Носферату Хилл Джо
Она развязала шнурок, сунула руку в мешочек и вытащила несколько костяшек, с грохотом бросив их на стол. Вик нагнулась, чтобы посмотреть на них, но это была просто мешанина из букв.
– Это о чем-нибудь тебе говорит?
– Еще нет.
Мэгги склонилась над буквами и начала раздвигать их мизинцем.
– А так что-нибудь скажет?
Мэгги кивнула.
– Потому что они волшебные? – спросила Вик.
– Вряд ли в них есть магия. Другие люди от них ничего не добьются. Костяшки «Скраббл» – это мой нож. То, чем я с-с-создаю дыру в реальности. Думаю, это должна быть вещь, которую ты любишь. Я всегда любила слова, и «Скраббл» дал мне возможность с ними играть. Пригласи меня на турнир по «Скрабблу», и кому-то там точно не поздоровится.
Она передвинула буквы таким образом, что они создали непонятную фразу:
ПАЦАНКА РАЗБОГАТЕЕТ А ЫМРА БЕКОНА НЕТ
– Что означает «ЫМРА»? – спросила Вик, рассматривая костяшки.
– Не обращай внимания. Я еще не выложила верное сообщение.
Мэгги нахмурилась и передвинула костяшки еще раз.
Вик отхлебнула чай. Он был горячим и сладким, но, сделав глоток, она почувствовала, как на лбу выступил холодный пот. Воображаемые щипцы, сжимавшие ее левое глазное яблоко, слегка сжались.
– Каждый живет в двух мирах, – рассеянно сказала Мэгги, рассматривая буквы. – Реальный мир со всеми его раздражающими фактами и правилами. В реальном мире есть истинные вещи и неправильные. В основном он отс-с-с-стой. Но еще каждый человек живет внутри своей головы. Во внутреннем мире, или инскейпе, – в своих мыслях. В мире, созданном мыслью, где каждая идея воплощается в реальность. Где эмоции такие же реальные, как сила тяжести. Сны, настолько мощные, что творят историю. Творческие люди – например, писатели вроде Генри Роллинса – проводят много времени в своих мысленных мирах. С-с-с-сильные фантазеры могут использовать нож, чтобы делать надрезы между двумя мирами или соединять их друг с другом. Например, твой велосипед или мои костяшки. Это наши ножи.
Она склонила голову и еще раз решительным образом повернула костяшки «Скраббл». Теперь они говорили:
РЕБЕНОК ПАЦАНКИ СТАНЕТ БОГАТЫМ РАЗДОЛБАЕМ
– Почему это богатым раздолбаем? – спросила Вик.
– Ты немного молода, чтобы иметь ребенка, – ответила Мэгги. – Пока трудно о чем-то говорить. Мне нужен еще один с-с-с…
– Значит, мой мост – воображаемый?
– Когда ты на велосипеде, он вполне реальный. В твоем внутреннем пространстве создается свой нормальный мир.
– Хорошо, возьмем твой мешочек «Скраббл». Обычный мешочек. Он не похож на мой велосипед. Он не выглядит как что-то невоз…
Пока Вик говорила, Мэгги взяла мешочек в руки, развязала шнурок и засунула внутрь руку. Костяшки защелкали и застучали, словно перемешались в ведре. Ее запястье исчезло внутри, потом локоть и предплечье. Мешочек был примерно сантиметров пятнадцать в глубину, но спустя мгновение рука Мэгги исчезла в нем по плечо. Искусственный бархат нигде не выпирал. Вик слышала, как она копалась внутри – все глубже и глубже. Казалось, что она перебирала тысячи костяшек.
Вик завопила от ужаса.
По другую сторону аквариума чопорная библиотекарша, читавшая детям, оглянулась по сторонам.
– Вот она – большая дыра в реальности, – сказала Мэгги.
Со стороны казалось, что ее левая рука исчезла по плечо, словно мешочек каким-то образом ампутировал ее руку.
– Я пробралась во внутреннее пространство и взяла нужные костяшки. Не в мешочке, а в своем уме. Когда я говорила, что твой велосипед и мои костяшки – ножи, разрезающие реальность, я выражалась далеко не образно.
Тошнотворное давление в левом глазу усилилось.
– Пожалуйста, – попросила она, – не могла бы ты вытащить свою руку из мешочка?
Свободной рукой Мэгги потянула пурпурный бархатный мешочек в сторону, вытянув вторую ладонь. Когда она опустила мешочек на стол, Вик услышала, как в нем брякнули костяшки.
– Жуть. Сама знаю, – сказала Мэгги.
– Как ты это делаешь? – спросила Вик.
Мэгги выпустила воздух, скорее похожий на вздох.
– Почему некоторые люди говорят на десятке инос-с-странных языков? Почему Пеле может сделать «ножницы» и забить мяч через голову? Я так понимаю, что для этого нужно обладать особым даром. Звездой экрана становится лишь один достаточно красивый, талантливый и удачливый человек из целого миллиона. Ни один человек из миллионной толпы не знает так много слов, как поэт вроде Джерарда Мэнли Хопкинса. Он знал о внутреннем пространстве! Он и дал ему это название. Кто-то становится звездой экранов, кто-то – лучшим игроком в футбол, а ты – с-с-суперсильной творческой личностью. Это немного странно, но рождаются же люди с глазами разного цвета. И мы не единственные, есть и другие. Я их встречала. На них мне указали костяшки «Скраббл».
Мэгги склонилась к своим буквам и начала их перебирать.
– Например, однажды я встретила девушку, которая была в инвалидной коляске – старинной и красивой вещи с белыми шинами. Девушка могла исчезать на глазах. Ей нужно было только качнуть свою коляску назад – на то, что она называла Изогнутым переулком. В свое внутренне пространство. Она выкатывала себя в переулок и как бы переставала с-с-существовать, но все еще видела, что происходит в нашем мире. Во всех цивилизациях нашего мира существуют сказания о людях, подобных мне и тебе… о людях, которые используют тотемы, чтобы выйти из реальности. Индейцы навахо…
Она вдруг замолкла, а лицо исказилось в печальной гримасе. Она смотрела на свои костяшки. Вик наклонилась вперед и тоже взглянула на них. Она едва успела прочитать фразу, прежде чем рука Мэгги превратила ее в кучу букв.
ПАЦАНКА МОЖЕТ НАЙТИ ПРИЗРАКА
– Что это значит? Что за Призрак?
Мэгги бросила на Вик косой взгляд, в котором страх смешался с извиняющейся просьбой.
– Ох, котенок, – прошептала Мэгги.
– Это какая-то потерянная вещь?
– Нет.
– Хочешь, чтобы я его нашла? Я могу помочь…
– Нет. Нет, Вик. Обещай мне, что не будешь его искать.
– Это парень?
– Это беда. Худшая из бед, которую ты только можешь представить. Тебе сейчас сколько? Двенадцать?
– Тринадцать. Практически.
– Ладно. С-с-с…
Мэгги снова замолчала, не в силах продолжать. Она судорожно вдохнула, прикусила нижнюю губу – причем впилась в нее зубами с такой силой, что Вик едва не расплакалась. Потом Мэгги выдохнула и продолжила вообще без каких-либо следов заикания:
– Значит, обещаешь.
– Но почему твой мешочек «Скраббл» хочет, чтобы ты знала, что я могу его найти? Почему он сообщил об этом?
Мэгги покачала головой.
– Это работает не так. Костяшки «Скраббл» ничего не хотят, как и нож… как и твой велосипед. С помощью «Скраббла» я получаю факты, которые были мне недоступны. Точно так же ты используешь открывалку для писем, чтобы вскрыть конверт. И это все равно что получить бомбу в письме. Способ разрушить свое маленькое эго.
Мэгги пососала нижнюю губу и несколько раз провела по ней языком.
– Почему я не должна его искать? – спросила Вик. – Ты сама говорила, что я приехала сюда лишь для того, чтобы твои костяшки рассказали мне что-то важное. Почему они сообщили об этом Призраке, если мне не нужно его искать?
Однако прежде чем Мэгги ответила, Вик наклонилась вперед и прижала руку к левому глазу. Воображаемые щипцы сжались так сильно, что глаз был готов взорваться, словно перезрелая виноградина. Не в силах сдерживать боль, она издала тихий стон.
– Выглядишь ужасно. Что случилось?
– Мой глаз. Он начинает болеть, когда я пересекаю мост. Возможно, это потому, что я засиделась с тобой. Обычно мои поездки заканчиваются быстро.
Если брать в расчет ее глаз и губу Мэгги, то разговор оказался травмирующим для них обеих.
– Девочка, о которой я тебе рассказала, – сказала Мэгги. – С инвалидной коляской. Когда она впервые начала использовать кресло-коляску, она была здорова. Кресло досталось ей от бабушки, и девочке просто нравилось с ним играть. Но если она слишком долго оставалась в Изогнутом переулке, ее ноги начинали неметь. К тому времени когда я встретила ее, она была полностью парализована от пояса и ниже. За подобные чудеса придется заплатить большую цену. Ты прямо сейчас расплачиваешься за то, что поддерживаешь мост. Ты должна ис-с-спользовать мост как можно реже.
– А какая цена у твоих костяшек? – спросила Вик.
– Открою тебе небольшой секрет: я не всегда з-з-з-заикалась!
Она снова улыбнулась своим окровавленным ртом. Вик не сразу догадалась, что на этот раз заикание Мэгги было притворным.
– Ладно, – продолжила библиотекарша. – Мы должны вернуть тебя. Если просидим здесь слишком долго, твоя голова взорвется.
– Тогда расскажи мне о Призраке, или тебе придется собирать мои мозги со стола. Я не уйду, пока ты мне все не расскажешь.
Мэгги открыла ящик, бросила туда мешочек «Скраббл» и затем чересчур громко захлопнула его. Когда она заговорила, в ее голосе впервые не было и намека на дружелюбие.
– Черт, не будь такой…
Она замолчала, либо от недостатка слов, либо из-за своего заикания.
– Пацанкой? – спросила Вик. – Что, начинаю соответствовать своему прозвищу?
Мэгги медленно выдохнула. Ее ноздри расширились.
– Я не шучу, Вик. Держись подальше от Призрака. Не все люди со способностями – хорошие. Я почти ничего не знаю о Призраке, кроме того, что он старик на винтажной машине. И эта машина – его нож. Только он использует ее, чтобы красть жизни. Призрак увозит детей на машине, и она что-то с ними делает. Он использует их – как вампир, – чтобы оставаться живым. Он забирает малышей в свое внутреннее пространство – плохое место, которое сновидит, – и оставляет их там. Из машины они выходят уже не детьми. Даже не людьми. Это с-с-с-существа, которые могут жить только в холодном воображении Призрака.
– Откуда ты это знаешь?
– Костяшки. Они начали говорить со мной о Призраке пару лет назад – после того, как он похитил ребенка в Лос-Анджелесе. Тогда он орудовал на Западном побережье, но из-за неких обстоятельств перебрался на восток. Ты видела новос-с-сти о пропавшей русской девочке из Бостона? Несколько недель назад. Она исчезла вместе со своей матерью.
Вик видела эти телевизионные репортажи. В их захолустье эту новость мусолили несколько дней. Мать Пацанки смотрела их с очарованием и ужасом. Пропавшая девочка была того же возраста, что и Вик, – темноволосая, худощавая, с неловкой, но привлекательной улыбкой. Милая бестия. «Ты думаешь, она умерла?» – спросила Линда у мужа, и Крис Маккуин ответил: «Если ей повезло».
– Девочка Грегорски, – сказала Вик.
– Верно. Водитель лимузина поехал за девочкой в отель, но кто-то опередил его и похитил Марту Грегорски и ее мать. Это был Призрак. Он выпил из малышки кровь и оставил ее с другими детьми, которых уже использовал. Он бросил ее в своем фантастическом мире. Во внутреннем пространстве, в которое никто не хотел бы попасть. Оно похоже на твой мост. Только больше. Намного больше.
– А что с ее мамой? Он тоже выпил ее кровь?
– Вряд ли. Он не может питаться взрос-с-слыми. Только детьми. Но у него имеется помощник вроде Ренфилда, который помогает ему похищать детей и избавляться от взрослых. Ты знаешь, кто такой Ренфилд?
– Кажется, приспешник Дракулы?
– Вроде того. Я знаю, что Призрак очень старый. У него было много Ренфилдов – он лгал им, наполнял их иллюзиями и, возможно, убеждал, что они герои, а не похитители детей. В конце концов он всегда ими жертвовал. Такова их с-с-судьба. Когда его преступления раскрывали, он перекладывал всю вину на одного из своих подручных. Призрак долгое время забирает детей и всегда остается в тени. Я сложила о нем все подробности, но не могу найти улики, которые позволили бы мне узнать его личность.
– Почему ты не можешь спросить его имя у своих костяшек?
Мэгги моргнула и печальным голосом, пронизанным смущением, сказала:
– Таковы правила. В «Скраббл» нельзя использовать настоящие имена. Вот почему костяшки сообщили, что мне стоит ожидать Пацанку, а не Викторию.
– Если я найду Призрака, узнаю его имя и то, как он выглядит, мы сможем его остановить?
Мэгги так сильно хлопнула ладонью по столешнице, что чайные чашки подпрыгнули. В глазах светились ярость… и страх.
– Перестань, Вик. Ты вообще меня слушала? Если ты найдешь Призрака, то умрешь. И будешь сама виновата! Думаешь, я хочу такой груз на своей совести?
– Но если мы ничего не сделаем, что будет с детьми, которых он похитил? Тогда мы обречем их…
Увидев лицо Мэгги, искаженное страданием и болью, Вик замолчала. Мэгги взяла салфетку «Клинекс» и протянула Пацанке.
– Твой левый глаз, – сказала она, отдавая ей влажную ткань. – Ты плачешь, Вик. Тебе нужно вернуться. Поспешим.
Вик не стала спорить, когда Мэгги взяла ее за руку, вывела из библиотеки и потащила вниз по тропинке в тень дубов.
Колибри пила нектар из бутонов на ближайшем дереве, жужжа крыльями, как маленькими моторчиками. Стрекозы поднимались над потоками нагретого воздуха. Их крылья сияли как золото под солнцем Среднего Запада.
«Роли» стоял на том же месте, где они его оставили, – у скамейки. Дальше виднелась однополосная асфальтовая дорога, которая огибала библиотеку; за ней – травянистое поле над рекой. И мост.
Вик потянулась к велосипеду, но прежде, чем она взялась за руль, Мэгги стиснула ее запястье.
– Скажи, это безопасно? Ты чувствуешь, что с-с-с-сможешь проехать по мосту?
– Раньше ничего не случалось, – ответила Вик.
– Звучит не очень обнадеживающе. Значит, мы договорились? Ты еще мала, чтобы искать Призрака.
– Ладно, – сказала Вик, поправляя велосипед и ставя ногу на педаль. – Я еще мала.
Сказав эти слова, она подумала о «Роли» и вспомнила, как впервые увидела его в магазине велосипедов. Продавец сказал, что он для нее великоват. Отец обещал купить велосипед, когда она подрастет. Затем три недели спустя, в ее день рождения, велосипед, украшенный бантом, стоял на дорожке – точно так, как она этого хотела. Ей даже в голову не приходило усомниться в своих ожиданиях. «Ну вот, – сказал ее отец. – Ты ведь повзрослела?»
– Как я узнаю, что ты переехала мост? – спросила Мэгги.
– Мне всегда это удается, – ответила Вик.
Солнечный свет отражался от стальных заклепок и впивался в левое глазное яблоко Вик. Мир двоился. Мэгги Ли на мгновение тоже раздвоилась и вновь собралась обратно. Она передала ей сложенный вчетверо лист бумаги.
– Вот, – сказала Мэгги. – Здесь объясняется все, что я не успела сообщить тебе о внутренних пространствах. Тут написано, почему ты можешь делать необычные вещи. Короче, все объяснено специалистом.
Вик кивнула и положила бумагу в карман.
– Подожди! – добавила Мэгги.
Она подергала за мочку одного уха, потом другого и сунула что-то в руку Вик.
– Что это? – спросила Вик и, посмотрев на ладонь, увидела сережки в виде костяшек «Скраббл».
– Защита, – сказала Мэгги. – Краткое руководство заики по взаимодействию с миром. Следующий раз, когда кто-то тебя обидит, с-с-с-сразу надень их. Ты почувствуешь себя лучше. Мэгги Ли гарантирует.
– Спасибо, Мэгги. За все.
– Я здесь именно для этого. Я – настоящий кладезь знаний. Возвращайся в любое время, и я окроплю тебя с-с-своей мудростью.
Вик снова кивнула, чувствуя, что не может вымолвить ни слова. Звук собственного голоса угрожал взорвать ее голову, как лампочку под каблуком. Она пожала руку Мэгги. Та ответила тем же.
Пацанка наклонилась вперед, закрутила педали и помчалась в темноту и оглушительный шум статики.
Хэверхилл, штат Массачусетс
Позже она четко помнила лишь то, как поднималась на холм через лес Питтман-стрит. Внутри все болело, а лицо пылало от жара. Вик едва держалась на ногах, выходя из леса во двор.
Левым глазом девочка ничего не видела, словно его вычерпали ложкой. Та сторона лица была липкой – скорее всего, потому, что глаз лопнул, как спелая виноградина, и стекал по щеке.
Вик с грохотом наткнулась на ржавые качели.
Отец протирал замшевой тряпкой свой «Харли» на подъездной дорожке. Он услышал звон качелей, поднял голову вверх… и выронил замшу, открыв рот, словно хотел закричать от шока.
– Охренеть, – сказал он. – Вик, ты в порядке? Что случилось?
– Я каталась на «Роли», – ответила она. Ей казалось, что это все объясняло.
– А где же он? – спросил отец и посмотрел ей за спину, словно велик мог лежать где-то во дворе.
Вик только сейчас поняла, что не толкает «Роли». Она не знала, что случилось с велосипедом. Она вспомнила, как врезалась в стену моста и упала с велосипеда; вспомнила, как в темноте кричали летучие мыши и кружили вокруг нее. Девочка задрожала.
– Я упала, – сказала она.
– Упала? Кто-то сбил тебя машиной? – Крис Маккуин взял ее на руки. – Господи! Вик, да ты вся в крови. Лин!
Отец, как и раньше, отнес ее в спальню. Мать побежала за ними, а потом сходила за водой и тайленолом.
Только на этот раз все было по-другому. Вик лихорадило почти сутки. Температура поднималась до 39 градусов. Дэвид Хассельхофф, с пенни вместо глаз и в черных кожаных перчатках, то и дело приходил к ней в спальню. Он хватал ее за лодыжку и пытался вытащить из дома – в свою машину, только это была не КИТТ. Вик отбивалась, кричала и боролась, а Дэвид Хассельхофф говорил голосом отца, что все будет хорошо, надо только заснуть и не тревожиться. Он говорил, что любит ее, однако его лицо было искажено от ненависти, а где-то рядом шумел мотор машины. Она знала, что это был Призрак.
Порой девочка осознавала, что оплакивает свой «Роли».
– Где мой велосипед? – кричала она, пока кто-то держал ее за плечи. – Где он? Он мне нужен, нужен! Без него мне ничего не найти!
Кто-то целовал лицо Вик и успокаивал ее. Кто-то плакал. Как будто ее мать.
Она мочилась в постель. Несколько раз.
На второй день она вышла во двор – совершенно голой – и минут пять искала свой велосипед. К счастью, мистер де Зуте – старик, живший через улицу, – заметил ее и подбежал к ней с одеялом. Он завернул в него Вик и отнес ее домой. Прошло много времени с тех пор, как она ходила к мистеру де Зуте, чтобы помогать ему раскрашивать его оловянных солдатиков и слушать его старые пластинки. За прошедшие годы она считала его старым нацистским хрычом, который всюду совал свой нос и натравил на ее родителей копов, когда Крис и Линда громко спорили друг с другом. Однако сейчас она вспомнила, что он ей нравился, ее завораживали запах свежего кофе и его забавный австрийский акцент. Однажды старик сказал, что она хорошо рисует и может стать художницей.
– Летучие мыши напуганы, – сообщила она ему доверительным тоном, когда тот передавал ее матери. – Бедные маленькие создания. Кажется, некоторые из них улетели с моста и не могут вернуться домой.
Она проспала весь день, а ночью лежала без сна. Ее сердце колотилось слишком быстро. Она боялась вещей, которые не имели смысла. Если рядом с домом проезжала машина, освещая фарами потолок, Вик закусывала костяшки рук, чтобы удержаться от крика. Когда на улице хлопали дверью, она вздрагивала, словно это был выстрел.
На третью ночь постельного режима она выбралась из полубредового состояния и прислушалась к голосам родителей, говоривших в соседней комнате.
– Если я скажу, что не смог его найти, ее удар хватит, – говорил отец. – Она любит свой велосипед.
– Я рада, что она его потеряла, – ответила ее мать. – Хотя бы никогда больше на него не сядет.
Отец разразился мрачным смехом.
– Как мило.
– А ты слышал, что она говорила о велосипеде в тот день? Она на нем смерти искала. Вот о чем она думала, когда заболела. Она уезжает на велосипеде от нас… Куда? На небеса. В загробную жизнь. Она до смерти напугала меня всеми этими разговорами, Крис. Я больше не хочу видеть эту чертову железяку.
Помолчав немного, отец сказал:
– Я все еще думаю, что мы должны сообщить о том, что ее сбили, а водитель скрылся.
– После наезда такой лихорадки не бывает.
– Значит, она уже болела. Ты сама сказала, что накануне она очень рано легла спать. И выглядела бледной. Черт, может, с этого все и началось. Возможно, у нее поднялась температура, и она выехала на проезжую часть. Я никогда не забуду, как она выглядела, когда вышла на подъездную дорожку. Кровь текла из одного глаза, словно она плакала…
Его голос затих. Когда он снова заговорил, его тон был другим – напряженным и не совсем добрым.
– Что?
– Не знаю, откуда у нее взялся пластырь на левом колене.
Какое-то время бубнил телевизор. Затем мать сказала:
– Мы купим ей десятискоростной. Все равно придется брать ей новый велосипед.
– Он будет розовым, – прошептала Вик. – Ставлю любые деньги на то, что она купит мне розовый велик.
На подсознательном уровне Вик понимала, что потеря «Тафф Бернера» означала конец чего-то прекрасного – что она зашла слишком далеко и потеряла лучшую вещь в своей жизни. Это был ее нож. Она понимала, что другой велосипед, даже очень похожий, не сможет прорезать дыру в реальности и вернуть мост Короткого Пути.
Просунув руку между матрацем и стеной, Вик нашла под кроватью сережки и сложенный лист бумаги. Ей хватило сил спрятать их в тот вечер, когда она пришла домой. С тех пор они лежали под кроватью.
В какой-то вспышке озарения – довольно необычного для тринадцатилетней девочки – Вик поняла, что скоро будет воспринимать свои поездки через мост как фантазии ребенка с очень богатым воображением. Реальные события: встреча с Мэгги Ли, «Отличные сэндвичи у Терри», поиск мистера Пентака в боулинге «Фенвей» – постепенно превратятся в выдуманные грезы. Без велосипеда, на котором она совершала поездки по Короткому Пути, было невозможно верить в то появлявшийся, то исчезавший крытый мост. После потери «Роли» единственным доказательством ее поездок остались сережки в ладони и сложенная вчетверо ксерокопия стихотворения знаменитого Джерарда Мэнли Хопкинса.
Буквы «Н» и «Х». 7 очков.
– Почему ты не можешь поехать с нами на озеро?
В голосе матери, доносившемся через стену, проскальзывали жалобные нотки. Линда и Крис перешли к теме летнего отпуска. После болезни дочери ее мать хотела как можно скорее покинуть город.
– Что ты будешь здесь делать?
– Работать. Если хочешь, чтобы я три недели провел на Уиннипесоки, приготовься жить в палатке. Чертово место стоит восемнадцать сотен баксов в месяц.
– Мне придется провести с Вик три недели. Ты называешь это отпуском? Три недели быть матерью-одиночкой, пока ты торчишь здесь, работая три дня в неделю. Я знаю, чем ты будешь заниматься! Тем же, что ты делаешь, когда я звоню тебе на работу, а парни говорят, что ты укатил с геодезистом. Вы, поди, уже обследовали каждый сантиметр в Новой Англии.
Вик не разобрала, что именно отец ответил злым и тихим голосом. Он увеличил громкость телевизора и начал кричать так громко, что его мог бы услышать мистер де Зуте. Потом хлопнула входная дверь – достаточно сильно, чтобы стекла на кухне задрожали.
Вик надела новые сережки и развернула стих – сонет, который она не поняла, но уже полюбила. Она читала его при свете приоткрытой двери, шептала строки, повторяя их как молитву – а это и была своего рода молитва, – и вскоре мысли о несчастных родителях остались далеко позади.
Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя
- Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя;
- В ущелье – камня раздается крик;
- Колокола хотят, чтоб за язык
- Тянули их – зовя колоколами;
- Всяк просит имени и роли в драме,
- Красуясь напоказ и напрямик,
- И, как разносчик или зеленщик,
- Кричит: вот я! вот мой товар пред вами!
- Но тот, на ком особый знак Творца,
- Молчит; ему не нужно очевидца,
- Чтоб быть собой; он ясен до конца:
- Христос играет в нем и веселится.
- И проступают вдруг черты Отца
- Сквозь дни земные и людские лица.
Джерард Мэнли Хопкинс[1]
Исчезновения
1992–1996 гг.
Различные места
Русскую девочку, о которой говорила Мэгги Ли, звали Мартой Грегорски. В той части мира, где жила Вик, ее похищение пару недель обсуждали все кому не лень. Дело в том, что Марта, ученица Каспарова, к своим двенадцати годам стала настоящей знаменитостью в мире шахматистов. В те первые дни после развала СССР остальной мир все еще подстраивался к новой русской свободе и многие боялись, что исчезновение Марты Грегорски и ее матери могло привести к международному инциденту и стать поводом для начала новой холодной войны. Однако спустя какое-то время общественность поняла, что бывший Союз Советских Социалистических Республик был слишком занят разделом имущества, чтобы заметить похищение одной девочки. Раскрасневшийся от криков Борис Ельцин разъезжал на танке. Бывшие агенты КГБ боролись друг с другом, пытаясь устроиться на хорошо оплачиваемую работу у русской мафии. Прошло несколько недель, прежде чем кто-то поднял вопрос об охваченном преступностью и загнивающем Западе, но эти слова не вызвали ни у кого отклика.
Регистратор отеля «Хилтон Даблтри» на Чарльз-Ривер видела, как Марта с матерью вышли через вращающуюся дверь отеля – теплым дождливым вечером незадолго до шести часов вечера. Грегорски ожидали на званом ужине в Гарварде. Их должен был встретить автомобиль. Через забрызганную дождем витрину портье видела, как Марта, а затем ее мать сели в черный автомобиль. Она подумала, что в машине была подножка, потому что русская девочка сначала шагнула вверх, а затем скользнула на заднее сиденье. Но на улице уже стемнело, и портье говорила по телефону с гостем, который никак не мог открыть мини-холодильник, поэтому больше она ничего не заметила.
Одно было точно: Грегорски сели не в ту машину – не в арендованный для них автомобиль. Шестидесятидвухлетний водитель по имени Роджер Силлман, припарковавшийся на дальней стороне транспортной развязки, так их и не забрал. Он внезапно уснул за рулем и пришел в себя лишь около полуночи. Ему нездоровилось, словно он очнулся с похмелья, но заверял, что просто (совершенно неожиданно для него) задремал. Он решил, что Грегорски взяли такси, и даже не думал, что произошло что-то не то, до следующего утра, пока не выяснил, что Грегорски не вернулись в отель.
За десять недель ФБР допрашивало Силлмана десяток раз, но он твердо стоял на своем и не мог предоставить никакой ценной информации. Он сообщил, что от скуки слушал спортивную передачу на радио, потому что приехал на сорок минут раньше, когда кто-то постучал в окно. Кто-то коренастый, в черном плаще, стоявший под дождем. Силлман опустил стекло вниз, и затем…
Ничего. Просто ничего. Время растаяло, словно снежинка на языке.
У Силлмана были свои дочери и внучки. Он места себе не находил, представляя, что Марта и ее мать находились в руках какого-нибудь очередного Теда Банди или Чарльза Мэнсона, который издевался над ними, пока те наконец не умерли. Он не мог заснуть, его мучили кошмары о маленькой девочке, игравшей в шахматы отрезанными пальцами матери. Силлман все время напрягал свою память, надеясь вспомнить хоть что-то. Но ему на ум пришла лишь одна деталь.
– Имбирный пряник, – сказал он рябому следователю с фамилией Пис, хотя тот выглядел так, словно ему больше подошла бы фамилия Уор.
– Пряник?
Силлман беспомощно посмотрел на следователя.
– Пока я был в отключке, мне снилось имбирное печенье моей матери. Возможно, тип, который постучал в стекло, жевал пряник.
– Хм, – сказал Пис-а-не-Уор. – Спасибо за помощь. Объявим в розыск Пряничного человека. Но, боюсь, сильно это нам не поможет. Ходят слухи, что он неуловим.
В ноябре 1992 года четырнадцатилетний мальчик по имени Рори Маккомберс, новичок в школе Гилмона в Балтиморе, увидел «Роллс-Ройс» на парковке у своего общежития. Ему нужно было в аэропорт, чтобы полететь к своей семье в Ки-Уэст на День благодарения. Мальчик подумал, что машину послал за ним его отец.
Его отец действительно отправил за ним водителя, но тот не доехал до Рори всего один километр. Хэнк Туловицки остановился у «Ночной совы», чтобы заправиться и немного освежиться, но после этого он ничего не помнил. Он проснулся в час ночи в багажнике собственной машины, оставленной в пятидесяти километрах по дороге от «Ночной совы», на общественной парковке. Он пинался ногами и кричал почти пять часов, пока его не услышал утренний бегун, который и вызвал полицию.
Позже в совершении данного преступления признался некий балтиморский педофил и в порнографических подробностях описал, как именно он домогался Рори, прежде чем задушил его. Однако он не помнил, где закопал тело, и остальные его показания тоже не соответствовали уликам. У него не только не было доступа к «Роллс-Ройсу», но даже водительского удостоверения. К тому времени когда копы решили, что дело о растлителе малолетних зашло в тупик – просто еще один извращенец от скуки признался в убийстве мальчика, – они уже занялись новыми случаями похищений, а база улик по расследованию Маккомберса так и так оказалась очень слабой.
Ни у водителя Рори, Туловицки, ни у водителя Грегорски, Силлмана, не брали кровь на анализы, пока с момента преступления не прошло много времени, поэтому остаточное присутствие севофлурана в их организме так и не обнаружили.
Несмотря на некую схожесть этих дел, никто даже не предположил, что Марту Грегорски и Рори Маккомберса похитил один и тот же человек.
Кроме того, у этих дел имелось еще кое-что общее: ни того ни другого ребенка больше никогда и никто не видел.
Хэверхилл
Крис Маккуин ушел от них осенью, когда Вик перешла в среднюю школу.
Новый учебный год не заладился с самого начала. Она получила низкие оценки по всем предметам, кроме изобразительного искусства. Только учитель рисования оставил в табеле шесть торопливо нацарапанных слов: «Виктория одаренная, ей просто нужно сосредоточиться». Лишь он поставил ей четверку.
Вик рисовала на каждом уроке. Маркером «Шарпи» она сделала себе татуировку – чтобы позлить мать и впечатлить парней. Она подготовила отчет о прочитанной книге в форме комикса, что позабавило детей, сидевших с ней на задних партах. Если бы существовал предмет, в котором нужно развлекать своих одноклассников, Вик получила бы пять с плюсом. Вместо «Роли» ей купили «Швинн» с серебряными и розовыми кисточками на руле. Она на нем не ездила. «Швинн» ее раздражал.
Когда Вик пришла домой после того, как ее оставили после уроков, мать сидела в гостиной на диване. Линда сгорбилась, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Она плакала. Слезы стекали с уголков ее покрасневших глаз. Рыдания превратили мать в невзрачную старую женщину.
– Мама? Что случилось?
– Звонил твой отец. Сегодня вечером он не вернется домой.
– Мам? – спросила Вик, скинув рюкзак с плеча на пол. – Почему? Где он будет ночевать?
– Я не знаю. Не знаю, где и почему.
Вик недоверчиво на нее уставилась.
– Как это ты не знаешь почему? – спросила ее Вик. – Он не придет домой из-за тебя. Мам, он терпеть тебя не может. Ты его постоянно пилишь и ругаешь, когда он устал и хочет покоя.
– Я стараюсь как могу. Ты даже не представляешь, как сильно я стараюсь ему угодить. В холодильнике всегда стоит пиво. Когда он поздно приходит домой, его всегда ждет горячий ужин. Но мне уже не двадцать четыре, а именно это ему во мне не нравится. Его последней шлюхе как раз столько лет.
В ее голосе не слышалось гнева, только усталость.
– Как это понимать – его последней?
– Последней девушке, с которой он спал, – ответила Линда. – Я не знаю, с кем он теперь и почему решил к ней уйти. Я не вынуждала его выбирать между семьей и девушкой на стороне. Не знаю, почему на этот раз все по-другому. Наверное, она та еще штучка.
Когда Вик снова заговорила, ее тихий голос дрожал.
– Ты снова лжешь. Я тебя ненавижу. Если он уйдет из дома, я уйду вместе с ним.
– Но, Вики, – сказала ее мать безвольным и изможденным голосом. – Он тебя не возьмет. Папа ушел не только от меня. Он бросил нас обеих.
Читать бесплатно другие книги:
