Беззвездное море Моргенштерн Эрин
Достает “Век сказаний, или Красоту мифологии” из кармана пальто, помещает ее туда, где лежал томик в коричневом кожаном переплете, и снова пробует седьмой тумблер.
На этот раз он весело цокает, и свет вспыхивает, а основание витрины поднимается к стеклу, заперев внутри книги.
Закери смотрит на часы, осознав, что понятия не имеет, сколько времени он провел в комнате. Поправляет шторы, кладет книгу в пальто и тихонько выходит в холл.
Стараясь сделать это бесшумно, закрывает за собой дверь. Сопровождающей девушки в поле зрения нет, но с первого этажа доносится, слов не разобрать, ее голос.
На полпути вниз по лестнице, когда Закери готовится ступить на тот марш, что спускается в главный холл, голос становится громче, а слова различимы.
– Нет, вы не понимаете, он сейчас здесь, – говорит сопровождающая, которая больше его не сопровождает.
Пауза. Он замедляет шаг и смотрит вниз, за поворот лестницы. Голос меж тем становится все более беспокойным. Доносится он сквозь открытую дверь вблизи лестницы, которую Закери, поднимаясь наверх, не заметил.
– Я думаю, он знает больше, чем мы полагали. Я не знаю, есть ли у него книга. Я думала. Простите. Я не… да, я вас слушаю, сэр. Под любым предлогом, я поняла.
Судя по паузам, она говорит по телефону. Он крадется, стремительно и неслышно, следя за тем, чтобы не принялись названивать потревоженные дверные ручки, и наконец оказывается внизу. Отсюда ему видна комната, где, спиной к нему, молодая женщина говорит в трубку старомодного, с наборным диском, телефона, который стоит на письменном столе темного дерева. Рядом с телефоном моток шерсти и наполовину связанный на спицах шарф, и тут Закери понимает, почему лицо девушки показалось ему знакомым.
Она присутствовала на том занятии у Кэт. Она та якобы филологиня, которая не переставая вязала.
Закери ныряет за лестницу и, скрывшись там, замирает. Женщина молчит, но он не слышал, чтобы аппарат щелкнул, как бывает, когда трубка ложится на рычаг. Незамеченный, он крадется вдоль основания лестницы, пока не доходит до двери. Открывает ее тихонько, обнаруживает ступеньки куда менее нарядные, ведущие на нижний этаж.
Закери закрывает дверь за собой и медленно, осторожно переступает со ступеньки на ступеньку, молясь про себя, чтобы они не скрипнули. На полпути вниз он, кажется ему, слышит, что трубку повесили, а потом топот, словно у него над головой идут вверх по ступенькам.
Лестница, по которой следует он, приводит его в темную комнату, заставленную ящиками и коробками. Свет просачивается внутрь лишь сквозь двойную дверь из матового стекла, каковая, догадывается Закери, выведет его на волю. Другой двери, похоже, нет, но он все-таки оглядывается, на всякий случай.
Дверь заперта на несколько задвижек, но все они легко открываются, и требуется меньше времени, чем Закери ожидал, чтобы выбраться наружу, на холод. Идет легкий снежок, яркие снежинки, подхваченные ветром, кружат над ним, многим так и не суждено долететь до земли.
Несколько ступенек ведут в сад, где сейчас только лед и камни. От улицы сад отделен черной кованой оградой под стать решеткам на окнах. Калитка в глубине выведет в переулок. Закери идет к ней медленней, чем ему бы хотелось, однако парадные туфли его не годятся для бега по заледенелым камням.
Где-то далеко воет сирена. К ней присоединяется автомобильный гудок.
У калитки Закери сбивает со щеколды слой льда. Кажется, можно перевести дыхание.
– Уже уходите? – раздается вдруг голос из-за спины.
Закери оборачивается, не снимая руки со щеколды.
На ступеньках перед открытой дверью из матового стекла стоит дама-медведица, все еще в шубке, еще больше и в то же время меньше напоминающая медведицу, поскольку ласково улыбается.
Закери не отвечает, но и двинуться с места не может.
– Останьтесь! Выпьем по чашечке чаю! – светски-любезным тоном говорит дама, на первый взгляд, пренебрегающая тем фактом, что стоят они на снегу и гость застигнут на том, что глухой ночью уходит из дому с ворованной книгой.
– Поверьте, мне надо бежать, – отвечает Закери, сумев подавить нервный смешок, который готов был сопроводить это правдивое заявление.
– Мистер Роулинс, – говорит дама, спустившись на одну ступеньку, но этим и ограничившись. – Уверяю вас, мистер Роулинс, вы в безвыходном положении. Каких бы версий вы ни придерживались насчет того, что сейчас здесь происходит, чью бы сторону вас ни уговорили принять, поверьте, вы ошибаетесь. Вы влипли в историю, в которой вам делать нечего. Прошу вас, вернемся в дом, выпьем чаю и побеседуем, а потом можете отправляться. В качестве жеста доброй воли я оплачу вам обратный билет в Вермонт. Вы вернетесь к своим занятиям, и мы сделаем вид, что ничего этого не было.
У Закери все кипит в голове от разноречивых вопросов. Кому верить, что делать, как его угораздило, почти ничего не зная, влипнуть со всеми потрохами неизвестно во что, и все это в один вечер. Строго говоря, нет никаких весомых причин доверять Дориану больше, чем этой женщине. Ответов на все эти вопросы у него нет.
Но один все-таки есть, и вот он позволяет очень легко принять решение здесь, сейчас, на снегу.
Ни под каким видом не собирается он вернуться в Вермонт и жить дальше, притворяясь, что ничего этого не было. Сейчас – ни за что.
– Со всем уважением вынужден отклонить ваше приглашение, – говорит он, дергает на себя калитку, и та распахивается, обдав его снегом и льдом.
Не оглянувшись на даму, которая по-прежнему стоит на ступеньках, он бежит по проулку со всей прытью, какую допускает его непрактичная обувь.
В конце проулка обнаруживается еще одна калитка, и, возясь с защелкой, он замечает Дориана, который, как обещал, стоит через дорогу, спиной прислонясь к стене, и в свете открытого на углу по сию пору бара глубоко погружен в “Сладостные печали”, и при том хмурится, читая, в манере, которую Закери находит знакомой.
Наплевав и на инструкции Дориана, и на правила уличного движения, Закери напрямик перебегает пустынную улицу.
– Разве не говорил я вам. – начинает Дориан, но закончить Закери ему не дает.
– Я только что отклонил приглашение на чай, сделанное с целью нагнать на меня страху. Приглашение поступило от седой дамы в белой шубке, которая, смею думать, наверняка вам знакома. Она точно знает, кто я такой, так что нечего тут туман наводить, вряд ли это все такая уж тайна!
Дориан прячет книгу в карман, бормочет что-то на языке, которого Закери не распознает, скорее всего, бранится, и с поднятой рукой идет к проезжей части. Это он такси подзывает, с задержкой соображает Закери.
Они усаживаются в машину так торопливо, что Закери не успевает спросить, куда, собственно, они направляются, но Дориан просит шофера доставить их к Центральному парку, на угол Восьмой авеню и Семьдесят седьмой улицы. После чего вздыхает и упирается лбом в ладони.
Когда они отъезжают, Закери, обернувшись, смотрит назад. На углу стоит молодая женщина в темном пальто, накинутом на длинное платье. Сказать, видела она их или нет, с такого расстояния невозможно.
– Книга с тобой? – спрашивает Дориан.
– Со мной, – отвечает Закери. – Но отдам я тебе ее только тогда, когда ты расскажешь, зачем мне пришлось это делать.
– Затем, что я тебя вежливо попросил, – говорит Дориан, и почему-то эти слова не злят Закери так сильно, как можно было бы ожидать. – И затем, что книга принадлежит мне, а не им, насколько вообще книга может кому-то принадлежать. Я добыл твою для тебя, ты – мою для меня.
Закери наблюдает за Дорианом, а тот смотрит в окно на то, как идет снег. Выглядит он усталым, даже измученным и еще, пожалуй, печальным. Бумажный цветок по-прежнему торчит из его петлицы. Закери решает пока что насчет книги оставить его в покое.
– Куда мы едем? – спрашивает он.
– Нам надо добраться до двери.
– А тут есть дверь?
– Должна быть, если Мирабель выполнит свою часть договора, и никто ей не помешает. Но нужно успеть туда раньше них.
– Почему? Неужели они тоже туда хотят?
– Нет, насколько я знаю, – говорит Дориан. – Но они не хотят, чтобы мы попали туда, не хотят, чтобы там кто-то бывал. Ты хоть представляешь, как легко уничтожить нарисованную краской дверь?
– А это легко?
– Да. Всего-то и нужно, что закрасить ее другой краской, и краска у них всегда с собой.
Закери смотрит в окно на дома, мимо которых они едут, на то, как снежинки, накапливаясь всюду, где можно, оттеняют собой вывески и ветви деревьев. Видит впереди небоскреб Эмпайр-стейт-билдинг, ярко-белый на фоне неба, и осознает, что понятия не имеет, который теперь час, но ему до такой степени это неважно, что он даже не станет смотреть на часы.
С телеэкрана в салоне такси доносится болтовня о политических новостях и кинопремьерах, и Закери, протянув руку, убирает звук, ему все равно, что происходит в мире, реальном или вымышленном.
– Вряд ли у нас есть время заехать в гостиницу и забрать мою сумку, – говорит он, и без того зная ответ, но контактные линзы уже натрудили ему глаза.
– Я позабочусь о том, чтобы ты как можно быстрей со своим имуществом воссоединился, – уверяет его Дориан. – Я знаю, у тебя тьма вопросов. Я постараюсь на них ответить, как только мы будем в безопасности.
– А сейчас мы не в безопасности? – спрашивает Закери.
– Если честно, я под большим впечатлением от того, что тебе удалось унести ноги, – говорит Дориан. – Ты, видно, некоторым образом застал их врасплох. Иначе они бы тебя не выпустили.
– “Под любым предлогом”, – бормочет себе под нос Закери, вспомнив подслушанный разговор. Не собирались они его отпускать. И чая никакого не было бы. – Они с самого начала знали, кто я такой, – говорит он Дориану. – Ту, что открыла мне дверь, я видел в Вермонте. Она притворялась студенткой. Я не сразу ее узнал.
Дориан хмурится, но молчит.
Оба они молчат, а такси приближается к Центральному парку.
– Мирабель – это та, что рисует двери? – спрашивает Закери. Ему кажется важным это сейчас спросить.
– Да, – говорит Дориан, не вдаваясь в подробности. Закери на него косится, но он смотрит в окно, и одна из его коленок неустанно приплясывает.
– Почему ты решил, что я с ней знаком?
Дориан поворачивается к нему.
– Потому что ты танцевал с нею на балу.
Закери пытается припомнить, о чем говорил с женщиной, наряженной королем чудовищ, но вспоминается только что-то путаное и туманное.
Он собирается спросить Дориана, откуда он знает Мирабель, но тут такси притормаживает.
– На углу будет удобно, спасибо, – говорит тот таксисту, протягивая купюру и отказываясь от сдачи.
Закери стоит на тротуаре и пытается сориентироваться. Они рядом с Центральным парком, около ворот, закрытых на ночь, а напротив знакомое ему огромное здание.
– Мы что, в музей? – спрашивает он.
– Нет, – говорит Дориан, следя за тем, как такси отъезжает, а потом разворачивается и перепрыгивает стену, огораживающую парк. – Поторопись, – говорит он Закери.
– Разве парк не закрыт? – спрашивает тот, но Дориан уже удаляется в гущу укрытых снегом ветвей.
Закери нескладно перебирается через стену, чуть было не падает на той стороне, но удерживается на ногах, правда, измазав руки.
Он торопится за Дорианом, петляя по пустынным тропинкам, оставляя следы на чистом снегу. Между деревьями различается строение, похожее на замок. Трудно поверить, что они в самом центре города.
Они минуют табличку, сообщающую, что вот эта часть заледенелой палой листвы – Шекспировский садик, переходят по мостику над замерзшим прудом, а потом Дориан, замедлив шаг, останавливается.
– Похоже, ночь нам благоволит, – говорит он. – Мы успели. – И указывает на каменную арку, полускрытую тенью.
Дверь, нарисованная на грубых камнях, совсем проста, совсем не так разукрашена, как та, что помнится Закери. Только дверная ручка поблескивает бронзовой краской, да дверные петли, а сама дверь выглядит деревянной. Камень, на котором она нарисована, слишком неровный, чтобы кого-нибудь обмануть. А над дверью изображены якобы вырезанные буквы, что-то вроде по-гречески.
– Забавно, – бормочет Дориан, прочитав текст.
– Что там? – интересуется Закери.
– “Познай себя”, – говорит Дориан. – Мирабель любит такие штучки, уму непостижимо, как она нашла время для этого на морозе.
– Это первая часть девиза семьи Роулинс, – говорит Закери.
– А что во второй?
– “И освой страдание”.
– Пожалуй, эту часть тебе следует изменить, – хмыкает Дориан. – Окажешь честь? – спрашивает он, указывая на дверь.
Закери тянется к дверной ручке, вдруг усомнившись, не розыгрыш ли это, не грянет ли сейчас смех, но пальцы его охватывают холодный металл, круглый, объемистый. Ручка легко поворачивается, дверь открывается вовнутрь, и за ней – открытое пространство, неожиданно довольно просторное. Закери замирает, не в силах отвести глаз.
И тут он слышит, как позади них что-то – или кто-то – шуршит мерзлой травой.
– Иди, – говорит Дориан и ударом между лопаток с силой толкает его вперед. Закери влетает в дверь. В ту же секунду что-то влажное густо окатывает его со спины, затекает за воротник, сочится вниз по руке.
Он смотрит на руку, ожидая увидеть кровь, но нет, это блестящая краска, подобно расплавленному золоту, капли скатываются с его пальцев.
А Дориан пропал.
Обернувшись, он видит, что там, где секунду назад была дверь, теперь стена из скальной породы. Закери хлопает по ней для проверки, оставляя на гладком темном камне золотые отпечатки ладоней.
– Дориан! – зовет он, но ответом ему только эхо.
Когда оно замолкает, наступает мертвая тишина. Ни скрипа ветки о ветку, ни отдаленного шелеста машин по влажному асфальту.
Закери зовет еще раз, и на этот раз даже эхо отзывается вполсилы, зная, что некому его тут услышать. Где бы это “тут” ни было.
Отвернувшись от заляпанной золотом стены, оглядевшись, он видит, что стоит на каменном полу какой-то пещеры. Винтовая лестница, вырубленная в скале, круглым колодцем ведет вниз, откуда сочится мягкий, теплый свет, как от костра, но не такой зыбкий.
Закери медленно идет к лестнице, оставляя за собой капли золотой краски.
Спустившись, он оказывается перед двойной дверью из золотистого металла. Безо всякого шва, заподлицо она встроена в скалу и по бокам освещена светильниками, подвешенными на цепи. Никакого сомнения, это лифт. Дверь покрыта сложным узором, в котором фигурируют пчела, ключ и меч, выстроенные в ряд вдоль борозды между створками.
Закери протягивает руку, чтобы потрогать ее, ожидая отчасти, что это очередная иллюзия, вроде рисунка по стене, но металл прохладный, узоры выпуклые, отчетливо ощутимые.
Вот он, знаковый момент, думает он, слова звучат в его голове голосом матери. Значительный. Переломный. Момент, который влияет на те моменты, что наступят потом.
У него ощущение, что лифт за ним наблюдает. Смотрит, как он поступит.
В “Сладостных печалях” никакие лифты не упомянуты.
Любопытно, что еще там не упомянуто.
И еще более любопытно, что стряслось с Дорианом.
Сбоку, под одним из светильников, видна не обозначенная ничем шестиугольная кнопка, окруженная золотой филигранью.
Закери нажимает на нее, и она зажигается ровным светом.
Раскатистый, низкий гул раздается откуда-то снизу, понемногу становясь громче. Закери отступает на шаг назад. Светильники подрагивают на своих цепях.
Шум резко прекращается.
Шестиугольная кнопка гаснет.
Тихий звон раздается из-за дверей.
И тут пчелка, ключ и меч разделяются надвое, поскольку двери лифта распахиваются.
Сладостные печали
… Время влюбилось в Судьбу
Пират рассказывает девушке не одну историю, как она попросила, а много историй. Они перетекают одна в другую, вбирают в себя обрывки потерянных мифов, забытых сказок, и все пересказанные чудеса переливаются между собой, пока не вернутся к двоим, которые стоят, глядя друг на друга через решетку, рассказчик и слушательница, и между ними нет больше ни одного невышептанного слова.
Молчание, упавшее после рассказа, долгое и тяжелое.
– Спасибо тебе, – тихо говорит девушка.
Пират принимает ее благодарность молчаливым кивком.
Скоро рассвет.
Пират выпутывает свои пальцы из волос девушки.
Девушка отступает от решетки. Прикладывает руку к груди и низко, грациозно кланяется пирату.
Пират отвечает ей тем же: склоненная голова, рука у сердца, формальное признание того, что их танец окончен.
Он медлит, прежде чем поднять голову, сколько можно растягивает момент.
Когда он поднимает глаза, девушка уже от него отвернулась и молча идет к стене напротив.
Рука ее зависает над ключом. Она не смотрит ни на охранника, ни на пирата. Это ее решение, и ей не нужна помощь, чтобы его принять.
Девушка снимает ключ с крюка. Старается, чтобы ключ не звякнул о кольцо, чтобы не стукнул о камень.
Она возвращается через комнату с ключом в руке.
Ни щелчок, когда ключ поворачивается в замке, ни даже скрип открытой решетки не будят охранника.
Никаких слов, когда девушка дарит пирату его свободу, и он ее принимает. В темноте они поднимаются по ступенькам и не говорят о том, что будет после. Что случится, когда они дойдут до верхней двери. Какие неизведанные моря ждут их за нею.
Но перед самой дверью пират притягивает девушку к себе и ловит своими губами ее губы. Нет между ними решетки, они сплетены на темной лестнице, и только Судьба и Время могут все усложнить.
Тут мы их и оставим, девушку и ее пирата, пирата и его спасительницу, соединенных в поцелуе, в темноте, перед тем как дверь будет открыта.
Но история их здесь не кончается.
Она лишь меняется здесь.
Другое место, другое время
Интерлюдия I
Новый Орлеан, Луизиана, четырнадцать лет назад
Почти уже рассвет. Сероватая дымка выдавливает темноту ночи в пользу пока еще не вполне дня, но свет с улицы в переулок все-таки проникает, и его более чем достаточно, чтобы малевать.
Малевать в полутьме ей не привыкать.
Воздух прохладней, чем она ожидала, а перчатки без пальчиков, митенки, годятся, чтобы держать кисть, но не греют. Поверх митенок она натягивает рукава своей толстовки, как можно дальше натягивает, марая обшлага краской, но те и без того запачканы, запятнаны цветовыми оттенками всех сортов.
Она проводит еще одну линию вдоль псевдодеревянных филенок, добавляя им четкости. В целом работа сделана и могла считаться законченной, еще когда ночь была ночью и даже не собиралась становиться рассветом, и можно было оставить ее как есть, но ей не хочется расставаться. Ей нравится то, что вышло, и, гордая собой, она хочет сделать это еще лучше.
Перебирает кисти, вытягивает самую тоненькую из тех, что веером торчат из конского хвоста ее густых волос, темных, с синими прядями, исчезающими в этом особенном освещении. Потом тихонько роется в рюкзаке, который стоит у ее ног, и меняет тюбик с серой, как тень, краской на тот, в котором золотистый металлик.
Деталировку она любит больше всего. Добавим тут тени, а тут положим отблеск, и плоское доселе изображение внезапно приобретает объем.
Тоненькая кисточка оставляет золотистые пометки на рукоятке меча, на бородке ключа, на полосках пчелы. Они мерцают во тьме, замещая собой гаснущие звезды.
Довольная тем, как выглядит дверная ручка, она снова меняет кисти. Остался завершающий штрих.
Она всегда оставляет замочную скважину на десерт.
Наверное, это что-то вроде подписи, замочная скважина в двери, к которой нет ключа. Подробность, которая есть, потому что должна быть, не по необходимости, не из конструктивных соображений. Из тех, без которых впечатление будет неполным.
– Очень красиво, – раздается голос из-за спины, и девушка вздрагивает, а кисть падает у нее из пальцев и приземляется у ног, по дороге испачкав шнурки той угольно-черной краской, что как раз годится для скважины.
Обернувшись, она видит позади себя женщину.
Можно было бы убежать, но непонятно, в каком направлении.
Уже почти светло, и переулок выглядит по-другому.
Она забыла, как следует здороваться на том языке, который здесь в ходу, и не уверена, что уместней сказать, “привет” или “спасибо”, и потому просто молчит.
Женщина между тем рассматривает дверь, а не девушку. Сама она в пушистом халате цвета недоспелого персика, а в руках у нее кружка с надписью “Настоящая ведьма”. Кудрявые волосы повязаны пестрым шарфом. В ушах множество сережек. На запястьях – татуировки: солнце в лучах и несколько лун в ряд. Ростом она чуть ниже девушки, но выглядит очень значительно и, несмотря на свою мелкость, загромождает собой переулок. Девушка еще старательней прячет лицо под капюшон толстовки.
– А вы понимаете, что не имеете права здесь рисовать? – говорит женщина, отхлебывая из кружки.
Девушка кивает.
– Придется кому-то прийти и это закрасить.
Девушка, поглядев сначала на дверь, а потом на женщину, пожимает плечами.
– Пойдемте-ка, я угощу вас кофе, – бросает вдруг женщина и, не дожидаясь ответа, поворачивается и уходит за угол.
Девушка, чуть подумав, втыкает кисть в свой конский хвост, ко всем остальным, подбирает рюкзак и идет следом.
За углом находится магазинчик. Неоновый знак в виде открытой ладони с глазом посередине, незажженный, установлен по центру большого окна на фоне бархатной портьеры, задернутой так, чтобы нельзя было рассмотреть, что внутри. Женщина стоит на пороге, ждет, придерживает дверь для гостьи.
Колокольчик звякает, когда они входят. Внутри магазинчик не похож ни на один другой, в которых девушке выпадало бывать, всюду свечи и разномастная мебель. Пучки высушенного шалфея, перевязанные цветными бечевками, свисают с потолка в окружении мерцающих гирлянд и бумажных фонариков. На столе – хрустальный шар и пачка ароматизированных сигарет. Статуэтка бога с головой ибиса выглядывает из-за плеча девушки, которая все старается встать так, чтобы никому не мешать.
– Сядь, – говорит женщина, махнув рукой на бархатную, покрытую шалями кушетку.
По пути туда девушка задевает абажур в бахроме, которая продолжает трепетать и тогда, когда она наконец усаживается, угнездив рюкзак у себя на коленях.
Женщина возвращается с двумя кружками, на боку второй – пятиконечная звезда внутри круга.
– Спасибо, – тихо говорит девушка, беря кружку, довольная, что можно погреть о нее руки.
– А, так ты разговариваешь! – женщина усаживается в древнее кресло-честерфилд, которое скрипуче вздыхает под ее весом. – И как тебя зовут?
Девушка не отвечает, а пригубливает слишком горячий кофе.
– Тебе надо где-то остановиться? – спрашивает женщина.
Девушка отрицательно трясет головой.
– Ты в этом уверена?
На этот раз девушка кивает.
– Я не хотела тебя там напугать, – продолжает женщина. – Поневоле приходится быть начеку, когда в неурочный час видишь подростка. – Она делает глоток кофе. – Эта дверь отлично у тебя вышла. Мальчишки-то на этой стене, случается, рисуют совсем другое, ведь, по слухам, здесь живет ведьма.
Девушка хмурится, потом пальцем указывает на женщину, и та смеется.
– Как ты догадалась? – спрашивает она, и хотя вопрос звучит не всерьез, девушка все-таки указывает на ее кружку. “Настоящая ведьма”.
Женщина смеется еще пуще, и девушка улыбается. Заставить ведьму расхохотаться – это ведь, кажется, к удаче?
– Определенно, я на это напрашиваюсь, – все еще посмеиваясь, говорит женщина. – Но кое-кто из ребят несет всякую чепуху про проклятья и чертовщину, а те, кто поглупей, им верят. Недавно вон разбили мне камнем витрину.
Девушка смотрит на окно, закрытое бархатными портьерами, потом на свои руки. Иногда ей кажется, что она плохо понимает людей. Под ногтями у нее краска.
– В основном я гадаю, – продолжает женщина. – Словно вот, видишь ли, книгу читаю, в которой о человеке рассказывается. Только нужно, чтобы у меня был предмет, с которым человек имел дело. Гадаю по ключам от машины, по обручальным кольцам. Погадала однажды сыну по пульту для видеоигр, но ему это не понравилось, хотя я так и так все про него вижу, он прямо-таки расписан всюду, и на полу, и на обоях, и на грязном белье. По твоим кисточкам могу погадать.
Рука девушки протестующе взлетает к вееру из кистей.
– Нет-нет, только если ты этого хочешь, медовенькое дитя.
Услышав, как женщина ее назвала, девушка меняется в лице, переводит ласкательное у себя в голове так и эдак, решает, что женщина наверняка ведьма, раз знает такие вещи, – но вслух ничего не говорит.
Ставит свою кружку на стол и встает. Держит рюкзак в руке, смотрит на дверь.
– Что, уже пора? – кивает женщина, не уговаривая остаться. Тоже ставит кружку на стол и провожает девушку к двери. – Если понадобится, возвращайся, в любое время. Ладно?
Девушка, похоже, хочет что-то сказать, но не делает этого. Она только смотрит на вывеску, которая прибита к двери, раскрашенную от руки деревянную дощечку, на которой написано “Духовный наставник”, украшенную по краям бордюром из звездочек.
– Может, в следующий раз нарисуешь мне новую вывеску взамен этой? – говорит женщина. – И вот, возьми это. – Она порывисто берет колоду карт с полки, прибитой так высоко, чтобы магазинные воришки не дотянулись, и подает ее девушке. Сама она по картам гадает редко, но с удовольствием дарит их, когда чувствует, что момент подходящий, вот такой, как сейчас. – Это карты с историями, – поясняет она, в то время как девушка с любопытством на них смотрит. – Перетасуй их, и те, что выпадут, расскажут тебе историю.
Девушка улыбается, сначала женщине, а потом картам, которые она держит бережно, словно маленькую зверюшку. Поворачивается, чтобы уйти, но, сделав несколько шагов, останавливается вдруг и оборачивается, успев до того, как захлопнется позади нее дверь.
– Спасибо, – говорит она снова, так же тихо, как раньше.
– На здоровье, – отвечает ей женщина, и тут, с восходом солнца, путь гадалки уводит ее в лавку, а путь девушки – куда-то еще. Колокольчик над дверью звякает, знаменуя их расставание.
Оставшись одна, гадалка берет кружку, из которой пила девушка, так, чтобы ладонь легла на звезду. Делать это вовсе не обязательно, но ей любопытно и немного тревожно за девушку, в безопасности ли она, одна в городе.
Видения являются быстро и явственно, куда ясней, чем обычно бывает, когда предмет держат в руках всего несколько минут. Они сменяются, еще больше людей, больше местностей, больше событий, чем должно бы вместиться в жизнь одной девушки. Но потом гадалка видит себя. Видит картонные коробки для перевозки вещей, ураган и белую ферму под сенью дерев.
Пустая кружка падает на пол, ударяется о ножку стола, но не разбивается.
Мадам Лав Роулинс выходит из дому, колокольчик звякает снова. Сначала она осматривает тихую улицу, потом идет за угол, в переулок, к нарисованной двери, краска на которой еще свежа.
Но девушки уже след простыл.
Книга II
Судьбы и сказки
Судьбы и сказки
Звездный купец
Жил-был один купец, который, странствуя по всему миру, продавал звезды.
Звезды он продавал какие угодно. Упавшие звезды, заблудившиеся, и звездную пыль в хрустальных флакончиках. Прозрачные ломтики звезд, нанизанные на тоненькие цепочки, какие носят на шее, и немалые, эффектные образцы, пригодные, чтобы показывать их под стеклом. Осколки звезд дарили возлюбленным. Звездной пылью окропляли святилища, ее подмешивали в тесто, из которого пекли колдовские хлеба.
Звездный товар, согласно описи, которую составил купец, переносили с места на место в большом мешке, расшитом созвездиями.
Продавались звезды недешево, но торговаться не запрещалось. Приобретали их в обмен на монеты, услуги или секреты, каковые мечтатели, выдающие желаемое за действительное, хранили в надежде, что торговец звездами попадется им на пути.
Случалось и так, что купец, странствуя, расплачивался звездным товаром за ночлег в гостинице, когда в компании, когда без, или же за повозку.
Однажды ночью он остановился в придорожной таверне, скоротать время до того, как снова взойдет солнце. Посиживал у очага, пил вино и вступил в разговор с одним путешествующим, который тоже остановился там на ночь, хотя утром их пути должны были разойтись.
– За поиск! – поднял только что наполненный бокал купец.
– За обретение! – последовал полагающийся ответ. – А что именно вы продаете? – спросил путешественник, поведя бокалом на расшитый звездами мешок. Эту тему они еще не затрагивали.
– Звезды, – ответил звездный купец. – Не угодно ли приобрести? Я дам вам скидку как отличному собеседнику и, пожалуй, даже покажу вам товар, который придерживаю для самых важных клиентов.
– Звезды меня не интересуют, – сказал путешественник.
Читать бесплатно другие книги:
