Возвращение Черного Отряда. Суровые времена. Тьма Кук Глен

31

Родня моя по жене, в частности матушка Гота, почти не прилагает усилий к улучшению мнения окружающих о нюень бао. Этот старый боевой топор даже меня еле терпит – и то лишь потому, что иначе потеряет дочь. А уж об отношении к Старику лучше Готу не спрашивать.

Однако Костоправ ценил нас с Сари достаточно высоко, чтобы согласиться на смену жилья, когда ее родичи месяц назад переселились со своих роскошных болот в этот злосчастный город. Впрочем, даже они не сделают его снова похожим на рай, если матушка Гота не будет на улице держать язык за зубами.

Старик никогда не реагировал на ее непрестанные жалобы.

– Я тридцать лет знаю Гоблина с Одноглазым, – объяснил он однажды. – Так что одна-единственная старая ворчунья, больная артритом и подагрой, для меня – ничто. Говоришь, она здесь всего на пару месяцев?

Да, я это сказал. Интересно, каковы на вкус эти слова под соевым соусом? Или с большим количеством карри?

Госпожа теперь часто пропадала на юге, опорожняя на Тенеземье бездонный сосуд своего гнева, и Костоправ не нуждался в большой квартире. Наша же старая была едва ли просторней монашеской кельи. Места в ней как раз хватало для него, для Госпожи во время ее нечастых приездов да еще для колыбели, подаренной Госпоже телохранителем по имени Рам, впоследствии погибшим при попытке защитить ее и ее дочь от Нарайяна Сингха. Рам сделал эту колыбель собственноручно. А погиб, скорее всего, потому, что, подобно всем мужчинам, проводящим слишком много времени возле Госпожи, влюбился не в ту женщину, которая ему предназначена.

Да, Костоправ отдал мне свое жилище, но с оговоркой: я не посмею превратить его в новый притон для нюень бао. Сари с Тай Дэем пусть живут там постоянно, однако матушка Гота и дядюшка Дой смогут лишь захаживать в гости. И чтобы ни единого захребетника из племянников либо двоюродных братьев.

Людям, обвиняющим Капитана в использовании служебного положения ради создания уюта в собственном гнездышке, надо бы взглянуть на это гнездышко поближе. Освободитель-и-Милостью-Богов-Военный-Деспот-Всего-Таглиоса с его владениями и колониями живет точно так же, как и в бытность свою простым отрядным лекарем и летописцем.

Мое переселение он устроил еще и с той целью, чтобы в жилище было достаточно места для всех томов Анналов.

Книги у меня получаются не сказать что удачными. Я не всегда описываю происходящее наилучшим образом. Вот Костоправ и вправду был хорош в этом деле. Я никак не могу удержаться от сравнения моих текстов с его.

Когда он пытался совмещать должности летописца и Капитана, работа страдала. А откровения Госпожи частенько режут глаз излишней прямотой, сжатостью и подчас легкой склонностью к самооправданию. И никто из этих двоих не отличался устойчивой честностью, никто не стремился как-то соответствовать другому, своим предшественникам и даже себе самому, более раннему. Когда читаешь внимательно и подмечаешь ошибки, бесполезно указывать на них Госпоже или Костоправу – нипочем не признают. Если Костоправ пишет, что от Таглиоса до Тенеземья восемьсот миль, а у Госпожи выходит четыреста, кому из них верить? Каждый настаивает, что ему. Госпожа говорит: причина расхождений в том, что они росли в разных местах и в разное время, вот и привыкли к разным мерам длины и веса.

Что касается персонажей, то здесь еще меньше сходства. Например, у Костоправа Плетеный Лебедь вечно грубит и пререкается. Госпожа же описывает его энергичным, шумным и вполне симпатичным. Разницу можно объяснить тем, что интерес этого Лебедя к Госпоже вовсе не братский.

А взять Копченого! Ни за что не догадаетесь, что они описывают одну и ту же скотину, – столь различны их мнения об этом изменнике. Затем Могаба и Нож. Оба тоже предатели с черной душой. О них ничего такого нет в книгах Костоправа, поскольку он не вел записей в ту пору, когда Нож дезертировал, однако в повседневной жизни он постоянно выказывает жгучую ненависть к Ножу, причем без объяснимых причин. И в то же время, похоже, готов простить Могабу! Госпожа этих двоих рассматривает наоборот: Могабу сварила бы в одном котле с Нарайяном Сингхом, а Ножа, возможно, отпустила бы подобру-поздорову. С Ножом – тот же случай, что и с Лебедем, и с Рамом.

Хотя, пожалуй, не стоит требовать от любящих друг друга людей согласия во всем.

Они даже подходили к Анналам по-разному. Костоправ записывал все, что видел сам, а после возвращался назад, чтобы дополнить фактами, полученными из других источников. Кроме того, он, отображая второстепенные события, был склонен пофантазировать, поэтому его Анналы нельзя считать полноценными историческими документами.

Госпожа же написала весь том по памяти, пока вынашивала ребенка. И ее альтернативный материал в основном получен из вторых рук. Самые сомнительные моменты ее книги я во время оформления всех путаных записей по единому образцу заменил материалом, каковой считаю более точным.

Госпожа далеко не всегда была довольна моей правкой. Костоправ же по этому поводу высказывался снисходительно.

Впрочем, главный мой недостаток – никак не могу удержаться, чтобы не поиграть словами и мыслями, отклоняясь при этом от темы. Я некоторое время общался с официальными историками из таглиосской княжеской библиотеки, и эти ребята уверяли, что в истории главное – нюансы. Будто бы ее ход может полностью измениться, если один-единственный человек будет убит случайной стрелой в незначительной стычке.

Комната, где я пишу, – пятнадцать на двадцать два фута. Места хватает и для всех моих записок, и для старых томов Анналов, и для громадного стола на козлах, за которым я работаю над несколькими замыслами одновременно. И еще остается около акра пола для Тай Дэя и дядюшки Доя.

Они с Тай Дэем, пока я пишу, читаю и выверяю, вовсю стучат учебными деревянными мечами или же с визгом лягают друг друга, при этом запрыгивая на стены. Если кто приземляется на моей территории – вышвыриваю. Они здорово наловчились – да и неудивительно, при такой-то практике, – но я полагаю, что против серьезных бойцов вроде наших, из Старой Команды, такие номера не пройдут.

Мне нравится эта работа. Куда приятнее должности знаменосца, хотя и она пока сохраняется за мной. Знаменосец всегда должен первым лезть в пекло, к тому же одна рука занята тяжеленным древком.

Я примерно так же, как Костоправ, стараюсь не упускать подробностей. А его природной язвительности просто завидую. Он утверждает, что все у него получалось так хорошо только потому, что хватало времени. В те дни, мол, Черный Отряд был всего-навсего шайкой оборванцев и всегда ускользал из-под носа у серьезных неприятностей. Теперь же мы постоянно по уши в дерьме. Мне это не нравится, Капитану тоже.

Представить себе не могу человека, которому власть, нежданно свалившаяся в руки, доставляла бы меньше удовольствия. Костоправ не сложил ее до сих пор лишь потому, что не верит, будто кто-то другой способен привести Отряд туда, где, по убеждению Старика, ему самое место.

Мне удалось прожить несколько часов, не провалившись в темный колодец прошлого. Чувствовал себя неплохо. Сари также пребывала в прекрасном настроении, как ни старалась ее мамаша испортить нам день. Я с головой ушел в работу. Мое существование в эти часы устраивало меня, как никогда.

Кто-то подошел к двери.

Сари впустила Капитана. Дядюшка Дой с Тай Дэем продолжали трещать мечами. С минуту Костоправ наблюдал.

– Оригинально.

Судя по тону, поединок не произвел впечатления.

– Это не для войны, – объяснил я. – Это фехтование одиночек. У нюень бао много таких героев – одиноких волков.

Старик и к этому остался равнодушен. Его вера в братьев, прикрывающих спину, почти религиозна.

Фехтовальный стиль нюень бао – череда кратких, но бурных периодов нападения-обороны, перемежающихся замиранием в самых причудливых позах, когда бойцы, почти не шевелясь, стараются предугадать дальнейший ход противника.

Дядюшка Дой в этом деле весьма искушен:

– Ну да, грациозно, не спорю. Почти как пляска больных хореей.

Войдя зятем в клан Сари, я был посвящен в боевые искусства нюень бао. Даже если бы не желал, не смог бы отказать дядюшке Дою. Мне эти игры не очень-то интересны, но на что не пойдешь ради поддержания мира в семействе. И вообще, это неплохие физические упражнения.

– Каждая поза и движение, Капитан, имеют название.

Как раз это я считал слабым местом. Любой боец, замкнувшийся на своих методах, неизбежно становится легкой добычей для того, кто не чурается новшеств.

С другой стороны, я видел, как в Дежагоре дядюшка Дой расправлялся с настоящими врагами.

Я перешел на язык нюень бао:

– Дядюшка Дой, позволишь ли ты моему Капитану познакомиться с Бледным Жезлом?

Они уже достаточно долго присматривались друг к другу.

А Бледный Жезл – это меч. Дядюшка называет его своей душой и обращается с ним лучше, чем с самой любимой наложницей.

Дядюшка оторвался от Тай Дэя, слегка поклонился и вышел. Через пару минут он вернулся с чудовищным клинком в три фута длиной. Бережно вынув меч из ножен, дядюшка с легким поклоном подал его Костоправу, приложил к левому предплечью, так чтобы сталь не касалась потной или жирной кожи.

Он желал убедить нас, что по-таглиосски не понимает ни слова. Тщетно. Я слышал, как он разговаривал, и вполне бегло.

Костоправ кое-что знал об обычаях нюень бао. Он принял Бледный Жезл с подобающей осторожностью и почтительностью, словно бы ему была оказана большая честь.

Дядюшка Дой это проглотил и не поперхнулся.

Костоправ взялся за двуручный эфес. Похоже, неловкость он изображал нарочно. Дядбшка Дой поспешил показать верный хват, как бывало и со мной на каждой тренировке. Старичок он подвижный: десятью годами старше Костоправа, а в движениях – ловчей меня. И отличается завидным терпением.

– Прекрасный баланс, – сказал Капитан по-таглиосски, хотя я, узнав, что он овладел и толикой нюень бао, ничуть не удивился – языки ему всегда давались легко. – Но сталь могла быть и получше.

Это он потому сказал, что лезвие показалось ему слишком узким и тонким.

– Дядюшка говорит, этому мечу четыреста лет, – поведал я, – и он разрубает пластинчатый доспех. Ручаюсь, бездоспешного человека развалит за милую душу. Не раз видел его в деле.

– В ходе осады? – предположил Костоправ, рассматривая клинок возле рукояти. – Пожалуй, ты прав. Клеймо Динь Лук Дока…

Тут глаза дядюшки сузились, на лице, обычно бесстрастном, отразилось крайнее удивление, и он тотчас потребовал любимую вещь назад. Тот факт, что Костоправ кое-что знает о кузнецах-оружейниках народа нюень бао, заметно встревожил его. Чужаки, как известно, глупы и невежественны, но этот, возможно, исключение.

Дядюшка Дой вырвал у себя прядь жидких волос и уронил поперек клинка. Результат нетрудно было предугадать.

– Можно остричь человека, а он и не заметит, – прокомментировал Костоправ.

– Бывает и так, – кивнул я. – Ты зачем пришел?

Сари принесла чай. Старик, хоть и не любил этого напитка, принял чашку. Он забавлялся, глядя, как я пялюсь на жену. Дело в том, что в присутствии Сари я не могу ни на чем сосредочиться. Как ни увижу ее, она все прекраснее. Просто не верится в собственное счастье. И я боюсь до дрожи, что этот сон однажды кончится.

«Ты, Мурген, получил сказочную награду», – говаривал Костоправ. Сари он одобрил. Чего не скажешь о ее родне. «И как тебя угораздило жениться на всем этом кубле?» Ради этого высказывания он перешел на форсбергский, которого никто из присутствовавших не понимал.

Тебе бы там попариться…

Лучше о Дежагоре не скажешь. Тамошний кошмар накрепко сплавил Старую Команду с нюень бао.

Тут появилась матушка Гота. Четыре фута десять дюймов желчи. Она так и вызверилась на Капитана:

– Ага! Великий правитель собственной персоной!

Ее таглиосский отвратителен, однако она отказывается в это верить. И те, кто ее не понимает, нарочно так делают, издеваются над ней.

Едва переставляя кривые ноги, она обошла Капитана кругом. Гота хоть и не жирна, но в ширину такая же, как и в высоту. Вкупе с ковыляющей походкой это делает ее похожей на миниатюрного тролля. Родня за глаза так и зовет ее: бабушка Тролль. И характер у нее подобающий. Даже камень выведет из себя.

Тай Дэй с Сари были детьми довольно поздними. Остается молить богов, чтобы моя жена не сделалась когда-нибудь похожей на мать – ни обликом, ни характером. Вот на бабушку – совсем другое дело.

Похолодало что-то…

– Чего так жутко трудить моя Сари муж, ты, господин Столь Великовато Могутный Освободильник?

Отхаркнувшись, она сплюнула в сторону. Смысл этого жеста у нюень бао тот же, что и у всех прочих народов. Гота увлеклась, и чем быстрее она тараторила, тем энергичнее ковыляла.

– Ты думать, он раб быть, да? Воин – нет? Время бабушка меня сделать он всегда – нет, тебе все время давать – да?

Она снова сплюнула.

Бабушкой-то она стала уже давно, только все внуки были не от меня, да и не осталось никого в живых. Но я не напомнил ей об этом. Решил, ни к чему лишний раз привлекать к себе внимание.

Часом раньше она уже прошлась по мне вдоль и поперек. Я «мудрый – нет, пустоголовец бездельный – да», потому что только пишу да читаю. «Вряд ли взрослому человеку на это тратить время – да». Матушка Гота вечно всем недовольна.

Костоправ считает, это оттого, что ее непрестанно мучают боли.

Он сделал вид, что не понимает ее ломаного таглиосского:

– Да, погодка и вправду славная. Не по сезону… Специалисты по сельскому хозяйству заверили меня, что в этом году мы соберем два урожая. Как полагаешь, ты справишься с уборкой двойного урожая риса?

Снова отхаркивание, плевок, а затем – длинная гневная тирада на нюень бао, щедро приправленная вычурными эпитетами, причем не все они взяты из ее родного языка. Больше всего на свете матушка Гота не любит, когда над ней смеются или ее игнорируют.

Кто-то забарабанил в дверь.

Сари где-то чем-то занималась, чтобы быть подальше от матушки, так что открывать пришлось мне. Из коридора шибануло запахом Одноглазого.

– Как делишки, Щенок? – спросил наш колдун, суя мне в руки вонючую, грязную, разлохмаченную кипу бумаг. – Старик у тебя?

– Какой же ты волшебник, если сам не знаешь ответ?

– Какой-какой… Ленивый!

Я отступил в сторону и взвесил на ладони кипу:

– Что за мусор?

– Те бумаги, что ты требовал. Мои Анналы.

С этими словами он неторопливо заковылял к Капитану.

А я глядел на принесенную им кучу хлама. Некоторые бумаги заплесневели, на других расплылись чернила. Одноглазый неряха, каких поискать. Я от души надеялся, что этот недомерок не задержится в моем жилище. А то еще натрясет блох да вшей… Он ведь ванну примет, только если, напившись, в канал свалится. А эта гнусная шляпа… Сожгу ее когда-нибудь.

Одноглазый и Капитан о чем-то шептались. Матушка Гота хотела подслушать, однако они перешли на язык, которого она не понимала. Втянув в себя бушель воздуха, матушка Гота обрушилась было с упреками, но…

Одноглазый умолк и воззрился на нее. Так состоялось их близкое знакомство.

Он ухмыльнулся.

Она его ничуть не обескуражила. Ему миновало двести лет. И мастерство словесной пикировки он в совершенстве постиг за несколько поколений до рождения матушки Готы. Он поднял вверх большие пальцы и шмыгнул ко мне, улыбаясь, словно мальчишка, случайно босой пяткой вывернувший из земли на конце радуги глиняный горшок.

– Щенок, – заговорил он по-таглиосски, – представь меня по всей форме! Какая женщина! Она великолепна! Воплощение всех достоинств! Само совершенство! Ну-ка, подойди и поцелуй меня, любимая!

Может, это оттого, что матушка Гота – единственная в Таглиосе женщина, не превосходящая его в росте?

В первый раз я видел, как моя теща лишилась дара речи.

Дядюшка Дой с Тай Дэем тоже, казалось, опешили.

Одноглазый крался вкруг комнаты следом за матушкой Готой, и та в конце концов выскочила за дверь.

– Совершенна! – каркнул Одноглазый. – Во всех отношениях. Женщина моей мечты… Ты готов, Капитан?

Чего он такого нализался?

– Ага. – Костоправ отодвинул чашку, которую едва пригубил. – Мурген, я бы хотел, чтобы и ты пошел с нами. Пора показать тебе несколько новых трюков.

Я, сам не зная отчего, покачал головой. Сари, избежавшая общения с матерью под предлогом необходимости быть со мной, обняла меня рукой и, ощутив мое нежелание идти, сжала плечо. Она подняла на меня роскошные миндалевидные глаза, без слов спрашивая, чем я встревожен.

– Не знаю…

Похоже, они намерены допросить краснорукого обманника. Не люблю я подобной работы.

И тут дядюшка Дой здорово удивил меня:

– Могу ли я сопровождать тебя, муж моей племянницы?

– З-зачем?

– Я хочу удовлетворить голод моего любопытства сведениями об обычаях твоего народа.

Он говорил со мной медленно, словно с идиотом. По его мнению, я обладал одним серьезным и неисправимым дефектом: не был рожден нюень бао.

Ладно, хоть Костяным Воином и Каменным Солдатом больше не обзывает…

Я так и не понял, что означают эти клички.

Я перевел его просьбу Старику. Тот и глазом не моргнул:

– Конечно, Мурген. Отчего бы нет… Только идемте, пока мы все тут не померли от старости.

Что за чертовщина? И это – Капитан, всегда считавший, что от нюень бао хорошего ждать не приходится?

Я покосился на кучу мусора, принесенную мне Одноглазым. Бумаги воняли плесенью. Позже попробую из них что-нибудь извлечь. Если это в принципе возможно. Одноглазый вполне мог написать их на языке, который успел забыть в течение последующих лет.

32

Анналы Одноглазого оказались полной чушью, как я и подозревал. Более того, вода, плесень, жучки и преступное небрежение сделали большую часть его воспоминаний нечитаемой. Хотя одна глава из недавних уцелела вся, за исключением страницы в середине – та просто-напросто отсутствовала. Вот тебе наглядный пример того, что Одноглазый считал адекватной хроникой.

Он переврал большинство названий пройденных нами мест. Я что смог привел в соответствие с нормой, прикидывая, где могло происходить описанное, и сверяясь с картами.

Осенью третьего года пребывания нашего в Таглиосе наш Капитан решил послать Хусавирский полк в Пребельбед, где Прабриндра Дра вел кампанию против шайки мелких тенеземских князьков. Я с несколькими товарищами по Отряду получил приказ следовать с ним, дабы послужить ядром нового полка. Изменник Нож также был в тех краях.

Полк проследовал через Ранджи и Годжу, Джайкур и Кантиль, затем миновал Бхакур, Данджиль и прочие недавно взятые нами города, пока, по истечении двух месяцев, мы не нагнали князя в Прайпурбеде. Здесь от полка отделилась половина для сопровождения военнопленных вкупе с трофеями назад, на север. Прочие направились на запад, к Ашарану, где и подверглись неожиданному нападению Ножа, из-за чего пришлось нам завалить ворота и сбросить со стены многих туземцев, так как те могли оказаться пособниками врага. Благодаря моему таланту нам удалось продержаться, невзирая на то что необученными войсками овладела паника.

В Ашаране мы обнаружили большие запасы вина, и это помогло нам скоротать долгие дни осады.

По прошествии нескольких недель люди Ножа начали разбегаться, не в силах более терпеть холод и голод, и тогда он решил отступить.

Зима выдалась студеная. Мы провели ее в великих страданиях, вынужденные зачастую угрожать туземцам, дабы нас снабжали достаточным количеством провизии и топлива. Князь вел нас вперед и вперед, стараясь избегать тяжелых боев по причине неопытности личного состава полка.

В Мельдермае я и еще трое, выпив вина, опоздали к выступлению полка. Почти сто миль пришлось нам странствовать, рассчитывая лишь на самих себя и ежечасно рискуя быть схваченными. Однажды мы, после ночлега в доме местного аристократа, взяли из его конюшни четырех лошадей и в придачу толику бренди. Аристократ сей обратился с челобитной к князю, и лошадей пришлось вернуть.

Неделю мы провели в Форнгоу, а затем князь приказал нам отправляться на юг, к Верхнему Нангелю, где нам предписывалось присоединиться к четвертому кавалерийскому полку, оттеснявшему шайку Ножа в каньон Рудераль. Однако, прибыв на место, мы обнаружили там всего лишь дряхлых старух и полное отсутствие всякой еды, за исключением гнилой капусты, причем большую часть ее крестьяне зарыли в землю, перед тем как сбежали.

Тогда мы отправились в Силур по Балихорской дороге и там, в лесу, набрели на таверну, устроенную совершенно по северному образцу, где некая враждебная ведьма, пользуясь тем, что мы были не совсем трезвы, пыталась науськать на нас ядовитых жаб.

На следующий день мы были вынуждены пройти пешком несколько миль по болотам, подтаявшему снегу и холодной раскисшей земле в низине, где из земли бьет горячий ключ, предохраняющий все вокруг от замерзания. Затем мы вышли к крепости Трасиль, где полк, собранный из бывших тенеземских солдат, осаждал своих трасилийских собратьев. Осада началась давно, поэтому нам было трудно добывать в окрестностях провиант, даже за плату.

Там я три дня проработал в полевом лазарете. Из-за ударивших холодов пришлось лечить множество обмороженных. Холод убивал даже больше солдат, чем противник.

От Трасиля мы с личной гвардией князя отправились к Мелопилю и осадили крепость местного царька, возвышавшуюся на острове посреди озера. По причине страшного мороза лед оказался толст, и всякий раз, когда мы пытались наступать, пущенные противником снаряды мчались к нам, скача по оному.

Тенеземцы вкупе со многими нашими братьями гибли под залпами поднятых на стены баллист, пока гарнизон закрывал ворота. Затем из Тенелова на своем ковре прилетел Ревун, и убийственные чары обрушились на нас, словно молнии в грозу, вынудив обратиться в бегство. Многие солдаты были настигнуты врагом.

Через две недели поступил приказ идти на соединение с силами, осаждавшими Рани-Орталь. По пути мы обнаружили немного вина, что привело к серьезным неприятностям: пока мы спали, туземцы похитили наши вьюки.

Силы обеих сторон собрались отовсюду, и я уже опасался, что не миновать большой битвы. У стен Рани-Орталя мог появиться Ревун.

После того как город был взят в кольцо, противник предпринял несколько атак на наши брустверы и траншеи, что стоило ему огромных потерь. Через две недели, в самом начале весны, мы предприняли внезапное ночное наступление, и удалось подвести осадные машины вплотную к стене. Солдаты убивали всех на своем пути, столь озлоблены они были и столь напуганы ночной темнотой. Взобравшись на стену, они сбросили даже женщин и детей.

Затем из Тенелова на ковре примчался Ревун с небольшим роем Теней, что вынудило нас оставить все захваченное.

С восходом солнца Ревун и Тени удалились, и Прабриндра Дра собственной персоной вышел вперед, дабы сказать врагу, что к вечеру мы снова пойдем на штурм и на этот раз никто не получит пощады. Однако штурм не состоялся, так как вражеский царек решил попытать счастья в союзе с Таглиосом. Городские ворота распахнулись, и город был отдан солдатам на одну ночь, но им запрещалось иметь при себе любое оружие, кроме кинжала.

Почвы в тех местах весьма скудны, и урожаи даются туземцам нелегко. Обычная их пища весьма груба: капуста и корнеплоды, а из злаков – рожь.

В течение месяца мы стояли гарнизоном в Трутельваре, где я подружился с сыном домовладельца, мальчиком одиннадцати лет. Он был смышлен, однако невежествен как в религии, так и в грамоте. Его отец сообщил, что Хозяева Теней запретили религиозную практику, заодно с образованием, во всей своей империи, а за выдачу книг, особенно старых, объявили вознаграждение. Доставленные книги немедленно сжигались наряду с продолжавшими отправлять требы жрецами, за поимку коих также полагалась награда. Должно быть, Ножу такой закон пришелся очень по вкусу.

Месяц спустя полку было приказано возвращаться в Джайкур – Госпожа собирала армию для летней кампании на востоке. В Джайкуре я оставил полк и продолжил путь на север, к Таглиосу, где и был с великой радостью принят моими старыми друзьями по Черному Отряду.

Описание этой «кампании» оказалось самым подробным и содержательным из всего бумаготворчества Одноглазого. В прочих фрагментах события излагались куда менее связно и осмысленно.

33

Краснорукий пленник ждал нас в помещении, якобы надежно защищенном от всякой подглядывающе-подслушивающей волшбы. Одноглазый, по его уверениям, сотворил такие крепкие чары, что сама Госпожа в свои лучшие годы не сумела бы их преодолеть.

– Прошлое Госпожи меня в данном отношении не волнует, – буркнул Костоправ. – Чего не скажешь о настоящей Душелов. Она залегла на дно, но вряд ли далеко отсюда и наверняка желает знать все, что здесь происходит. А еще меня беспокоит Ревун, у него большущий зуб на Отряд.

– Да все в порядке, говорю тебе, – настаивал Одноглазый. – Сам Властелин сюда не прорвется.

– Вот то же самое и Копченый думал о своем логове.

Меня передернуло. И Одноглазого тоже. Конечно, я не видел Копченого, до которого сквозь игольную дырочку в защите добралось чудовище, однако был наслышан.

– А что сталось с Копченым? – спросил я.

По слухам, чудовище не убило его.

Костоправ прижал палец к губам:

– Вот за этим углом.

Я думал, мы возвращаемся в комнату, где Гоблин и Одноглазый со Стариком вытаскивали меня из недавнего приступа. Просто догадался, что краснорукого душилу держали там же, за занавеской. Но нет, прибыли мы совсем в другое место.

И обманник был не один.

Радиша Дра, сестра правителя, князя Прабриндра Дра, стояла там, прислонясь к стене, и рассматривала пленника с таким видом, словно решительно осуждала мягкость Освободителя в отношении злодеев. Маленькая, смуглая и сморщенная, подобно большинству таглиосок, кому за тридцать, она отличалась твердостью характера и ясностью ума. Говорят, Радиша потеряла самообладание лишь единожды в жизни – в ту ночь, когда Госпожа истребила всю верхушку разношерстного таглиосского жречества, положив конец религиозным распрям, что сделало ее ключевой фигурой в военных действиях.

После той демонстрации силы случилось еще много чего, не столь интригующего. Наши союзники и наниматели, похоже, решили просто ждать, когда мы свернем себе шею.

Если расспросить таглиосскую аристократию и жречество, то обнаружится, что большинство принадлежащих к высшему обществу уверены: княжеские решения на самом деле принимает Радиша. И это совсем недалеко от истины. Ее брат, конечно, не так податлив, как о нем думают, однако предпочитает мирные дела военным.

За спиной Радиши стоял стол, на нем лежал человек.

– Копченый? – спросил я.

И даже получил ответ. Копченый был все еще жив. И все еще в коме. Его мускулы одрябли донельзя, превратились в жир.

А позади стола с потолка до пола свисала занавеска – точно такая же, как и в комнате, где я очнулся в последний раз. Значит, комната все-таки та же самая, только вошли мы в нее с другой стороны.

Странно.

– Копченый, – подтвердил Костоправ.

Тут я понял, что меня посвящают в одну из главных тайн:

– Но…

– Этот тип сообщил что-нибудь интересное? – спросил Костоправ у Радиши, перебивая мой вопрос.

Должно быть, она развлекалась с пленным. А Капитан по какой-то причине не хочет, чтобы она уделяла Копченому слишком много внимания.

– Нет. Но сообщил.

Душила выдавил смешок. Смелый он, но глупый. Ему ли не знать, чего можно добиться от человека пытками? По моей спине снова пробежал холодок.

– Понятно. Одноглазый, приступай. Мурген нас и так здорово задержал.

Анналы… Значит, он откладывал допрос только для того, чтобы я мог занести его в Анналы?

Не стоило беспокоиться. Я не любитель пыток.

А вот Одноглазый принялся за дело с энтузиазмом. Он потрепал пленника по щеке:

– Придется тебе, дорогуша, помочь мне. А уж я постараюсь с тобой помягче – если только ты позволишь. Что же вам, душилам, понадобилось в Таглиосе? – Он взглянул на Капитана. – Гоблин скоро вернется?

– Давай-давай, не отвлекайся.

Одноглазый что-то такое сделал, и душила, слегка вскрикнув на выдохе, рванул веревки, которыми был связан.

– Но какую я ему женщину подыскал, командир! – говорил между тем Одноглазый. – Верно, Щенок?

Злобно усмехнувшись, он склонился над обманником.

Так вот почему он так восхищался матушкой Готой. Решил воспользоваться ею, чтобы подшутить над Гоблином. Мне бы возмутиться, хотя бы из-за Сари, но не получалось, как я ни старался.

Матушка сама постоянно нарывается на неприятности.

– Ты, дорогуша, понимаешь ли свое положение? – мурлыкал Одноглазый. – Когда тебя взяли, ты был с Нарайяном Сингхом. И лапка у тебя красная. Оба эти обстоятельства подсказывают мне, что ты обманник особого рода, из тех, с кем Капитану давно хотелось повидаться.

Одноглазый указал на Костоправа. Для обозначения Капитана он воспользовался словом «джамадар», имеющим у обманников четкие смысловые оттенки религиозного характера.

Да, обманникам удалось взять Госпожу, однако та навечно пометила их вот этим пятном на руке. Что с тех пор и выделяет их из толпы.

Одноглазый цвиркнул слюной сквозь пеньки зубов. Всякий не знающий его посчитал бы, что он размышляет.

– Но видишь ли, – продолжал он, – я мальчик воспитанный, терпеть не могу, когда людям делают больно, а потому дам тебе шанс избежать печальной участи вот этого таракана. – Он небрежно ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону Копченого, тогда как между пальцами другой его руки с треском проскочила искра. Душила испустил такой вопль, что рвет нервы, да еще и концы присыпает солью. – Это может продолжаться вечно, а может и быстро закончиться – все в твоих руках. Скажи, что затевают обманники в Таглиосе? – Нагнувшись ближе, он шепнул: – Я могу даже устроить так, что тебя отпустят.

Пленник раскрыл было рот. Пот заливал ему глаза, обжигая. Душила дернул головой, пытаясь стряхнуть его.

– Могу поспорить, она решит, что Гоблин красив, как навозный жук, – хихикнул Одноглазый. – Как полагаешь, Щенок?

– Я полагаю, – зарычал Костоправ, – что тебе лучше делом заниматься!

Он тоже не в восторге от пыток, и вечные взаимные подначки Гоблина и Одноглазого давным-давно ему осточертели.

– Да не выпрыгивай ты из штанов, командир. Никуда этот парень не денется.

– Зато его дружки что-то готовят.

Я взглянул на дядюшку Доя – что он думает об этой перепалке? Его лицо было совершенно каменным. Может, он и впрямь разучился понимать по-таглиосски?