Легенды крови и времени Харкнесс Дебора

Глава 5

Грехи отцов

14 мая

Время двигалось к полудню. Я сидела, переписывая с экрана ноутбука рецепт исцеляющего бальзама леди Монтегю, который применялся при одышке у людей и лошадей. Манускрипт хранился в лондонской Библиотеке Уэллкома, на сайте которой я сейчас и паслась. Хотя это была всего лишь оцифрованная копия манускрипта, мне нравилось разглядывать кажущиеся бессмысленными росчерки и завитушки, оставленные перьями XVII века. Я вчитывалась в старинные строчки, находя дополнительные подтверждения неразрывной связи между кулинарией и современной химией. Я собиралась написать об этом в своей новой книге.

Неожиданно в мое рабочее пространство вторгся видеовызов из Венеции. Страница с манускриптом уменьшилась до прямоугольничка в верхнем углу. Со мной желали поговорить Герберт Канталь (он же Герберт из Орильяка) и Доменико Микеле – представители вампиров в Конгрегации.

Будучи ведьмой, я тем не менее являлась третьей представительницей вампиров, занимая место, которое изначально занимал кто-нибудь из семьи де Клермон. И хотя Филипп де Клермон клятвенно признал меня своей дочерью, решение моего деверя Болдуина передать место де Клермонов мне до сих пор вызывало неутихающие споры.

– Ну наконец-то, Диана, – сказал Герберт, когда я приняла звонок. – Мы оставляли сообщения. Почему ты не ответила ни на одно из них?

Я подавила вспыхнувшую досаду:

– Неужели нельзя было решить возникшие проблемы без меня?

– Значит, нельзя. Иначе мы бы их давно решили, – с раздражением ответил Герберт. – Мы должны проконсультироваться с тобой по вопросам, касающимся нашего народа… хотя ты и теплокровная ведьма.

Наш народ. Это было сутью проблемы, касающейся всех: демонов, ведьм, вампиров и людей. Работы Мэтью и Криса, проводимые ими вместе с исследовательскими группами в Оксфорде и Йеле, доказывали, что на генетическом уровне все четыре вида гоминидов имеют больше сходств, чем различий. Но результатов научных исследований явно было недостаточно. Требовалось нечто большее, что изменило бы подходы, в особенности у древних вампиров, намертво привязанных к традициям.

– Область Кришана – это место, где венгерские и румынские кланы воюют не один век, – ввел меня в курс Доменико. – Территория всегда была спорной. Однако последний всплеск насилия уже попал в газеты. Я постарался, чтобы в прессе это было подано как очередной виток в эскалации криминальных разборок.

– Напомните, с кого все началось? – спросила я, роясь на захламленном столе в поисках книжки, где у меня были записи по делам Конгрегации.

Пролистав ее, я не нашла ни одного имени, имеющего отношение к СМИ. Опять Герберт и Доменико не сумели вовремя информировать меня о тревожных событиях.

– С Андреа Попеску. Она одна из нас, а ее нынешний муж… к сожалению, человек… работает политическим репортером в газете «Эвениментул зилеи». – Глаза Герберта вспыхнули. – Если желаешь, я с радостью отправлюсь в Дебрецен и буду председательствовать на переговорах.

В Венгрии, где сложилась взрывоопасная ситуация, нам не хватало только Герберта с его амбициями.

– А почему бы снова не усадить Альбрехта и Елизара за стол переговоров? – предложила я, назвав имена двух наиболее прогрессивных вампирских руководителей в той части мира. – Кланам Корвин и Секеи просто необходимо выработать приемлемое решение. Если же они этого не сделают, замок перейдет под управление Конгрегации, пока оба не перестанут упрямиться.

Я совершенно не понимала смысла отчаянной борьбы за эту развалюху. Стены замка находились в угрожающем состоянии. Заходить внутрь было просто опасно: того и гляди, что-нибудь упадет и пришибет насмерть. Я ездила туда в марте, воспользовавшись весенними каникулами в Йеле. Честно говоря, я ожидала увидеть нечто внушительное, а не груды замшелых камней.

– Вопрос касается не улаживания спора о правах на недвижимость, как тебе это видится сквозь призму современных представлений о честности и справедливости, – покровительственным тоном пояснил Герберт. – Слишком много крови там было пролито. Слишком много вампирских жизней оборвалось. Замок Холлокё для этих кланов – священная земля, и их предводители готовы умереть за него. Ты просто не понимаешь всей серьезности того, что на кону.

– Ты хотя бы попытайся мыслить как вампирша, – сказал Доменико. – Наши традиции требуют уважения. Компромиссы – не наш путь.

– Если ваш путь – череда бессмысленных убийств на улицах Дебрецена, он тоже завел вас в тупик, – заметила я. – Предлагаю, разнообразия ради, все-таки пойти по моему пути. Я переговорю с Альбрехтом и Елизаром и сообщу о результатах.

Герберт открыл рот, приготовившись возразить, но я без предупреждения отключилась. Экран ноутбука потемнел. Со стоном я откинулась на спинку стула.

– День в офисе не заладился? – спросил Маркус.

Он стоял, прислонившись к дверному проему и все с той же книгой в руках.

– Неужели эпоха Просвещения промчалась мимо вампиров? – спросила я. – Такое ощущение, что я в ловушке реалий средневекового фэнтези, где все помешаны на мести. И единственное возможное решение конфликта – разгромное уничтожение противника. Почему вампиры предпочитают убивать друг друга вместо переговоров в цивилизованной обстановке?

– Потому что это лишило бы их привычных развлечений, – ответил вошедший Мэтью, подошел к столу и поцеловал меня, неспешно и нежно. – Советую тебе, mon cur, не мешать Герберту и Доменико. Пусть себе возятся с этой войной кланов. Их проблемы и завтра, и послезавтра никуда не исчезнут. Единственное, что можно с уверенностью сказать о вампирах.

После ланча я отнесла близнецов в библиотеку и устроила напротив пустого очага. Туда же перекочевало достаточно игрушек, чтобы занять их, пока я занималась научными изысканиями. Передо мной лежал переписанный рецепт леди Монтегю. Сейчас я отмечала ингредиенты, входящие в состав бальзама (скипидарное масло, «цветок серы», сенная труха), необходимое оборудование (большой стеклянный сосуд, в какой собирали мочу, глубокая сковорода, кувшин) и процессы (перемешивание, кипячение, снятие накипи). Все это ребовалось мне для перекрестных ссылок на другие тексты XVII века.

Библиотека в Ле-Ревенане была одним из моих любимых мест. Она занимала башню. Стены окружали книжные полки из темного ореха, протянувшиеся от пола до потолка. Между полками без всякой регулярности были устроены лестницы, ведущие на ярусы. Помимо них, имелись еще и приставные лестницы. Все это придавало библиотеке странноватый вид, напоминая рисунки Эшера. Каждый дюйм пространства был плотно забит книгами, газетами, бумагами, фотографиями и прочими реликвиями, которые веками собирали Филипп и Изабо. Я успела копнуть лишь самый поверхностный слой здешних сокровищ. Мэтью сделал несколько шкафов, куда должны будут переместиться хаотично разбросанные бумаги. Я надеялась, что такой день наступит и у меня появится время заняться сортировкой. Кое-что я уже успела сделать, собрав часть книг по тематическому признаку: мифология, география и так далее.

В семье почти все находили обстановку библиотеки гнетущей из-за мрачного цвета полок и воспоминаний о Филиппе. Возможно, я вообще была единственной, кто по-настоящему ценил библиотеку. Компанию мне обычно составляли несколько призраков. В данный момент двое из них неутомимо уничтожали порядок, наведенный мной в разделе мифологии. Судя по тому, с каким неистовством призраки возвращали книги на прежние места, они были явно недовольны моим самоуправством.

В библиотеку, насвистывая, вошел Маркус. Под мышкой у него был зажат все тот же «Здравый смысл».

– Смотри! – завопила Бекка, размахивая пластиковой фигуркой рыцаря.

– Ого! Рыцарь в сверкающих доспехах. Я восхищен! – заявил Маркус, присоединяясь к близнецам.

Не желая, чтобы внимание Маркуса доставалось исключительно сестре, Филипп шумно обрушил башню из кубиков. Близнецы обожали эти кубики, отполированные до зеркального блеска. Мэтью делал их сам, находя древесину в каждом из домов нашей семьи. Яблоня и граб – эти кубики были родом из гнезда Бишопов в Мэдисоне. Французский дуб и лайм явились из Сет-Тура, а бук и ясень – из Олд-Лоджа. В наборе было и несколько пятнистых кубиков из ветвей платана, который рос возле лондонского дома де Клермонов. В свое время нижние ветви пришлось спилить, так как они мешали движению двухэтажных автобусов. Каждый кубик имел свой оттенок и фактуру, и это завораживало Филиппа и Бекку. Яркие цвета, обычно нравящиеся детям, не интересовали наших Светлорожденных близнецов. Они унаследовали острое отцовское зрение и очень любили разглядывать узоры волокон, водя пальчиками по поверхности кубиков. Казалось, они узнавали историю каждого дерева.

– Бекка, твоему рыцарю теперь понадобится новый замок, – засмеялся Маркус, указывая на груду кубиков. – Что скажешь, проказник? Хочешь, будем строить вместе?

– Угу, – согласился Филипп, подавая Маркусу кубик.

Но внимание старшего брата отвлекли книги, переставляемые с места на места призрачными руками. Призраков не удавалось видеть даже вампирам с их потрясающим зрением.

– Призраки снова при деле, – усмехнулся Маркус, глядя, как книги перемещаются влево, затем вправо, после чего снова влево. – Столько трудов – и никаких результатов. Неужели им не наскучит?

– Как видишь, нет. А нам стоит поблагодарить богиню, – язвительным тоном ответила я. – Эта парочка – не самые сильные духи. А вот те, что обитают по соседству с большим залом…

Упомянутые духи жили в двух рыцарских доспехах, заставляя те греметь и лязгать. Темный узкий переход, где стояли доспехи, лишь добавлял жути. Духи опрокидывали мебель в соседних комнатах и оттуда же воровали разные вещицы, чтобы украсить свое логово. По сравнению с ними библиотечные духи были настолько бесплотными, что я до сих пор не разобралась, кто они и откуда.

– Кстати, они всегда выбирают одну и ту же полку. Что там собрано? – спросил Маркус.

– Мифология, – ответила я, поднимая голову от записей. – Твой дедушка обожал мифы.

– Помню, дед говорил, что ему нравится читать о подвигах старых друзей, – с оттенком иронии произнес Маркус.

Теперь Филипп протягивал свой кубик мне, надеясь, что и я включусь в игру. Игры с близнецами были гораздо привлекательнее рецептов леди Монтегю. Я закрыла рабочую тетрадь и тоже опустилась на пол.

– Дом, – сказал Филипп, обрадованный грядущим строительством.

– Сын весь в отца, – сухо заметил Маркус. – На твоем месте, Диана, я бы не терял бдительности, а то сама не заметишь, как через несколько лет окажешься в гуще обширной перестройки замка.

Я засмеялась. Филипп всегда строил башни. Бекка, забыв про рыцаря, сооружала вокруг себя нечто вроде оборонительных сооружений. Маркус подавал им кубики. Участвовать в играх близнецов он был готов везде и всегда.

– Арбуз, – сказал Филипп, вкладывая мне в руку кубик.

– Умница. Арбуз начинается с буквы «А».

– Такое ощущение, что ты сейчас читаешь из моих школьных учебников, – сказал Маркус, подавая кубик Бекке. – Странно, что мы учим детей азбуке теми же старыми методами, хотя все остальное неузнаваемо изменилось.

– Например? – осторожно спросила я, надеясь, что Маркус ненароком расскажет о своем детстве.

– Дисциплина. Одежда. Детские песни. «Сколь славен наш могучий Царь, что правит в небесах», – тихо пропел Маркус. «Пред Ним лицом в грязь не ударь…» Это была единственная песня в моем букваре.

– Совсем не похоже на нашу «Крутятся колеса, и автобус мчится», – согласилась я. – Маркус, а когда ты родился?

Мой вопрос был непростительным нарушением вампирского этикета. Но я надеялась, что Маркус меня простит. Что взять с ведьмы, да еще историка по образованию?

– В августе тысяча семьсот пятьдесят седьмого года. – Маркус холодно излагал факты, его голос утратил все интонации. – Через день после того, как французы захватили форт Уильям-Генри.

– А где? – спросила я, понимая, что испытываю судьбу.

– В Хедли. Городишко в западной части Массачусетса, на берегах реки Коннектикут. – Маркус подцепил и выдернул из джинсов торчащую нитку. – Я там родился и вырос.

Филипп уселся Маркусу на колени и подал еще один кубик.

– Расскажешь мне об этом? Я почти ничего не знаю о твоем прошлом. А тебе это поможет скоротать время, пока ждешь новостей о Фиби.

Я умолчала о том, что эти воспоминания окажут Маркусу и чисто психологическую помощь. Судя по спутанным нитям времени, окружавшим его, внутри Маркуса шла постоянная борьба.

Оказалось, я не единственная, кто видит перепутанные нити. Раньше, чем я успела схватить Филиппа, малыш пухлой ручонкой уцепился за красную нить, идущую из руки Маркуса. Вторая ручонка впилась в белую. Губки двигались, словно Филипп произносил заклинание.

Мои дети не прядильщики. Я повторяла себе это без конца: в моменты беспокойства, глухой ночью, когда близнецы мирно спали в своих колыбелях, а также в минуты крайнего отчаяния, теснимая со всех сторон сумятицей нашей повседневной жизни.

Но если мои дети не прядильщики, тогда каким образом Филипп увидел нити гнева вокруг Маркуса? И как сумел легко за них ухватиться?

– Что за чертовщина?!

Маркус в замешательстве смотрел на аляповатые позолоченные часы, донимавшие меня громким тиканьем. Сейчас тиканье смолкло. Стрелки часов примерзли к циферблату.

Филипп протягивал кулачки к животу, увлекая за собой и время. Голубые и янтарные нити протестующее скрежетали. Еще бы! Вместе с ними натягивалась ткань всего мира.

– Пока-пока, оуи, – сказал Филипп, целуя собственные руки с зажатыми в них нитями. – Пока-пока.

«Мои дети – полуведьмы и полувампиры, – напоминала я себе. – Мои дети не прядильщики». Это означало, что они не способны к…

Вокруг меня дрожал и уплотнялся воздух. Время сопротивлялось заклинанию, сотканному Филиппом в попытке утешить страдающего Маркуса.

– Филипп Майкл Аддисон Сорлей Бишоп-Клермон, немедленно оставь время в покое! – довольно резко произнесла я, и это заставило сына выпустить нити.

После еще одного жуткого мгновения бездействия часы затикали, и стрелки возобновили движение. У Филиппа задрожала губа.

– Мы не играем со временем. Никогда. Ты меня понимаешь?

Я сняла малыша с коленей Маркуса и пристально посмотрела ему в глаза, где древние знания смешивались с детской невинностью.

Удивленный и напуганный моим тоном, Филипп заревел. Башня, которую он строил, рассыпалась, хотя он и близко не стоял.

– Что сейчас было? – спросил озадаченный Маркус.

Ребекка, не выносившая, когда брат плачет, перелезла через груду кубиков, чтобы его утешить. Средством утешения служил большой палец правой руки. Второй большой палец она держала во рту и вынула лишь затем, чтобы сказать:

– Ярко, Пип.

От крошечного пальчика Бекки тянулась фиолетовая нить магической энергии. Я и раньше видела на близнецах остаточные следы магии, но считала, что те не несут никакой определенной функции в их жизни.

Мои дети не прядильщики.

– Дерьмо!

Слово вылетело у меня изо рта, миновав ослабленный контроль разума.

– Ну, класс! Прикольные ощущения. Я всех вас видел, но ничего не слышал, да и сам говорить не мог, – произнес Маркус, очухиваясь после недавних ощущений. – Вокруг все начало тускнеть. Потом ты забрала Филиппа у меня, и мир стал прежним. Я что, путешествовал во времени?

– Не совсем, – сказала я.

– Дерьмо! – восторженно произнесла Бекка, гладя брата по лбу. – Ярко.

Я осмотрела лоб Филиппа. Неужели у него между глазами и впрямь пятнышко chatoiement – мерцание, какое бывает у прядильщиков?

– Боже милостивый! Что-то скажет твой отец, когда обнаружит?

– И что же обнаружит его отец?

В дверях стоял Мэтью. Глаза у него весело сверкали. Он занимался починкой медного водостока над кухонной дверью и решил передохнуть. Мэтью улыбнулся Бекке, которая немедленно послала ему воздушные поцелуи.

– Привет, дорогая.

– По-моему, Филипп только что создал… или соткал свое первое заклинание, – пояснила я. – Он почувствовал, что Маркуса донимают воспоминания, и решил их… разгладить.

– Мои воспоминания? – нахмурился Маркус. – И что значит – Филипп соткал заклинание? Он пока и говорить связными фразами не умеет.

– Оуи, – объяснил отцу Филипп и слегка всхлипнул. – Теперь лучше.

Мэтью оторопел.

– Дерьмо! – повторила Бекка, заметив, как изменилось отцовское лицо.

Филипп получил еще одно подтверждение крайней серьезности происходящего. Его чувствительная натура не выдержала, и он снова заревел.

– Но это значит… – Тревога во взгляде Мэтью сменилась изумлением.

– Это значит, что я проспорила Крису пятьдесят долларов, – сказала я. – Он оказался прав. Наши близнецы – прядильщики. Оба.

– И что ты собираешься с этим делать? – спросил Мэтью.

Из библиотеки мы переместились в ту часть замка, где у нас находились спальня, детская, ванная и частная семейная гостиная. В средневековом замке отсутствовало такое понятие, как уют, но мы все же постарались сделать семейные апартаменты теплыми и уютными. Одну громадную комнату мы разделили на несколько: в одной стояла массивная кровать XVII века с балдахином; в другой – глубокие кресла и мягкие диваны, чтобы сидеть у огня; в третьей – письменный стол, чтобы Мэтью мог работать, пока я сплю. Комнатки слева и справа мы превратили в гардеробную и ванную. Со сводчатых потолков свисали тяжелые железные люстры, к счастью, с электрическими лампочками. Их света было достаточно, чтобы длинными зимними вечерами помещения не казались пещерами. Высокие окна – в некоторых еще сохранились старинные витражи – пропускали летнее солнце.

– Не знаю, Мэтью, – запоздало ответила я на вопрос мужа. – Мой хрустальный шар остался в Нью-Хейвене.

Происшествие в библиотеке размазало меня по стенке. Я все еще прокручивала в мозгу остановку времени. Хотелось думать, что это из-за нее я медлила с ответом на вопрос Мэтью, а вовсе не из-за жуткой паники.

Я закрыла дверь спальни. Древесина была плотной. Между нами и остальными частями замка находилось множество толстых каменных стен. И все равно, чтобы создать дополнительное заграждение от острого вампирского слуха, я включила музыкальный центр.

– А что мы станем делать с Ребеккой, когда проявятся ее магические способности? – задал новый вопрос Мэтью. Как всегда в моменты отчаяния, он запустил пальцы себе в волосы.

– Если проявятся, – возразила я.

– Нет, когда, – упорствовал Мэтью.

– И что, по-твоему, мы должны сделать? – спросила я, переводя стрелки на мужа.

– У нас ведьма ты.

– Значит, это моя вина! – Я сердито уперла руки в бока. – И я же виновата, что это твои дети.

– Я имел в виду совсем другое, – скрипнул зубами Мэтью. – Нужно, чтобы мать показала им пример. Только и всего.

– Ты шутишь! – снова пошла я в атаку. – Они еще слишком малы, чтобы учиться магии.

– Но, как оказалось, не настолько малы, чтобы ее применять. Помнишь, мы говорили, что не станем скрывать от детей, кем являемся? Я выполняю свою часть соглашения. Я брал детей на охоту. Они наблюдали за моим кормлением.

– Дети еще слишком малы для понимания сущности магии, – сказала я. – Помню, я жутко испугалась, увидев, как мама произносит заклинание.

– И потому сейчас ты стараешься не проявлять свои магические способности. – Мэтью шумно вдохнул. Спасибо богине, наконец-то он понял. – Ты пытаешься защитить Ребекку и Филиппа.

По правде говоря, я занималась магией, но выбирала время и место, когда меня никто не видел. Я действовала одна, в ночи новолуния, сторонясь любопытных глаз. Мэтью думал, что я работаю.

– Диана, ты перестала быть собой, – продолжал Мэтью. – Мы все это чувствуем.

– Просто я не хочу, чтобы Бекка и Филипп оказались в ситуации, с которой им будет не справиться.

Перед глазами мелькнули кошмарные видения бедствий, какие способны вызвать младенческие игры с магией. Тут и пожары, и превращение окружающего мира в хаос. Еще страшнее, если они потеряются во времени и я не смогу их отыскать. Тревоги за малышей, до сих пор кипевшие на медленном огне, вдруг забурлили через край.

– Наши дети должны знать: ты не только их мать, но еще и ведьма, – уже мягче сказал Мэтью. – Это часть твоей природы. Это часть и их природы.

– Я все понимаю. Просто не ожидала, что у Филиппа с Беккой так рано проявятся склонности к магии.

– А что вызвало у Филиппа желание навести порядок в воспоминаниях Маркуса? – спросил Мэтью.

– Маркус рассказал мне, где и когда родился. С тех пор как он чуть не рванул к Фиби, его окружает густое облако воспоминаний. Время в них заперто, что серьезно искажает мир. Прядильщик такое сразу замечает.

– Я не прядильщик и не физик, однако при тех знаниях, какие у меня есть… сомневаюсь, чтобы индивидуальные воспоминания одного человека… точнее, одного вампира, смогли бы серьезно повлиять на весь пространственно-временной континуум, – тоном университетского профессора произнес Мэтью.

– Ты так считаешь? – Я подошла к нему, схватилась за ярко-зеленую нить воспоминаний, свисавшую с него несколько дней подряд, и слегка дернула. – А что ты скажешь сейчас? – Я натянула нить туже, и у Мэтью округлились глаза. – Не знаю, чт у тебя случилось и когда, но эта нитка торчит из тебя уже который день. И начинает меня доставать. – Я отпустила нить. – Не надо тыкать мне в лицо физикой. Наука не отвечает на все вопросы. – (У Мэтью дрогнули губы.) – Конечно, ты можешь продолжать в том же духе. Посмеяться над моими словами. Не думай, что я разучилась видеть иронию… Кстати, что не дает тебе покоя все эти дни? – спросила я, со вздохом садясь в кресло.

– Да вот все думал, чт стало с лошадью, которую я потерял в битве при Босворте, – задумчиво ответил Мэтью.

– Лошадь? И только?! – воскликнула я, всплеснув руками.

Судя по яркости нити, я ожидала, что дело касается тайны, до сих пор вызывающей у Мэтью чувство вины, или кого-то из его бывших возлюбленных.

– Только не размышляй о несчастной лошади в присутствии Филиппа, иначе и глазом моргнуть не успеешь, как окажешься в тысяча четыреста восемьдесят пятом году. И не на поле битвы, а в гуще зарослей терновника.

– Это была замечательная лошадь, – пояснил Мэтью, присаживаясь на подлокотник кресла. – И я совсем не смеюсь над тобой, mon cur. Я просто удивлялся, как далко ушли мы от тех времен, когда я верил, что ненавижу ведьм, а ты думала, что ненавидишь магию.

– Зато жизнь тогда была проще, – сказала я, хотя порой и та жизнь казалась мне сложной и запутанной.

– И куда менее интересной. – Мэтью поцеловал меня. – Наверное, тебе больше не стоит будоражить эмоции Маркуса. Подожди, пока они с Фиби вновь соединятся. Не всем вампирам хочется заново навещать свои прошлые жизни.

– Наверное, я сделала это неосознанно. Но я же чувствую: Маркуса что-то тревожит. Что-то, оставшееся нерешенным.

С тех пор прошли десятки лет, однако прошлое не желало отпускать Маркуса.

– Воспоминания вампира не подчиняются линейной хронологии, – пояснил Мэтью. – Это хаотичная груда вроде тех, что сороки устраивают из украденных вещей. Веселое и грустное, светлое и темное собраны там в один громадный комок. Возможно, тебе не удастся вычленить причину подавленности Маркуса. Или ты не сможешь понять, почему он переживает из-за какого-то пустяка.

– Мэтью, я еще и историк, – напомнила я мужу. – Я каждый день стараюсь понять причины событий прошлого.

– А Филипп? – спросил Мэтью, изогнув бровь.

– Позвоню-ка я Саре. Они с Агатой сейчас в Провансе. Уверена, она даст толковый совет по части воспитания ведьм.

Чтобы насладиться прекрасной погодой, ужинали мы за старым обеденным столом на башенной платформе. Я уписывала за обе щеки приготовленную Мартой жареную курятину с овощами из нашего огорода: нежным латуком, перченой редиской и сладчайшей морковкой. Мэтью откупорил вторую бутылку вина, чтобы им с Маркусом было приятнее коротать остаток вечера. Выйдя из-за стола, мы расселись возле котла, куда вместо воды были положены дрова. Едва вспыхнул огонь, в темное небо устремились вереницы искр. Башня замка Ле-Ревенан превратилась в маяк, видимый за много миль.

Довольная ужином, я поудобнее устроилась в кресле. Мэтью и Маркус обсуждали совместную работу по генетике гоминидов. Их неторопливый разговор тек непринужденно, что сильно отличалось от манеры современных ученых, помешанных на соперничестве. У вампиров было предостаточно времени на обстоятельные исследования. Им не требовалось торопиться с выводами. Результатом таких особенностей был честный обмен мнениями. На меня это действовало вдохновляюще.

Дрова в нашем импровизированном костре догорали, а мне становилось все яснее, что Маркус охвачен новой волной острой тоски по Фиби. Красные нити, связывающие Маркуса с миром, превратились в розовые. Всякий раз, когда он думал о любимой, на нитях появлялись оранжеватые вспышки. Обычно я не замечала мимолетных узелков на ткани времени, но эти бросались в глаза. Маркуса снедала неизвестность. Никаких звонков из Парижа не поступало. Пытаясь его отвлечь, я предложила Маркусу рассказать о его собственном превращении из теплокровного в вампира.

– Решение, естественно, остается за тобой, – сказала я. – Но если ты считаешь, что разговор о прошлом тебе поможет, я буду рада послушать.

– Даже не знаю, с чего начать, – признался Маркус.

– Хэмиш всегда советует начинать с конца, – произнес Мэтью, потягивая вино.

– Или можешь рассказать о своем происхождении, – сказала я, предлагая банальную альтернативу.

– Как у Диккенса? – негромко усмехнулся Маркус. – Глава первая. Я родился. Так?

Привычная биографическая канва: рождение, детство, взросление, женитьба или замужество, появление детей, старость и смерть – для вампиров не годилась. Слишком узкие рамки. Я понимала иронию Маркуса.

– Глава вторая. Я умер. Глава третья. Я родился заново. – Маркус покачал головой. – Знаешь, Диана, вряд ли у меня получится связный рассказ. Тебе покажется странным, но я отчетливо помню кучу разных мелочей и на их фоне едва могу вспомнить даты крупных событий.

– Мэтью уже предупреждал меня насчет особенностей вампирской памяти, – сказала я. – А почему бы нам не начать с чего-нибудь совсем простого? Например, с твоего имени?

Нынче Маркус носил фамилию Уитмор, но я сомневалась, что это его настоящая фамилия.

Помрачневшее лицо Маркуса подсказывало: мой простой вопрос не имел такого же простого ответа.

– Обычно вампиры не разглашают подобных сведений. Имена очень важны, mon cur, – напомнил мне Мэтью.

Для историков имена были важны не менее, чем для вампиров. Потому я и спрашивала. Зная настоящую фамилию Маркуса, я смогла бы проследить его прошлое по архивам и библиотекам.

Маркус сделал глубокий, успокоительный вдох. Черные нити вокруг него дрожали от возбуждения. Я с беспокойством посмотрела на Мэтью. «Я тебя предупреждал», – говорило выражение его лица.

– Меня звали Маркус Макнил, – вдруг выпалил Маркус.

Маркус Макнил из Хедли, родившийся в августе 1757 года. Имя, дата, место – кирпичи в фундаменте большинства исторических исследований. Даже если Маркус больше не произнесет ни слова, я смогу начать поиски его следов.

– Моей матерью была Кэтрин Чонси из Бостона, а отцом… – Маркусу сдавило горло; он откашлялся и начал снова: – Моим отцом был Обадия Макнил из соседнего города Пэлхем.

– А братья и сестры у тебя были? – спросила я.

– Одна сестра. Ее звали Пейшенс.

Лицо Маркуса побледнело. Мэтью подлил ему вина.

– Старшая или младшая?

Я старалась выведать у Маркуса как можно больше сведений. Возможно, этот вечер был первым и последним моим шансом заглянуть в его прошлое.

– Младшая.

– А в какой части Хедли ты жил?

Чувствуя, что семья для Маркуса – тема болезненная, я постаралась перевести разговор в другое русло.

– За городом. На западной дороге.

– А что ты помнишь о самом доме?

– Немного. – Маркуса удивляло, что меня интересуют подобные вещи. – Входная дверь была красного цвета. Возле дома росла сирень. В мае, когда открывали окна, ее запах проникал в дом. И чем хуже мать относилась к этой сирени, тем пышнее та цвела. А еще помню черные часы на полке над очагом. Часы достались матери от семьи Чонси, и она не позволяла никому к ним притрагиваться.

Маркус вспоминал мелкие подробности из прошлого. До сих пор нити его памяти имели оттенок ржавчины и сепии – признак того, что он долго туда не заглядывал. Рассказ их оживил.

– В Хедли было полным-полно гусей, – продолжал Маркус. – Злющие, они бродили по всему городу и пугали детей. А еще я помню флюгер в виде латунного петуха на шпиле церкви. Его туда приладил Зеб… Боже, я целую вечность не вспоминал про этого петуха!

– Какой Зеб? – спросила я, больше интересуясь еще одним услышанным именем, чем городским флюгером.

– Зеб Пруитт. Мой друг. По сути, мой герой, – медленно произнес Маркус.

Время посылало мне предостерегающие сигналы, эхом отдававшиеся в ушах.

– А какие твои самые ранние воспоминания об этом человеке? – осторожно спросила я.

– Он учил меня маршировать как солдат, – прошептал Маркус. – В сарае. Мне тогда было лет пять или шесть. Мой отец нас застукал и запретил мне водиться с Зебом.