Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен

– Какие тут разговоры. Эти гады убили Мосла.

Смрад замолк. Об этом он не подумал.

– Нужно его найти.

– И бросить повозку? – возмутился Горлорез.

– Да нету ничего на этой повозке!

– Верно, прости. Запутался. В общем, идти я вряд ли смогу, так что останусь тут… буду сторожить.

– Куда тебя? – спросил Непоседа.

– Куда надо. Ходить не могу, чего непонятного?

– В задницу, – пояснил Смрад. – Только что-то крови нет. Стрела угодила в кость?

– Не думаю.

– С твоими тощими…

– Может, Мосла уже пойдешь искать?

Смрад кивнул Непоседе, и они вылезли из повозки.

Все это время остальная колонна просто обходила их. Подошел взвод сержанта Урба. Тот переговорил с Бальзамом и Хеллиан, затем двинулся дальше.

– Напали именно на нас, – сообщил Бальзам своим.

– Меченые бочонки, – догадался Непоседа. – Думают, что мы их до сих пор прячем, а мы все раздали детям.

– Блистиг, – заключил Смрад.

Бальзам скривился в отвращении, потом утер кровь со щеки и облизал пальцы.

– Убивать командиров – это одно… но Кулака? Не знаю.

– Думаешь, кто-то будет жаловаться? – спросил Смрад.

– Это бунт.

– Мы же не нарушаем приказ адъюнкта…

– Наоборот. Если задуматься, так оно и есть. Она сама назначила его Кулаком.

– А теперь он пытается убить собственных солдат!

– Вот именно.

– Сержант, – подал голос Непоседа. – Т’лан имассы идут.

– И что?

Мертвец подошел к Смраду.

– Лекарь, нужна твоя помощь.

– Вам-то уже зачем?

– Человек по имени Порес ранен и умирает. Ты идешь?

Смрад посмотрел на Бальзама.

– Иди, – сказал сержант. – А я разыщу Добряка.

Курноса высвободили из упряжки. Все проголосовали за него, и он пошел искать Смекалку и Поденку. Затем к ним примкнул Лизунец. Говорили мало, и по всему выходило, что Курнос за главного. Он сам не понимал почему, но настроения спорить не было.

Он повел свой отряд прямо в гущу регулярных пехотинцев. Солдаты расступались и провожали их пустыми, измученными взглядами.

Пускай их запрягли, будто волов, это не означает, что они ничего вокруг не видят. Да, по большей части ерунда, но порой можно услышать случайно оброненное замечание, потом еще одно – и вот уже складывается какая-то картинка.

Они не волы. Они – тяжи. И до них дошел слух, что Мослу пробили череп и что, возможно, до утра он не протянет, что на морпехов устроили засаду, что одного подстрелили, но, к счастью, не насмерть. Того, кто завалил Мосла, как будто пырнул мечом морпех, но еще минимум двоим нападавшим удалось уйти.

Только Курнос знал, что их не двое, а больше. Да, двое – с арбалетами, утащенными из повозки. Но с ними еще по меньшей мере семеро. Блистигова банда бузотеров.

Такие есть в каждом войске. Сами по себе безвредны, главное не давать им сбиться вместе. А Блистиг как раз дал.

Завалить тяжа? Да еще со спины? За это нужно отвечать. Мосол стал сучком на пути у пилы Куцехвостых. Много зубьев затупил. Пальцев жалко, но пилить дерево вообще опасно – почти так же опасно (Курнос наморщил лоб, задумавшись), как быть тяжем.

Блистига, увы, с бузотерами не оказалось. А то бы и его убили. Пускай бы посмотрел, как они окружили бандитов, обезоружили, переломали им руки-ноги, а Поденка со всей дури раздавила одному пах – так, что у него брызнуло из обоих отверстий. Или как Лизунец взял украденный арбалет и прикладом вперед затолкал его в рот другому бандиту. Арбалет в итоге сломался, но наполовину в горло вошел, а это уже что-то. Так его и бросили.

Курнос и Смекалка кулаками превратили лица остальных в кровавое месиво. Занятие небыстрое, но смотрели на это только пехотинцы – смотрели, да и продолжали идти. А чего им еще было делать?

Кто-то решил завалить тяжа. Такого раньше никто себе не позволял. Никогда.

Однако даже Курнос удивился, когда сержант из регулярных, проходя мимо со своим взводом, посмотрел на ближайшего дохлого бузотера и плюнул. Точнее, не плюнул – слюны не было, – просто дернул головой и причмокнул губами, но все все поняли. Курнос переглянулся со Смекалкой и Лизунцом. Те кивнули в ответ.

Не все тяжи – волы, как и не все регулярные пехотинцы – ослы. Они смотрят и слушают. А потом делают выводы. И это хорошо.

Всяко лучше, чем если бы пришлось их всех убивать, да? На это целая ночь нужна. А то и больше.

– Нашли его, Кулак, – сообщила капитан Рабанд.

– Все, отзывай своих, – приказал Добряк, обращаясь к Бальзаму. – С Блистигом я разберусь сам. Ясно?

Сержант кивнул, а затем уточнил:

– Кулак, вы ведь убьете его?

– К чему вопрос, сержант?

– Ну, сэр, если вы не можете… скажем, если вам мешают какие-то правила, то передайте весточку Горлорезу или, там, Улыбке из взвода Битума…

– Слушай меня внимательно, морпех. Тому из вас, кто тронет Кулака Блистига, светит казнь. Я понятно объясняю?

– Прошу прощения, Кулак, но до рассвета из нас все равно мало кто доживет, так что угроза казни не очень-то пугает, если вы понимаете, о чем я. У нас есть целый список во главе с Блистигом, а у вас – прекрасная возможность провести по нему жирную красную черту.

– Сержант, это бунт.

– Мерзкое слово, сэр. «Мостожоги», кажется, использовали другое. Выбраковка. Старая малазанская привычка. Ее завел аж сам Император, а потом Императрица подхватила.

– И в итоге дошла до виканцев. Или ты забыл, сержант?

– Ну да, увлекаться опасно. Впрочем, сегодня речь только об одном человеке.

Добряк оглянулся на ожидавшую неподалеку Рабанд.

– Капитан, Кулак сейчас один?

– Нет, сэр. С ним Кулак Сорт и капитан Сканароу, а также капитан Рутан Гудд. И еще, сэр, я хотела сообщить вам по дороге, но… – Рабанд покосилась на Бальзама. – Рутан Гудд говорит, что на ноже Блистига кровь. Кровь Пореса.

– Тогговы окровавленные челюсти! – выругался Бальзам. – Неужели сам?

Рабанд пожала плечами.

– Веди, капитан, – едва слышно произнес Добряк.

Бальзам смотрел им вслед.

Смрад старался поспевать за проводником. Еще один т’лан имасс впереди откинул полог. Там горели фонари: дверцы открыты, фитили подняты и пылают. Пришлось порядочно вернуться – шагов на полсотни. Рядом покоилась осевшая повозка. В ярком свете Смрад увидел тело Пореса.

Тут повсюду кровь. Он не выживет. Смрад прошел мимо т’лан имассов и забрался под полог, где принялся осматривать рану Пореса. Артерия, прямо над сердцем. Это смертельно. Однако пульсация еще была, судя по тоненьким струйкам крови, бьющим из разреза. Было слышно и дыхание – прерывистое, хриплое. Боги, только бы не легкое.

– У меня здесь нет магии. – Смрад поднял глаза, но видел только иссохшие, безжизненные лица. Проклятье, от них помощи не дождешься.

Он снова посмотрел на Пореса.

– Да уж, всяких внутренностей повидал, – бормотал он себе под нос. – Живых и мертвых. Как-то у меня был наставник. Жрец, приготовлял покойников к похоронам. У него были довольно радикальные приемчики… Боги, почему бы и нет? Ему все равно помирать.

Смрад достал нитки с иголкой.

– Наставник говорил, что можно пережать артерию внутри и там же заново ее сшить. Не очень поможет, если пробито легкое. С другой стороны, кровавой пены на губах нет. Пока… Что ж, попробовать можно. – Он посмотрел на т’лан имассов. – Так, вы двое, раскройте рану пошире… Боги, ну и жуткие у вас пальцы.

– На наших руках нет ничего живого, – сказал один из мертвецов.

– А это тут при чем? – спросил Смрад.

– Мы не занесем в рану заразу, лекарь.

– Она уже наверняка попала туда с лезвия ножа.

– Кровотечение все очистило, лекарь. Для него сейчас опаснее твои руки и инструменты.

Смрад продел кишку в иглу.

– Тот жрец говорил так же. Только что вы предлагаете мне сделать?

– Ничего.

У Смрада на мгновение поплыло перед глазами, потом четкость вернулась. Невероятно. Я умираю, но пытаюсь спасти другого от смерти. Есть ли в этом хоть какой-то смысл?

Т’лан имассы присели к телу и раскрыли рану.

– Так, давайте глубже, мне нужно хорошо ее рассмотреть. Нет, так не пойдет, теперь я вижу только ваши пальцы.

– Лекарь, пускай один из нас раскроет рану, а второй найдет перебитый сосуд.

– Отличная мысль! Как нащупаете концы, пережмите их, чтобы прекратить ток крови, и держите на виду.

– Мы готовы, лекарь.

– Он потерял много крови. Он без сознания. Ничего не выйдет. Если он каким-то чудом до сих пор не умер, я вполне могу его прикончить. Или он сам умрет позже. Кровопотеря, инфекция… – Безжизненные, пустые глазницы повернулись в сторону Смрада, и он замолчал. – Да я так, проговариваю возможные риски… Эх, была не была.

Они ждали в стороне от колонны. Солдаты уже проковыляли мимо. Блистиг смотрел на остальных, скрестив руки на груди.

Подошли Добряк и Рабанд.

В свете Нефритовых путников над головой все отбрасывали резкие тени, а пустынный воздух казался мутным и не таким холодным. Ветра не было, все вокруг застыло.

Блистиг смотрел в глаза Добряку без колебаний.

– Я казнил предателя. Только и всего. Я сделал запас воды, предвидя большую нужду.

– Это понятно, – кивнул Добряк. – Сколько бочонков? Четыре? Пять?

– Для офицерского состава плюс для морпехов и тяжей, если останется. Да, немного, но хоть что-то… на какое-то время. Морпехи и тяжи превыше всего, а на остальных плевать. Разве адъюнкт не это имела в виду?

– Лейтенант Порес тебе не подчинялся, Блистиг.

– Правом судить предателей обладает любой офицер, заметивший преступление. Я действовал в строгом соответствии с уставом.

– Твою воду раздали детям из Змейки, – произнес Рутан Гудд. – По личному приказу адъюнкта.

– Это бред, капитан Гудд. Адъюнкт ничего про воду не знала.

Фарадан Сорт хмыкнула.

– Блистиг, тут все знали про твой схрон. Мы лишь ждали, когда ты зашевелишься. Воды больше нет, но это не важно. Ты вообще не имеешь права требовать то, чем никогда не владел. Так что если среди нас и есть предатель, то только ты, Блистиг.

Тот фыркнул.

– Вот в чем вы – все вы – заблуждаетесь! «Мы в одной лодке»! Чушь! Выходит, всем положена одинаковая порция – хоть Кулаку, хоть капитану, хоть распоследнему копателю, хоть самому адъюнкту, будь она проклята? Нет уж, мир не так устроен, и неспроста! Мы, благородные, заслуживаем большего, потому что у нас больше ответственности, больше знаний и больше талантов. На этом держится мир, друзья мои.

– А с каких пор ты у нас благородный, Блистиг? – уточнила Фарадан Сорт.

Тот скривился.

– Достоинство определяется не только рождением, Сорт. Вот ты, например, дезертировала со Стены, а теперь погляди на себя: Кулак. А Добряк и вовсе поднялся из рядовых пехотинцев, причем не в одночасье. Сколько десятков лет ты прозябал на вторых ролях, пока всех не пережил?

– Все это лишь подтверждает твою неправоту, Блистиг, – заметил Рутан Гудд. – Среди нас нет ни одного благородного – ну, за исключением адъюнкта.

– Она изменила своему статусу, – произнес Блистиг с холодной усмешкой. – Как видите, Охотники за костями гниют с головы.

– И что дальше? Ты собираешься всех убить?

– А зачем, Добряк? Мы и так трупы. Все предостережения оказались правдивыми. Пустыню не пересечь. Мы проиграли, окончательно и бесповоротно. – Он покачал головой. – Порес может быть мне благодарен. Я избавил его от мучений.

– Ждешь, что кто-то из нас поступит так же? – спросил Рутан Гудд.

Блистиг пожал плечами.

– Да пожалуйста. Мне уже все равно. Правда. Она и так всех нас убила. Если это будет твой клинок, капитан Гудд, то окажи любезность, сделай его похолоднее.

– Убивать тебя никто не станет, – произнес Добряк и, расстегнув перевязь с мечом, откинул ее в сторону. – Нас не зря ведь называют Кулаками. Давай вспомним, что на самом деле значит этот титул. Ты и я.

– Ты шутишь, старик?

Фарадан Сорт встревоженно посмотрела на Добряка.

– Ты что делаешь? Давай просто отволочем его к адъюнкту. Добряк!..

Но Добряк уже пер вперед, а Блистиг ему навстречу.

Они слишком ослабели, чтобы серьезно покалечить друг друга. Драка была жалким зрелищем. Ни одной ссадины, ни одного синяка. Три-четыре обмена ударами, и оба уже сидели на земле, тяжело дыша.

Добряк поднял глаза, и Блистиг швырнул в них песок, затем схватил Добряка за голову и опустил себе на колено.

Сорт подалась вперед, чтобы вмешаться, но Рутан Гудд удержал ее.

Будь у него чуть больше сил, Блистиг сломал бы Добряку нос. Не вышло.

Добряк двинул кулаком Блистигу между ног, тот сдавленно крякнул и завалился на бок.

Добряк хотел было встать, но упал сам. Перекатившись на спину, он зажмурился и пытался отдышаться.

– Все. Оба готовы, – произнес Рутан Гудд.

– Два придурка! – Фарадан Сорт вырвала руку и подошла к горе-драчунам. – Ну и зачем все это? А если бы солдаты увидели?.. Тупицы! Блистиг, если бы нам всем не грозила скорая гибель, я бы сама тебя прикончила. Но нет, подобной милости ты не заслуживаешь. Будешь мучиться до конца вместе со всеми. – Она повернулась к Рабанд. – Капитан, помогите своему Кулаку встать.

Блистиг кое-как перевернулся и сел.

– Она всех нас убила. Просто так, – произнес он, злобно глядя на остальных. – И нет, вам нечего мне возразить. По глазам вижу, что нечего. Она нас убила. Не пытайтесь это отрицать. Хотите убить меня? Хотите довершить ее работу? – Не сразу, но он поднялся на ноги. – Нет уж, позвольте мне умереть достойно. Самому.

– Стоило подумать об этом, прежде чем зарезать Пореса, Кулак Блистиг, – сказал Рутан.

– Может, и так. Однако он соврал мне, а я этого не люблю. – Блистиг ткнул пальцем в Добряка. – Мы с тобой не закончили. До встречи у Худовых врат, старик.

– Трепло, – презрительно бросила Фарадан Сорт.

Они ушли, а Блистиг остался. Судя по его виду, догонять колонну ему придется нескоро. Сканароу пристроилась рядом с Рутаном Гуддом.

– Я так ждала, что мы прикончим его, – тихо произнесла она. – Он же убийца. Порес был даже не вооружен, его нож торчал из тюка с одеждой.

– Да уж, если кто-то и будет встречать Блистига у Худовых врат, так это лейтенант Порес.

Сканароу покачала головой.

– Никогда не верила в возмездие за вратами Смерти. Никто не сидит по ту сторону, взвешивая жизнь на весах.

Она вдруг оступилась и начала падать. Рутан подхватил ее, почувствовал, как она обмякает у него на руках.

– Проклятье. Могу до утра и не дотянуть.

– Нет, Сканароу, я не дам тебе умереть. Слышишь? Не дам.

– Выхода нет, любимый, и ты это знаешь. Не пытайся отрицать, я по глазам вижу.

Рутан промолчал, потому что сказать и правда было нечего.

– Ты ведь забудешь меня? Со временем. Как… как и остальных.

– Не говори так, Сканароу. И даже не думай. Мое… то есть наше… проклятие в том, что мы не забываем. Мы все помним.

С едва заметной улыбкой она высвободилась из его рук.

– Тогда прошу тебя, любимый, постарайся забыть меня. Избавься от всяких воспоминаний, чтобы они не преследовали тебя. Должно быть нетрудно: мы недолго пробыли вместе.

Сколько раз он слышал эти слова. Именно поэтому помнить – зло.

Блистиг оглянулся в направлении, откуда шло войско. Вдалеке, почти над самой землей, был виден свет фонарей. Нахмурившись, он ждал, пока процессия приблизится.

Она нас убила. Когда рассветет и мы не сможем ступить больше ни шага, я подойду к ней и всажу ей нож. Не насмерть, не сразу, нет. Я вспорю ей живот, чтобы желчь начала разъедать ее изнутри. А сам встану над ней, буду смотреть, как она мучается, и эта ночь будет самой сладкой в моей жизни. Ее страдания скрасят мне мою смерть.

Однако и этого будет мало за все, что она с нами сделала. Придется тебе, Добряк, потерпеть у Худовых врат, пока я не закончу с Тавор из Дома Паранов.

Это оказались т’лан имассы с самодельными носилками, на которых лежало замотанное в тряпки тело. Рядом шел морпех, чьи руки были по локоть в крови.

Блистиг прищурился, разглядывая их.

Т’лан имассы прошли мимо. Кулак успел увидеть белое лицо человека на носилках. Он хмыкнул.

Морпех остановился, отдал честь.

– Кулак.

– Порес еще жив? Зачем ему это, лекарь?

Вместо ответа Блистиг увидел перед собой костяшки пальцев. Хрустнула переносица, и он повалился на землю. Кровь заливала лицо, а он лежал, пытаясь прийти в себя.

Лекарь склонился над Блистигом.

– Понимаете, Кулак, – произнес он, потирая руку, – за все дерьмо, которое Поресу пришлось терпеть по вашей милости, мы приняли его в почетные морпехи. За то, что подняли руку на одного из нас, пощады не ждите. Вы поняли? Не ждите.

Лекарь удалился следом за т’лан имассами. Блистиг перевернулся на бок, сплюнул кровь и хохотнул. Да уж, скажи мне, кто твои враги, и я скажу, кто ты.

Мне главное – успеть добраться до нее, а дальше, морпехи, делайте со мной что хотите.

Нескоро он смог подняться на ноги, но, когда принялся догонять колонну, вдруг почувствовал просто нечеловеческий прилив сил. Он шагал широко, целеустремленно, а в голове мантрой звучали три слова. Добраться до нее. Добраться до нее. Добраться…

Хундрилы сворачивали лагерь, но делали это с болезненной медлительностью. Когти будто тянули их к земле, и Бадаль с парой десятков других детей Рутта смотрела, как собирают все, что пригодится в эту последнюю ночь, – все, кроме шатра матери. Та еще оттуда не выходила.

Повитухи и другие женщины уже разошлись; их лица выглядели озабоченными. По прикидкам Бадаль, внутри должны были остаться трое: отец, мать и дитя. Станет ли этот шатер их последним пристанищем?

К Сэддику подошел ребенок-хундрил и всучил ему очередную игрушку – то ли костяную юлу, то ли свисток. Бадаль не разглядела, а Сэддик быстро сунул безделушку в мешок и благодарно улыбнулся. Мешок был новый, большой и тяжелый. Дети-хундрилы приносили игрушки целый день.

Бадаль, наблюдавшей это паломничество, хотелось плакать. Хотелось, чтобы Сэддик тоже заплакал. Она не понимала почему, ведь дети вели себя так от доброты. А еще не понимала, почему воспринимает их лишь как исполнителей некой высшей воли, которую нельзя описать словами. Не по наущению взрослых или родителей. И не из жалости. Разве им не жалко расставаться с игрушками? О, она видела, как слезились у них глаза, когда они вручали Сэддику свои сокровища, как робко они заглядывали ему в лицо, а затем вдруг отворачивались и убегали в объятия друзей. Бадаль смотрела и не понимала, но сердце у нее все равно болело. Как ей хотелось, чтобы Сэддик заплакал; как ей хотелось, чтобы заплакала она.

Бадаль зашептала стихи:

Сэддик посмотрел на нее, и Бадаль поняла, что он услышал. Конечно же, стихи предназначались ему, хотя он, скорее всего, этого еще не понимал. Но человек, что отыщет его, поймет. И, возможно, заплачет там, где мы не смогли. Возможно, он расскажет эту историю так, что все заплачут, потому что у нас не получится.

К ним подошел пожилой хундрил и помог Сэддику погрузить мешок с игрушками в повозку. Затем Сэддик оглянулся на Бадаль, та кивнула. Мальчик уселся рядом со своим сокровищем, уверенный, что так и умрет.

Нет, он выживет. Но как? Ах, если бы я знала! В этом-то и кроется главный секрет.

Полог шатра роженицы распахнулся, и оттуда вышел отец. Глаза у него были красные от слез, но еще в них горел огонь. Он горд. Это воинственная гордость; он готов каждого вызвать на бой. Именно так должен выглядеть настоящий отец. Мне нравится. А следом вышла мать, усталая и ослабшая. В руках она держала крошечный сверток.

Бадаль ахнула, увидев, что навстречу им идет Рутт. Откуда он взялся? Где он прятался?

Со скрюченными руками и умоляющим видом на постаревшем лице он остановился перед матерью.

Сердце Бадаль сжалось от боли, ноги подкосились. Где же Ноша? Ноши больше нет. Ее нет уже давно. Все это время Рутт нес на руках нас. Он нес нас.

Мать посмотрела на Рутта, его пустые руки, изможденное лицо, и Бадаль увидела, что она стара, как и отец, а их ребенок мог бы приходиться им внуком.

Она не понимает. Откуда ей? Только Рутт никому не сделает больно. Он нес нашу надежду. Да, она погибла, но Рутт не виноват, не виноват. Мать, если бы ты была там… если бы видела…

И вдруг старая женщина сделала шаг вперед и положила своего последнего ребенка в протянутые руки Рутта.

То был бесценный дар. Потом мать обняла Рутта за плечи, и все трое – родители и Рутт с младенцем – медленно, насколько позволяли силы, пошли к ближайшей повозке. Хундрилы тронулись с места…

Бадаль стояла неподвижно.

Запомни, Сэддик, это хундрилы – те, кто дарят подарки. Запомни это, пожалуйста.

Рутт шагал гордо, как король.

Со своего места Сэддик видел, как матери и Рутту с ее ребенком на руках уступают место в повозке, а затем все двинулись вслед за войском. Отец надел головную упряжь и тянул так, словно повозка по плечу ему одному.

Потому что она не была бременем.

Как и всякий подарок.

Пустыня тянулась далеко вперед. Скрипач не видел ни конца ни края – и теперь был уверен, что не увидит. Он вспомнил береговую линию из старых костей, через которую они прошли уже, наверное, столетие назад. Трудно было представить более наглядное предостережение, и все же адъюнкт ни на мгновение не поколебалась.

Следовало отдать ей должное. Мир был против нее, но она не мигая смотрела ему прямо в лицо. Она вела войско к Увечному богу по дороге страданий. А какая еще могла быть? Она превратила армию в свою величайшую жертву – неужели все настолько просто и жестоко? Скрипач не верил, что Тавор на такое способна. Не допускал даже мысли.

И вот он шел на полсотни с лишним шагов впереди остальных. Дети-хундрилы и те отстали. За его спиной еле волочила ноги людская масса, напоминая зверя, что ползет с переломанным позвоночником. Всякое подобие строя было утрачено, каждый солдат шагал в меру своих сил. Каждый продолжал нести оружие, потому что не помнил себя без него. И одно за другим падали бездыханные тела.

Под потусторонним светом Нефритовых путников Скрипач вглядывался в далекий горизонт, а ноги шли сами собой. Мышцы давно перестали чувствовать что-либо, даже боль. Он слышал лишь собственное сиплое дыхание в опухшей, пересохшей глотке. Пустыня была бескрайняя, но мир вокруг с каждым шагом все сокращался. Еще чуть-чуть, и он сожмется до размеров сердца, которое будет биться все медленнее, без всякого ритма, пока не остановится совсем.

Это мгновение еще поджидало впереди, но очень скоро оно наступит.

Воспаленное сознание рисовало образы вокруг. Рядом возник всадник: только протяни руку и коснешься, ощутишь пальцами пегую, соленую шкуру лошади. И лицо человека в седле было почти родным.

Сломал ногу. Угодил под падающие обломки. Молоток – о, и он здесь! – хотел вылечить ее, пускай и ценой прямого неподчинения. Ты и слушать ничего не хотел. В этом вся твоя беда: слушаешь, только когда хочешь слушать.

Тротц. Самый уродливый из всех баргастов. Скажи, вас ведь нарочно таких выращивают? Чтоб враг боялся? А женщинам, небось, с детства портят глаза?.. Нужно равновесие, иначе здание стоять не будет.

Где же Быстрый Бен? И Калам? Хотел бы увидеть всех вас, друзья.

Вал, вот, оставил эту тропу. Не могу смотреть ему в глаза. Своим поведением он все портит. Поговорил бы ты с ним, сержант, убедил вернуться.

– Вал именно там, где он нам нужен, Скрип.

Что?

– Мы отправили его к тебе… точнее, сюда. Его обратный путь был одиноким, сапер.

– Уверен, он думал, что вернулся, когда увидел тебя, Скрипач, – произнес Молоток. – Вот только ты оттолкнул его.

Я… Боги. Вал. Надо бы его найти, все обсудить… На рассвете. Мы же доживем до рассвета, сержант?

– До рассвета – да, сапер. До рассвета.

А потом?

– Тебе так не терпится присоединиться к нам?