Порча Кабир Максим
– Марина Шариковна?
Бинго!
– Фаликовна. Знаю, смешное отчество.
– Вашего папу звали Фалик?
Мозг работал на повышенных оборотах. Цейтнот или нет? Расслабься, они же малыши.
– Да, – с улыбкой сказала Марина. – Это старинное имя немецкого происхождения.
– Вы – немка?
– Нет, я – русская.
Дети слушали голос, интонацию. Прощупывали.
– Я буду вашим классным руководителем, и мне очень хочется, чтобы мы подружились.
– А не слишком ли вы молоды?
Вопрос задал развалившийся на стуле парень, темноволосый, коренастый.
Класс требовал правильного ответа.
– Чувствую себя молодой, но в паспорт заглядываю все реже.
Девочки засмеялись.
– Небось сразу после института? – снова брюнет. Говорит с ленцой, смотрит нагло и все ниже подбородка.
– С пылу с жару.
– Никого из профессиональных педагогов не было?
«Испытывает, жук эдакий».
– А давайте я заодно и с вами знакомиться буду? Как твоя фамилия?
Съехав по спинке стула еще ниже, брюнет сказал:
– Пушкин.
– Ух ты, прямо как у Александра Сергеевича.
– Да он шутит, – сказала девочка с первой парты, – Тухватуллин он, Айдар.
«Не сомневалась».
– Варежку закрой, – шикнул девочке брюнет.
– Тухватуллин Айдар. – Марина пошла по проходу. Дети поворачивали головы. – Я мечтала поскорее тебя увидеть.
– Меня? – насупился паренек. – С чего бы?
– Я слышала только хорошее о твоих родителях, что они интеллигентные и благородные. Интересно увидеть, какого сына они воспитали.
Тухватуллин подобрался нехотя, выпрямился.
Ага, подействовало!
Марина мимоходом провела рукой по его плечу.
– Айдара я уже знаю и многих из вас тоже, пусть пока не по именам. Учителя говорили, что вы не только хорошо учитесь, но и хорошо веселитесь.
Девочка в первом ряду поняла руку.
– Да?
– А вы замужем?
– Давайте вы будете представляться перед вопросами, чтобы я запоминала, хорошо?
– Настя Кострова.
– Очень приятно, Настенька. Я не замужем.
– А жених у вас есть?
– Увы, нету. Я привереда.
В воздух взмыл лес рук.
– Прошу.
– Яна Конькова. У вас есть домашние животные?
– Пока нет, я только обустраиваюсь. У моих родителей живет кот, египетский мау, Осирис. Знаете такую породу?
– Ага, лысая.
– Не лысая, – поправила Настя, – с короткой шерстью, да?
– Точно. Короткошерстная, пятнистая. У тебя, Яна, есть животные?
– Морская свинка.
Марина спросила совета, кого ей завести, свинку или хомячка. Дети консультировали, спорили. Она акклиматизировалась.
– А какую вы музыку слушаете?
– Ой, я меломан. От джаза и рока до Элджея.
– А Чемерис рэп читает!
– Круто!
– Я вас нашел в ВК! – Мальчик при бабочке помахал смартфоном. – Добавите в друзья?
– Еще бы!
Класс шумел, бомбардируя вопросами.
– Вы с нами не справитесь.
Марина повернулась к Тухватуллину.
– Почему ты так думаешь, Айдар?
– Я знаю. Сломаетесь. Свихнетесь, как Ахметова.
– Интересно… – Марина слушала с мягкой улыбкой.
– Айдар, – начала Настя.
– Помолчи, – колючие глаза уцепились за Марину, – вам что сказали? Что Ахметова на пенсию ушла?
– Да. – Улыбка дрогнула.
– Ахметова, – отчеканил Тухватуллин, – покончила с собой. Перерезала горло прямо за вашим столом.
Повисла пауза. В тишине громко тикали часы. За окном пролетел воздушный шарик. На галерке сдавленно засмеялись. В колких глазах Тухватуллина заплясали чертики.
– А ты – замечательный актер, – похвалила Марина. – Можешь поступить в театральный. Или писать ужастики, как Стивен Кинг.
– Чтобы писать, – вставила Яна Конькова, – надо хоть одну книжку прочесть.
– И именно поэтому я здесь, – сказала Марина.
Паша (3)
– Горшинскому Толкиену – гип-гип-ура!
Руд бросил на траву рюкзак и уселся сверху.
– Питер Джексон не звонил по поводу экранизации?
– Звонил. Я трубку не взял.
– Титан!
Они расположились возле стадиона, за футбольными воротами. Здесь заканчивалась территория школы и начинались заросли бурьяна, ползучего пырея и хвоща. Склон, сбегая вниз, упирался в разрисованные гаражи. Зелень потускнела, выгорела на жаре.
Мяч взлетал в сентябрьское небо. Футболисты собранны и серьезны, словно участвуют в важнейшем чемпионате. Если мяч покидал пределы поля, капитаны команд свистели малышне, и та пасовала мячик обратно.
Небо было чистым, голубым, лишь над школой висело одинокое облако в форме опрокинутого лица. Великанского лица с глазами-впадинами.
Сегодня Пашиной маме исполнялось сорок четыре. Почему-то в день маминого рождения Паша особенно сильно ненавидел отца. За то, что мама одна – пускай с подружками, с коллегами, – но все равно одна.
О разводе Паше объявили на гадком-гадком семейном совете два с половиной года назад. Сценка из фильма, насквозь фальшивого. Родители сидят напротив, отрепетированно улыбаются, лгут, что для сына не изменится ничего. «Мы так же уважаем друг друга и так же сильно любим тебя».
– А я вас – нет! – вспылил тогда двенадцатилетний Паша и выскочил из дома. В летней кухне ударил кулаком по стеклу – разбил окно. Мама закричала, увидев кровь…
Пятнадцатилетний Паша стиснул кулак. Между костяшек змеился белый шрам – след от впившегося осколка.
В больнице ему казалось, что эта кровь заново склеит их семью. Что родители испугаются и сплотятся.
Чего, естественно, не случилось.
Папа, инженер-технолог, уволился с комбината, переехал в соседний город к любовнице, которая через год стала его официальной женой. Мама плакала по ночам.
Изменилось все.
Папа приезжал раз в месяц – дарил дорогие подарки. На первых порах Паша ломал купленных им трансформеров, бросал в костер пиратские корабли. Повзрослев, перестал. Вон и мама давно прекратила плакать. Паша опять общался с отцом, перекрикивался через разделившую их пропасть.
Но не простил. Не сумел простить.
И в день рождения матери старые шрамы свербели.
«Как зовут твоего отца, мбоке Пардус?»
«„Я не помню его имени“, – небрежно проговорил чужак».
– Чего нюни распустил? – Руд толкнул локтем.
– Да ничего. Задумался.
– Ты – писатель, тебе можно.
По опоясывающей стадион дорожке просеменила девушка в розовом спортивном костюме.
– Шесть из десяти, – оценил Руд.
– Фига ты харчами перебираешь.
– Как тебе, кстати, новенькая?
– Крамер? – Паша вспомнил темноволосую учительницу литературы. Ее располагающую открытую улыбку. – Красивая, – сказал он. – Красивые щиколотки.
– Щиколотки? – ухмыльнулся Руд. – Вот чем вы, интеллигенция, отличаетесь от нас, пролетариев. Мы бы сказали: красивый зад. Красивые ноги. А вы, – он вытянул губы трубочкой, – «щиколотки»!
– Нормальное слово – щиколотки. И материал подает интересно, а не как Ахметова.
– И ваш вердикт?
– Десять из десяти.
– Десять? – ахнул Руд. – Не перегибай палку. Максимум семь.
– Твой уровень, – сказал Паша, – Бобриха.
Семидесятилетняя Бобриха – Мария Львовна Боброва – вела в школе физику.
Руд расхохотался.
– Не, ну Бобриха – вне конкуренции.
На поле засвистели, вратарь поймал мяч. Паша жонглировал камушком. Руд жевал травинку.
– Я Курлыка видел, – сказал Руд.
– Как он?
– Скала скалой. Хвост пистолетом.
– Ага, – улыбнулся Паша, – пальцы – веером.
– А ты знаешь, откуда это пошло: пальцы веером? – Руд выставил вилкой указательный палец и мизинец. – Откуда пошла распальцовка у бандитов?
– От металлистов? – предположил Паша.
– Мимо. Это еще с Союза тема. Бандиты участвовали в поножовщине. Чаще всего пером в живот бьют, так? А человек раненый за лезвие хватается. И режет сухожилие. Калечит руку. Средний и безымянный пальцы прижимаются к ладони.
Паша посмотрел на свой кулак, на зигзагообразный шрам.
– Так что распальцовка – вынужденная – была признаком храбрости и боевитости. А потом – так, понтом.
– Прикольно. – Паша почесал запястье.
– Можешь использовать в рассказе.
– Я ж не пишу про братков.
– Точно.
– Так и что там Курлык? Не чудит больше Игнатьич?
– Угомонился.
– Бедный Курлык.
– Ты лучше вот что мне скажи, Павел. Что за морду видел Курлычок в подвале?
Паша пожал плечами:
– Кто-то нарисовал на стене монстра.
– Наверное, очень страшного. Курлыка трясло, когда он вспоминал.
– Чтоб Курлыка напугать, много ума не надо.
– Так-то да. Но неужели тебе не интересно? Ты же писатель. Чем тебе не сюжет: в подвале… нет, в пещере Пардус находит наскальную живопись – лицо чудовища, которому поклонялись вымершие племена.
«А он прав», – писательский механизм заработал шестеренками, высек искру. Руд осклабился, заметив блеск в глазах товарища.
– Но подвал запирают, – сказал Паша.
– Так и есть. – Руд вытащил из кармана два ключа, помахал ими. – От главного входа. И от подвала.
– Где ты…
– Курлыка попросил. Пообещал дать в аренду «Икс-бокс». Он у Игнатьича ключи свистнул и сделал дубликаты. Так что в пятницу, как стемнеет, спустимся в пещеру и отыщем монстра.
Костров (4)
Костров ощущал себя белкой в колесе рутинной канцелярской работы. Платежки, отчеты, реестры… Вопросы питания и зарплаты, отчетность, поступления по хозяйственной части. Утром принять бракеражную комиссию. Днем сгонять в банк – у школы не было своего бухгалтера. В промежутках утвердить меню, отшлепать печати на принесенных секретаршей документах. Вечером встреча с предпринимателем. Лебезить, чуть ли не клянчить.
Школа держалась на спонсорах. Тухватуллин помогал материально, снабжал краской и пиломатериалами, купил маты и татами в спортзал. Члены попечительного совета подарили комплект теннисных столов. Но ведь с каждым предварительно надо было договориться, подлизать.
Костров устало откинулся на спинку кресла.
Окна в директорской были распахнуты. В воздухе парили пылинки. Позолоченный герб блестел над ореховым столом.
Как там у классика? «Завидую тебе, орел двуглавый, ты можешь сам с собой поговорить…»
Перед директором лежал ворох распечаток. Электронная почта ломилась от писем. Из ГУОН, от фирм – поставщиков услуг, от издательств.
Он прихлебнул кофе, поморщился: остыл, пока разбирался с разгневанной мамашей. Дитятко толкнули в туалете.
Полистал бумаги.
«Предлагаем апробировать учебную литературу…»
В мусорную корзину!
«Утилизируем батарейки…»
В мусор!
«Согласно распоряжению, в школе должны быть элементы разрушения…»
Костров помассировал глазные яблоки, вчитался:
«…должны быть: элементы разрушенной кирпичной стены, траншея, ров…»
Он скользнул взглядом по папкам в шкафу, по сейфу и почетным грамотам районного управления образования.
Вся школа была сплошным элементом разрушения. С директором во главе. Крыша протекала. Стыки плит потемнели над кабинетом биологии. Родительский комитет скинулся на еврорубероид, который оказался самоклеящимся, а значит, надо выравнивать поверхность битумом.
И разве только это?
Первый класс набирали буквально по крохам, обхаживали родителей, сулили счастье. Набрали в итоге тринадцать малышей – в два раза меньше, чем во второй школе.
Комиссия желала видеть рвы и траншеи, но у Кострова элементарно не было военрука. Не отказался бы он и от системного инженера и дворника.
А физика! Физику вела Мария Львовна Боброва, она же Бобриха, высшая квалифицированная категория, ветеран труда. Но Бобрихе шестьдесят девять – над ней дети потешаются, дисциплина нулевая. Всюду таскает Библию, не ровен час впадет в маразм и вместо закона Архимеда станет преподавать семиклассникам Закон Божий.
Завуч критикует новенькую, Крамер, мол, не соблюдает дистанцию, хочет в классе сойти за свою. А на Крамер надобно молиться, что горбатится за копейки.
В директорскую без стука вошла завхоз, энергичная, боевая тетка.
– Свет моих очей, – сказал Костров, – я вас уже боюсь.
– Правильно делаете.
– Что еще?
– Крыша.
– Да знаю я…
– Не знаете. Крыша в оранжерее прохудилась.
Костров закатил глаза к потолку.
– Что я сделал? Убивал людей в прошлой жизни?
– Игнатьич залепил куском линолеума. Но дожди пойдут – все на пальмы. Не нужно будет поливать.
– Хорошо. – Костров чиркнул в ежедневнике. – Я проконтролирую.
Капитальный ремонт заложили в бюджет на двадцатый год, но профинансируют ли?
– Завтра, – сказала завхоз, – встреча депутатов с населением. В актовый зал требуются дополнительные стулья.
– Организуйте.
Не успела завхоз уйти, появился очередной гость – Мачтакова, сухопарая, остриженная ежиком женщина в спортивном костюме, с болтающимся на шее свистком.
– Вита Георгиевна? Если по поводу денег – денег нет. Но вы держитесь.
Физрук прикрыла дверь, заглушая голоса из приемной:
– Я не про деньги.
Костров сцепил пальцы замком, вопросительно изогнул бровь.
– Вы давно с Тилем разговаривали? – спросила Мачтакова.
– С Сан Санычем? – Костров порылся в памяти, разгребая отчеты и бланки. В последние дни он видел трудовика мельком, на педсовете. – Давненько. А что?
– Да чудной он какой-то. Я сегодня проходила мимо его кабинета. Слышу, дети его зовут и хихикают. Заглядываю, он сидит за столом, как будто спит с открытыми глазами. Дети ему кричат, а он не реагирует.
– М-да. – Костров подкрутил ус.
– В понедельник Тиль зашел в спортзал. И тоже будто спал на ходу. Девочки в баскетбол играют, а он стоит посредине площадки. В него врезаются, оббегают его, а он стоит. Я ему: Сань, ты чего-то хотел? Он повернулся и ушел.
– Вит Георгиевна, – Костров встал, поправляя галстук, – вы – умница, что ко мне обратились. Пускай это между нами останется.
– Само собой. Я все понимаю.
– Вот и славно. Кстати. По поводу плавания я договорился со второй школой. Будут дети ходить в их бассейн.
– Здорово. Спасибо вам.
– Подготовьте необходимые справки.
«Тиль-Тиль-Тиль, – шагая по западному крылу, Костров звенел фамилией трудовика, словно колокольчиком. – Не хватало нам тебя потерять».
Саша Тиль – кремень. Скала. В доме должен быть мужик – таким мужиком, авторитетом для подростков, в школе был Сан Саныч. И директор мог всегда на него положиться.
Только несколько человек знали, что в две тысячи тринадцатом у Тиля случился нервный приступ. Тридцативосьмилетний учитель овдовел. Жена, умница и красавица, умерла от перитонита. На похоронах присутствовал весь коллектив, и Тиль, казалось, держался молодцом. Но спустя неделю вахтерша обнаружила его в туалете – двухметровый мужчина забился под раковину и скулил, царапая лицо ногтями. Благо детей в школе почти не было.
Тамара побежала за Костровым. Кое-как великана депортировали в директорскую, поили валерьянкой. Костров отправил учителя на больничный, но ежедневно заскакивал после работы. Тиль не пил водку, не плакал, а просто лежал на кровати, теребя шарф жены, принюхиваясь к ткани.
Они с Костровым разговаривали о разном. О судьбе. О смерти. О Боге.
Через пять или шесть дней трудовик сказал, что шарф больше не пахнет. Встал с кровати и превратился в прежнего Тиля. Сильного и выносливого.
Или не превратился?
Костров сошел по ступенькам в подвал. Больничного цвета стены, гирлянда лампочек. Кабинет трудов, дальше – подсобка, электрощитовая комната, тир. За углом – желтая дверь.
Странное чувство пробудилось в Кострове. Тревога? Пожалуй, да. Он подумал о помещении под ногами. Темнота, трубы и паутина. И Нечестивый Лик на бетоне.
Читать бесплатно другие книги:
