Не отпускай Кобен Харлан

– У него есть имя. Хэнк Страуд. И он пропал.

– Что?

– После того как вы повесили это видео, никто его не видел.

– Хорошо, – говорит она.

– Это как?

– Может, видео его напугало.

– И вам это нравится?

Сюзанна открывает рот, потом закрывает.

– Я только хотела защитить моего ребенка. Даже всех детей в школе.

– Советую вам рассказать мне все.

И она рассказала.

Сюзанна призналась, что именно она преувеличила до степени фальсификации. Хэнк никогда не обнажался. Усталость и разочарование из-за отсутствия каких-либо действий со стороны администрации школы и полиции заставили Сюзанну Хэнсон сделать то, что, по ее мнению, было наилучшим вариантом.

– Рано или поздно он совершит что-нибудь ужасное. Я просто пыталась предотвратить это.

– Благородно, – произношу я, вкладывая в это слово как можно больше презрения.

Сюзанна «очищала мир от грязи», пытаясь превратить реальность города в идиллическую гавань, какой он и должен быть, по ее мнению. Хэнк был всего лишь отбросами. Лучше всего выкинуть его на свалку, чтобы не портил пейзаж и воздух. Я мог бы сказать Сюзанне об отсутствии у нее сочувствия к людям, но какой в этом смысл? Я помню, как-то раз, когда нам было лет по десять, мы проезжали по неблагополучному району Ньюарка. Родители всегда говорят в таких лучаях детям, чтобы смотрели в окна и были благодарны за то, что имеют. Но наш отец видел это иначе. Он сказал слова, которые до сих пор поражают меня: «У каждого человека есть мечты и надежды».

Эти слова я пытаюсь вспоминать каждый раз, когда перехожу дорогу другому человеческому существу. Включает ли это таких подонков, как Трей? Конечно. У него тоже есть мечты и надежды. Без сомнения. Но когда твои мечты и надежды крушат мечты и надежды других…

Я опять рационализирую. Мне наплевать на таких, как Трей. Проще простого. Хотя, может, плевать и не следовало бы. Но что я могу поделать? А может, я слишком много протестую.

Что ты думаешь по этому поводу, Лео?

Выйдя наконец из их душного дома – когда Джо хлопает за мной дверью, чтобы создать какую-то имитацию сопротивления хотя бы для себя, – я набираю в грудь побольше воздуха. Смотрю туда, где жила Маура. Она ни разу не пригласила меня к себе домой, и я был внутри только раз. Это случилось недели через две после того, как убили тебя и Дайану. Я поворачиваюсь и смотрю на дерево по другую сторону улицы. Там я ждал, спрятавшись. Сначала я увидел, как вышла вьетнамская семья. Через пятнадцать минут мать Мауры вывалилась из дома в своем плохо подогнанном к ее фигуре летнем платье. Ноги у нее заплетались, но ей удалось дойти до остановки автобуса.

Когда она исчезла из вида, я взломал дверь.

Зачем я это сделал, вероятно, понятно без слов. Я искал какое-нибудь указание на то, куда уехала Маура. Когда я днями раньше пытался выяснить это у ее матери, та сказала, что дочь перевели в частную школу. Я спросил в какую – она не ответила.

– Все закончилось, Нап, – сказала мне миссис Уэллс, обдав меня винным выхлопом изо рта. – Маура продолжает жить своей жизнью. И ты тоже продолжай – своей.

Но я ей не поверил. Поэтому взломал дверь ее дома. Просмотрел все ящики и шкафы. Вошел в комнату Мауры. Там оставались ее платья и рюкзак. Взяла ли она что-нибудь с собой? Судя по всему – нет.

Еще я искал мою спортивную куртку.

Несмотря на все закатывания глаз по поводу моих спортивных увлечений и дурацкой склонности жителей города к спорту, несмотря ее противохипповое, квазисексистское отношение ко всему этому, Маура получала кайф, нося мою куртку. Может быть, склонность к ретро. Может, ирония. Не знаю. Или тут вовсе не было никакого противоречия. Маура была любительницей старины.

И вот я искал свою куртку – зеленую с белыми рукавами, со скрещенными хоккейными клюшками на спине, моим именем и словом «капитан» спереди.

Искал, но так и не нашел.

Взяла ли Маура куртку с собой? Я этого так и не узнал. Почему куртки не оказалось в ее комнате?

Я отворачиваюсь от ее дома и смотрю вдаль. У меня есть несколько минут, и я знаю, куда хочу пойти. Я пересекаю дорогу и выхожу на железнодорожные пути. Ходить по путям запрещено, но я теперь все равно хожу по краю. Я иду по путям из центра города, мимо Даунинг-роуд и Коддингтон-террас, мимо склада и старого промышленного предприятия, переделанного в банкетный зал и студию кругового тренинга.

Я теперь вдали от цивилизации, высоко на холме между вокзалами Вестбриджа и Касселтона. Я обхожу битые пивные бутылки, приближаюсь к краю. Смотрю вниз, вижу шпиль вестбриджской пресвитерианской церкви. Его освещают начиная с семи вечера, так что ты, наверное, видел его в ту ночь. Или ты так обкололся и напился, что ничего не замечал? Я знал, что ты начал увлекаться легкими наркотиками и алкоголем. Задним умом я понимаю, что должен был остеречь тебя, но в то время мне это не казалось чем-то из ряда вон. Все этим увлекались – ты, Маура, большинство наших друзей. Я в этом не участвовал только потому, что занимался спортом.

Я делаю еще один глубокий вдох.

Так как все это случилось, Лео? Почему ты оказался здесь, в другой части Вестбриджа, а не в лесу близ прежней базы «найков»? Вы с Дайаной хотели побыть наедине? Пытались уйти от своих друзей по Конспиративному клубу? Намеренно ли вы держались подальше он прежней базы? Почему вы пришли сюда? Как оказались на железнодорожных путях?

Я хочу получить хоть какой-нибудь ответ от тебя. Но ты молчишь.

Я жду еще немного, потому что знаю: уже скоро. В это время дня по главному пути поезда проходят каждый час. Наконец раздается свисток – поезд отправляется с Вестбриджского вокзала. Уже совсем рядом. Какая-то часть меня заставляет стоять на путях. Нет, я не хочу покончить с собой. У меня нет суицидных настроений. Но я хочу знать, что мог чувствовать ты. Я хочу реконструировать события той ночи, чтобы точно знать, что ты чувствовал. Я стою в ожидании, поезд грохочет за горизонтом. Рельсы вибрируют так, что я начинаю опасаться за их целостность. Неужели ты не чувствовал этой вибрации под ногами? А Дайана? Или вы стояли в стороне, как я? Неужели вы оба смотрели на шпиль, потом повернулись и в последнюю секунду решили перепрыгнуть через пути?

Теперь я вижу поезд. Я смотрю, как он приближается. Ты видел его в ту ночь? Слышал? Чувствовал? Не мог не слышать. Когда состав проносится мимо, меня и вагоны разделяют добрых десять ярдов, но я вынужден закрыть глаза, поднять руку, чтобы защитить лицо. Поток воздуха чуть не сбивает с ног. Одна только мощь локомотива, одна лишь масса, помноженная на скорость, ужасает. Сокрушающая неотвратимая сила.

Разум, как и сердце, идет туда, куда хочет, а потому я представляю, как передняя решетка разрушает человеческую плоть. Я представляю, как крутящиеся колеса перемалывают в прах кости.

Я усилием воли открываю глаза, скашиваю их и вижу проносящийся мимо поезд. Кажется, это длится вечность, поезд бесконечен, он дробит, истирает, уничтожает. Я смотрю на него, он размывается в моих глазах, на которых проступает влага.

Я видел фотографии этого жуткого, залитого кровью места, снятые той ночью, но они почему-то не трогали меня. Уничтожение было настолько ужасающим, чудовищным, что либо я не могу связать эти изуродованные воскообразные куски плоти с тобой и Дайаной, либо, что вероятнее, мой мозг не позволяет мне сделать это.

Когда поезд наконец уносится и медленно возвращается тишина, мои глаза начинают воспринимать действительность. Даже теперь, спустя столько лет, я ищу улики, свидетельства, что-то, возможно упущенное следствием. Находиться здесь странно. Ужас очевиден, но у меня ощущение какой-то святости, какой-то правильности оттого, что я нахожусь там, где ты испустил дух.

Я начинаю спускаться по склону холма, проверяю свой телефон – ничего от прежней школьной подружки Бет Флетчер, урожденной Лэшли, доктора медицины. Я снова звоню в ее офис в Энн-Арбор. Секретарша начинает заговаривать мне зубы, поэтому я выражаюсь определеннее. И вскоре она соединяет меня с женщиной, которая представляется как Кэсси и называет себя офис-менеджером.

– Доктор Флетчер в настоящий момент недоступна.

– Кэсси, я устал от всяких экивоков. Я полицейский. Мне необходимо поговорить с ней.

– Я могу только передать доктору сообщение от вас.

– Где она находится?

– Мне это неизвестно.

– Постойте, вам неизвестно, где она?

– Это не мое дело. У меня есть ваше имя и телефон. Вы хотите, чтобы я передала какое-то сообщение от вас?

Что ж, сказал «а», говори и «б».

– У вас есть авторучка, Кэсси?

– Да.

– Скажите доктору Флетчер, что наш друг Рекс Кантон убит. А Хэнк Страуд пропал. Скажите ей, что Маура Уэллс всплыла на короткое время, а потом снова исчезла. И все это ведет к Конспиративному клубу. Скажите доброму доктору, что я жду ее звонка.

Молчание. Потом:

– Вы сказали Лаура – «Л» или Маура – «М»? – Абсолютно спокойный голос.

– Маура – «М».

– Я передам доктору Флетчер ваше послание. – Она вешает трубку.

Мне это не нравится. Может, стоит позвонить в полицейское отделение Энн-Арбор, послать кого-нибудь в дом и квартиру Бет. Я иду. И снова думаю обо всех ниточках – твоя и Дайаны «случайная» смерть, убийство Рекса и присутствие при этом Мауры, Хэнк и этот ставший таким популярным ролик, Конспиративный клуб. Я пытаюсь найти связи, провести линии, составить у себя в голове диаграммы Венна[21] по этим событиям. Но я не вижу ни пересечений, ни связей.

Может, их и нет. Так бы сказал мне Оги. Не исключено, что он прав, но, конечно, если я приму реальность таковой, это меня никуда не приведет.

Впереди я теперь вижу Вестбриджскую мемориальную библиотеку, и это рождает в моей голову одну мысль. Фасад здания выложен красным школьным кирпичом, как это делали сто лет назад. Остальная часть – современная и прилизанная. Я все еще люблю библиотеки. Я люблю их гибридные свойства – новая секция с компьютерами и книги, пожелтевшие от времени. Библиотеки для меня всегда имели атмосферу сродни церковной, тихое святилище, где почитается наука, где люди с религиозным рвением поклоняются книгам и образованию. Когда мы были детьми, отец водил нас туда по утрам в субботу. Он оставлял нас в детской и молодежной секции со строгими инструкциями вести себя прилично. Я просматривал десятки книг. Брал одну – обычно предназначенную для читателей постарше, – садился в кресло-мешок в углу и читал от корки до корки.

Я спускаюсь на два уровня в тусклое подвальное помещение. Здесь литература старой школы – ряды и ряды книг и книг, большинство более не представляют интереса для случайного посетителя библиотеки, стоят себе на алюминиевых полках. Здесь несколько удобных столов для воистину прилежных. В углу я нахожу старую комнату. Табличка рядом с ней гласит: «История города». Я наклоняю голову к двери и стучу.

Доктор Джефф Кауфман смотрит на меня, и очки падают с его носа. Они на цепочке, а потому приземляются ему на грудь. На нем плотный вязаный кардиган, застегнутый до живота. У доктора лысая макушка, а вокруг торчат клочья седых волос, словно собрались улететь с его скальпа.

– Привет, Нап.

– Привет, доктор Кауфман.

Он хмурится. Доктор Кауфман был библиотекарем и городским историком задолго до нашего приезда в Вестбридж, а когда ты ребенком называешь кого-то большого и умного «доктор» или даже «мистер», то потом, даже став взрослым, не можешь перейти на неформальное обращение по имени. Я захожу в заставленную книгами комнату и спрашиваю доктора Кауфмана, что он мне может рассказать про старую базу ракет «Найк», располагавшуюся за средней школой.

Глаза Кауфмана загораются. Ему нужно несколько секунд, чтобы собраться с мыслями, потом он приглашает меня сесть на стул против него. На столе свалка черно-белых фотографий прежних дней. Я пробегаю по ним глазами в надежде найти фото базы, но ничего такого не вижу.

Доктор откашливается и начинает:

– Базы ракет «Найк» сооружались в середине пятидесятых по всему штату Нью-Джерси. Это был самый разгар холодной войны. В те времена в школах проводились учения – дети залезали под столы, как должны были делать это в случае ядерной атаки. Ты можешь в такое поверить? Словно это могло их спасти. База здесь, в Вестбридже, была построена в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году.

– Армия просто возводила базы посреди таких городков?

– Конечно. А почему нет? На сельскохозяйственных землях тоже. В те дни в Нью-Джерси было много ферм.

– А для чего именно использовались ракеты «Найк»? – спрашиваю я.

– Это были ракеты класса земля – воздух. Иначе говоря, они предназначались для воздушной обороны и должны были сбивать советские самолеты, в первую очередь их Ту-95, который мог пролететь шесть тысяч миль без дозаправки. В северной части Нью-Джерси было около десятка ракетных баз. В Санди-Хук все еще есть останки одной из них – можешь съездить посмотреть. А на той, что была в Ливингстоне, можешь себе представить – жилой район для художников. Батареи ракет располагались во Франклин-Лейкс, в Восточном Ганновере, в Морристауне.

В это трудно поверить.

– Ракеты «Найк» во все этих городах?

– Ну да. Они начали с более мелких ракет «Найк Аякс», но и эти имели длину в тридцать футов. Они находились в подземных шахтах, а на поверхность их поднимали так же, как в автомастерской поднимают машину.

– Не понимаю, как правительство могло сохранять это в тайне?

– Они и не сохраняли, – отвечает Кауфман. – По крайней мере, поначалу. – Он замолкает, откидывается на спинку стула, складывая руки на животе. – Вообще-то, эти базы процветали. В тысяча девятьсот шестидесятом году, когда мне было семнадцать, наш отряд скаутов получил приглашение на экскурсию по базе. Ты можешь в такое поверить? Предполагалось, что мысль о твоей родной ракетной базе поблизости, которая охраняет тебя от советских самолетов дальнего действия, позволит тебе спать спокойнее.

– Но потом произошли перемены? – спрашиваю я.

– Да.

– Когда?

– В начале шестидесятых. – Джефф Кауфман вздыхает и поднимается со стула. Открывает высокий архивный шкаф за своим столом. – Понимаешь, они заменили ракеты «Найк Аякс» на более крупные «Найк Геркулес». – Он достает две фотографии жутковатых белых ракет с надписью на боку: «Армия США». – Длина сорок один фут. Скорость – три Маха, то есть около двух тысяч тридцати миль в час. Дальность полета семьдесят пять миль. – Он возвращается на свое место, кладет руки на стол перед собой. – Но важнейшая перемена с ракетами «Найк Геркулес», причина, по которой они засекретили программу, была связана с боевой нагрузкой.

– И что это значит?

– Ракеты были вооружены ядерными боеголовками W31.

Это трудно вообразить.

– На них были ядерные боеголовки?..

– Прямо здесь. Боеголовки с полным вооружением. Были даже сообщения о нескольких опасных происшествиях. Одна ракета соскользнула с тележки, когда ее поднимали выше по склону холма. Упала на бетон, и боеголовка треснула. Но тот случай замолчали. В общем, программа «Найк» действовала до начала семидесятых. Центр управления в Вестбридже закрылся одним из последних. Это произошло в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году.

– И что потом? – спрашиваю я. – Я хочу знать, что стало с землей, когда они закрылись?

– В семидесятые годы интерес к чему-либо военному был невелик. Война во Вьетнаме заканчивалась. И военные просто стояли там. Большинство баз пришли в упадок. В конечном счете большую часть земли распродали. На месте ракетно-зенитной батареи в Восточном Ганновере построили кондоминиумы. Один из проездов там называется Найк-драйв.

– А база в Вестбридже?

– То, что произошло с нашей базой, немного туманнее, – улыбается Джефф Кауфман.

Я жду.

Он подается вперед и спрашивает то, чего, к моему удивлению, не спросил раньше:

– Ты не мог бы мне сказать, откуда вдруг у тебя интерес ко всему этому?

Я думал сочинить что-нибудь или заявить, что я бы предпочел не говорить об этом, но потом я решаю – никакого вреда тут не будет.

– Это связано с делом, которое я расследую.

– Какого рода дело, если ты не возражаешь?

– Да так, одна догадка, – отмахиваюсь я. – Дела давно минувших дней.

Джефф Кауфман встречается со мной взглядом:

– Ты говоришь о смерти своего брата?

Вот те на!

Я ничего не говорю – отчасти потому, что научился хранить молчание, ждать, когда другие в нетерпении нарушат его, отчасти потому, что боюсь – у меня не получится.

– Мы с твоим отцом дружили, – продолжает он. – Ты это знал?

Мне удается кивнуть.

– И Лео… – Кауфман покачивает головой, откидывается назад. Его лицо слегка бледнеет. – Он тоже интересовался историей этой базы.

– Лео приходил к вам? – спрашиваю я.

– Да.

– Когда?

– Не могу сказать точно. Несколько раз, вероятно, в течение года перед его смертью. Лео был зачарован этой базой. С ним и некоторые его друзья приходили.

– А вы их имен не помните?

– Нет, к сожалению.

– И что вы им рассказали?

– То же, что сейчас рассказываю тебе, – пожимает плечами доктор.

Мои мысли мечутся. Я снова чувствую себя потерянным.

– На панихиде по Лео я пожал тебе руку. Ты вряд ли помнишь. Там было столько народа, а ты казался совершенно потерянным. Я сказал твоему отцу.

Его слова возвращают меня к действительности.

– Сказали моему отцу что?

– Что Лео приходил ко мне и интересовался базой.

– Вы это сказали отцу?

– Ну да.

– И что он?

– Он, казалось, был благодарен. Лео – такой яркий, любознательный. Я думал, твоему отцу будет это любопытно знать, ничего другого. Я никогда не думал, что его смерть может быть связана… я хочу сказать, я и сейчас так не думаю. Вот только теперь ко мне пришел ты, Нап. И ты тоже далеко не глуп. – Кауфман поднимает на меня взгляд. – Поэтому скажи мне: тут есть какая-то связь?

Я не отвечаю ему, а говорю:

– Мне нужно знать остальную часть истории.

– Хорошо.

– Что случилось с Вестбриджской базой после закрытия программы «Найк»?

– Официально? Ее передали Министерству сельского хозяйства.

– А неофициально?

– Ты мальчишкой ходил туда?

– Да.

– В мои времена мы тоже туда ходили. Пролезали сквозь дыру в ограде. Помню, один раз мы так напились, что один из солдат отвез нас домой в армейском джипе. Мой отец запер меня дома на три недели. – Это воспоминание вызывает улыбку на его лице. – Насколько близко к базе ты подходил?

– Не очень близко.

– Вот именно.

– Не понимаю.

– Охрана при Министерстве сельского хозяйства была строже, чем при военных. – Кауфман наклоняет голову. – Почему – как ты считаешь?

Я молчу.

– А ты подумай. У тебя есть пустые военные базы. Аппарат безопасности уже отлажен. Если бы ты был правительственным агентством, которое хотело бы летать незаметно под радарами, делать что-то по секрету… Подумай, что правительственные агентства из трех букв могли бы прятать у всех на виду? И уже не в первый раз. Прежняя база ВВС в Монтоке – сколько про нее ходит всяких слухов.

– Каких слухов?

– Нацистские ученые, манипулирование сознанием, эксперименты с ЛСД, НЛО, всякая сумасшедшая дурь.

– И вы в это верите? Вы думаете, что правительство США прятало в Вестбридже нацистов и инопланетян?

– Да боже ж ты мой, Нап, они прятали здесь ядерное оружие! – Глаза Кауфмана засверкали. – Неужели так трудно предположить, что они прятали там и что-то еще?

Я молчу.

– Необязательно нацистов и инопланетян. Они могли испытывать какую-нибудь современную технологию – Управление перспективных исследовательских проектов, лазеры, дроны, изменение климата, интернет-хакерство. Неужели это кажется невероятным при такой охране?

Нет, не кажется.

Теперь Джефф Кауфман встает, начинает расхаживать по комнате.

– Я чертовски неплохой исследователь! – восклицает он. – Тогда я довольно глубоко залез в это. Я даже ездил в Вашингтон, проверял доклады и архивы. Мне удалось найти только безобидные исследования в области выращивания сельхозкультур и скота.

– И вы обо всем этом рассказывали моему брату?

– Да. Ему и его друзьям.

– Сколько их было?

– Кого?

– Сколько ребят приходило к вам с Лео?

– Пять, может, шесть. Не помню.

– Парни, девушки?

Кауфман задумывается:

– Кажется, две девушки были, но поклясться не могу. Может, и одна.

– Вы знаете, что Лео погиб не один.

– Конечно, – кивает он. – Дайана Стайлс вместе с ним. Дочь капитана.

– Дайана была одной из тех девушек, которые приходили к вам с моим братом?

– Нет.

Не знаю, что об этом подумать, да и есть ли тут о чем думать.

– Вы мне еще расскажете что-нибудь, что могло бы мне помочь?

– Помочь тебе в чем, Нап?

– Скажем, вы правы. И на базе действительно занимались чем-то сверхсекретным. А кто-то из ребят узнал об этом. Что могло бы случиться с ними?

Теперь его очередь ответить молчанием. Его нижняя челюсть отвисает.

– Что еще вы узнали, доктор Кауфман?

– Еще две штуки. – Он откашливается, откидывается на спинку стула. – Нашел имя одного из командиров. Энди Ривз. Он назывался сельскохозяйственным экспертом из Мичигана, но, когда я стал копать его предысторию, оказалось, что она довольно темная.

– ЦРУ?

– Он подходит под их шаблон. И он по-прежнему живет неподалеку.

– Вы с ним не разговаривали об этом?

– Пытался.

– И?..

– Он сказал, что на базе занимались какой-то скучной сельскохозяйственной дребеденью. Считали коров и урожаи – так он сказал.

– А что второе?

– Закрытие базы.

– Так, и когда это произошло?

– Пятнадцать лет назад, – отвечает Кауфман. – Через три месяца после смерти твоего брата и дочери Оги.

Возвращаясь к машине, я звоню Оги:

– Я только что говорил с Джеффом Кауфманом.

Кажется, я слышу вздох.

– Прекрасно.

– Он кое-что интересное рассказал о старой базе.

– Не сомневаюсь.

– Вы знаете Энди Ривза?

– Знал.

Я уже иду по городу.

– Откуда?

– Я возглавляю полицейское отделение почти тридцать лет, ты не забыл? Он командовал базой, когда на ней проводились сельскохозяйственные исследования.

Прохожу мимо нового заведения, в котором продаются только куриные крылышки. От этого запаха у меня начинается слюноотделение.

– И вы купились на это? – спрашиваю я.

– Купился на что?

– Будто они проводили сельскохозяйственные исследования.

– Да, – говорит Оги, – с большей достоверностью, чем на слухи о манипулировании сознанием. Как шеф полиции, я знал всех командиров базы. А мой предшественник знал всех, кто был при нем.

– Кауфман говорит, что тогда на базе находились ракеты с ядерными боеголовками.

– Я слышал и об этом.

– И еще он сказал, что, когда базу передали Министерству сельского хозяйства, меры безопасности там усилились, они стали надежнее охранять свои тайны.

– Не хочу обижать Кауфмана, но он преувеличивает.

– Это как?

– Базы «найков» поначалу никто вообще не прятал. Кауфман тебе об этом сказал?

– Сказал.

– И когда у военных появилось ядерное оружие, это вызвало бы ненужные подозрения, если бы они вдруг закопались под землю и стали действовать слишком скрытно. Безопасность увеличили стократно, когда появились ядерные боеголовки, но делалось все тоньше.

– А когда базы закрылись?

– Возможно, безопасность усилили, но это проходило в рамках нормального обновления техники и технологии. Появляется новая команда, привозит ограду попрочнее.

Я иду по Оук-стрит, вестбриджскому ресторанному ряду. Прохожу мимо следующих заведений, по порядку: японского ресторана, тайского, французского, итальянского, димсама[22] и чего-то, названного «Калифорнийский фьюжн». После этого – целая куча банковских отделений. Не вижу в них смысла. Никогда не видел в этих банковских отделениях ни одного клиента, только тех, кто заходит взять наличку из банкоматов.