Не отпускай Кобен Харлан

Глава двадцать вторая

Она стоит на другой стороне улицы против «Армстронга», смотрит на них в окно.

Пятнадцать лет назад, после того как выстрелы нарушили покой ночи, она убежала и пряталась два часа. Когда же набралась мужества выйти из своего укрытия и увидела мужчин в припаркованных машинах, она знала все уже наверняка. Она направилась к автобусной остановке. В какой автобус сесть – не имело значения. Ей нужно было уехать подальше, и только. Все автобусы из Вестбриджа шли либо до Ньюарка, либо до Нью-Йорка. Там она могла найти друзей и помощь. Но время было позднее. В такой час автобусы ходили редко. Хуже того, когда она появилась около вокзала у Карим-сквер, она снова увидела поблизости мужчин в припаркованных машинах. Две следующие ночи она оставалась у Элли. Три дня после этого пряталась в Ливингстоне в мастерской Хью Уорнера, ее преподавателя живописи. Мистер Уорнер был холостяком, носил косичку, и от него всегда пахло марихуаной. Потом она двинулась дальше. У мистера Уорнера был друг в Алфабет-сити. Два дня она провела там. Она постриглась, покрасила волосы – стала блондинкой. Несколько недель она ходила за группами иностранных туристов по Центральному парку и воровала деньги, но, когда ее чуть не поймал коп из Коннектикута, приехавший прогуляться по Нью-Йорку, она поняла, что с этим нужно кончать. Один нищий сказал ей о человеке в Бруклине, который делает фальшивые документы. Она купила себе четыре новых имени. Документы были не идеальны, но этого было достаточно, чтобы устроиться на временную работу. Три следующих года она часто переезжала. В Цинциннати работала официанткой в ресторанчике. В Бирмингеме – кассиршей в небольшом магазине. В Дейтона-Бич она облачилась в бикини и продавала таймшеры[28], эта работа казалась ей грязнее, чем грабить туристов. Она спала на улицах, в общественных парках, в сетевых мотелях – там всегда было чисто, – в домах чужих людей. Ей было ясно: пока она в движении, она в безопасности. На нее не могли выпустить ориентировку. Она не видела себя на плакатах «Разыскиваются». Ее искали, но ограниченными ресурсами. Общество им не помогало. Она вступала в различные религиозные группы, выказывала напускное почтение любому себялюбцу, выдававшему себя за священника, и таким образом добывала себе крышу над головой, пропитание, защиту. Она танцевала в отдаленных «клубах для джентльменов» – самый странный из эвфемизмов, потому что эти клубы ничуть не походили на клубы, а джентльмены – на джентльменов. Дважды ее грабили, избивали, однажды ночью она попала в такую передрягу – думала, не выберется. Она завязала с этим и двинулась дальше. Стала носить с собой нож. На парковке близ Денвера на нее напали двое мужчин. Она всадила одному из них нож в живот по самую рукоятку. У того полилась кровь изо рта. Она убежала. Возможно, он умер – она так и не узнала. Иногда она заглядывала в местные колледжи, если охрана не свирепствовала, даже посещала лекции. Близ Милуоки она попыталась осесть на какое-то время, даже получить лицензию на работу агентом по продаже недвижимости, но адвокат на последнем этапе заметил какую-то неточность в ее документах. В Далласе она, сидя на виду перед большим окном, готовила налоговые декларации – хотя всего лишь прослушала трехнедельный курс в «Кортъярд Марриотт». Ее наняла бухгалтерская сетевая фирма, которая делала вид, что набирает настоящих бухгалтеров. И тут она впервые – наверное из-за того, что одиночество становилось невыносимо, – по-настоящему подружилась с коллегой по имени Энн Хэннон. Энн была веселой, общительной, и они сняли квартиру на двоих. Они ходили на двойные свидания, бывали в кино, даже в отпуск съездили вместе – в Сан-Антонио. Энн Хэннон была первым человеком, которому она доверяла настолько, что могла рассказать правду о себе, но, конечно, не сделала этого для блага их обеих. Однажды она, подходя к своей витрине, заметила двоих мужчин: они были в костюмах, читали газеты в зале. Там часто кто-то находился. Но эти двое выглядели не как обычные посетители. Она увидела Энн за стеклом. Ее всегда улыбающаяся подруга сидела мрачная. И она опять пустилась в бега. Вот так. С Энн она так и не попрощалась. Тем летом она работала на консервном заводе на Аляске. Потом три месяца продавала экскурсии на круизный лайнер, курсирующий между Скагуэем и Сиэтлом. На пути ей часто попадались добрые мужчины. Но большинство были не такими. Большинство были кем угодно, только не добрыми. Шли годы, два раза она сталкивалась с людьми, которые узнавали в ней Мауру Уэллс, – один раз в Лос-Анджелесе, другой – в Индианаполисе. Теперь, оглядываясь назад, она понимала: это было неизбежно. Если ты проводишь жизнь на улицах и в публичных местах, кто-нибудь тебя непременно узнает. Ничего серьезного не случалось. Она не делала вид, что человек опознался, не объявляла себя другим человеком. У нее были заготовлены истории, обычно включавшие прохождение подготовки к получению научной степени. Как только знакомый уходил, она тут же исчезала. У нее всегда имелся запасной план, она всегда знала, ге находится ближайшая стоянка грузовиков, потому что это простейший способ добраться из одного места в другое, если ты выглядишь, как выглядела она. Никакой мужчина не мог ей отказать. Иногда, если она появлялась на стоянке слишком рано, она смотрела, как они едят, разговаривают, чем занимаются, и пыталась решить, какой из водителей наименее агрессивен. Можно было угадать. Случалось и ошибаться. Она не обращалась к водителям-женщинам, даже к тем, которые казались дружелюбными, потому что женщины на дороге научились быть подозрительными и она опасалась, что они могут ее сдать. У нее теперь было несколько париков и разные очки, купленные без рецепта. Этого хватало, чтобы изменить внешность, если кто-нибудь что-то скажет.

Существуют разные теории, объясняющие, почему с возрастом годы летят быстрее. Наиболее популярная – она же и наиболее очевидная. По мере того как ты становишься старше, каждый год составляет все меньший процент твой жизни. Если тебе десять лет, то год – это десять процентов. А если пятьдесят, то год – два процента. Но она прочла теорию, которая опровергала это объяснение. Эта теория утверждает, что время летит быстрее, когда мы живем по заведенной рутине, когда не узнаём ничего нового, а наш образ жизни утвердился раз и навсегда. Чтобы замедлить бег времени, нужно в первую очередь получать новые впечатления. Можно отшутиться, сказав, что неделя отпуска пролетела стремительно, но если остановиться и подумать, то на самом деле эта неделя длилась гораздо дольше, чем рабочая, когда ты тащил на себе груз повседневности. Ты жалуешься на то, что отпуск закончился слишком быстро, потому что тебе нравилось жить, а не потому, что тебе казалось, будто время мчится стрелой. Если хочешь замедлить время, то, согласно теории, сделай что-нибудь новое – и день станет длиннее. Путешествуй по экзотическим местам. Поступи на курсы.

В некотором смысле такой и была ее жизнь.

До Рекса. До новой стрельбы. До Хэнка.

Она в окно видит страдание на лице Напа. Она смотрит на него впервые за пятнадцать лет. Самое большое «что, если» в ее жизни. Дорога, по которой она не пошла. Она позволяет разгуляться эмоциям. Не подавляет их.

В какой-то момент она даже выходит из тени.

Она стоит в свете уличного фонаря на парковке на виду у всех, не двигается, отдается на волю судьбы: у Напа есть шанс повернуться, посмотреть в окно, увидеть ее, и тогда…

Она дает ему десять секунд. Ничего. Она дает ему еще десять.

Но Нап так и не поворачивается.

Маура отходит в тень и исчезает в ночи.

Глава двадцать третья

– У нас с Дайаной были свои планы, – начинает Элли.

В зале еще два стола, за которыми сидят клиенты, и они по другую сторону бара. Я изо всех сил стараюсь не забегать вперед, выслушивать, прежде чем делать заключения, сначала получить информацию, потом ее обработать.

– Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что мы, вероятно, выглядели как дурочки-близняшки. Я была президентом школьного совета. Дайана – вице-президентом. Мы были двумя капитанами футбольной команды. Наши родители тесно дружили. Они вчетвером ходили обедать. – Элли смотрит на меня. – Оги часто встречается с женщинами?

– Не очень.

– Ты говорил, что он недавно ездил на юг с подругой.

– Ее зовут Ивонна. Они были на Хилтон-Хед.

– Это в Джорджии?

– Это остров у побережья Южной Каролины.

– И как оно прошло? – спрашивает Элли.

Как там Оги сказал?

– Не думаю, что из этого что-нибудь получится.

– Жаль.

Я молчу.

– Ему нужен кто-нибудь. Дайана не хотела бы, чтобы ее отец жил вот так – один.

Я ловлю взгляд Банни, но та отворачивается, давая нам возможность общаться. Кто-то включил старую музыкальную шкатулку. Группа «Tears for Fears»[29] напоминает нам в песне, что «все хотят править миром».

– Ты сказала, что видела Мауру перед смертью Лео и Дайаны, – пытаюсь я вернуть нас к делу.

– Как раз к этому я и перехожу.

Я жду.

– Значит, мы вдвоем с Дайаной в школьной библиотеке. Ты, вероятно, этого не помнишь – да и с какой стати тебе помнить? – но через неделю предполагался большой осенний бал. Дайана была главой планового комитета. Я была ее заместителем.

Она права – я не помню. Ежегодный осенний бал. Маура не захотела бы пойти. А мне он был безразличен.

– Я неправильно рассказываю?

– Ничего.

– Так вот, бал был очень важен для Дайаны. Она над ним работала больше месяца. Никак не могла остановить свой выбор между двумя темами. Одна тема – «Винтажная дорожка», а другая – «Однажды в сборнике сказок». И тогда Дайана предложила использовать обе. – На лице Элли появляется нездешнее выражение, на губах играет улыбка. – Я была категорически против. Сказала Дайане, что нам придется выбрать только одну тему, иначе начнется анархия. Я тогда была глупым, смешным маленьким перфекционистом, разговор с моей лучшей подругой о том, какую тему выбрать, и был последним.

Элли замолкает. Я даю ей время прийти в себя.

– И вот мы с ней спорим, все горячее, и тут входит Маура и начинает болтать с Дайаной. Идея использовать две темы вызывала у меня неприятие, поэтому первую часть я слушала не очень внимательно. Но Маура хотела, чтобы Дайана пошла с ней куда-то тем вечером. Дайана ответила «нет», она уже этим типа наелась.

– Чем «этим»? – спрашиваю я.

– Она не сказала. Но потом Дайана проговорилась, и мы обе слышали… – Элли замолкает и смотрит на меня.

– Что именно? – спешу уточнить я.

– Она сказала, что наелась всей их группой.

– И под «группой» она имела в виду…

– Слушай, мне было тогда не до этого. Я думала только о том, как человеку может прийти в голову использовать две темы для одного танца и как можно приплести «Винтажную дорожку», которая мне нравилась, с карнавальными играми, арахисом и попкорном, к теме «Однажды в сборнике сказок», которую я даже не понимала. Да что это вообще, черт возьми, значит? Но теперь… после того, что мы видели в выпускном альбоме… Думаю, Дайана могла говорить о Конспиративном клубе. Не знаю. Но это не та часть, которая тебе не понравится.

– И какая же часть мне не понравится?

– То, что Дайана сказала потом.

– И что же она сказала?

– Дайана хотела подождать еще две недели после осеннего бала, ведь она была председателем планового комитета. Она заявила, что устала от твоего брата и его друзей, и взяла с нас клятву молчать о том, что она собирается порвать с Лео.

– Вранье! – взвиваюсь я.

Теперь очередь Элли хранить молчание.

– У Дайаны и Лео были крепкие отношения, – говорю я. – Да, они еще только в школе учились, но…

– Он изменился, Нап.

Я качаю головой.

– У Лео характер изменился в худшую сторону. Так сказала Дайана. Он огрызался на нее. Слушай, многие ребята в последний год экспериментировали – всякие вечеринки, разная ерунда…

– Да, и Лео всем этим занимался. И с Лео все было в порядке.

– Нет, Нап. Никакого порядка с ним не было.

– Мы жили в одной комнате. Я все о нем знал.

– Но при этом не знал, что он член Конспиративного клуба. Ты не знал, что они с Дайаной переживают трудные времена. Это не твоя вина. Ты был занят Маурой, своим хоккеем… Вы были всего лишь подростки… – Голос Элли стихает, когда она видит мое лицо. – Что бы ни случилось в ту ночь… – начинает она.

– Ты это о чем – «что бы ни случилось»? Военная база хранила какую-то тайну. Лео, Маура и кто там еще, все остальные, выяснили, что это за тайна. Мне все равно, обкурился Лео или нет. Мне все равно, что Дайана, может быть – может быть! – собиралась порвать с ним неделю спустя. Они все что-то видели. Теперь у меня есть доказательство.

– Я знаю, – мягко говорит Элли. – Я на твоей стороне.

– По тому, что и как ты говоришь, непохоже.

– Нап?

Я смотрю на нее.

– Может, лучше забыть? – говорит наконец Элли.

– Да, только этого никогда не случится.

– Вероятно, Маура не хочет, чтобы ее нашли.

– Я делаю это не для Мауры, – качаю я головой. – Я делаю это для Лео.

Но когда мы выходим на парковку, когда я целую Элли в щеку, убеждаюсь, что она села в машину, из праха восстает мысль, и ее трудно загнать обратно: «Может, Элли права. Может быть, лучше все забыть».

Я смотрю, как отъезжает Элли. Она не поворачивается, не машет мне на прощанье. А прежде всегда махала. Глупо обращать на это внимание, но куда деться. С одной стороны, может, это и к лучшему, но, с другой, Элли хранила от меня тайну на протяжении пятнадцати лет. И теперь, после того как она сбросила с себя этот груз, между нами должно быть больше доверия.

Похоже, это не так.

Я оглядываю парковку в поисках курящих девиц, но они уже давно ушли. И все же я чувствую на себе чей-то взгляд. Не знаю чей. Да мне, впрочем, все равно. Слова Элли, словно когтями, разрывают кожу на моей голове.

«Может, лучше забыть? Вероятно, Маура не хочет, чтобы ее нашли».

Чего именно я тут пытаюсь добиться?

Заявлять, что я пойду до конца ради торжества справедливости, – это благородно и храбро. Но вот правильно ли? Сколько еще человек должно умереть, прежде чем я отступлю? Возможно, разыскивая Мауру, я подвергаю ее и других опасности.

Я упрям. Я решителен. Но я не безрассуден и не склонен к самоубийственным поступкам.

Должен ли я забыть?

У меня не проходит ощущение, что за мной наблюдают, и я поворачиваюсь. Кто-то стоит за деревом у булочной Джерси Майка, чуть дальше по улице. Подумаешь, ерунда, но я теперь слишком подозрителен. Я кладу руку на пистолет в набедренной кобуре. Но не вытаскиваю его. Хочу просто знать, что он на месте.

Я делаю шаг к дереву, в это время звонит мой телефон. Я делаю шаг назад к своей машине.

– Слушаю?

– Детектив Дюма?

– Да.

– Говорит Карл Легг из полицейского отделения Энн-Арбор. Вы просили меня узнать о кардиологе Флетчер.

– Удалось?

– Нет, – говорит Легг. – Но мне стало известно кое-что, о чем вам следует знать. Вы меня слышите?

– Да, слушаю. – Я сажусь в машину.

– Извините, показалось, вы отключились на секунду. Я побывал в офисе доктора Флетчер и поговорил с офис-менеджером.

– Кэсси.

– Да, – отвечает Легг. – Вы ее знаете?

– По телефону она была неразговорчива.

– Она не была Мисс Откровенность и при разговоре с глазу на глаз. Но мы немножко на нее надавили.

– Я это ценю, Карл.

– Братья по значку и всякое такое. Так вот, доктор Флетчер вдруг позвонила бог знает откуда и сказала, что берет академический отпуск. Она отменила все назначения и всех клиентов, кого смогла, перевела к доктору Полу Симпсону. Это ее напарник.

Я смотрю на дерево. Не вижу никакого движения.

– Раньше с ней случалось что-нибудь подобное?

– Нет. Кэсси говорит, что доктор Флетчер очень закрытый человек, но она абсолютно предана своим пациентам. Такая отмена всех назначений не в ее характере. Потом я поговорил с ее мужем.

– И что он сказал?

– Он сказал, что они разошлись и он понятия не имеет, где она. Сказал – она звонила ему и тоже сообщила про академический отпуск. Он подтвердил, что это на нее не похоже, но добавил: после их развода она – я цитирую – «открывала себя».

Я завожу двигатель и выезжаю с парковки.

– Спасибо, Карл.

– Вы можете сделать все на более высоком уровне. Проверить ее телефонные разговоры, сведения по кредитке и всякое такое.

– Да, возможно, я так и поступлю.

Только для этого требуются разные юридические закорючки, а я не уверен, что хочу идти этим путем. Я еще раз благодарю Карла и отключаюсь. Еду к дому Оги на Оук-стрит. Еду медленно, потому что мне нужно проветрить голову и все обдумать.

Оги сообщили, что в ту ночь Маура прибежала к Элли и пряталась у нее.

Что именно это значит? Я, ей-богу, не знаю. Принял ли Оги это к сведению? Предпринял ли он что-то, получив эту информацию?

И самое главное: почему Оги ничего не сказал мне?

Мой мобильник звонит снова, и теперь это мой босс – Лорен Мьюз.

– Завтра утром, – говорит Мьюз. – В девять. В моем кабинете.

– О чем пойдет речь?

– В девять. – Она отключается.

Отлично. Я думаю, уж не нажаловался ли на меня один из стариков из «Ржавого гвоздя» за атаку на яйца Энди Ривза? Если я начну беспокоиться на сей счет, мне это ничего не даст. Я нажимаю на номер Оги в быстром наборе. Он не отвечает. Я удивлен тем, что он не звонил мне после того, как я отправил ему копию записи Хэнка.

Впереди поворот на Оук-стрит. Хватит прочищать голову. Я сворачиваю на стоянку за кирпичным домом и выключаю двигатель. Сижу и смотрю в окно, в никуда. Не помогает. Вылезаю из машины, обхожу дом. Уличные фонари светятся темным янтарем. В сотне ярдов впереди я вижу старуху с огромной собакой. Кажется, это немецкий дог. Что-то вроде. Вообще-то, я теперь различаю только их силуэты. Когда мне кажется, что я вижу в ее руке сигарету, я вздыхаю, взвешиваю, не окликнуть ли ее.

Нет. Я любопытная заноза в заднице, но не крестоносец.