Увечный бог. Том 2 Эриксон Стивен
Прижатая весом Урба Пряжка извивалась и брыкалась.
– Идиоты! Враг наступает! Слазьте с меня сейчас же!
Спрут глядел на приближающиеся шеренги. Шагах в двадцати оттуда полетели дротики, ударяясь в выставленные навстречу щиты, потом раздались команды и колансийцы бросились вперед, наступая вверх по склону.
Сапер наполовину приподнялся над окопом. Арбалет бумкнул, толстая тетива низко загудела у щеки, словно по ней прошлись мягкой щеткой. Его стрела попала взводному командиру в горло. Остальные морпехи тоже выпустили стрелы в наступающего врага. Среди камней и скальных выступов покатились вниз тела.
Сапер отложил арбалет за спину, развернул щит, скользнув рукой между держащих его ремней и обнажил короткий меч. Все четыре движения завершились еще до того, как взводный рухнул наземь.
– Держись и бей! – заорал он, выскакивая из окопа, когда перед ним возник первый колансиец.
Левую ступню Лизунца пришило стрелой к земле, вот только двигаться он все равно не собирался. Появившийся перед ним солдат в последний момент обо что-то запнулся. Лизунец прижал его сверху щитом и ударил по голове эфесом меча, пробив шлем и проломив кости черепа. Когда он выдернул меч, шлем так и остался на эфесе.
Его попытались поразить копьем. Удар он отбил тем самым шлемом и, как следует размахнувшись щитом, расквасил им нападающему лицо. Тот отшатнулся, и Лизунец пырнул его мечом в низ живота. Вытянул оружие и принялся рубить еще одного колансийца – они, похоже, были теперь повсюду.
Копья, которое прошило ему шею и вырвало гортань, он даже не увидел.
Корик выругался и дернул левой рукой, чтобы стряхнуть с нее остатки разбитого щита. Вытянул из-за пояса длинный сетийский кинжал, отпихнул ногой противника, о череп которого и разбился щит, и успел как раз вовремя поднять голову навстречу следующему.
Вспыхнули клинки, тяжелым он отбил удар копья, а легкий, прошив кожаные доспехи колансийца, вонзил ему на ладонь в грудь и тут же выдернул обратно. Солдат отшатнулся, оседая, и Корик обрушил свой длинный меч ему на шею с такой силой, что перерубил ключицу и еще три ребра у самой грудины.
Извернувшись, чтобы уклониться от очередного копья, он услышал смех и увидел, как Улыбка в полуобороте снова уходит в сторону, оставив за собой падающее тело.
Тут на них обрушилась следующая волна колансийцев.
Синий летерийский клинок словно вскрикнул, рассекая шлем боковым ударом, пробившим сперва нащечник, а следом и кости, которые он должен был защищать. Из разинутого рта солдата выплеснулась кровь, он выпучил глаза, и Корабб пинком отправил его назад, увидев, как тот сталкивается со следующим колансийцем.
Эхо вскрика заметалось у него внутри черепа. Корабб взревел в ответ, поднял оружие и скрестил его со щитом в ожидании очередного болвана.
Я – морпех! Герой в день славы! Все сюда, кому жить надоело!
Выругавшись, Горлорез отсек руку справа от себя, потом сразу же другую, слева. С обеих сторон на него брызнуло кровью, так что он выругался еще раз. Сместился, уклоняясь от выпада копьем, пнул еще одного противника ногой в подбородок с такой силой, что голова откинулась назад, и полоснул его по открывшейся шее.
Смрад рядом с ним покачнулся, когда на его щит обрушилась череда ударов от колансийца, вооруженного тяжелым шипастым топором. Горлорез сделал боковой выпад длинным кинжалом поверх плеча нападавшего, в щель между челюстью и отогнутым наружу краем шлема, направив удар чуть вверх, чтобы перерезать спинной мозг у самого основания черепа.
Смрад, восстановив равновесие, резко выбросил вперед щит, чтобы остановить противника, пытавшегося достать Горлореза сбоку. От столкновения солдат крякнул, колени его подкосились. Смрад, чей меч сломался, подхватил шипастый топор и обрушил его на врага, расщепив круглый колансийский щит и вогнав один из шипов ему в плечо.
Низко присев, Горлорез перерезал сухожилие на правой ноге колансийца, тот с воплем рухнул наземь, и Горлорез вогнал ему кинжал в глазницу, чтобы тот заткнулся.
– Не поднимайся! – заорал сзади Непоседа.
Над Горлорезом с шипением прошла арбалетная стрела, ударив в грудь очередного противника.
По другую руку от Горлореза заорал уже Бальзам:
– Солдат, ты где этот идиотский топор отыскал? Меч найди! И поскорей, замешкаешься – хана тебе!
– Да ищу я, чтоб тебя! Ищу!
Целуй упала на спину. Услышала над собой звук отбитого выпада, а потом – как Уголек выругалась, обратным ударом рубанув колансийца поперек физиономии. Отпихнув ногами оседающее тело, рукой она нащупала дротик. Подхватила его, вскочила на ноги и снова ринулась в схватку.
Уголек, не успевшая восстановить равновесие после бокового выпада, спасшего Целуй, отбивала сейчас удары щитом. Потом на того, кто на нее нападал, бросился Бадан Грук и всадил свой короткий меч глубоко тому в бок.
Сзади на голову сержанта опустился топор, расколов шлем и швырнув Бадана Грука лицом в землю. Лезвие в форме полумесяца со всхлипом высвободилось, на нем остались волосы, кожа и осколки костей.
Уголек взвыла и отсекла держащую топор ладонь, следом – бессильно дергающуюся руку, потом диким ударом вспорола солдату живот. На труп Бадана Грука посыпались кишки.
Выть Уголек не перестала.
Пронзившее Вертуна копье оттолкнуло его к покосившемуся стоячему монолиту. Лекарь-фалариец взвизгнул, когда железный наконечник, пройдя насквозь, заскреб о поверхность камня. Рубанув коротким мечом, он отсек пальцы на ближней из сжимавших копье рук. Давление сразу же ослабло. Протолкнув себя вперед по скользкому древку, чтобы оказаться ближе к колансийке, он до середины рассек ей шею, перерезав яремную вену.
Когда женщина упала, лекарь, бросив щит и меч, обеими руками ухватился за древко. Почувствовав, что наконечник под углом ушел в землю рядом с основанием камня позади него, он выбросил вперед ноги и упал. Древко переломилось сразу у него за спиной. Оставив все остальное торчать, он привстал на колени, вытер руки о сухую траву и снова поднял меч со щитом.
Выплюнул изо рта кровь от прокушенного языка и выдохнул:
– Могло быть и хуже.
Карабкаясь между камнями, в поле его зрения появились новые колансийцы. Вертун переступил через труп Фитиля и двинулся им навстречу. Еще на несколько врагов его хватит. Хотелось бы надеяться.
Мертвоголов, прыгнув боком, проплыл по воздуху прямо над сгорбленной спиной яростно рубящегося с Релико колансийца. Ег о клинок вылетел вниз и впился в шею под отогнутым краем шлема, перерубая позвоночник. Мертвоголов развернулся, приземлился на корточки и с воплем бросился вперед. Увидел прямо перед собой лицо – с выпученными глазами. Колансиец нырнул за круглый щит, тыча перед собой скимитаром, но Мертвоголов, высоко подпрыгнув, коснулся одной рукой шлема противника, используя его как опору для разворота. Ударил мечом вниз, перерезав оба подколенных сухожилия.
Упав наземь, степной принц перекатился…
Услышал, как закричала Уголек… как выругалась Целуй…
Оказавшись на ногах, Мертвоголов понял, что окружен. Он завертелся, рубя, пригибаясь, отвешивая пинки и стараясь сблизиться с противником. Рухнуло несколько тел. Брызнула кровь.
Потом что-то тяжко стукнуло его в поясницу, подняв в воздух. Он попытался извернуться, чтобы смягчить удар, но в теле что-то застряло – твердое лезвие, скребущее по позвоночнику. Он упал на землю лицом вниз, и его принялись молотить сразу несколько человек, рассекая мускулы и кости.
Один удар пришелся по затылку, наступила тьма, а следом – забвение.
Вал стоял над трупом Баведикта – треклятый болван был убит наповал при первом же залпе лучников, получив стрелу в глаз. С верхней точки Вал видел, как сжимается кольцо обороняющихся по мере того, как противник продвигается все выше по склону. Он заметил, как Скрипач кинулся вниз, чтобы помешать неизбежному прорыву там, где взвод полег почти целиком.
– Эй, лучники, – быть наготове! Если они прорвутся здесь, им откроется дорога к Увечному.
– Есть, сэр!
– Теперь остальные – мы должны облегчить давление. Хватайте вон те, которые медного цвета, и швыряйте, целясь между пятым-шестым рядами. Расходуйте все, не жалеть! Если мы их сейчас не оглоушим, нам конец.
– А что медные котятки делают, сэр?
Вал покачал головой.
– Я уже забыл, а алхимик мертв. Не важно, действуйте – рассредоточились и вперед!
Когда метатели разбежались по местам, сапер поднял свой арбалет – стрел в колчане осталось всего около полудюжины. По воздуху все еще изредка проплывали отдельные вражеские стрелы, но саперы, которым он приказал зарыться в землю у подножия, либо все погибли, либо израсходовали свои запасы. Если шальная стрела найдет сейчас его или Скрипача – что ж, не повезло.
Зарядив оружие, он миновал своих четырех оставшихся лучников, посылавших стрелу за стрелой в направлении прорыва. Там он мог видеть Скрипача рядом с сестрами-далхонками и одиноким тяжем ростом ниже всех троих. Пытавшиеся обойти их с фланга колансийцы валялись, утыканные стрелами.
– Неплохо сработано, – крикнул Вал лучникам. – Гляньте, где вы еще сможете пригодиться.
Из-под ноги вывернулся камень, левую лодыжку Скрипача пронзила острая боль. Он выругался, припадая на ногу. Поднял голову и увидел набегающего колансийца – глаза под кромкой шлема дикие и безумные, а над головой занесен тяжелый топор.
Арбалетная стрела отбросила колансийца на шаг назад, он опустил взгляд и с изумлением уставился на торчащее из груди древко.
Чья-то рука ухватила Скрипача за воротник, оттащила в сторону. На колени ему плюхнулся металлический арбалет, а следом – колчан.
– Заряжай, Скрип, – скомандовал Вал, обнажая короткий меч. – И не давай им слева ко мне подобраться, ладно?
– Что, Вал, звереть начал?
– Так точно.
– Помогай им боги.
Нападающий пронзил копьем правое бедро Флакона, пригвоздив его к земле, на что Флакон возразил, полоснув того мечом по животу. Когда колансиец, дико вереща, осел, Флакон решил, что победа в споре вроде как осталась за ним.
То есть просто спор? Только и всего? Но ты же видишь – это рабы. Они такого не заслужили.
Рядом опустился на корточки Битум – из пореза у него на лице хлестала кровь.
– Выдернуть копье, Флакон? Сейчас кровь почти не течет, но уж если выдернуть…
– Сам знаю, – ответил Флакон. – Но оно насквозь прошло, лучше уж без него, сержант. Я туда тряпки затолкаю.
– Кровью истечешь…
– Не истеку, сержант. Подумаешь, дырка хренова.
Битум повернул его на бок и быстро извлек копье.
– Течет, – сказал он, приглядываясь, – но не хлещет. Увижу Смрада – отправлю к тебе.
Флакон, у которого начала кружиться голова, кивнул, с усилием сел прямее и начал шарить в поясном мешочке, где обнаружился рулон бинтов. Он уже успел заткнуть дыру с одной стороны, когда снизу по склону полыхнуло чем-то горячим, затем послышались вопли, от которых кровь стынет.
Пораженный брат Серьез смотрел, в ярости от собственной беспомощности, как со стороны защищающихся полетели медного цвета гранаты, ударяя в колансийские порядки у подножия кургана и на близлежащей равнине. Там, где они разбивались, вспыхивало изумрудное пламя, казавшееся почти демоническим, с такой ненасытной жадностью оно охватывало войска.
Атака захлебнулась – он видел, как солдаты отшатываются, пытаясь уйти от огня.
Все займет дольше, чем предполагалось.
Он взглянул на северо-восток, надеясь увидеть на горизонте характерную тучу пыли. Да где же они?
– Хагграф, трубите отход. Подождем, пока потухнет пламя. А потом ударим еще раз и еще, пока не перебьем их всех.
Вонь горелой плоти имела странный привкус, что-то между серой и известью.
Увечный бог вслушивался в грохот битвы со всех сторон от себя. До него доносились крики боли и гнева, но это как раз неожиданностью не было. Помимо звона железа и треска деревянных щитов, помимо свиста стрел – некоторые ударяли совсем близко – и хруста, с которым древки ломались о бесчувственный камень, он слышал, как солдаты перекликаются между собой, слышал их тяжкое дыхание, когда они изо всех сил старались выжить сами и убить тех, кто встает против них волна за волной, и им, кажется, конца не будет.
Небо над головой, заполненное душами, которые после его падения в этот мир остались в одиночестве, казалось почти ослепительным. Он также надеялся их услышать, но они, затерянные в небесах, были для этого слишком далеко. Пытаются ли они сохранить веру, несмотря на столь долгое отсутствие своего бога? Или поддались жестокой злобе, так часто постигающей духовно опустошенных? И блуждают сейчас без цели, обуянные ужасом бессмысленного существования?
Вокруг него стало вспыхивать пламя – хотя не настолько близко, чтобы ощутить жар. Почти сразу воздух заполнился воплями.
Со всех сторон – звуки смерти. Ему уже доводилось их слышать раньше. Ничего нового, и никак не способствует пониманию. Смертные столь охотно прерывают собственное существование во имя благородных причин и побуждений – и разве это не самая всеобъемлющая, самая поразительная из жертв? Такая, про которую все боги давным-давно забыли; такая, какую они в своем закостенелом безразличии и понять-то не способны.
Все, что эти женщины и мужчины знают, – их собственная плоть. Такая же, что и та, в какую я сейчас облекся. Это наша граница, ужасная граница. Хрупкая, недолговечная. Вспышка света, короткий вздох.
Я слышу, как вы с ней расстаетесь. С единственным даром, что вам дарован, – вы его возвращаете небесам. А мир движется мимо, почти ничего не замечая.
Неужели заметить некому?
Я не останусь слеп к вашим смертям. Я буду помнить.
Увечный бог слушал – звуки трубящих отступление рогов, крики, призывающие лекарей, шум стычек, означающий, что на осажденных накатывается новая волна. Увечный бог слушал – и ждал.
Семеро т’лан имассов, Семь Мертвых огней, стояли на голом склоне к востоку от малазанских регуляров. Теперь к ним присоединились Ном Кала и Кальт Урманал, сделавшиеся им ближе кровных родичей, и Ном Кала решила, что это правильно. Она больше не чувствовала себя чужой. И одинокой.
Заговорил Уругал Сплетенный.
– Она готовится встретить врага. Мы слышали ее молчание и знаем, что в душе ее нет лжи. Но она – смертная.
– Многие из тех, кто ее видит, – сказал Берок, – считают ее слабой – слаба не ее воля, но плоть. Меч свой она тоже оставила. Я пытался предложить мой, но она отказалась.
– Мы знаем, сколь могущественна может быть воля, – заметил Кальб Бесшумный Охотник.
– И все же, – не уступил Берок.
– Я решил, что мы остаемся с ней, – сказал Уругал. – Не разделим судьбу морпехов, но встанем здесь. Если Увечный бог и вправду возродится снова, мы этого даже не увидим. – Он обернулся к остальным: – Вы были со мной не согласны – с моим приказом остаться с ней.
– Дело в том, чего мы рискуем лишиться, – сказал Тэник Разбитый. – Мы не увидим, как он восстанет.
– Для нашей веры обязательно все видеть своими глазами?
– Я мечтал о доказательстве, – ответил Разбитый. – Тому, что все наши поступки имели цель. Разве не это обещал нам Павший? И однако наши мечи не станут защищать нашего бога.
– Сделанный мной выбор, – возразил Уругал, – именно это и означает.
Тогда неуверенно заговорила Ном Кала:
– Сородичи, я прислушивалась к тому, что говорят солдаты – эти малазанцы. На привалах, у костра. – Все головы повернулись к ней. – Беседуют между собой они не так много, но если завязывается разговор, то он – о словах, сказанных ей уже давно. О том, что им предстоит остаться без свидетелей. Похоже, они ее не вполне поняли – как и я сама. Только когда я их слышу, когда вижу при этом их глаза… слова эти что-то в них пробуждают. Возможно, не более чем дерзость. Вот только разве не в собственной дерзости смертные сильней всего о себе заявляют?
Повисла тишина, которую нарушало лишь негромкое подвывание утреннего ветерка.
– Без свидетелей, – сказал наконец Берок. – Пусть тогда это станет и нашим девизом.
– Который никто из нас не понимает? – возмутился Тэник.
– Да. Который никто из нас не понимает.
– Очень хорошо. Ном Кала, твои слова пробудили во мне… дерзость. – Тэник повернулся к Уругалу. – Мы для них были призраками. Мы очень мало им предлагали, поскольку у нас мало что было предложить. Отдадим же сегодня ей все, что у нас осталось.
– Павший, – сказал Берок, – возложил на нее свои надежды. Свою веру. Уругал, я почитаю тебя. Сородичи, я почитаю вас всех. – Помолчав, т’лан имасс продолжил: – Один из нас должен быть принесен в жертву. Влияние Акраст Корвалейна сохраняется и не исчезнет, пока не падет последний из форкрул ассейлов. Но если один из нас, находящихся здесь, откажется от Обета, мы получим то, что ищем. Я готов стать этой жертвой.
– Тихий Глас, – возразил Уругал, – ты могуч в бою. От Обета должен отказаться кто-то послабее. Это буду я.
– Вы оба неправы, – сказал Тэник. – Меня не зря назвали Разбитым. Решение наше не должно основываться на сентиментальности. Как и на храбром упрямстве – тем более что в ком из нас его нет? Берок. Уругал. Кальб и Халад. Знающая мудрые слова Ном Кала. Кальт Урманал, трелль по крови. Я открою путь для нас всех – во имя дерзости. Разговор окончен.
Т’лан имассы умолкли.
И в молчании обратились в пыль.
Врага заметили. Враг приближался. Лостара Йил стояла рядом с Тавор в палатке адъюнкта и смотрела, как та готовится к битве. Адъюнкт выбрала для себя из оставшихся скудных запасов обычный длинный меч. Предыдущий владелец выжег по всей длине деревянных с кожаным подбоем ножен неровный орнамент. Таланта в том было незаметно, зато явно присутствовали безграничные дисциплина и терпение. Работа не художника. Но солдата.
Капитан спросила Тавор, отчего та остановила выбор именно на этом оружии – ее привлек сложный орнамент на ножнах? Хорошая заточка? Надежного вида гарда и удобная рукоять? Ответом ей послужил лишь недоуменный взгляд. Когда мгновение спустя Тавор скосила глаза на ножны, Лостара поняла, что ничего из этого она даже не заметила.
Ее кольчуга поджидала на деревянном сундучке, в котором обычно хранилась, поверх поблескивающих железных звеньев лежали аккуратно сложенные боевые рукавицы с кожаными отворотами. Сейчас Тавор была одета лишь в простую рубаху, местами уже протертую насквозь, так что делались видны бледная, почти бескровная кожа и выступы костей – слишком близко под ней. Шлем с решетчатыми нащечниками пока что пристроился на столе с картой.
Закончив шнуровать сапоги, Тавор подошла к стоявшей рядом со шлемом деревянной шкатулке, крышка которой была инкрустирована серебряным гербом Дома Паран. Коснулась крышки кончиками пальцев правой руки и на мгновение закрыла глаза.
Шкатулка открылась со скрипом, заставившим Лостару вздрогнуть.
Изнутри она достала кулон – простой кожаный ремешок, а на нем орлиный коготь, золотой или же бронзовый. Повернулась к капитану.
– Не поможете завязать, будьте добры.
Лостара не могла отвести глаз от кулона. Перст?
– Капитан?
Она подняла взгляд, встретилась с взглядом Тавор.
Та вздохнула.
– Я – дитя Императора. Что здесь непонятного, Лостара Йил?
– Ничего, адъюнкт.
Шагнув вперед, она приняла кулон у нее из рук. Приблизившись еще, чтобы повесить его на шею Тавор, Лостара почувствовала исходящий от ее жидких прямых волос слабый аромат духов, и от нахлынувшей невыразимой печали у нее чуть было не подкосились колени.
– Капитан?
– Один момент – прошу прощения, сэр. – Она принялась возиться с узлом, но завязать его оказалось сложнее, чем следовало, поскольку глаза мало что видели. – Готово.
– Благодарю вас, – ответила Тавор. – Теперь, если не трудно, кольчугу.
– Разумеется!
Банашар держал поводья лошади адъюнкта. Хундрильская порода, сильная и выносливая, но сейчас животное отощало, одряхлело от лишений, шкура сделалась блеклой и тусклой. Даже «Выжженные слезы» в последние дни перехода через пустыню перестали следить за животными. Запаса сил у лошади не осталось совсем – может статься, когда Тавор выедет для обращения к армии, несчастное создание рухнет прямо под ней.
Обращение к армии? На адъюнкта непохоже. Когда она в последний раз обращалась сразу ко всему войску? А, припоминаю. На кораблях. Непонятная речь, впервые озвучившая ту мысль, которую мало кто и осознать-то сумел.
Будет ли этот раз лучше?
Он понял, что переживает за нее – хуже того, что ему тошно от волнения. Потому и стою здесь, у ее палатки, держа лошадь в поводу. Я сейчас… боги, единственное подходящее слово – «жалок». Только какая разница? Я ведь еще и жрец богини, что вот-вот умрет.
Однажды я дал обет, что встречу этот день трезвым как стеклышко. Хуже не мог придумать.
Полог палатки откинулся, наружу ступила Лостара Йил, поискала глазами Банашара и сделала ему знак рукой.
Он подвел животное ближе.
Появилась Тавор, встретилась с ним взглядом и кивнула.
– Полудрек, вам, похоже, пришлось изрядно постоять, меня дожидаясь. Я думала, лошадью займется кто-то из моих помощников, им к ожиданию не привыкать. Прошу меня извинить.
Он моргнул.
– Вы не поняли, адъюнкт. Это я сам прогнал бедолагу. – Он вручил ей поводья. – Для меня, Тавор Паран, это было и всегда будет честью.
– Будь это в моей власти, – сказала она, – я бы отослала вас отсюда.
– Но я не ваш солдат, чтобы мной распоряжаться, – ответил он с улыбкой, – и буду поступать так, как мне заблагорассудится.
Она пристально на него посмотрела и сказала:
– Хотела бы я знать.
– Адъюнкт?
– Разве не в этом истинное предназначение жреца? Взять веру из одних рук и передать в другие? Быть посредником между богом и такой, как я?
У него перехватило дыхание.
– Таких осталось немного, – сумел выговорить он. – Большинство соблюдают обряды, но чувствуют себя привилегированными… в обоих смыслах. Поскольку находятся ближе к богу, чем к своей невоцерковленной пастве.
– Но к вам это не относится, верно?
– Адъюнкт, я перед вами на колени встать готов.
В глазах у нее что-то мелькнуло, живое, но мгновенно подавленное. Она поставила ногу в стремя и оказалась в седле.
Банашар отступил на шаг. Обернувшись, он увидел ряды солдат, глядевших в их сторону – теперь, когда Тавор пустила лошадь вперед, их головы начали поворачиваться. Достигнув юго-восточного края строя, она развернула животное, объезжая его сзади. Держась в седле прямо – наездница в драной кольчуге верхом на голодной, полумертвой лошади.
Картину эту в сознании Банашара словно выжгло каленым железом.
Достигнув другого края, она снова развернулась, чтобы выехать перед своими тремя изрядно поредевшими легионами. Теперь она будет говорить со своими солдатами. И как бы ему ни хотелось услышать эти слова, Банашар знал – предназначены они не ему.
Грудь сдавило болью, и жрец отвернулся.
Выезжая перед войсками, Тавор могла видеть тучу пыли, поднятую приближающейся армией, и туча эта была огромной. Развернув лошадь, она пустила ее вдоль строя, замедлив шаг настолько, чтобы иметь возможность переводить взгляд с одного лица на следующее за ним.
Когда адъюнкт наконец заговорила, ветер разнес по рядам ее твердый голос:
– Вас кто-нибудь знает? Вас, вечно стоявших в тени тяжелой пехоты и морпехов? Кто вы? Что о вас известно? Многие видели, как вы маршируете мимо. Видели, как вы стоите – молчаливые, незнакомые. Даже сейчас ваших лиц под шлемами почти не разглядеть. – Она надолго умолкла, переводя глаза с одного лица на другое.
И вдруг застыла, вперив взгляд в одного из солдат. Фаларийца.
– Капрал Грид Ффан, третий взвод, одиннадцатая рота. Охотник за костями. Ты нес на своей спине Пробу, стоящую сейчас слева от тебя. В последний день перехода через пустыню. И единственное, что помогло ей – и тебе тоже – дожить до Воды-за-Кровь, было твоей к ней любовью.
Услышав ее, капрал, казалось, пошатнулся. Она пустила лошадь дальше.
– Где Кривой Глаз?
– Здесь! – раздался голос в дюжине рядов в глубь строя.
– Когда Лостара Йил рухнула без сознания, защищая меня в день битвы с на’руками, ты повел свой взвод нас выручать. Меня. Хенара Вигульфа. Капитана Йил. Ты потерял брата и по сей день не находишь сил его оплакать. Не мучай себя. Его оплакивают за тебя в твоем взводе. По ночам, когда ты спишь.
Еще несколько шагов лошади, еще одно лицо.
– Сержант Просто Серый. Когда взвод морпехов сержанта Сурового Глаза взбунтовался, готовый убить его и бежать самим, ты вместе с Как Завою их остановил – вы их всех перебили, спасая самого Сурового Глаза. Поскольку когда-то давно, в Священной пустыне Рараку, тот по-доброму к тебе отнесся.
Достигнув конца строя, она развернулась и поехала обратно тем же путем.
– Кто вы? Я знаю кто. Что вы свершили? С самого начала оставались со мной. Слушайте меня, солдаты! День этот уже утрачен для истории, и то, что случится здесь, навеки останется в безвестности. Сегодня у вас нет свидетелей.
Если не считать солдат справа и слева от каждого из вас. Они – ваши свидетели. И я хочу сказать вам вот что – эти солдаты по обе стороны от вас, они и есть единственное, что имеет значение. В свитках историков для таких, как вы, места нет – я это знаю, я их сотни прочла. На победу или поражение там отводится жалкая кучка слов. Быть может, если это потребуется, они могут упомянуть великую доблесть, чрезвычайную храбрость, но веса у таких слов не больше и не меньше, чем у тех, что описывают резню и убийство. Поскольку все мы знаем, что один и тот же солдат может одновременно быть героем и злодеем.
Для нас в истории места нет. Оно мало для кого есть, но они – это не мы. Они никогда нами не были, и мы никогда ими не будем.
У вас нет свидетелей, но я видела то же, что и вы. Я пережила то же, что и вы. И для истории я такая же чужая, как и любой из вас.
В самом центре адъюнкт вновь натянула поводья и развернула лошадь лицом к своему войску.
– В день на’руков они приняли на себя удар, предназначавшийся вам. Сегодня вы примете удар, предназначенный им. И я вместе с вами, мои возлюбленные солдаты. – Она подняла вверх руку в боевой перчатке. – Ничего не нужно говорить. Я и вы – две стены молчания. Мы с вами – идеальное отражение того, что видим перед собой, и мы уже очень давно смотрим друг на друга. Врагам незачем знать, в чем смысл этого молчания.
Она слышала, как земля у нее за спиной дрожит от топота тысяч сапог, но не собиралась разворачиваться лицом к противнику. Взгляд ее принадлежал сейчас ее солдатам, и она могла видеть, что и их взгляды принадлежат одной лишь ей.
– Охотники за костями. Одолеть вас сегодня сможет только смерть.
Она направилась к своей позиции на южном фланге, а Кулак Блистиг провожал ее глазами, как и все солдаты вокруг него.
Нижние боги. Это что теперь, считается за воодушевляющую речь? Спасай ситуацию, Кулак, пока не поздно. Он резко развернулся:
– Передние ряды! Ору…
Он не закончил. Мечи уже выскакивали из петель и ножен, щиты поднимались на плечи.
И в окружающих лицах он видел такое холодное железо, которого не встречал за всю свою жизнь.
Сестра Воля обозревала позицию противника. Они использовали все, что им предоставлял скудный ландшафт – выстроились вдоль невысокого гребня, полоса земли перед ними была относительно ровной, лишь к северу вздымались невысокие холмы. Разведчики доложили, что за холмами все изрезано оврагами – несомненно, если бы не подобное препятствие для организованного отступления, именно на этих высотах вражеский командир и расположил бы войска. Но здесь это ограничило бы возможности для маневра, а в битве такое могло оказаться смертельным.
Среди чужих солдат перед собой она не видела ни тяжело бронированной пехоты, ни кавалерии. Отряды лучников на каждом из флангов выглядели весьма жалкими.
– Это и на армию-то мало похоже, – заметил едущий рядом брат Небесный. – Готов поверить, что они и вправду пересекли Стеклянную пустыню – стоит только взглянуть, какие они разношерстные и потрепанные, как их мало. Должно быть, путь у них за спиной усыпан трупами.
– В этом я не сомневаюсь, – ответила Воля, сощурив глаза на одинокого всадника, что обращался сейчас к строю воинов, его худенькую, хрупкую фигурку. – Однако, – добавила она, – пересечь пустыню представлялось невозможным.
– Враги, уничтожившие наших сородичей у Великого Шпиля, были знакомы брату Усерду. Болкандцы. Летерийцы. Но этих знамен я не узнаю.
– Как и я, брат Небесный. Хотела бы я знать, из какой земли они явились. – Она озадаченно обвела взглядом вокруг. – Чтобы умереть. Вот здесь.
– Брат Серьез сближается сейчас с малым отрядом.
Она кивнула. До нее тоже дошло его сообщение, пусть и совсем слабое. Акраст Корвалейн в беспорядке – неспокоен, слабеет и истончается. Грядет что-то еще. Я его чувствую. Она подняла взор к небу, но увидела там лишь нефритовые царапины. Ледяные миры, брошенные сквозь небеса. В прошлый раз они появлялись, когда на этот мир рухнул чужой бог.
Вот и вся истина – всего, что происходит. Они хотят вернуть его на небо.
Но судьбу Павшего надлежит решать богам, а не людям. А мы могли бы отобрать у богов эту судьбу – с помощью своей древней силы, своего Старшего Пути, – но этой возможности нас лишили. Временно.
– Чья же эта игра? – задумалась она вслух, снова вглядываясь в хрупкого командующего, явно обращающегося сейчас к его войскам. Ее. Это женщина.
– Сестра?
Она покачала головой.
– Наглость положено наказывать. – Она остановила коня. – Путь к югу открыт. Брат, я хочу, чтобы вы направились туда – у меня больше нет уверенности, что мы способны заставить этих чужеземцев сдаться.
– Но… почему?
– Да, мы нанесем удар, но рабов из них делать не станем. Слов в вашем голосе, брат, быть не должно. Просто обдерите им с костей все мясо. Более тонким методам у меня сейчас доверия нет.
– Слушаюсь.
– Ведите свои силы к югу, чтобы обойти противника, – без сомнения, позади этого строя скрываются резервы, мне нужно знать, сколько их. Я, в свою очередь, оставлю центр на высшего Водянистого Мелеста и двинусь к северу, чтобы направить элитную пехоту покойного короля в зазор между вражеским флангом и холмами.
– Но это, сестра Воля, весьма рискованно.
– За холмами, брат, никого нет. Кроме того, если я возглавлю атаку, мы сможем смять весь фланг. Вы подавите сопротивление на своем фланге, я уничтожу свой, и тогда окончательный разгром много времени не займет.
Небесный обернулся на север.
– Вы что-нибудь ощущаете от высшего Водянистого Кессгана? Нашел он оставшуюся армию? Брат Серьез ее не видит.
– Как и я. Если он вступил в битву, следует полагаться на то, что враг будет задержан или даже отброшен.
Командующая чужеземцами женщина уже скакала, чтобы занять позицию на правом фланге. Что бы она там ни сказала своим солдатам, за этим не последовало ни криков одобрения, ни боевого рева.
– Она ими не управляет! – воскликнул брат Небесный.