Слегка дрожащими руками открываю дверь.

Они сидят на диване и хохочут, Пол на своем обычном месте, Клэр на моем. На столе перед ними застыли в банальном натюрморте два бокала и опустошенная почти до дна бутылка вина.

А ведь она не любит красное.

Они несколько смущены моим появлением, я же чувствую себя грабителем в своем собственном доме.

– Привет, сестренка. Как жизнь? – спрашивает Клэр, вставая, чтобы расцеловать меня в обе щеки.

Ее обтягивающие джинсы от модного дизайнера выглядят так, будто их нанесли на тело методом напыления, из-под них выглядывают изящные стопы с элегантным педикюром. Когда она поднимается, ее облегающий белый топ демонстрирует чуть больше, чем надо. Раньше я его не видела, наверное, он новый. Она одевается так, будто мы все еще молоды, будто мужчины пялятся на нас так же, как и раньше. Оно, может, и так, хотя я что-то не замечала. Ее длинные светлые волосы старательно отутюжены и заложены за уши, словно подвязанные невидимой лентой. Она вся чистая и ухоженная, сразу видно, что тщательно следит за своей внешностью. Двух более разных людей, чем мы с ней, даже представить трудно. Она стоит совсем близко от меня, ожидая с моей стороны каких-то слов. Аромат ее духов проникает в ноздри и пробирается к горлу, я чувствую языком их вкус. Знакомый, но опасный. Приторно-сладкий.

– Я думал, вы сегодня после работы отправитесь куда-нибудь развлечься, – говорит Пол, не вставая с дивана.

При виде пакетов с покупками, в которых аккуратно сложены и завернуты в несколько слоев бумаги мои новые наряды, он слегка прищуривает глаза. Я молча жду, когда он посмеет на это что-то сказать. Это мои деньги, я их сама заработала и буду тратить как хочу. Ставлю сумки на пол и замечаю, что от их пластиковых ручек на пальцах остались глубокие красные борозды.

– Планы изменились, – говорю я Полу и поворачиваюсь к Клэр: – Не знала, что ты сегодня собралась к нам. У тебя все хорошо?

Мне не нужно объяснять, что здесь происходит.

– Да, все отлично. Дэвид сегодня опять работает допоздна, вот я и собралась повидаться с тобой и немного посплетничать, но забыла, что у тебя, в отличие от меня, бурная светская жизнь.

Клэр слишком усердствует, улыбка на ее лице будто причиняет ей боль.

– А где дети? – спрашиваю я.

Улыбка тут же блекнет.

– С ними сидит соседка, они в полном порядке. Я никогда бы не оставила их с человеком, на которого нельзя положиться.

Сестра поворачивается к Полу, но упорно смотрит в пол и не поднимает головы. От вина ее губы немного заалели, а щеки покрылись легким румянцем. Она никогда не умела пить. И вот тогда я вижу в ее взгляде тот самый проблеск опасности, так хорошо мне знакомый. Она знает, что я его заметила и что я помню его значение.

– Ну, мне пора, я не думала, что уже так поздно, – говорит она.

– Я бы с удовольствием попросила тебя остаться, но мне нужно поговорить с мужем. – Сначала мне хотелось сказать «с Полом», но подсознание посчитало нужным на ходу переписать сценарий.

– Хорошо-хорошо, без проблем. Скоро увидимся. Надеюсь, на работе у тебя все в порядке, – говорит она, берет пальто, сумочку и уходит, оставив на столе недопитый бокал вина.

Не успевает за ней закрыться дверь, как я тут же обо всем сожалею. Знаю, что должна была пойти за ней, извиниться, сказать, что по-прежнему ее люблю и что наши отношения ничто не омрачает. Но остаюсь на месте.

– Неловко вышло, – говорит Пол.

Я не отвечаю и даже на него не смотрю. Вместо этого бездумно запираю на два замка входную дверь, беру бокал Клэр и направляюсь на кухню. Он идет за мной, а когда я выливаю рубиновую жидкость в раковину, останавливается в дверном проеме. Фарфор мойки покрывается темно-красными пятнами, и я открываю кран, чтобы их смыть.

– Да, мне было несколько странно вернуться домой и увидеть, что мои муж и сестра вовсю развлекаются, устроив себе премилый вечерок.

От выпитого мной самой вина язык немного заплетается. По выражению лица Пола становится ясно: он считает, что я либо просто веду себя глупо, либо ревную, либо то и другое вместе. Но дело не в этом. Меня пугают ее скрытые мотивы. Можно не сомневаться: Клэр знала, что я сегодня вернусь позже, и раз сплавила детей, значит, спланировала все заранее. Ему этого объяснить нельзя, он мне просто не поверит, потому что не знает ее так, как я, и не понимает, на что она способна.

– Не валяй дурака. Я просто хотел сказать, что тебе не следовало так бесцеремонно выставлять ее за дверь. Она зашла повидаться, а ты ее обидела.

– Если бы она действительно хотела повидаться, могла бы сначала и позвонить.

– Так ведь она и звонила, несколько раз. Но ты не брала трубку и не перезвонила.

Я вспоминаю, что сестра действительно пыталась сегодня со мной связаться, причем дважды. Первый раз во время моего разговора с Мэтью, будто знала, что у меня что-то пошло не так. Я поворачиваюсь к Полу, но не могу подобрать нужных слов. В этот момент меня в нем все бесит. Как мужчина он все еще привлекателен, но от невзгод, с которыми ему пришлось столкнуться на жизненном пути, выглядит затрапезным и потрепанным, будто когда-то сверкавший, но со временем потускневший кусок серебра. Слишком худ, кожа его будто сто лет не видела солнца, волосы для его возраста слишком длинны, хотя откровенно говоря, он так толком и не повзрослел. По тому, как Пол стиснул зубы, я вижу, что он на меня злится, и по какой-то причине меня это заводит. Секса у нас не было несколько месяцев, с годовщины нашей свадьбы. Может, теперь оно так и будет – удовольствие раз в год.

Я поворачиваюсь к плите, пальцы складываются в знакомую фигуру. Раньше я при нем никогда так не делала, но теперь мне плевать.

– У тебя неприятности на работе? – спрашивает муж.

Я не отвечаю.

– Не понимаю, почему ты оттуда не уходишь.

– Надо, вот и не ухожу.

– Но почему? В деньгах мы не нуждаемся. Ты могла бы попытаться вновь найти работу на телевидении.

Разговор между нами окутывается пеленой молчания, заглушающей слова, которые мы произносим только мысленно, но никогда вслух. Радио погубило его телезвезду. Я упорно смотрю на плиту и начинаю шепотом считать.

– Может хватит, а? – говорит он. – Это же бред.

Я не обращаю на него внимания и продолжаю свой ритуал. Я чувствую, что он не сводит с меня глаз.

В последнее время мы только и делаем, что ссоримся.

Чем больше я стараюсь удержать от краха наш брак, тем быстрее он распадается.

Я не из тех, кто плачет, у меня свои способы выразить тоску.

Как же мне хотелось бы сказать ему правду.

В голове само по себе всплывает детское воспоминание. Лучше бы не всплывало.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Пол, наконец отходя от двери.

– Нет, – шепчу я, позволяя ему меня обнять.

Это правда, хотя и не вся.

Давно

Понедельник, 16 сентября 1991 года

Дорогой Дневник,

Сегодня был очень интересный день, я пошла в новую школу. Само по себе это не очень интересно, такое со мной происходит часто, но сегодня все было как-то по-особенному, как будто в этот раз наконец-то все получится. Классная руководительница вроде хорошая. Уверена, мама про нее скажет: «Миссис Макдональд любит покушать, да?» Мама так часто говорит, она так дает понять, что человек слишком полный. Мама говорит, что нужно всегда выглядеть как можно лучше, потому что хоть и говорят, что книгу по обложке не выбирают, обычно люди так и делают. Миссис Макдональд старше мамы, но моложе нашей покойной Буси. Она меня просто представила классу, без всяких песен и плясок, не то что другие учителя, а потом сказала сесть. Было всего одно свободное место в самом конце, так что я там и села. Как обычно бывает в новой школе, этот день прошел нормально. Мама говорит, что здесь-то мы уж точно задержимся надолго, но она так и раньше уже говорила.

Они сейчас читают дневник девочки по имени Анна Франк, но начали совсем недавно, так что я пропустила совсем чуть-чуть. Соседка по парте поделилась со мной своей книжкой. Она сказала, чтобы я звала ее Тэйлор, это ее фамилия, а не имя, но, в общем, какая разница. Я заметила на ее пиджаке следы от мела и теперь понимаю, что она из таких, которых остальные ребята не любят.

На домашку нам задали писать в дневник каждый день в течение недели, примерно как Анна Франк, только она вела дневник намного дольше. Самое классное – нам не надо его сдавать, потому что миссис Макдональд говорит, что дневники – это очень личное. Сначала мне вообще не хотелось ничего делать – все равно ведь никто не узнает, но мама с папой внизу опять ругаются, поэтому я передумала и решила все же попытаться.

Не думаю, что мой дневник будет такой же занимательный, как у Анны Франк. Я не очень интересный человек. Миссис Макдональд говорит, что если не знаешь, что писать, нужно просто вспомнить какие-нибудь три правдивые вещи о себе. Она говорит, что каждый может найти эти три вещи, и что быть честным с собой гораздо важнее, чем быть честным с другими. Так что вот эти три вещи, которыми я хочу с тобой поделиться (все три – абсолютная правда):

1. Мне почти десять лет.

2. У меня нет друзей.

3. Родители меня не любят.

Проблема с честностью в том, что от нее хреново.

Моя Буся умерла от рака. Когда она заболела, мы переехали к ней, но лучше ей все равно не стало. Ей было шестьдесят два, кажется, что она была очень старой, но вот мама говорит, что в таком возрасте умирать рано. Раньше я проводила с Бусей много времени, она меня брала во всякие крутые места и всегда внимательно слушала. У нее никогда не было много денег, но на прошлое Рождество она подарила мне этот дневник. Она считала, что если я буду записывать, что думаю и чувствую, мне будет проще справляться с проблемами. Уже почти год прошел, я тогда ее не послушалась и теперь об этом жалею. Эх, надо было записывать все, что она говорила, потому что теперь я уже начинаю забывать ее слова.

Думаю, что раньше папа с мамой меня любили, но я так часто их расстраивала, что их любовь постепенно исчезла. Они даже друг друга не любят, все время ссорятся и орут. Они ругаются по самым разным поводам, но в основном из-за денег, которых нам постоянно не хватает. А еще из-за меня. Один раз они даже устроили такой крик, что наш бывший сосед вызвал полицию. Мама сказала, что это позор, так что когда полицейские уехали, они стали ругаться еще сильнее. Теперь мы больше там не живем, и мама говорит, что все это ерунда и что окружающим не стоит совать свой нос в чужие дела. После переезда она сказала, что мы «начнем все с нуля», а потом добавила:

– Тебе же будет приятно найти себе новых друзей?

Она даже не заметила, что у меня и старых-то нет.

Раньше, оказываясь на новом месте, я каждый раз заводила друзей, но мне всегда было ужасно грустно, когда потом с ними приходилось расставаться. Теперь я больше не рыпаюсь. Никакие друзья мне не нужны. Когда кто-то приглашает меня на день рождения, я вежливо отказываюсь, объясняя, что меня все равно не пустят. И даже не показываю маме приглашения, сразу выбрасываю. Проблема в том, что если ты идешь к кому-то в гости, то рано или поздно тебе придется принимать гостей и у себя. Буся всегда говорила, что лучше дружить с книгами, чем с людьми. Книги, говорила она, унесут тебя куда угодно, если ты им позволишь. Думаю, она была права.

После смерти Буси мама обещала сделать в доме ремонт, но все осталось как прежде. Я сплю в Бусиной комнате на той самой кровати, где она однажды уснула и уже не проснулась. Мама предложила купить мне новую, но я не хочу, по крайней мере пока. Порой мне кажется, что я до сих пор вдыхаю Бусин запах, хотя это глупо, потому что постельное белье стирали миллион раз, да и вообще это другое белье. В моей комнате две кровати. На второй когда-то спал дедушка, но он умер не здесь, а в чужом доме.

Пока что не похоже, чтобы они там закончили ругаться. Потом папа откроет бутылку красного вина и нальет себе большой бокал. Мама тем временем вынет из морозилки что-нибудь для ужина и приготовит себе напиток, похожий на воду (но это будет не вода). Когда я вырасту, никогда не буду пить спиртного, мне не нравится, как оно действует на людей. Мы сядем есть разогретую в микроволновке лазанью, потом кто-то из них вспомнит, что я сегодня пошла в новую школу, и спросит, как прошел первый день. Я скажу им, что все было хорошо, расскажу немного об одноклассниках и учителях, а они будут делать вид, что внимательно меня слушают. Поев, папа возьмет оставшееся вино и пойдет в свой кабинет, то есть в комнату, где Буся раньше любила шить. Он ее переименовал, но он там не работает, а смотрит маленький телевизор. Мама будет мыть посуду, я в одиночку посижу в гостиной и перед сном посмотрю большой телевизор. Потом, в девять часов, мама скажет мне подниматься наверх и ложиться спать. Чтобы не забыть об этом, она даже ставит будильник. Как только я улягусь и им покажется, что я уснула, они опять начнут ругаться. В детстве Буся пела мне колыбельную, чтобы я быстрее уснула. «Колесики автобуса все крутятся и крутятся». Тогда она мне не особо нравилась, но теперь я порой мурлычу ее себе под нос, чтобы не слышать, как папа кричит, а мама плачет. Вот в основном и вся моя жизнь. Я ведь говорила, что она далеко не такая интересная, как у Анны Франк.

Сейчас

Вторник, 27 декабря 2016 года

Я слышу за окном проливной дождь, по стеклу будто беспрестанно барабанит армия крохотных ноготков, пытаясь пробудить меня от этого бездонного сна. Когда очередная сердитая капля оказывается бессильна разрушить заклятие, я представляю, что она превращается в слезинку и горестно стекает вниз. На дворе, вероятно, ночь, вокруг тихо. Я воображаю, что вновь обретаю способность встать, подойти к окну, вытянуть наружу руку, почувствовать на ладони дождь и поднять глаза на ночное небо. В страстной тоске по свободе я задаюсь вопросом: а суждено ли мне вообще когда-либо вновь увидеть звезды? Все мы сотканы из плоти и звезд, но в конечном итоге неизменно превращаемся в тлен. Так что лучше сиять, пока еще есть возможность.

Хотя я одна, в голове до сих пор звучит голос Пола. Держись. Я пытаюсь, но смысл происходящего по-прежнему от меня ускользает. Не понимаю, почему он ссорился с Клэр, ведь они всегда так хорошо ладили. Она хоть и младшая сестра, но всегда опережает меня на шаг. Мне часто говорят, что мы похожи, но она красивая блондинка, в то время как я лишь темноволосая подражательница, от которой одни только разочарования. Ее можно с полным основанием назвать новой, улучшенной версией дочери, которую папе с мамой так хотелось всегда иметь. Они всегда считали ее совершенством. Я сначала тоже так думала, но когда она стала жить с нами, обо мне все забыли. Родители никогда не знали ее так, как я, и не видели того, что было доступно моему взору.

Меня опять засасывает пучина забытья. Я борюсь сколько могу, и когда уже вот-вот готова сдаться, открывается дверь.

Я знаю, это она.

Клэр всегда пользовалась теми же духами, что и мама; она верна своим привычкам. И она всегда перебарщивает. Она медленно движется ко мне, и я ощущаю едва уловимый запах кондиционера для белья. Думаю, на ней сейчас что-нибудь облегающее и женственное, но слишком тесное – мне в такое не влезть. Я слышу, как ее тонкие, невысокие каблучки цокают по полу. Интересно, на что она сейчас смотрит? Клэр не торопится. Она пришла одна.

Она берет стул, придвигает его к кровати и садится, теперь наступает ее очередь мне что-нибудь молча почитать. Время от времени я слышу, как сестра переворачивает страницы – к посещению она приготовилась заранее. Воображение рисует, как ее руки с наманикюренными ногтями держат на коленях книжку. Я представляю, как палата превращается в стерильную библиотеку, а я сама в призрачную библиотекаршу, приговаривающую к тишине каждого посетителя: «Тссс!» Вообще-то Клэр читает очень быстро, поэтому слыша, что страницы переворачиваются не слишком часто, я понимаю, что она по привычке играет на публику. В этом деле она настоящий мастер.

– Как бы мне хотелось, чтобы здесь сейчас оказались папа и мама, – говорит она.

А вот я только рада, что их нет.

Ей хочется, чтобы они пришли ради нее, но никак не ради меня. По всей видимости, родители, как всегда, решат, что я сама во всем виновата. Я слышу, что Клэр откладывает книгу, которую до этого напоказ читала, встает и подходит ближе. Мысли в моей голове звучат все громче и громче, принуждая меня к ним прислушиваться, но так быстро носятся во все стороны и сталкиваются друг с другом, что мне не удается задержаться ни на одной из них, чтобы постичь ее смысл. Лицо Клэр теперь так близко ко мне, что я могу ощутить в ее дыхании аромат кофе.

– У тебя в волосах до сих пор осколки стекла, – шепчет она.

Как только ее слова достигают моих ушей, я чувствую, что какая-то сила быстро тащит меня назад, будто по длинному, погруженному во мрак тоннелю. Я сижу на высокой ветке засохшего дерева, опускаю глаза и обнаруживаю, что на мне по-прежнему больничная сорочка. Улица внизу мне знакома, я живу неподалеку, поэтому можно считать, что здесь я почти дома. Вдали громыхает буря, в воздухе висит запах гари, но мне не страшно. Я протягиваю руку, чтобы ощутить капли начавшегося дождя, но она остается сухой. Перед глазами лишь самый темный оттенок черного да крохотный проблеск света вдали. Я так рада его видеть… Но только пока не понимаю, что это не звезда, а свет фары. Вот их уже две. В ушах свистит ветер, я вижу, что в мою сторону на огромной скорости несется автомобиль. Опускаю глаза на улицу внизу и вижу посреди дороги маленькую девочку в пушистом розовом халате. Она поет:

Потом поднимает на меня глаза.

Тут она начинает путать слова.

Машина теперь совсем близко. Я кричу ей быстрее сойти с дороги.

И только в этот момент замечаю, что у нее нет лица.

Я вижу, что машина дергается вбок, чтобы не сбить ее, идет юзом и врезается в мое дерево. От удара я чуть не падаю с ветки вниз, но чей-то далекий голос велит мне держаться. Время у моих ног замедляется. Девчушка безудержно смеется, и я в ужасе наблюдаю, как через ветровое стекло из автомобиля вылетает женщина. Будто в замедленной съемке она парит в воздухе в облаке осколков стекла. Потом ее тело тяжело шлепается на землю прямо подо мной. Я перевожу взгляд обратно на девочку. Она больше не смеется, а лишь подносит палец к тому месту, где должны быть губы: «Тссс!» Я опускаю глаза на тело женщины. Я знаю, что это я, но не хочу больше ничего видеть и закрываю глаза. Вокруг тихо, только радио продолжает наигрывать рождественские песенки в искореженном кузове. Музыка вдруг обрывается, и сквозь треск эфира доносится голос Мадлен. Сидя на ветке, я зажимаю уши, но все равно слышу, как она повторяет одни и те же слова:

Здравствуйте, это программа «Кофейное утро».

Случайностей в жизни не бывает.

Я кричу, однако голос Мадлен нарастает, становясь все громче. В этот момент дверь палаты открывается, и я падаю с ветки прямо на больничную кровать.

– Вот и я, – говорит Пол.

– Вижу, – отвечает Клэр.

– Я это к тому, что ты можешь идти. Мы договаривались, что когда я здесь, тебя рядом быть не должно.

– Не мы, а ты… – возражает она. – Я никуда не пойду.

Клэр берет в ногах кровати отложенную книгу и вновь садится на стул. На несколько мгновений становится тихо, потом я слышу, как Пол устраивается в противоположном углу палаты. По ощущениям, в такой диспозиции мы пребываем довольно долго. Я не знаю, бодрствовала ли все это время или порой засыпала, и не могу сказать с уверенностью, что ничего не пропустила. У меня крадут часы, вырезают отрывки жизненного повествования, прежде чем я успеваю их посмотреть.

Снова раздаются голоса, на этот раз новые и незнакомые. Все как будто говорят одновременно, перебивая друг друга, поэтому слова на пути к моим ушам путаются и сливаются. Мне приходится прилагать массу усилий, чтобы превратить их в членораздельную речь.

– Мистер Рейнольдс? Я старший инспектор полиции Джим Нендли, а это констебль Хили. Можно вас на минутку? Мы хотели бы с вами поговорить, – доносится от двери мужской голос.

– Конечно, – отвечает Пол, – вы по поводу аварии?

– Нам лучше поговорить наедине, – произносит инспектор.

– Поняла, ухожу, – говорит Клэр.

Когда она выходит из палаты, внутри у меня все сжимается. Я слышу щелчок замка, потом кто-то откашливается.

– Позапрошлым вечером ваша супруга была за рулем вашей машины? – спрашивает детектив.

– Да, – отвечает Пол.

– Вам известно, куда она направлялась?

– Нет.

– Но вы видели, как она уехала?

– Да.

Я слышу долгий, протяжный вздох.