Тайна озера Кучум Топилин Владимир
— Подождите, не перебивайте. Я знаю причины вашего отлучения. И вы должны быть вознаграждены за это. Как у вас здесь говорят в Сибири — «Угнетённый дождётся, да страждущий добьётся». Так вот, я решила оставить за вами право на владение прииском Любопытный.
Елизавета Ивановна не договорила. Пелагия как стояла, так и повалилась на пол, лишившись чувств. Женщины бросились её поднимать, однако она была в таком состоянии, что братьям пришлось брать её на руки и переносить в комнату на постель.
— Что же вы так, Елизавета Ивановна? — подкуривая, усмехнулся Егор. — Так недолго и до сердечного приступа довести. Ишь как! Вчера была простой домработницей, теперь хозяйка! Каково бабе?
— Ничего, — томно улыбнулась купчиха. — Я думаю, это временно, потом привыкнет.
Прошло некоторое время, пока Пелагия пришла в себя, встала на ноги, сама вышла в гостиную и опять, упав на колени, принялась благодарить Елизавету Ивановну. Та успокоила её — хватит, не стоит того. Подняла Пелагию и усадила на стул подле себя.
— Теперь осталось последнее… Наверное, самое главное, — и искоса посмотрела на Улю. — Ты знаешь, девочка моя, — обратилась она к Уле. — Я просто поражена твоей жизнью в тайге. Как ты сама, одна ходишь на промысел и добываешь не только соболей, но и стреляешь медведя. Как спасла Сергея, когда он замерзал… А тот случай, как там говорили, где-то в горах ты перехитрила, утопила огромного медведя?
— Под Кучумом, — сухо напомнил Егор.
— Да вот, всё забываю, надо записать, — подтвердила Елизавета Ивановна. — Твоя короткая жизнь полна приключений, что, без сомнения, достойно пера…
Уля, не понимая, куда та клонит, удивлённо вскинула брови, но всё же покраснела от похвал:
— Ну и что? У нас так сделает любой.
— Да нет, не говори так. Поверь мне, девочка моя, в своей жизни я встречалась с мужчинами, которые на словах переворачивают горы, а на деле боятся запрячь лошадь. И твои родители: мать… — осеклась, когда хотела сказать слово отец, — дед. Я бы хотела иметь таких родственников! Впрочем, вы почти и так… Почему случилось так, что мой брат не встретил твою мать? — И задумчиво: — Может, всё сложилось бы по-другому… Ты могла стать моей племянницей. Что я говорю? Ах, да, племянница. Почти родная кровь.
Елизавета Ивановна встала, подошла к Уле, обняла её за плечи, спрятала лицо в чёрных волосах девушки.
— Я хочу, чтобы ты была мой племянницей! — негромко, но так, что все услышали, проговорила она.
В гостиной опять тишина: слышно, где-то там, на конюшне, хромоногая кобыла Липа жуёт овёс. Все замерли: не ослышались ли?
— Как ты?! Что скажешь?..
Егор украдкой перебирает губами: соглашайся, дурёха! Филя не понимает, что самокрутка жжёт пальцы. Пелагия качается на ногах, вот-вот и опять упадёт в обморок.
А Уля ни жива ни мертва: дрожит, как в лихорадке.
— Я жду, — повторила Елизавета Ивановна.
— Да, — тихо ответила девушка, — согласна.
И крепко, по-женски обнялись, заплакали, сотрясаясь в такт эмоциональным порывам: как два близких, теперь уже родных человека. Несколько раз поцеловались, смахнули слёзы. Даже Егор, так много повидавший на своём веку, низко опустил голову, скрывая мокроту на щеках. Все понимали, что сейчас произошло что-то очень важное, что, возможно, бывает только раз в жизни. И случившееся в данное мгновение перевернуло жизнь не только этой девушки, а жизни всех, кто здесь находился.
Елизавета Ивановна наконец-то справилась с нахлынувшими чувствами:
— Спасибо. Я не знала, согласишься ты или нет. Но, думаю, ты сделала правильный выбор.
Она вернулась на место, присела, усадила рядом Улю, как бы невзначай заметила:
— Тебе надо сделать паспорт.
— Зачем? — удивилась Уля.
— Как зачем? Все люди имеют паспорта.
— Мне сделает Сергей.
— Я об этом знаю. Но давай этим займусь я, хорошо?
Уля кивнула головой: теперь она согласна на всё.
— Так вот, — продолжила Елизавета Ивановна. — Раз я буду оформлять на тебя документы, то хочу записать тебя на моя фамилию, — поправилась, — на фамилию и имя брата: Набокова Ульяна Дмитриевна. Звучит?
— Но!.. Серёжа хочет сразу записать меня на свою фамилию, Боголюбова Ульяна.
— Это будет потом, после свадьбы. Тебе впишут другую фамилию — фамилию мужа.
— Но для чего?
— А для того, милая, что мне надо оформить на твоё имя два оставшихся прииска: Гремучий и Покровский.
Теперь настала очередь падать в обморок Уле. Так бы это и было, если бы знала она настоящую цену произнесённым словам. Всё дело в том, что девушка не понимала, что значит ВЛАДЕТЬ, БЫТЬ ХОЗЯЙКОЙ ДВУХ ЗОЛОТЫХ ПРИИСКОВ. Она не представляла, ЧТО ЭТО ТАКОЕ. Всё ее существо привыкло жить иным миром, своей жизнью, где животные, птицы, деревья, реки, озёра, горы. Всё её главное богатство у нее было рядом: лыжи, винтовка, одежда, оленуха Хорма, избушки, ловушки. Драгоценности, парадная одежда не нужны в тайге. Красота женщины по ее мнению должна быть естественной, природной. Так сказал Сергей. И Уля приняла это как истину. А все наряды, что были у ней раньше, на прииске, и теперь, что ей купил он, просто необходимость, без чего нельзя жить здесь. Иначе будешь белой вороной. Сергей купил своей любимой невесте всё, чтобы она была на высоте. Она видела, что Сергей потратил на это большую сумму. Ей очень приятно. Ей нравилось носить то, что нравилось Сергею. И не больше. Это было, возможно, первое соприкосновение с богатством, которое она осознала. Но прииски… зачем ей это? Последние слова она произнесла вслух, что вызвало у окружающих взволнованный ропот.
— Да, прииски, — подтвердила Елизавета Ивановна. — Думаю, что ты их достойна, так же, как и Пелагия.
— Но это несправедливо, неправильно!
— Почему?
— Потому, что их нашли, открыли дядя Ваня и дядя Егор, мой крёстный!
Знала Елизавета Ивановна, что Уля честна, как ребёнок. Но чтобы так, вот просто, взять и отдать своё состояние другому человеку, пусть даже очень близкому… Нет, ей это не понять. Купчиха живёт на западе, где балом правят деньги. И такие щедрые подарки не для её разума.
— Ты отказываешься?! — Елизавета Ивановна развела руками.
— Да нет же, нет! — заступился за неё Егор. — Что взять с неразумевшего дитя? Она молода, сама не понимает, что говорит. Возьмёт она, возьмёт! — И уже к Уле: — Непорядок то, что говоришь. Не бери меня в расчёт. Когда то было, что я песочек нашёл? При царе-косаре… — И уже сердито: — Соглашайся, говорю.
— Нет, — твёрдо заверила девушка. — Не могу. Не могу я так.
И вдруг Елизавета Ивановна засмеялась, даже захохотала, так громко, заразительно и просто, что в один миг в гостиной спало всё напряжение. Вместе с ней всё громче засмеялись братья, женщины, Пелагия и, наконец-то, сама Уля.
Смеялись долго, чувственно, до слёз. Так бывает только тогда, когда люди понимают друг друга, верят в существование чести и достоинства, доверяют и готовы поделится с окружающими последним глотком воды.
— Ну хорошо, — наконец-то собираясь с силами, вытирая платочком слёзы, заговорила Елизавета Ивановна. — Так уж и быть. Будь по-твоему. Отдаю вам прииски, обоим пополам. Тебе, Ульянка, Дмитриевский. А вам, Егор Исаич, — Гремучий. Теперь правильно? Справедливо?!
— Наверное… — неуверенно поглядывая на Егора, проговорила Уля.
— Вот и славно! С вашего согласия, все документы будут подготовлены, как говорила ранее, после суда, — проговорила Елизавета Ивановна и, с улыбкой посмотрев на окружающих, попросила: — Кто-нибудь нальет мне чай?..
Плохо понимая, что произошло, Егор затопотил деревянной «ногой» на крыльцо, якобы покурить на свежем воздухе. Максим — за ним. Заворачивая табак в бумагу, Егор блеснул счастливыми глазами:
— Наконец-то свершилось! Думал, что никогда такого не будет.
— Да уж, справедливая Елизавета Ивановна. Дай ей Бог здоровья! — перекрестился Максим.
— И то правда!
— Только вот, я что-то не понял, что за затея с пачпортами, — выдыхая дым, пожал плечами Максим. — Можно было и на фамилию Сергея записать прииск-то.
— А ты что, так ничего не понял?
— Что?!
— Так ведь у Елизаветы Ивановны нет детей, — зашептал Егор. — Ульянка-то… будет теперь наследницей.
У Максима выпала изо рта папироска.
ЗОВ СЕДЫХ БЕЛОГОРИЙ
Не спится Уле. В мягкой кровати душно, жарко. Пуховая перина стянула бока каменной россыпью. Нежная подушка выпирает болотной кочкой. Ласковое, тёплое одеяло давит гнилой колодиной. Лежит девушка, крутится раненой белкой: и так плохо, и так зыбко. Не потому, что сегодня рядом нет Сергея — уехал по делам в Красноярск, а заодно и за билетами на поезд, — а оттого, что мысли её чернит тоска.
За окном комнаты — тихая, звёздная ночь. От стекла тянет лёгкой прохладой сентября. Воздух помещения наполнен ароматом покрасневших листьев черёмухи, соком налившейся сливы, вишни, крепких сибирских яблок. Осень в город приходит неспешными, тихими шагами, гораздо позже, чем в горах.
Тайга! Как сейчас там? Об этом Уля не забывает ни на минуту. Она здесь, а все мысли там. Закроет глаза и видит бирюзовую гладь родного озера, чистую синь высоких гольцов, успокаивающий, тёмно-зелёный цвет хвойных деревьев. Запах смолистых кедров будоражит сознание. На рассвете яркие, уже не тёплые лучи солнца серебрят на пожухлых травах иней. А как пахнет в горах мокрый ягель… Ах, да что там говорить! Нет, не может Уля томиться как птичка в клетке. Город — это не её гнездышко.
Она вскочила с кровати, бесшумными, рысьими шагами подошла к окну, открыла форточку. Вдохнула полной грудью свежий воздух. Так лучше. Мысли успокоились, прояснились. Немного постояла, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Несмотря на позднюю ночь, на широком подворье движение. На конюшне разговаривают люди, стучат копыта, шумно фыркают лошади. Высказывая нетерпение, скулят собаки. Нет, не может Уля слышать эти звуки — как ножом по сердцу! Бросилась к постели, упала в подушки, тихо заплакала.
Как томительно тянется время. Каждая секунда кажется минутой, минута — часом. Быстрее бы всё прошло, кончилось, чтобы не слышать храпа завьюченных коней, не видеть ружья за спинами людей, не чувствовать запах одежды, насквозь пропитанный ароматами тайги и воли. Да, они уедут очень скоро. Так, как, может, это было всегда, задолго до рассвета, чтобы не видели лишние глаза. Егор, Филя, Максим, Иван. Туда, на прииск, к бирюзовым озёрам. В подбелочную тайгу, на её настоящую родину. А она останется…
Но нет терпения! Нет сил выдержать это испытание! Не в состоянии больше себя удержать, Уля вскочила и с невольной дрожью в теле стала одеваться.
И вот она уже в гостиной. Здесь за столом собрались все, кто должен ехать, и те, кто провожает. Егор, Филя, Максим, Иван, приказчики, рабочие, женщины всего дома. Перед выходом в дорогу завтракают, если это можно назвать таковым в три часа ночи.
При появлении девушки, кажется, никто не удивился. Только Пелагия всплеснула руками, заплакала:
— Я так и думала!..
— Долго собираешься, заждались уж! — усмехнулся Егор.
— Куда же ты, голубушка моя? — запричитала Лиза.
— Как куда? Домой поедет. Я бы тоже, на её месте… — оборвал её Филя.
— Как же Серёжа? Что скажет? — заглядывая Уле в глаза спросила Пелагия.
Уля неопределённо пожала плечами, покраснела:
— Я ему записку написала. Там, на столе. Думаю, поймёт…
— Если любит — поймёт! Поймёт — приедет, не бросит, — уверенно проговорил Егор. — А в Петербург можно и потом съездить, когда всё образуется. — И, обращаясь к Уле: — Садись, посидим на дорожку. А я там тебе Каурого оседлал. Он мягко идёт, спокойно. Не уронит и не растрясёт, — недвусмысленно намекнул. — Всё-таки двоих везти придётся…
Может быть, впервые за всё время пребывания в городе Уле стало легко и свободно.
Третий день пути. Холмистые увалы хакаской котловины сменила сосновая лесостепь, за ней горная тайга. Сухой песчаник заменил глинозём. Светлый сосняк сменился густым, чёрным пихтачом, ельником, кедрами: посмотришь вверх — неба не видно. В широкие поля врезались узкие долины. На глазах выросли горы: резкие, скалистые, неприступные. А там, на рубчатой линии горизонта, проявилась белая граница гольцов. Широкая, изорванная копытами лошадей тропа тянется вдоль рек, убегает в глухие займища, вьётся мимо скалистых прижимов, взбегает на перевалы и резко, круто падает в глубокие разломы.
Тридцать коней несут свою покорную службу на благо человека. Десять из них везут людей. Двадцать — объёмистые по-няги с грузом. Животные устали, устали и люди. Перед каждым перевалом все спешиваются и ведут послушных коней в поводу. Так легче, быстрее.
Впереди на палевом Карате едет Филя. Ведёт за собой двойку гружёных коней. За ним на сытой спине пегой Буланки, откинув далеко в сторону деревянную ногу, важно восседает Егор. Потом Уля. За ней приказчик Иванов. Дальше едут старатели-бергалы, кто пожелал испытать свою судьбу на золотых приисках Туманихи. Замыкает шествие Максим. У каждого из десяти через спину перекинуты заряженные ружья. Кто знает, что там за поворотом? Тайга всегда, во все времена таит в себе смертельную опасность. Не от зверя. От человека.
В последний перевал Хактэ поднимались вечером. Храпят, останавливаются изнемогающие кони. Задержаться бы ещё на ночь, да дом рядом. Вот он, впереди, последний прилавок. За ним между гольцами ивановская мочажина, где когда-то Загбой помог Филе выкрасть Лизу. А дальше крутой спуск к озеру, на прииск.
— Но, милые! Потерпите, я уж вам потом дам отдохнуть, — ласково уговаривает Егор свою Буланку.
Он и в гору едет верхом: сколько хромому на деревянной ноге дыбать? Терпи, лошадка. Скоро кончатся твои мучения.
Наконец-то вывершили последний уступок. Тропа выровнялась, пошла по болотистой мочажине между двух невысоких гольцов.
— Перекур? — остановив своего мерина, обратился к Егору Филя.
— Нет, трогай дальше. Чуешь, сбоку гольцовый сивер? Кони потные, разом охватит. Но веди в поводу, пусть отдыхают. Только ты, Ульянка, садись на спину. Тяжело тебе?..
Но Уля не слышит его. Смотрит по сторонам, впитывает в себя краски и вкусы тайги. После города девушку не узнать. Глаза сверкают ярким костром. Ресницы распушились хвостом выкуневшей белки. Пышные брови изогнулись в прыжке аскыра. Здоровое, улыбающееся лицо разрумянилось. Плечи развернулись. Заметно увеличившаяся за последние время грудь разрывает на кофточке серебристые пуговицы. Движения девушки быстры, точны, уверенны. Всё так, как было тогда, когда жила здесь, в тайге. Может быть, даже ещё лучше, потому что она пожила в городе.
Егор ухмыляется:
— Вот тебе и хворь прошла. Опять Ульянка соком налилась. Не бабка вылечила, а мать-тайга!
— А кто же тогда отец? — спросил Филя.
— Отец-то? — невольно поёживаясь, вздрогнул Егор. — Вот с отцом-то посложнее будет. — И вдруг нашёлся: — А отец вон тот голец!
— Ишь, стихами заговорил, как Пушкин! — удивился Филя. — А какой голец, точно не скажешь?
— А любой. Хошь, вон тот, Ахтын. Или вон тот, Ухбай. А может, даже сам Кучум. Какая разница? Раз родилась здесь, в гольцах, значит, и родина тут, в белогорье. Неважно, кто породил, главное, кто вырастил! А вскормили, воспитали горы. Так я говорю?
— Не знаю, — задумчиво ответил Филя. — Может, и правда. А может, и нет.
Едет Уля за спиной Фили. Рядом, на расстоянии двух корпусов лошадей. Слышит, о чём разговаривают братья, да не обращает внимания. Она безразлична к их рассуждениям. Всё внимание сосредоточено на тайге, которая окружает её со всех сторон. Как сухой ягель впитывает влагу вечерней росы, так и она воспринимает всем существом все запахи природы. Всё ей знакомо, всё вокруг родное. Ничто не ускользает от острого взгляда девушки.
Оценивающим взором определила урожай кедрового ореха, улыбнулась гроздьям таёжного винограда. Тайга кажется не зелёной, а коричневой от вызревших плодов. Подножья вековых гигантов усыпаны охристой падалкой, упавшей шишки так много, что негде поставить ногу. Этим пользуются лесные обитатели. Друг за другом, набивая щёки орехом, бегают полосатые бурундуки. Пышнохвостые белки, нокая, мечутся на нижних ветках. Горластые кедровки оглашают призывным треском подгольцовую мочажину. Пугая лошадей, из-под ног взрываются огромные глухари. Уступая место каравану, рявкнул и пошёл в скалы жирный, залоснившися медведь. Перед самым спуском в долину, увлекая за собой собак, сорвался, затрещал рогами грациозный марал. Уля улыбается: она бесконечно счастлива. Здесь она чувствует себя просто и естественно. Наконец-то она дома!
Перед спуском в долину остановились. Здесь всегда все останавливаются, потому что нельзя пройти мимо того, что естественно прекрасно. Куда ни кинешь взгляд, вокруг — горы! Гольцы, как всегда, гордые, величавые, кажущиеся неприступными. Вершины, рубчатые, скалистые, каменные, уже покрыты первым снегом. Здесь, вблизи, они резко очерчены. Там, у линии горизонта, утонули в матовой, голубой дымке. Но везде, куда бы ни упал взор человека, красота и великолепие.
Внизу, под ногами, долина Туманихи, знакомые глаза трёх Бирюзовых озёр. На берегу верхнего — прииск. Бараки, дом, склады. Мелкими муравьями копошатся люди. В поисках золотого счастья старатели-бергало кидают лопатами землю. У приземистого домика стоят олени. А рядом знакомый силуэт. Загбой! Как не узнать его маленькую фигуру? Около него маленькая точка: не то собака, не то оленёнок. Какой оленёнок? Это же ребёнок! Загбой привёз с собой из долины Хабазлака своего сына Шинкильхора! Рядом женщина, наверное, Ихтыма. А вон по глади озера скользит серая щепка. Это Ченка поплыла ставить сети. Всё как всегда.
И кажется Уле, что это она уже когда-то видела, что всё это уже с ней происходило. И не было этих двух месяцев жизни в городе. Будто ездила она на белок Ухбай, за черникой только на одну ночь: выехала вчера, а сегодня возвращается с полными лотками сочной ягоды. И весь мир этот, реальный, существующий, с деревьями, реками, озёрами, островерхими гольцами, не может без неё жить так, как и она без него.
Так в чём же тогда смысл жизни? Быть вдали от тайги, в достатке, при удобствах, но мучаться, тосковать, медленно угасать. Или жить здесь, быть в постоянной борьбе с всевозможными трудностями, добывать себе пищу, но в душе испытывать наслаждение с единением природы. Кто знает настоящую истину?
Одно Уля понимает, что теперь не сможет жить в городе. Её родина — здесь. Горы — родной дом. Она не представляет себе другой жизни. И как прекрасно видеть зоркими глазами самые дальние линии голубого горизонта! Слышать лёгкий, волнующий душу разговор темнохвойного леса! Чувствовать томительный вкус увядающей осени! Воспринимать добро окружающих тебя людей. И дарить ответное тепло души тем, кто тебя любит. Наверное, в этом и заключается смысл жизни.
Не удержался Филя, снял из-за спины ружьё, взвёл курок, выстрелил в воздух. Крошечная фигурка у домика вскочила, настороженно застыла в немом ожидании. Смотрит Загбой сюда, на перевал, пытается выяснить, кто едет. Однако слишком далеко, не разобрать. Одно понятно, надо подживлять костёр, ставить казан, чайник. Приедут люди, с дороги надо подкрепиться. Накорми человека, поделись последним куском хлеба. А потом, в трудную минуту, он поделится с тобой. Так гласит закон тайги.
Засмеялся Филя:
— Эх, Загбой! Древняя твоя душа, встречай гостей!
Закинул за спину ружьё, хотел ехать вниз, по тропе, да вдруг приложил ладошку ко лбу, высматривая против солнца:
— А там кто догоняет?
Дрогнула Уля сердцем, круто развернулась в седле, взвизгнула от радости:
— Догнал-таки! Я так и знала!
И поехала назад, навстречу всаднику.
Что там? — прохрипел Егор, перекидывая через холку мерина деревянную ногу. — Кто там?
— А ты что, не знаешь, кто?
— Понятно, — растянул лицо в улыбке старший брат. — Во как любовь играет. Когда-то Лиза за тобой. Теперь вон Серёга за Ульянкой. Счастливые!.. — И уже на Филю, нарочито на-пущенно, в приказном порядке: — Но, что глазья-то выпучил? Давай, заворачивай коня. Что, не видел, как люди цалуются?..
Братья тронули поводья. Послушные лошади степенно, аккуратно переставляя ноги по крутой тропке, пошли вниз, на прииск, в долину Туманихи.
Читать бесплатно другие книги:
