14 писем Елене Сергеевне Булгаковой Уборевич Владимира
В бане меня встретил приветливейший человек, знавший И. П., который устроил меня в приличный барак № 27.
Так началась жизнь в лагере. Через несколько дней меня вызвали в барак 28 – «фашистский барак». Там жили женщины, прибывшие на Воркуту в 1939 году. Это были ЧСИР (члены семьи изменников родины). Блатные звали их фашистами. Смешно?
Некоторые из этих женщин сидели с мамой в Астраханской тюрьме, ехали с ней этапом. Увидев меня в лагере, они очень испугались за своих детей, расспрашивали, рассказывали мне о маме.
<…> Перевели меня работать в плановую часть, жить к ним в 28-й барак. В общем, встретили лучше родных. Дальше ужасно не хочется вспоминать, да и никому не нужно. Целую Вас, дорогая моя. Благодарю за помощь и любовь.
Мира.
1957 – Москва
В Москву я возвратилась только после реабилитации «военной группы», с которой в 1937 году начался вал уничтожения высшего военного командного состава в армии. Светлана Тухачевская прислала мне в Воркуту телеграмму, чтобы я выезжала: «Наших реабилитировали»[16]. В Москве мы ходили три месяца «по мукам», получая документы о реабилитации всех наших близких, получая квартиры, конечно, не родительские. Елену Сергеевну я встретила в химчистке на улице Горького. Мы обе были рады. Вот тебе и чудеса! Я до сих пор, вспомнив эту фразу, улыбаюсь. На нее свалилось великое горе: умер совсем молодой Женечка. Елена Сергеевна потеряла и свою сестру – Оленьку. Елена Сергеевна теперь жила в другой квартире на Суворовском бульваре на 2-м этаже дома К2. Две комнатки выходят окнами на Суворовский бульвар. Мебель красная старинная. Лампа – красавица Оленькина. На стене над диваном – ковер с гербом Шиловских. Над столом – фотографии Рихтера. В другой комнате над кушеткой огромный овальный портрет Михаила Афанасьевича. Под ним нас с Еленой Сергеевной сфотографировал мой муж в феврале 1961 года.
Когда родился мой младший сын Боря, Елена Сергеевна нанесла мне визит с подарками. Она была нарядно одета в голубой свитер с крупными жемчужными бусами. Увидев мою растерянность, надела фартук и перемыла мне горку посуды. Под телевизором она увидела красивую круглую вязаную салфетку, которую мне сохранила Машенька. Оказалось, салфетку вязала ее мама. Салфетка мамы Елены Сергеевны и сейчас у меня в доме. А еще на память остались подаренные Еленой Сергеевной чудесные перламутровые сережки в серебре.
Елена Сергеевна долго не могла найти подходящий камень на могилу Михаилу Афанасьевичу. Она нам рассказала, что часто заходила к рабочим на кладбище. И вот, в их мастерской в углу она увидела сваленную гоголевскую «Голгофу». Большего чуда и ожидать нельзя было. Любимый Булгаковым Гоголь! С его памятника, который кто-то «вверху» решил заменить другим, Булгакову достается камень.
Елена Сергеевна рассказывала мне, что перед смертью Булгаков просил ее не менять фамилию, а она поклялась ему, что его неизданным произведениям она добьется жизни. Пришло это счастливое для нее и для всех нас время – в журнале «Москва» напечатали «Мастера и Маргариту». Елена Сергеевна привезла нам журнал, а вслед за ним привезла напечатанные листы, которые сама вклеила в журнал – цензурные сокращения. На толстой синей книге с «Записками врача» она написала мне: «Моей дорогой Мирочке от Тюпы». Теперь уже мало кто меня так зовет...
О ее внезапной смерти во время грозы мы узнали с запозданием. Тогда я увидела ее во сне в белых одеждах. Это был август...
Я осталась должницей этой прекрасной и прелестной женщины, которую я всегда любила и теперь люблю.
Владимира Уборевич, 2007
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИЛОЖЕНИЕ № 1
Е. Филатова. Воспоминания о доме нашего детства, Большой Ржевский, д. 11[17]
Мира Уборевич
Как-то весной я вышла погулять во двор и увидела там девочку моих лет, которую я раньше не видела. Она была одета в голубую шерстяную «двойку» (две кофточки – одна с короткими, другая с длинными рукавами), у нее были темно-русые густые волосы, подстриженные «под горшок», на косой пробор и круглое приветливое личико. Мы познакомились и стали играть в классики. Это была Мира Уборевич. До школы мы не очень часто виделись. Мира и Вета Гамарник учили немецкий язык, а мы с братом французский, Мира и Вета учились музыке в школе Гнесиных, а мы у частного педагога.
(…)
Помню Мирину детскую комнату. Светло-серые стены. Вместо бордюра красками, как тогда это делали, на деревянных багетах натянута голубовато-серая материя с детским рисунком. Когда Мира пошла в школу, материя была заменена на клетчатую. Часть же бордюра была заменена ящичками, в которых хранились разные мелочи. Несколько ящичков было заполнено бисером. Из него мы делали бусы, чехлы для карандашей и ручек и разные другие поделки. Нина Владимировна, Мирина мама, считала, что это занятие способствует развитию чувства цвета. Мире купили маленький письменный стол. Я тут же попросила, чтобы мне купили такой же. Детская комната была превращена в школьную. Вместо кровати была поставлена довольно узкая и твердая деревянная кушетка. Н. В. умела сочетать тогдашний ширпотреб с какими-то заказными вещами, причем создавался эффект единого гарнитура.
(…)
Мира была очень общительна и сразу завоевала сердца как мальчишек, так и девочек. Женя Шиловский, сын Елены Сергеевны Шиловской, мой брат Юра, Игорь Бунин (пропал без вести в первые дни войны), Борис Берман – все мальчики примерно нашего возраста и немного старше – старались выйти во двор, когда там гуляла Мира. Мы играли в мяч (круговую лапту на вылет), лапту, городки, казаки-разбойники. Нам родители купили крокет, и мы часто выносили его во двор. Было много всяких других развлечений, которые мы выдумывали сами. Например, по очереди бросали из окна открытки, фантики от конфет, которые тогда собирали почти все. Остальные стояли во дворе и ловили все это. Побеждал тот, кто сумел поймать больше всех.
Два раза мы ходили вдвоем с Мирой в театр. Первый раз на «Дневной спектакль «Дни Турбиных» во МХАТ. Спектакль произвел на нас огромное впечатление, несмотря на то, что нам было 11 – 12 лет. Очень жаль было погибшего Николеньку. Наши родители все были участники гражданской войны, мы много о ней читали и слышали, но впервые увидели непредвзятое описание того, что происходило по ту сторону фронта. Мы пели песни о гражданской войне, даже пытались сами сочинить мотив к стихотворению «Ночь прошла в полевом лазарете, день весенний и теплый настал, и при солнечном ярком рассвете молодой командир умирал». Тут же мы увидели впервые белых не как абстрактных врагов, а как людей, которым тоже больно, которые тоже умирают и страдают. Двор был нашим клубом. Мы всегда обсуждали там книги, спектакли и фильмы. Поэтому то, что смотрела Мира, нам тоже хотелось посмотреть, а Н. В. умела выбирать интересные детские спектакли и была в курсе театральной жизни. Поэтому мы смотрели не только традиционные детские балеты и «Синюю птицу», но и менее известные в то время «Три толстяка» и «Любовь к трем апельсинам». Таким образом, влияние Н. В. на наше театральное образование было весьма сильным.
Особенно мне запомнилось, как мы с Мирой ходили в театр во второй раз. Это был дневной спектакль в театре им. Вахтангова «Принцесса Турандот». Запомнился не только сам спектакль, но и сам день. Последний счастливый день в детской жизни нашего дома.
В театре же было все очень интересно. Недалеко от нас сидела Любовь Орлова, наш кино-кумир – живая, красивая, нарядная и улыбающаяся своей знаменитой улыбкой. Спектакль был оригинально поставлен, и нам это нравилось – у отца принцессы вафельное полотенце вместо бороды и т. д. Это делало происходящие на сцене жестокости не такими страшными. Как выяснилось позже, в реальном мире в это время происходили дела пострашнее. Отец Миры, Иероним Петрович был накануне арестован, как только он приехал в Москву, и возможно, что в то самое время, когда мы ужасались жестокости сказочной принцессы, подвергался очередному допросу. Н. В. встречала его на вокзале, видела, как его арестовали, и ждала обыска. Чтобы приготовиться к обыску и уберечь дочь от этой тяжелой сцены, она отослала Миру в театр. Туда и обратно нас провожала тетя Маша, домработница, которая считалась членом семьи. Мы пробовали от ее сопровождения отказаться, но Н. В. настояла на своем. Я всю дорогу боялась, что этот позор увидит кто-либо из наших одноклассников. Когда я вышла к вечеру во двор, на помойке и рядом с ней валялись разбитые пластинки, разорванные бумаги, какие-то выброшенные вещи. Сверху лежали две разбитые пластинки, одна – Вертинского «Молись кунак в стране чужой, молись кунак за край родной, молись за тех, кто сердцу мил, чтобы господь их сохранил», вторая пластинка была «Принесла далекая молва…» Обе эти пластинки произвели на меня очень сильное впечатление. Я представляла, как эмигранты тоскуют вдалеке от родины и ждут, когда для них сверкнет солнца луч – их простят, и они смогут вернуться на родину. Так я тогда понимала эти песни. Мне эти пластинки было очень жаль, я не понимала, почему так много пластинок сразу оказалось разбито, но склеить их было уже невозможно. Гораздо позднее я догадалась, что Н. В. хотела уничтожить все то, что как-то могло скомпрометировать И. П., а пластинки Вертинского, тем более такие, рассматривались в то время как явная крамола, хотя многие их привозили.
С Н. В. и Мирой мы как-то ходили в магазин тканей на Красной Пресне у Зоопарка. Н. В. очень хорошо знала архитектуру и рассказывала нам буквально о каждом доме, мимо которого мы проходили от улицы Воровского до Зоопарка. Купили мы ситец и сатин для физкультурных костюмов. Мире купили синий сатин в белый горошек для шаровар. Я не решилась на такую смелость и купила просто голубовато-синий сатин. Маша сшила Мире очень симпатичные шаровары и на уроках физкультуры она выглядела очень эффектно. Вообще вкус у Н. В. был изумителен. Я никогда не встречала женщин, умевших так красиво и с такой выдумкой обставить квартиру и так просто и красиво одеваться. У нее было безукоризненное чувство цвета, формы и меры.
Н. В. не просто любила свою дочь. По всему было видно, что она ей нравится, она ею любовалась, любила за ней наблюдать. Кроме случая, рассказанного моей мамой Н. Г. Ф., когда Н. В. наблюдала за игрой Миры во дворе, я вспоминаю рассказ отца много лет спустя после гибели Н. В. Он говорил, что как-то, мастеря что-то на черном ходу, он увидел Н. В., которая стояла у перил этажом ниже и, как птичка, вертела головкой то в одну то в другую сторону, наблюдая, как Мира поднимается наверх. Повернув голову почти на сто восемьдесят градусов, она ответила на папино приветствие, сбегала на кухню, где у нее что-то готовилось, и вернулась опять на свой наблюдательный пост. Отец был хирург, лечил многих военных дам из нашего дома, но Мирина мама была очень здоровый человек и никогда не обращалась к нему за медицинскими советами. Отца всегда поражала динамичность Н. В. и подвижность. Она правда была похожа на маленькую, аккуратненькую, подвижную птичку.
Вспоминаю последний приезд И. П. в Москву то ли перед, то ли после майских праздников 1937 года. Н. В., Мира и я находились в кабинете И. П. Мирина мама вытирала тряпкой пыль с окна, мы с Мирой отбирали книги, которые Н. В. рекомендовала Мире прочитать летом. Н. В. очень следила за Мириным чтением, и у Миры всегда были расставлены по полочкам книги, которые ей предстояло прочесть. Каждый из нас был увлечен своим делом, и мы не заметили, как в дверях появился И. П. Он остановился в дверях и молча наблюдал за нами. Каким-то необычным, грустным и долгим взглядом он смотрел на Н. В. Я до сих пор помню этот взгляд, часто старалась его понять, но так и не могу подобрать слова, чтобы его описать. В тот момент мне показалось, что он недоволен, что мы все забрались в его кабинет и там хозяйничаем. Эту молчаливую сцену прервала Мира веселым возгласом: «Папка приехал!». Мира бросилась на шею к отцу, а я тут же ушла домой. Менее чем через месяц его расстреляют, а я всю жизнь в памяти перебираю мельчайшие подробности этой встречи и никак не могу понять, знал ли уже он в тот свой последний приезд в Москву, что над ним нависли тучи, или же атмосфера Каменевско-Зиновьевского и Бухаринского процессов заставила его быть таким мрачновато-грустным. Вот так я его помню – стоящим в дверях, как всегда подтянутым, в ладно сидевшей военной форме, несколько начинающего полнеть, но очень пропорционально сложенного.
Вскоре прозвучал выстрел в квартире Гамарника, и не стало Яна Борисовича. Это было в то утро 31 мая, когда мы все пошли в школу на предэкзаменационную консультацию по географии. Консультация не состоялась, и мы, поболтавшись около получаса в школе, отправились домой. За эти сорок-пятьдесят минут, что нас не было, Вета осиротела. По внешнему виду нашего швейцара мы уже поняли, что что-то произошло. Вот что мне рассказывал мой отец об этом дне. Утром во время обхода его срочно вызвал к себе замполит и сказал: «Берите хирургическую сумку и бегом в квартиру Гамарника». Центральный военный госпиталь находится на Серебряном переулке, в семи минутах ходьбы от нашего дома. Когда отец прибежал в квартиру Яна Борисовича, Вета стояла у окна и плакала, прячась за портьеру. Она несколько раз повторяла: «Почему вы мне не сказали, что папа так тяжело болен, я бы не пошла в школу». Дверь моему папе открыла медсестра Марина Филипповна, которая уже несколько дней там дежурила, так как у Яна Борисовича было обострение сахарного диабета и ему часто приходилось делать уколы, врачи опасались комы. Медсестра сказала, что Я. Б. застрелился. Отец прошел в комнату Я. Б. Он лежал на кровати и тут же лежал небольшой револьвер.
Блюма Савельевна сидела в большой комнате какая-то вся окаменевшая и молчала. Марина Филипповна была в состоянии крайнего возбуждения и сказала отцу, что перед тем, как Я. Б. застрелился, в их квартиру пришли два человека, прошли в кабинет Я. Б. и, сказав ему несколько слов, вышли и сели на стулья в большой комнате, лицом к кабинету. Через несколько минут раздался выстрел. Один из пришедших встал, подошел к двери в кабинет Я. Б., приоткрыл ее и, не входя в комнату, повернулся и ушел. Второй последовал за ним. Когда раздался выстрел, Б. С. сказала: «Наконец-то все кончилось». Примерно за день до этого кто-то с кавказским акцентом звонил Я. Б., и из трубки несся сердитый голос и мат. Я. Б. был очень расстроен этим звонком. М. Ф. собиралась делать укол и стояла рядом.
За три дня до этого, 29 мая, между 10 и 12 часами утра мы с мамой и братом убирали балкон на черном ходу. Вдруг мама нам сказала: «С Я. Б. что-то происходит». Мы посмотрели вниз на балкон, который был сбоку. Я отчетливо помню темные волосы Я. Б., которые казались особенно темными на фоне его белоснежного подворотничка на расстегнутой гимнастерке, пальцы рук, запущенные в густые волосы, взгляд, как бы прощающийся с ярким весенним днем. От его позы, жестов, движений веяло отчаянием, крайним смятением.
Позднее мы узнали, что в этот день был арестован Уборевич, днем позже Тухачевский, так что поводов для потрясений было достаточно, но поведение Я. Б. говорило явно о каком-то еще личном потрясении.
Потом были похороны Я. Б. Мы с Мирой стояли на первом этаже, в глубине площадки, а сверху несли темный гроб. За гробом шли Блюма Савельевна, Вета, сестра Яна Борисовича и его шофер. Мы вышли на улицу вслед за гробом.
Последнее детское воспоминание о Мире – это проводы Нины Владимировны в Астрахань. Помню развороченную квартиру, часть вещей было перенесено в Мирину комнату, так как Н. В., очевидно, надеялась, что детскую не тронут.
Поражает, как в такой трагический момент Н. В. не теряла присутствия духа. Она попросила нас сходить с Мирой на Арбатский рынок и купить большой букет красных турецких маков. Это красивые большие многолетние цветы с красными лепестками и бархатно-черной серединкой лепестков. Я стала убеждать Н. В., что они очень быстро вянут, что в дорогу лучше взять пионы или лилии, но она настаивала на том, чтобы купили именно маки, сказав, что они ей больше нравятся. Мы пошли и купили большой букет. Вскоре приехала легковая машина, и Н. В. села в нее, бодро улыбаясь, из машины она помахала нам рукой. В другой руке она высоко держала букет красно-черных маков. Как всегда она была красиво одета и причесана.
Я часто вспоминала этот эпизод и только много позже, будучи взрослой, догадалась, почему Н. В. настаивала именно на красно-черных цветах. Это был вызов – траур по мужу и желание показать, что она все понимает и не склоняет головы.
Через несколько дней был причислен к «врагам народа» мамин двоюродный брат Сергей Сергеевич Каменев. Об этом говорили на собраниях в военных учреждениях, об этом говорила приставленная к нам приходящая домработница, очевидно, с целью узнать нашу детскую реакцию. Поползли слухи, что его прах вот-вот выкинут из кремлевской стены. В доме продолжались аресты. Часть вещей из квартир арестованных куда-то увозили, часть книг снесли в подвал, а часть мебели осталась и продолжала служить новым хозяевам квартир. В квартиру Уборевича въехал О. И. Гордовиков, а квартиру Гамарника занял Кулик, живший до этого над частью его квартиры. Он недавно развелся с первой женой и женился на Кире… с которой познакомился на юге. Но и она недолго прожила там – ее, ее сестру с мужем вскоре арестовали. На место красивой, элегантной Киры незадолго до войны пришла подруга Вали, его старшей дочери-десятикласницы.
Оставшиеся старые жильцы дома были в подавленном состоянии. Поверить в вину людей, которых мы знали, было трудно. В то, что они были немецкими шпионами, мало кто верил, а считали, что это какая-то жестокая внутрипартийная борьба и борьба за власть.
Мира все время говорила, что ее папа невиновен. От нее никаких известий из Астрахани не было. Позже мы узнали, что они с Ветой находятся в детдоме на Урале. Встретились мы в следующий раз только в 43 году на традиционном школьном вечере. Мира превратилась в хорошенькую девушку, как всегда пользующуюся большим успехом. Она была в перешитом платье Н. В. Н. В. любила это шерстяное коричневое платье с красными, желтыми и какими-то еще крапинками. Оно ей очень шло. Увидев Миру, я ярко вспомнила Н. В. в этом платье и фартучке что-то вкусное готовящую на своей уютной чистой кухоньке, и у меня защемило сердце, но тут была живая Мира, и мы с ней обнялись и расцеловались. Поговорить толком не смогли, так как все пошли танцевать. У нас телефона дома тогда не было, и я дала Мире наш новый адрес. Мира дала мне телефон каких-то знакомых, у которых она часто бывала. Мира не писала и не приходила. Я позвонила по телефону, который она мне дала. Мне ответили, чтобы я больше туда не звонила, так как Мира там больше не бывает. На следующем традиционном вечере я узнала, что Миру арестовали.
ПРИЛОЖЕНИЕ № 2
Выписка из постановления ОСО при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССРЦА ФСБ РФ, АСД № Р-23913 на Уборевич Н. В. и других, Личное дело заключенного – Л. 41 – 41 об.[18]
Личное дело заключенного
ОСО при народном Комиссаре Внутренних Дел СССР от 28 авг. 1937 г. постановил Уборевич Нину Владимировну как члена семьи изменника родины заключить в отделение Темниковского лагеря, сроком на 8 лет, считая срок со дня вынесения настоящего постановления.
Читала 15 октября 1937 г. Уборевич
ПРИЛОЖЕНИЕ №3
Заявление Начальнику Следственной части НКВД СССР от Уборевич Н. В.[19]
Начальнику Следственной части НКВД СССР Уборевич Нины Владимировны
emp1
Заявление
В своем заявлении от 12 марта с. г. я вкратце изложила Вам причины, толкнувшие меня на путь признания себя виновной в преступлении, которого я не совершала.
Получив уведомление о получении Вами этого заявления, считаю необходимым подтвердить вторично, что, ознакомившись с подробностями этой лжи на очной ставке, частично в процессе следствия, под воздействием ряда обстоятельств, написала вымышленное признание, подтвердив клевету не только на себя, но и на других. Оправившись от состояния тяжелой моральной депрессии, в котором я находилась, я написала всю правду Наркому, Вам и Начальнику ведущей следствие группы. Ввиду того, что меня не вызывают, а объяснить Вам все в пределах заявления я не в состоянии, убедительно прошу Вас вызвать меня для дачи объяснений.
Н. Уборевич.
22 марта 1940 г.
Заявление Народному Комиссару Внутренних Дел СССР Л. П. Берия от Уборевич Н. В.[20]
Народному Комиссару Внутренних
Дел СССР Л. П. Берия
Уборевич Н. Вл.
Заявление
г. Народный Комиссар!
Перед предстоящими мне новыми испытаниями я не чувствую в себе достаточно ни моральных, ни физических сил.
Я не верю в себя, но я твердо верю и ни минуты не сомневаюсь, что если бы Вы меня выслушали, то все бы пошло по другому.
Очень, очень прошу Вас, г. Нарком, примите меня.
emp1
Н. Уборевич.
22 апреля 1940.
Стенограмма Протокола допроса Тухачевской Н. Е. от 23 мая 1940[21]
СТЕНОГРАММА ПРОТОКОЛА ДОПРОСА.
Обвиняемой ТУХАЧЕВСКОЙ Нины Евгеньевны
От 23-го мая 1940 года
Допрос начало в 12 час. 10 мин.
– “ – окончен в 14 час. 25 мин.
ВОПРОС: На допросе от 22-го мая с/года вы сделали устное заявление о том, что решили прекратить упорство и изъявили желание дать показания о всей своей антигосударственной деятельности. Какие ваши намерения сегодня?
ОТВЕТ: Заявление, сделанное мною на допросе 22-го мая, я полностью подтверждаю и решила дать исчерпывающие показания о всей той преступной работе, которую я проводила.
ВОПРОС: О степени полноты ваших показаний будет судить следствие, а сейчас расскажите, в чем вы признаете себя виновной?
ОТВЕТ: (…) Будучи осужденной и находясь в ссылке, тюрьме и ИТЛ, вместе с УБОРЕВИЧ Ниной Владимировной, я от последней неоднократно слышала антисоветские высказывания, которые она вела по отношению к руководителям ВКП(б) и советской власти. Подобные же антисоветские разговоры я вела и с другими осужденными женами врагов народа. (…) Эти антисоветские разговоры я продолжала вести в тюрьме, после того, как была доставлена в Москву и привлечена вновь к следствию.
ВОПРОС: Расскажите о характере антисоветских разговоров. (…)
ОТВЕТ: Характер этих антисоветских разговоров Уборевич сводился к тому, чтобы отомстить руководству партии и советской власти за арест и осуждение наших мужей. В частности, УБОРЕВИЧ прямо заявила, что она будет мстить за своего мужа.
Содержание разговоров, которые вели остальные, носили антисоветский характер.
ВОПРОС: Следовательно, содержание разговоров, в которых вы принимали участие и их разделяли, носил террористический характер, направленный против руководителей ВКП(б) и советского правительства?
ОТВЕТ: Я считала, что это являлись обычные антисоветские разговоры, которые мы вели.
ВОПРОС: Где происходили эти антисоветские разговоры и в связи с чем?
ОТВЕТ: Впервые мы об этом заговорили в Астрахани, куда мы были высланы. Впоследствии об этом мы говорили в Астраханской тюрьме и в Темниковских лагерях, где отбывали наказание.
В этих разговорах Нина УБОРЕВИЧ объясняла арест наших мужей тем, что они являлись якобы неугодными людьми для руководителей советской власти. Сущность всех этих антисоветских разговоров сводилась также и к клевете проводимых мероприятий партией и советским правительством и высказываниям жалости к нашим мужьям. т. е. к врагам ВКП(б) и советского правительства.
(…)
ВОПРОС: С какой целью вы предложили УБОРЕВИЧ отказаться от данных ею показаний на предварительном следствии о причастности ее к террористической группе, состоявшей из жен врагов народа?
ОТВЕТ: На том основании, что мне УБОРЕВИЧ при перестукивании сообщила, что она не виновна, и в связи с этим я ей предложила отказаться от данных ею ложных показаний.
Я считала себя виновной в том, что я нарушила тюремный порядок и перестукивалась с УБОРЕВИЧ.
ВОПРОС: Как же вы можете утверждать, что УБОРЕВИЧ является невиновной, когда в данных вами показаниях выше вы уличаете УБОРЕВИЧ в ведении антисоветских разговоров и террористических высказываний.
ОТВЕТ: Я ее обвиняю в ведении антисоветских разговоров, но в террористических настроениях я ее не обвиняю, поэтому я ей поверила, что она не виновна.
ВОПРОС: Вы даете не логичные и противоречивые ответы. Расскажите действительные причины, в связи с чем вы предложили УБОРЕВИЧ отказаться от данных ею показаний?
ОТВЕТ: Только в связи с тем, что я ее считала не виновной.
ВОПРОС: В чем еще вы признаете себя виновной?
ОТВЕТ: Кроме этого я признаю себя виновной и в том, что, находясь в Бутырской тюрьме, я с своей сокамерницей ЕРШОВОЙ систематически вела антисоветские клеветнические разговоры.
Это выражалось в форме анекдота.
Больше мне сказать нечего.
ВОПРОС: Мы вас предупреждаем, что вы еще ничего не рассказали о своей антигосударственной деятельности, которую вы вели со дня своего ареста, и об этом мы вас будем допрашивать на последующих допросах.
Протокол записан с моих слов, верно мною прочитан
emp1
ДОПРОСИЛ: СТ. СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ ГУГБ НКВД
МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ РАЙНЕС
Протокол допроса Тухачевской Н. Е. от 26 мая 1940[22]
Протокол допроса
Тухачевской Нины Евгеньевны
от 26 мая 1940 г.
Начало допроса в 11 час.
Конец допроса в 17 часов.
emp1
(…)
Вопрос (…) Следствию известно, что вы, находясь в Астраханской тюрьме, издевались над портретами вождей ВКП(б) и Совправительства. Дайте показания об этом факте?
Ответ Я никогда над портретами вождей не издевалась, это проделывала Нина Уборевич. В Астраханской тюрьме мы получали газеты, и в одной из них были помещены портреты членов правительства. Уборевич с большим неуважением отнеслась к ним, и что-то говоря недостойное по адресу этих членов правительства, совершив похабный поступок над этими портретами.
Вопрос Как расценивать такой поступок Уборевич Н. В.?
Ответ Я расцениваю поступок Уборевич как неуважение к членам правительства.
Вопрос Это не просто неуважение, а явное проявление злобы. Почему вы смазываете проявление злобы?
Уборевич к членам правительства и не хотите сказать открыто?
Ответ Я не смазываю роли Уборевич в приведенном мной факте и ее ответственность в этом. Но я ничего злобного со стороны Уборевич не видела.
Вопрос Этот факт видимо соответствовал вашим настроениям. Вы заявили кому-либо об этом?
Ответ Он не соответствовал моим настроениям, но и никому я не заявляла.
Вопрос Значит согласились с таким мерзким антисоветским поступком Уборевич?
Ответ Я не соглашалась и не заявляла.
Вопрос Вы всеми путями стараетесь выгородить Уборевич из ее антисоветских поступков. Вы что договаривались с ней в этом?
Ответ Я Уборевич не выгораживаю, потому что не видела антисоветских поступков Уборевич и ни о чем с ней не договаривалась.
Вопрос На допросе от 22/V вы показали о ряде антисоветских разговорах Уборевич, а теперь вы отрицаете. Где же правда?
Ответ Об антисоветских разговорах Уборевич я не отрицаю, я в частности говорю о поступке Уборевич с портретами членов правительства, в этом факте ничего антисоветского я не вижу.
Вопрос Вы начинаете лгать и пытаетесь запутать следствие. На ряде допросов вы показали, что с Уборевич вы перестукивались и договаривались, а теперь вы говорите, что не договаривались. Что вас заставляет лгать следствию?
Ответ Действительно я с Уборевич перестукивалась и после того, когда она мне сказала, что дала ложные показания, я ей посоветовала отказаться от них.
Вопрос Откуда Вам известно, что показания Уборевич ложные?
Ответ Это мне известно со слов Уборевич.
Вопрос Почему вы Уборевич дали совет отказаться от своих показаний?
Ответ Поскольку Уборевич мне сказала, что она дала ложные показания, то я ей посоветовала от них отказаться.
Допрос прерывается
Протокол с моих слов записан правильно и лично мной прочитан: Н. Тухачевская
Допросил Следователь следчасти ГУГБ
мл. лейтенант (подпись неразб. – Ю. К. )
Начальнику Следственной Части НКВД СССР и начальнику ведущей следствие группы И. Л. Пинзуру от Уборевич Н. В.[23]
Начальнику Следственной Части НКВД СССР и начальнику ведущей следствие группы И. Л. Пинзуру
Копия Следователю Дорошевич
Уборевич Н. Вл.
Заявление
Едва хватает мужества писать Вам снова и просить защиты от самой себя. Ну что мне делать с собой, если состояние дикого ужаса, внезапно овладевающего мной из-за самых незначительных причин, руководит иногда моими поступками.
(…)
В самом конце 6-часового допроса после заданного мне очередного вопроса, мой следователь был вызван из комнаты, и из его беседы с кем-то за приоткрытой дверью до меня долетали слова, в том числе «дать очную ставку и 206-ю». Это незначительное само по себе событие внезапно привело меня к очень тяжелым последствиям. Мгновенно возникла дикая мысль о том, что дело перепроверяться не будет (…)
(…)Мне, конечно, не верят и решили меня судить как неразоблачившегося врага, сохраняющего камень за пазухой. При этой мысли меня обуял такой ужас и отчаяние, и дурная голова моментально сработала, что лучше принять на себя обвинение в чем угодно лишь бы не судиться как неразоблач. враг. Первое что пришло в голову я и заявила следователю после его возвращения.
(…)
Только через несколько часов разсеялся страх, а вместе с ним и убеждение, что я поступила правильно. Не находилось больше никаких оправданий такого поступка и несмотря на жгучий стыд я решила ничего не скрывать от следствия, тем более что следователь предупреждал меня, чтоб – в таких случаях признаваться сразу же. Просила о вызове 28го – 29го – 30го. Меня не вызывают и я вынуждена написать Вам.
(…)
Прошу Вас, не допустить, чтоб я была судима по результатам моего безразсудного поведения на следствии.
Заявляю Вам, что в протоколе от 26 мая с. г. после вопроса о том, что я сказала прокурору, что антисоветской деятельн. не занималась, а сейчас разсказала и т. д. я давала неверные ответы, которые и подписала. От этих ложных показаний я отказываюсь.
Н. Уборевич. 31 мая 1940 г.
ПРИЛОЖЕНИЕ №4
Письмо Орловой В. Д. от 19. 06. 88. 24[24]
Уважаемая Владимира Иеронимовна, здравствуйте!
Я долго не решалась написать Вам, но потом подумала, что даже то немногое, что я могу рассказать о Вашей маме, не может быть Вам неинтересным.
Сужу по себе – каждое слово о моем отце и брате, расстрелянных в кровавом 38, для меня было бы бесконечно дорого.
(…)
Познакомилась я с Ниной Владимировной летом 38 года на 24 лагпункте Темлага. Мне в то время было 21 год, и на 24 л/пункте, кажется, я была единственной «дочкой». Мы с мамой попали на 24 л/п после 9 месяцев Воронежской тюрьмы, в середине мая 38 года. Находилось там более1200 женщин.
Размещены мы были в четырех бараках, окруженных высоченным двойным забором. Нина Владимировна находилась в 3-м бараке, где насчитывалось более 300 человек, мы с мамой жили в другом бараке для инвалидов, поэтому с Ниной Владимировной мы познакомились только в конце лета 38 года.
ЗА пять лет в лагере мне посчастливилось встретить немало интересных, образованнейших людей, среди них глубокий след в моей душе оставила встреча с Ниной Владимировной. Все мы, конечно, знали о страшной судьбе Вашего отца. Поэтому особенно запомнились мужество, стойкость Нины Владимировны, ее жизнелюбие, оптимизм, внутренняя энергия.
Я никогда не слышала от нее жалоб, она всегда держалась с большим внутренним достоинством. Она удивительно просто, без малейшей снисходительности старшей, увлеченно беседовала со мной о литературе, читала стихи, но почти никогда не касалась прошлого.
Однажды она вспоминала о Вас, назвав имя Мира, я при этом спросила полное ли это имя? Она ответила, что полное Ваше имя Владимира, я сначала не поняла ее и подумала, что у нее еще есть сын – Владимир. Но потом она рассеяла это недоразумение. Во время одной из наших прогулок вдоль зоны Нина Владимировна по какому-то поводу вспомнила, что одна из комнат Вашей квартиры или дачи была обита ситцем. Почему-то мне это запомнилось.
Не знаю, писала ли Вам мама, что она работала водовозом? В огромных бахилах, в телогрейке, повязанная платочком, она тянула за собой упрямого быка, запряженного в телегу или сани, на которых стояли большие бочки. Наливать в них воду входило в обязанность Нины Владимировны. Водой нужно было снабдить столовую, пекарню и другие службы.
Колодец находился на пригорке, возле нашего барака. Был он очень глубоким, воду из него доставать было очень нелегко, но никогда Нина Владимировна не жаловалась на усталость.
Когда наступили холода, мне вменили в обязанность очищать подъезд к колодцу, посыпать золой дорогу. В это время я особенно часто встречалась с Ниной Владимировной. Очень ярко запомнилась мне одна из зимних ночей. Стояла очень морозная, ясная погода, ярко светила луна. В ее свете, на фоне темных силуэтов бараков, освещенным оказался колодец, покрытый мерцающим льдом, и фигура Нины Владимировны, также покрытая коркой льда, переливающегося радугой льда. Она с упорством тянула трудно поддающееся скользкое ведро и громко, как-то особенно страстно и выразительно по-французски читала стихи Верлена. Это было не только фантастично, но она была, главное, прекрасна силой своего духа, своей огромной волей, преодолевающей весь мрак нашего положения, нашего бытия.
Я тогда остро почувствовала, что ее сломить нельзя, великую силу ее души не погубят никакие унижения и трудности.
ПРИЛОЖЕНИЕ №5
Заявление Народному Комиссару Внутренних Дел СССР, Генеральному Комиссару Государственной Безопасности Л. П. Берия от Уборевич Н. В. 29 января 1941[25]
Народному Комиссару Внутренних Дел СССР Генеральному Комиссару Государственной Безопасности Л. П. Берия.
Заявление
Крайне тяжелые личные обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам с таким, в сущности малозначащим и мелким делом.
…В лагере, при зарплате 8 руб. в мес. (штатная хозобслуга), я скопила для дочки, но раньше, чем нам было предоставлено право отправки из лагеря, меня отозвали в Москву… Из имевшихся при мне 100 р. (с чем-то) отложив неприкосновенных 20 – на запасные очки, розыск дочки, которая неизвестно где находится, на остальные деньги я отдала в починку в Бутырской тюрьме обувь и одежду и купила прописанные очки, лапти, портянки, мыла… Таким образом, я три года жила, не пользуясь ларьком, переборов без всякого дополнительного питания и цингу и куриную слепоту.
Но несколько месяцев назад [26] мое и хозяйство пришли в совершенный упадок. Скудная одежда моя обветшала, нет возможности не только чинить ее, но и просто выстирать, так как стирка платная. У меня давно нет ни мыла, ни зубного порошка. Попытка чистить зубы мелом, который выдают для чистки параши, кончилась воспалением слизистой оболочки рта…
На почве острого малокровия я ослепла. Лечат меня хорошо, но огромное количество лекарств, которые я ежедневно поглощаю, не могут утолить того мучительного чувства голода, который пересиливает даже снотворные средства.
Все вместе взятое заставляет меня г. Народный Комиссар, обратиться к Вам, не найдете ли Вы возможным предоставить мне какую-нибудь часть изъятых у меня без приговора денег.
Если вы найдете конфискацию моих и девочкиных вещей без приговора суда неправильно, то ввиду острой нужды в этом прошу Вашего распоряжения в выдаче мне 1 юбки (не имею никакой), 1 фуфайки или вязаной жакетки (не имею кофты), немного белья и теплый платок или шапку.
Уборевич 29 января 1941 г.
4 июня 1941 г. Секретно[27]
Нач. Бутырской тюрьмы НКВД СССР майору Госбезопасности тов. Пустынскому.
Просим объявить арестованной Уборевич Нине Владимировне на ее заявление…, что ее вещи сданы в доход государства как конфискованные и возврату не подлежат.
Зам. нач. 2 отдела НКГБ СССР Калинин
Зам. нач. 2 отдела капитан Госбезопасности Матвеев
ПРИЛОЖЕНИЕ № 6
Заявление Председателю Верховного Совета СССР М. И. Калинину от осужденной к высшей мере наказания Уборевич Н. В.[28]
Председателю Верховного Совета СССР
Михаилу Ивановичу Калинину
от осужденной к высш.
мере наказания
Уборевич Нина Владимировна
Сегодня, 13 июля, на основании ложного обвинения Поповой-Сырцовой в том, что за те 10 дней, которые я провела в Москве после ареста Уборевича до ссылки в г. Астрахань, будто бы она, Попова, была у меня на квартире и завербовала меня в террористическую группу жен репрессированных, куда я по ее поручению будто бы вовлекла Авербух Б. С. и Корк Е. М. Михаил Иванович! Это клевета, подтвержденная Поповой-Сырцовой под воздействием тяжелых допросов и физических испытаний, о чем она заявила на заседании Коллегии Верхсуда 6 июля с. г. сняв своим признанием это незаслуженно тяжелое, ложное обвинение против нас. У меня, почти два года тому назад, тоже не хватило сил доказывать свою невиновность, и я, замученная физическими мерами воздействия, подтвердила ложь Поповой о себе, Корк Е. М. и Авербух Б. С.
Обо всем этом 12 марта прошлого года я написала Народному Комиссару НКВД Л. П. Берия. Вызывал меня прокурор, уточнил и выяснил все обстоятельства дела и следствия. Все трижды запротоколировано. Кроме того прокурор обещал присоединить к делу Справку – из Контрольного стола нашего дома, минуя который к нам в дом пройти нельзя, о том, что она у меня никогда не была. (Контроль после произведенных в нашем доме арестов был тройным, с регистрацией документов посетителей. ) Есть не допрошенные свидетели, не покидавшие меня за эти 10 дней ни на час, даже ночью. Все подтвердят, что с Поповой я не видалась. Трижды запротоколировано, что Авербух и Корк я оклеветала, подтвердив ложные показания Поповой.
На суде Попова свое обвинение против меня сняла.
Михаил Иванович! В предъявленном мне обвинении я не виновна, что подтверждается показаниями всех подсудимых.
Я не совершала преступления.
Помилуйте меня.
emp1
Н. Уборевич.
13/VII 41
ПРИЛОЖЕНИЕ № 7
Постановление об избрании меры пресечения Уборевич В. И. от 31 августа 1944 г.[29]
Р-41897, л. 148
Постановление об избрании меры пресечения
31 августа 1944 г.