Картонные стены Елизарова Полина
– Пф… Он же дома почти не бывает! Нет, эти посиделки проходили в его отсутствие.
– И для чего она это делала?
– Откуда я знаю? – пожала плечами Жанна. – По доброте души, имхо…
– Но вы ведь принимали в этом участие?
– Я?! А мне не надо ходить к народу. Я и есть народ! – театрально воскликнула Жанка и картинно насупилась.
«То ли она в детстве в школьном театре переиграла, то ли действительно считает, что так жеманно и неестественно должна вести себя хозяйка большого дома…»
– Но если вы отождествляете себя с народом, отчего ж вы с ним так разговариваете?
– Что вы имеете в виду? – вскинула свои густые черные брови распоряжайка.
– Я имею в виду, что вы не представили им меня, не сказали, кто я и зачем я здесь, – устало вздохнула Самоварова. Этот местечковый цирк стал уже надоедать. Видимо, прав Валерий Павлович: поездка сюда была ошибкой, и делать им здесь совершенно нечего. Только вот очень жаль хрупкую, с большими грустными глазами Алину. Варваре Сергеевне вспомнился портрет на стене и вдруг дико захотелось увидеть его вновь, в оригинале, а не на фото в своем айфоне.
– Я бы хотела сегодня же переговорить с вашими рабочими об Алине, – безучастным тоном продолжила Самоварова. – А вечером Андрей принесет… – с трудом подобрала она формулировку, – официальную историю своей жены.
– А моим словам вы, значит, не доверяете! – обильно накрашенное лицо Жанны, кажется, демонстрировало теперь обиду.
– Мне нечему пока доверять, – спокойно парировала Самоварова. – Вы дали мне очень мало информации.
Вчера распоряжайка сунула ей в руки записанный на клочке бумаги пароль от вайфая, который, с ее слов, она с трудом отыскала в большом доме, и после утреннего разговора с Валерием Павловичем Самоварова наконец подключила мобильный к высокоскоростному местному инету (билайновский в этой зоне постоянно зависал) и тут же глянула расписание ближайших «Сапсанов».
Будто считав, о чем она думает, Жанна в своей обычной манере резко сменила тон и, перестав выделываться, глубоко вздохнула:
– Варвара Сергеевна, миленькая вы моя, – заговорила она и впрямь как с любимой тетушкой, хватая Самоварову за плечо. В ее голосе сквозил неподдельный испуг:
– Мы же с вами хотим одного и того же… чтобы она нашлась. Вы спрашивайте, а я отвечу, если смогу. Просто Алинка действительно такая… Словно одна ее часть существует здесь и сейчас, а другая – в каком-то ином мире. При этом она, в отличие от меня и своего мужа, собранна и уравновешенна. Часто, при смене погоды, ее беспокоили скачки давления, в эти дни она могла подолгу лежать у себя. Но даже в такие моменты – а ведь от этого чертового давления каждый второй в этом сраном климате страдает! – мне казалось, что она врет…
– Она только здесь такая стала? – решив пока не отступать от выбранной тактики, равнодушно уточнила Самоварова.
– Нет. Я замечала и раньше.
– Раньше – это до Андрея?
– Да. Какое-то время мы вместе снимали квартиру. Но в последние дни в Алине появилось то, чего раньше в помине не было.
– И что же?
– Высокомерие! – не скрывая засевшей в ней обиды, взвизгнула Жанка. – Я вам говорила, она со мной в молчанку играла с вечера пятницы, а в воскресенье вообще меня послала!
– Погодите… Возможно, то, что вы приняли за высомерие, было связано с внутренней напряженной работой мысли.
Самоваровой необходимо было перво-наперво узнать подробную биографию пропавшей, а не опускаться до бабьих разборок из-за пропавших заколок и прочего житейского вздора.
– Когда вы снимали квартиру?
– Да какая разница! Пять лет мы вместе прожили, целых пять лет… А потом появился он, и мне пришлось съехать.
– Об этом позже. Как вы с ней жили?
– Хорошо, – Жанна теребила длинную веревочку-завязку от капюшона своего черного худи. – Случалось, у нас даже любовники были общие.
– Одномоментно?
– Конечно, нет! – глухо хохотнула распоряжайка. – Но… вы же понимаете, две молодые симпатичные девушки в большом и жадном городе… В тот период нам приходилось выживать. Это были мужчины ради…
Она явно не могла подобрать подходящий, по ее мнению, для ушей Самоваровой эвфемизм. Конец веревки уже дошел до колен, и она безжалостно за него дернула.
– Денег? – подсказала Варвара Сергеевна.
– Не совсем… Вы только не подумайте, проституцией мы не занимались! Ради поддержки, иногда просто ради фана.
От Валерия Павловича, который часто общался с сыном, Варвара Сергеевна переняла кучу молодежных словечек, и ей это нравилось.
Но слово «фан» ей прежде не встречалось.
– Не совсем понимаю, что это.
– Фан? Это молодость. А молодости свойственно особо не париться.
– И в этом ее преимущество.
Веревка вылезла из капюшона и оказалась в руках распоряжайки. С мольбой во взгляде Жанка покосилась на собеседницу.
И Самоварова ей подыграла:
– Представьте, я тоже была молода, а опрометчивые поступки совершаю и по сей день, – с иронией произнесла она. – Расслабьтесь, Жанна, не в моих правилах осуждать людей. Меня пригласили сюда, чтобы помочь, а не разоблачать ваше общее прошлое.
– Но вы же сажали людей в тюрьму?! – как будто внезапно опомнилась распоряжайка.
– Не я сажала, суд. Но вовсе не за фан.
– А за что?
– За нарушения закона, перечисленные в уголовном кодексе Российской Федерации.
– Ясно… А вы совсем не похожи на следователя. Я бы подумала, что вы из творческой интеллигенции – какой-нибудь ответственный редактор, решающий судьбы рукописей.
– В каком-то смысле мы все решаем чьи-то судьбы. А что касаемо меня, то я уже давно не следователь, а расследователь. – И Варвара Сергеевна улыбнулась своей коронной рассеянно-задумчивой улыбкой. – А сейчас вот пытаюсь писать роман.
– Вы очень интересный человек, – после паузы продолжила Жанна. Теперь она явно старалась подольститься, закрепиться в снова пойманной тональности общения. – Кстати, может, по кофейку, для связки слов в предложении? А еще лучше – по коньячку?
– Для коньяка рановато, а от кофе не откажусь.
– Тогда пойдемте в дом!
– Но у меня тоже кофе есть, а сегодня, благодаря вам, есть уже и чашки.
– Там ваш Валерий Павлович, и я ему явно не нравлюсь. Не обижайтесь, но у он у вас больно заумный. Ни слова, как говорится, в простоте… Мне сложно с такими людьми.
– Глупости. Хотя, как скажете, можно и в большой дом.
Этого Самоварова и хотела.
Жанна повела ее через террасу, на которой рабочие, допивая кофе, что-то негромко обсуждали.
На сей раз даже не взглянув в их сторону, распоряжайка приоткрыла дверь.
Отуда-то из глубины, видимо, со стороны центрального входа, послышался разговор.
– Я буду ждать маму здесь! – раздался тоненький упрямый голосок.
Ему что-то совсем тихо, так, что было не разобрать, отвечали.
– Нет! Я хочу здесь! Я не хочу наверх!
Жанна замешкалась на пороге.
– Что-то мало они сегодня погуляли, – оправдывающимся голосом обратилась она к Самоваровой, но лицо ее при этом потемнело.
По мере приближения вошедших голос мальчика становился все громче и истеричнее:
– Я тебя ненавижу! Я хочу ждать маму здесь!
И тут за спинами Варвары Сергеевны и Жанны, застывших у открытой двери на террасе, послышался жуткий грохот.
Маленький кривоногий дядя Ваня лежал на бетонном полу, похожий на пойманного в банку паука, и бился в конвульсиях. Лицо его исказила судорога, изо рта шла пена.
Михалыч схватил со стола ложку и ловкими опытными руками разжал товарищу маленький, неестественно красный рот.
19
В этом доме у меня постоянно мокрая после душа голова. Толком подкраситься, в отличие от Жанки, не успеваю, а с ресницами, бровями и ногтями вопрос решаю два раза в месяц – спасибо современным технологиям, ногти всегда красные, а брови и ресницы – почти соболиные.
Из запланированного на день, как правило, удается сделать все, но на себя времени почти нет. Когда я предложила Жанке остаться, точнее, она не мытьем, так катаньем, оставшись без работы, вынудила меня сделать это предложение, я поначалу обрадовалась: мы снова, как в добрые старые времена, были вместе.
Каждый день мы готовили для Тошки затейливые блюда, играли с ним в прятки, гуляли в лесу и два-три раза в неделю, как раньше, занимались вместе йогой.
Привыкнув к ней заново, я начала бояться, что она вдруг передумает и уедет.
Тогда я стащила у нее заколку.
Вдруг сработает?
Сработало, но не так, как хотелось.
Произошло неизбежное: Жанка залипла на Ливрееве.
С тех пор йогу (и все остальное) ей заменяет наш прораб, а что до меня, то здесь включается моя обычная амбивалентность: с одной стороны, мне проще оттого, что не приходится подолгу уговаривать ленивую подругу принести коврики и уделить практике хотя бы двадцать минут, а с другой – я злюсь на себя за всегдашнее потакание чужим желаниям и следование на поводу у чужих обстоятельств.
Вообще, если подумать (как же я хочу повесить на разум железные замки, чтобы навсегда закрыть себя от этих изнуряющих мыслей!), я всю жизнь только и делаю, что иду на поводу у чужих обстоятельств.