Бастионы Дита Чадович Николай

– Вот и молодец. Ирлеф нельзя знать, что ты делал здесь и кто такой мой отец. Если бы я хотел избавиться от нее окончательно, попросту убил бы. Никто не смог бы помешать мне, даже ты. А сейчас она находится в лучшем положении, чем мы оба.

– Какую плату ты потребовал с отца за свои услуги?

– Разве он не сообщил тебе?

– Сообщил. Ты хочешь стать его преемником. Посредником между людьми и Предвечными.

– Хотел. Еще недавно.

– И что же?

– Одного желания мало. Да и соперник объявился…

Тут из зарослей невдалеке от нас выполз крупный самец обезьяны. Обычно не в меру крикливый, сейчас он только тяжело, с хрипом сопел. Его жесткая шерсть вся слиплась от крови, а правая, перебитая выше колена нога держалась только на шкуре. Меня почему-то больше всего поразил торчащий из раны обломок бедренной кости – не расщепленный на конце, как следовало бы ожидать, а ровнехонький, словно над ним поработали хирургической пилой.

За обезьяной неторопливо шел чернокожий крепыш в меховых штанах. Дождавшись, когда раненое животное замерло, напоровшись на тот самый веткопобег, что служил скамейкой для Хавра, он тщательно прицелился и вонзил свое тяжелое копье ему в позвоночник, чуть пониже загривка. Оставив копье, накрепко пригвоздившее обезьяну к земле, торчать в ране, он уселся рядом и стал терпеливо дожидаться конца агонии.

– Как видишь, пока ты валялся без чувств, кое-что здесь изменилось.

Чернокожий, равнодушно глянув на нас, сказал что-то для меня совершенно непонятное. Хавр не менее непонятно буркнул в ответ, извлек из своего походного мешка оселок и бросил его чернокожему. Тот тут же принялся править на нем небольшой кривой нож, время от времени проверяя его остроту на овчине штанов.

– Что он собирается делать? – спросил я, ощущая себя персонажем дурного сна.

– Шкуру снимет. Шкуры у этих тварей крепкие. Бурдюки отменные получаются.

– Кто эти люди? – Я заметил еще нескольких чернокожих, промелькнувших в зарослях.

– Личная гвардия моего старшего братца, Карнлайха Замухрышки, нынешнего владыки Приокаемья.

Некоторое время я молчал, тупо соображая. Хавр. Потом его отец. Теперь еще и брат. Добавим сестру, у которой в плену якобы находится Ирлеф. Шустрая семейка!

Чернокожий пнул обезьяну голой пяткой и, не дождавшись ответной реакции, вернул Хавру оселок, после чего принялся выдирать копье из бездыханного тела.

– Пойдем отсюда, – поспешно сказал я.

Лавируя между деревьями, мы направились к центру рощи. Я по-прежнему соображал неважно и пока старался молчать, хотя на языке у меня вертелись десятки вопросов. Роща была полна чернокожих. Живые спали, точили оружие, что-то жарили на кострах и старательно обдирали шкуры с развешенных на всех деревьях обезьян. Мертвые, уже раздетые и обмытые, лежали двумя аккуратными рядами – голова к голове. Раны, послужившие причиной их смерти, выглядели гораздо страшнее тех, которые оставляет холодное оружие.

– Мы пленники? – спросил я.

– Пока не знаю. По крайней мере покидать рощу запрещено. Да и бессмысленно. Здесь только отборный отряд, телохранители моего братца. Главные силы кольцом расположились вокруг.

– Это ты их, что ли, привел сюда?

– Скажешь тоже… Пока вы с папашей обделывали свои дела, я решил прогуляться по окрестностям. Твои слова о том, что за нами следят, не давали мне покоя. Сам понимаешь, встреча с братцем никак не входила в мои планы. Скоро я обнаружил следы двух соглядатаев. Один сумел уйти. Отпускать его живым было нельзя, но погоня привела меня прямиком в лагерь Замухрышки. Встретили меня там не совсем радушно, но жизни, как видишь, не лишили.

– Почему Отче не сумел защитить обезьян?

– Кое в чем ему трудно тягаться с Замухрышкой.

– А где он сейчас… твой братец?..

– Толкует о чем-то с отцом. Наверное, сам набивается в преемники.

– Надеюсь, зла старику он не причинит?

– Не знаю. Нашего старика трудно чем-нибудь достать. Если захочет, всегда вывернется. Но, если они столкуются, Замухрышка обязан будет помочь отцу покончить счеты с жизнью.

А не пора ли мне отсюда сматываться, подумал я, на всякий случай встряхнув флягу с зелейником. Меньше половины осталось. Только-только на обратную дорогу и хватит. А ведь еще Ирлеф надо выручить. Но все же дождусь встречи с пресловутым Замухрышкой. Чем, интересно, он меня обрадует?

Вынужденный пока довольствоваться исключительно обществом Хавра, я решил подробно расспросить его обо всем.

– В Дит ты, похоже, возвращаться не собираешься?

– Откуда мне знать. Неизвестно еще, как все здесь обернется. Может, подвесят нас за задние лапки и обдерут, как этих обезьян.

– Твой брат способен на такое?

– Это его любимое занятие. Можно представить, что он натворит, если станет преемником отца.

– А что бы ты натворил?

– Я? – Хавр горько усмехнулся. – Поздно говорить об этом… Я запутался, понимаешь! Тебе я могу признаться, так как чувствую, очень скоро наши пути разойдутся навсегда. Когда-то я был наивным мальчиком, верившим всяким сказкам о добре и справедливости. Я видел, как Сокрушения губят целые города, как уносят в неведомое близких мне людей. От природы мне была дана способность ощущать и понимать больше, чем другие. Уже тогда я связывал Сокрушения с существованием Предвечных, во что многие не верят до сих пор. Когда одно из Сокрушений едва не уничтожило наш дом, я открыл в себе способность противостоять им. И я решил спасти этот мир. Одолеть или изгнать Предвечных. Поэтому я ушел к дитсам. Это был единственный народ, хоть как-то боровшийся с тем, что они называли Изнанкой, то есть со всеми проявлениями жизнедеятельности Предвечных… Я позволил опоить себя зелейником. Стал их верным слугой. Десятки раз спасал город от разрушения. И все это оказалось бесполезным. Дитсы боролись не с причиной, а со следствием. Они не хотели верить в Предвечных. Они цеплялись за свои дурацкие Заветы. Они хотели только защищаться, но не наступать. Я так и остался среди них чужаком. К тому времени мой отец, связавшись с Предвечными, уже жил в обезьяньем дупле. Брат покорил все прилегающие к Окаему земли, основав свое собственное разбойничье государство. Сестра, давным-давно утратившая человеческий облик, пыталась разгадать тайны Стеклянных Скал. Сама она, конечно, туда соваться не смела, а посылала других. Глупых ребятишек, пьяных бродяг, калек, которым обещала вернуть здоровье, матерей, у которых брала в заложники детей. Видя, сколько зла творится людьми в этом мире, я постепенно изменил свое мнение о Предвечных. Ведь что ни говори, а они были здесь истинными хозяевами, а мы всего лишь пришельцы, случайные гости. Давно наблюдая за людьми, Предвечные утратили веру в них. Как говорится, махнули рукой. Грабьте, убивайте, насилуйте, ползайте в собственном дерьме, жрите и размножайтесь на здоровье. Только не мешайте… Став преемником отца, я нашел бы способ договориться с ними. Пусть они вновь обратят внимание на людей и заставят их наконец придерживаться каких-то законов. Пусть явят свою силу и накажут зло. Пусть дадут всем нам новый, истинный Завет и царствуют над нами мудро и справедливо.

– Э-э… – разочарованно протянул я. – Слыхали мы уже такое. Получится у вас то же самое, что и с зелейником. Будете насаждать добро под страхом смерти.

– Но страх хотя бы на первое время отвратит людей от зла. Тем более что это будет страх не перед себе подобными, а перед бессмертными и могущественными существами. А это совсем другое дело…

– А ты сам не можешь отвратиться от зла? Именно – сам? Один? Собираясь творить добро, ты нагородил столько лжи, интриг и преступлений, что привык к ним, как к старому удобному платью. Берегись, теперь тебя могут заставить истово служить злу. Недаром братец явился сюда одновременно с тобой. Значит, ему нужен не только отец, но и ты, а скорее всего – твои необыкновенные способности. Почему с ним пришло столько войска?

– Думаю, он двинется с ними дальше. На златобронников, а может, и на Дит.

– А как твой брат все же узнал о нашем походе? Ведь конечную его цель знал ты один? Да и все приготовления к вылазке происходили в тайне. А тем не менее шпионы Замухрышки заранее ждали нас за стенами города.

– Знаешь, как отец поддерживал связь со мной? В случае нужды он посылал ко мне гонцов – этих самых несчастных обезьян. Десятки их скитались по всем окрестным дорогам от Окаема до Окаема и орали: «Живущий в Дупле повелевает сыну…» Ну а далее все в подробностях. В конце концов какая-нибудь все-таки добиралась до Дита или попадалась мне во время странствий по Заоколью. Посторонних ушей мы не боялись, язык посланий был понятен только нам с отцом. Как оказалось, им владеет и Замухрышка.

– Последнее сообщение отца касалось меня?

– Да. Братец перехватил и его…

– Послушай, а как бы твой отец отнесся к тому, что ты заставил меня хлебнуть зелейника?

– Скорее всего ему это было бы безразлично. Он выполнил повеление своих покровителей, и только. Дальнейшее его мало интересует. Тем более что все это дело кажется мне весьма странным. Ведь тебе все равно не суждено уйти далеко от нашего мира. Ты обречен. Хотя воля Предвечных и сбудется. Таково пророчество, весьма неясное в целом, но в отношении тебя вполне определенное.

– Если бы я верил пророчествам, то давно лежал бы в могиле… Кстати, разве, став преемником отца или, как я привык называть подобных людей, Всевидящим Отче, ты утратил бы зависимость от зелейника?

– Всевидящий Отче? Хм, сказано неплохо… А относительно зелейника точно не знаю. Отче уже не совсем человек. Не такой, как ты или я. Пища и сон почти не нужны ему. Меняется не только душа, но и тело. А в крайней случае… Ты ведь убедился, что зелейник можно раздобыть и в Заоколье. Да и не обязательно мне жить в дупле. Можно и в Дит вернуться. В новом качестве, думаю, меня бы там не отвергли. Не все в городе думают, как Ирлеф.

– Это верно. Кое-кто там соскучился по железной руке и сытой жизни. Ты бы пришелся весьма кстати.

– Могу уступить Дит тебе. Будешь править там вместе с Ирлеф. – Хавр скривился.

– Между прочим, если я вырвусь отсюда, как мне ее выручить?

– Нет тебе покоя… Пойдешь по Забытой Дороге до того самого места, где мы на нее в первый раз вышли. Потом ищи Соленое Озеро. Воды в нем на палец, а под ним – окаменевшая соль. Посреди озера торчит гранитный остров. Называется он Черный Камень. Вот там моя сестричка обычно и обитает. Только будь с ней осторожен. Та еще мегера… Конечно, без выкупа она тебе Ирлеф не отдаст. Выкручивайся как сумеешь. Если даже и придушишь ее, никто не зарыдает. Но повторяю, будь предельно осторожен. Она знается со всякими темными силами.

В это время чернокожие засуетились, сбились толпой у дерева, в котором обитал Всевидящий Отче, и приставили к отверстию дупла наскоро сколоченную лестницу.

– Кажется, что-то там случилось, – задумчиво вымолвил Хавр, а затем заговорил сбивчиво и торопливо: – Последние слова, которые хотел тебе сказать старик, примерно таковы. Так получилось, что он не смог полностью выполнить волю Предвечных. Ты не можешь двигаться против хода Мировремени. Твой Дух для этого недостаточно изощрен. Но это поправимо. Помнишь, мы не раз говорили о каких-то живоглотах? По словам отца, они действительно существуют. Это разум, очень чужой, почти потусторонний, непонятно почему лишенный собственного тела. Оболочка, в которой он существует, – лишь временное его прибежище. Вселяясь в человека, он вытесняет его собственный Дух и становится хозяином тела. Но это грозит лишь слабому, а тем более застигнутому врасплох Духу. Если человек оказывает достойное сопротивление, живоглот остается на окраине его сознания и уже не может причинить вреда новому хозяину. Наоборот, его советы и помощь могут быть весьма полезны. А главное, он имеет то, что отсутствует в тебе самом, с его помощью можно свободно перемещаться в Мировремени. Отец уверен: если ты постараешься, непременно одолеешь живоглота.

– Где хоть его искать?

– Найдешь, если захочешь, – бросил Хавр, похоже, уже утративший ко мне всякий интерес. – Или он тебя сам найдет.

По лестнице неторопливо спустился тщедушный и колченогий человечишко – действительно Замухрышка, ни дать ни взять. Семейство Хавра вообще не отличалось статью, но этот всех переплюнул. Шел он скособочась, переваливаясь, как утка, да еще упираясь правой рукой в поясницу. В левой он держал за шкирку обезьяньего детеныша, жалобно скулившего и поджимавшего задние лапки.

– Ишь, гаденыш, спрятался! – сказал он надтреснутым тенорком. – Затаился и слушает, о чем люди говорят… Кто дупло обыскивал? Чей отряд? Кто старший?

Один из чернокожих бросил оружие и на карачках быстро-быстро пополз к Замухрышке. «Встань!» – приказал тот, и, когда команда была выполнена, безжалостно отхлестал провинившегося визжащей обезьянкой по лицу.

– На первый раз я тебя пощажу, – сказал Замухрышка. – Пойдешь пока носильщиком в обоз. А с этой твари сдери шкуру. Вишь, какая мягкая. Да чтоб ни одной дырочки не было! Живьем обдирай, если иначе не умеешь! На!

Еще раз хорошенько огрев по морде разжалованного в носильщики командира, он заковылял в нашу сторону. Две или три дюжины воинов следовали за ним, а в середине отряда несли изящные одноместные носилки и все стяги, до этого украшавшие дупло.

– Слушай, каким гадом наш старик оказался! – пожаловался Замухрышка брату. – Просил ведь его, умолял: «Сделай меня наследником!» Не хочет. Не такой я какой-то, оказывается! И ты не такой! Кто ему нужен, не знаю. Может, этот? – он ткнул в меня кривым пальцем, но тут же, не дожидаясь ответа, отвернулся. – Ведь подыхает, давно подыхает, а за шкуру собственную цепляется не хуже этих хвостатых тварей. Разве это справедливо? Пожил сам, уступи место другому. Тем более что это твое собственное дитя… Я его часов шесть в этой бурде топил. Устал, руки затекли… – он продемонстрировал нам свои натруженные ладони. – Мучается, гад, помереть не может, со своими знаниями не расставшись, а не сдается!

– Но сдался все же, – как будто с легкой иронией уточнил Хавр.

– Сдался! Куда ж ему деваться? Если надо, я бы его еще год из своих рук не выпускал. А все его фокусы стариковские мне давно известны. Не из таких ловкачей душу вытряхивал… Да, повозиться пришлось. Но потом, гляжу, стал слабеть, последние пузыри пустил и подох. Отмучился. С просветленным лицом отошел. А меня в тот же момент словно обухом по голове огрели. Мудрость его, значит, ко мне перешла. Все тут теперь, – он похлопал по своей облезлой макушке. – Теперь Предвечные со мной совет держать будут. Я средь людей наиглавнейший. И ты, братец, о том тоже не забывай.

– Значит, не стали его Предвечные защищать, – задумчиво проговорил Хавр.

– А им-то что! – развел руками Замухрышка. – Какая разница, кто из людей эту службу будет править. Предвечным до наших дел, как Гробнице Вечности до дождика.

– Добился своего. Поздравляю. А сейчас чем собираешься заняться?

– Еще не знаю толком. Возможно, тебя домой провожу. Ты ведь нынче в Дите живешь?

– В Дите.

– Вот видишь, в хорошем городе живешь, а родного брата в гости не приглашаешь.

– Уж очень много у тебя провожатых. Боюсь, не прокормлю всех. Кроме того, через Переправу нужно идти. А златобронники на тот берег не всех пускают.

– Со златобронниками мы как-нибудь договоримся. У них кони, у нас корм. У них сундуки, у нас сокровища. Старик здесь немало всякого добра накопил. Есть на что погулять.

– Дитсы народ серьезный. И гуляк не любят. Боюсь, не откроют они тебе ворота. Законы у них на этот счет строгие.

– Дураками будут, если не откроют. Ломать придется. Чего они, как чужаки, в своей берлоге сидят. Бастионов наворотили. Сломаем, снесем, сроем…

– Бастионы снесете? – Хавр с сомнением покачал головой. – С одними копьями? Без осадных машин? Что-то не верится.

– Зачем нам осадные машины? – удивился Замухрышка. – Ты будешь нашей осадной машиной. Снесешь парочку бастионов, а все остальное мы уж сами докончим. Согласен? Чего молчишь? Ты ведь по таким делам мастер… Еще в детстве умел с Перемежовками управляться.

– Тебе ответ сразу дать?

– Конечно. Я же не болтать с тобой явился. Теперь я не только владыка Приокаемья, но еще глаза и язык Предвечных. Ты сам к этому рвался, да промахнулся. Значит, придется меня слушать.

– Тебя? – переспросил Хавр. – Что-то мне с этой мыслью пока трудно свыкнуться. А знаешь, как мой спутник предложил назвать тебя? – Он кивнул в мою сторону. – Всевидящим Отче, ни больше ни меньше.

– Этот безродный бродяга смеет давать мне прозвища! – не по-хорошему удивился Замухрышка.

– Я, наверное, и в самом деле поступил опрометчиво, – пришлось признаться мне. – Лучшего прозвища, чем Замухрышка, для тебя действительно не подберешь. Разве что – Отцеубийца!

Некоторое время этот трухлявый гриб молчал, оглядываясь по сторонам (видимо, высматривал для меня подходящее дерево), потом почесал у себя за ухом и с наигранным добродушием сказал:

– Я про тебя, бродяга, все знаю. Поэтому трогать не буду. Прощаю ради такого торжественного случая. Иди своей дорогой и не лезь в наши семейные дела.

– Сюда я пришел не один, а вместе с твоим братом. И уйти собираюсь с ним. Ты согласен, Хавр?

– Нет! – Хавр отступил в сторону, слово опасался, что я, уходя, вскину его себе на плечо. – Действительно, не касайся наших дел. Иди своей дорогой.

– Иди-иди, пока я не передумал, – зловеще прошипел Замухрышка, становясь между нами. Его воины без промедления обнажили оружие.

– Пойду, не суетись понапрасну, как будто прищемил себе кое-что. Я пойду, но запомни – зря надеешься, что стал посредником между людьми и Предвечными. Всевидящим Отче нельзя стать путем насилия. Тебе показалось, что высокая мудрость и нечеловеческие способности снизошли на тебя. Ты мог воспринять только проклятие и ненависть умерщвленного тобой отца. В гнилом болоте вьют гнезда ядовитые гады, а не гордые орлы. Судьба твоя будет ужасна, и очень скоро ты в этом убедишься. Предвечные не карают людей за дурные проступки, но и никогда не прощают их.

Резкая боль рванула правую сторону моей челюсти, а после левую – я даже руку машинально вскинул, чтобы проверить, уцелели ли зубы. Затем я ослеп – сначала на один глаз, потом на оба. Вслед за этим отказал слух. Не знаю, сколько времени я простоял так, ничего не видя и не слыша, разрываемый сумасшедшей болью (это при том, что мои нервные окончания к боли малочувствительны, не знаю даже, как эту пытку выдержал бы обыкновенный человек).

– Ну? – наконец-то я услышал голос Замухрышки, доносившийся словно через вату. – Хочешь, я заставлю тебя наложить в штаны или откусить собственный язык? Хочешь?

Да что же это такое? Как он сумел так скрутить меня? Ведь мое сознание для него недоступно, я абсолютно уверен в этом. Неужели Замухрышка способен как-то воздействовать непосредственно на внутрение органы человека, минуя нервную систему? С такими фокусниками мне еще не приходилось сталкиваться. Надо удирать, пока не поздно!

– Все-все! Ухожу! – заплетающимся языком пробормотал я и, как бы прося пощады, вскинул руки.

– Запомни этот урок и постарайся больше мне не попадаться, – в голосе Замухрышки слышалось чванливое торжество.

Я едва мог различить его сквозь пелену слез, все еще застилавших глаза, но это отнюдь не помешало моему кулаку попасть в цель. Ощущение было такое, словно бьешь по гнилому арбузу.

– Мы еще встретимся! – пообещал я, но эти слова вряд ли кто мог расслышать, ибо произнесены они были уже в объявшей меня стихии Мировремени.

Уходить далеко в будущее я, конечно же, не собирался – надо было еще выручить Ирлеф, запас зелейника у которой был не бездонен. Но и тут имелись свои сложности. Как из автомата нельзя выпустить меньше одной пули сразу, так и в Мировремени минимальный бросок вперед равен примерно полутора-двум суткам. Но его еще надо уметь сделать – этот один-единственный бросок. Примерно с таким же успехом разогнавшийся на всю катушку спринтер может остановиться точно на линии финиша, а летающий лыжник затормозить на самом краю трамплина. Инерция потока Мировремени похлеще инерции движения.

И тем не менее я остановился именно там, где хотел. Но лучше бы я этого не делал! Вырваться из огня фантомной боли, чтобы оказаться во вполне натуральном пламени, – не лучшее решение проблемы личной безопасности.

Лес вокруг горел очень энергично, я бы даже сказал, с энтузиазмом – радостно гудя и постреливая в небо фонтанами искр, и хотя я пробыл в этом пекле всего несколько секунд, урон, нанесенный моей одежде, шкуре и шевелюре, можно было оценить как значительный.

После следующего, столь же осторожного шага в будущее я оказался среди все еще дымящегося пожарища. От деревьев не осталось даже пней, а от их обитателей – скелетов. Можно было подумать, что здесь только что случилось Сокрушение, занесшее в этот мир подарок откуда-нибудь из доархейских времен, когда юная, едва рожденная планета еще не успела остыть.

Оставляя в горячей золе глубокие следы, я добрел до края пепелища. Степь кое-где тоже выгорела, но ее растительность была слишком скудна, чтобы дать пищу для настоящего пожара. Засаду Замухрышка не оставил, понял, наверное, что сторожить меня – то же самое, что сторожить ветер.

Срок мой уже приближался, бередя душу и выворачивая нутро. Отпив глоток теплого зелейника, я двинулся через степь к Забытой Дороге и шел так без передышки, пока впереди не блеснула ровнехонькая струна рельса. Здесь недавно жили люди, случайно оказавшиеся на пути Замухрышкиной армии – на вытоптанном поле медленно распрямляли колосья уцелевшие злаки, вокруг пожарища, поджав хвост, бродила осиротевшая псина, при Дороге валялась сброшенная с рельса самодельная тележка.

Веса в ней было не меньше тонны, и даже я в одиночку не смог бы установить ее на прежнее место. Пришлось подобранной на пепелище мотыгой отделить массивную платформу (слонов на ней, что ли, возили!) от направляющей лыжи, выкованной в форме швеллера. Сработана она была грубо, с чрезмерно большими допусками, но по рельсу скользила, как клоп-водомерка по поверхности пруда. Отталкиваясь черенком мотыги, я для пробы прокатился по дороге в обе стороны и остался доволен ходовыми качествами этой железяки. Правда, сохранять равновесие на большой скорости было нелегко, но ведь сноровка – дело наживное.

Как мне представлялось, ехать надо было вправо, поскольку к Забытой Дороге мы вышли с левой стороны и все время двигались влево. Однако через несколько тысяч шагов, когда лыжа уже набрала приличный разгон, меня ожидал сюрприз – поперек пути сверкнул еще один рельс, пересекавший первый под косым углом, и я, не успев затормозить (да и нечем было), врезался в него. Лыжа, совершив кульбит, зарылась в песок, я же, соскочив в последний момент, отделался легким испугом.

Оба рельса были совершенно одинаковыми и уходили вдаль насколько хватал глаз. Странно, Хавр мне про это ничего не говорил. Или забыл, или не захотел, или сам не знал. Куда же теперь податься? Если не принимать во внимание участок пути, по которому я уже прокатился, выбирать приходилось из трех направлений: вперед, влево, вправо. Типичная ситуация витязя на распутье, только придорожного камня с провокационными надписями не хватает.

Тут я вспомнил, что, добираясь к обезьяньей роще, мы почти все время двигались лесом. Из трех же разбегающихся в разные стороны рельсов лишь один – правый – уходил на горизонте в синеющую гребенку деревьев. Поколебавшись немного, я направил свою ничуть не пострадавшую лыжу именно туда.

Спустя примерно час с обеих сторон Забытой Дороги сомкнулись стены глухой чащобы, на первый взгляд ничем не отличающейся от той, через которую нам уже довелось однажды пройти. Ветер свистел у меня в ушах, а древесные стволы мелькали в таком темпе, что усмотреть среди них какую-нибудь памятную примету было просто невозможно. Пролетев последовательно над двумя реками, я стал постепенно снижать скорость – вот-вот в рельсе должен был появиться разрыв. Однако время шло, лыжа стремительно скользила все вперед и вперед, а лес неожиданно начал редеть. Миновав третью реку, я окончательно понял, что выбрал неверный путь.

Хотя я уже давно перестал отталкиваться черенком мотыги, лыжа не только не сбавляла ход, а, кажется, даже продолжала разгоняться. Чтобы лучше сохранять равновесие, я сначала присел, а потом прилег на ее бугристую холодную поверхность, шириной не превышающую трех пядей. Сейчас мы неслись со скоростью гоночного автомобиля, и было страшно подумать, что может случиться, если впереди окажется какое-либо препятствие.

Кроме неизвестно по какой причине нарастающего ускорения, меня беспокоило еще одно обстоятельство – размеренность Мировремени изменилась (теперь я подобные вещи ощущал очень ясно), как это бывает, когда где-то вблизи происходит деформация Миропространства. Секунды растягивались в минуты, минуты превращались в часы. Однако причиной этого было не готовое вот-вот разразиться Сокрушение, а нечто совсем иное – непоколебимое, мощное, пребывающее здесь испокон веку.

Мимо промелькнули последние деревья, низкие, разлапистые, словно приплюснутые к земле, и я увидел впереди мрачную, грандиозную, сверхъестественную картину – пространство, прорезанное до самого конца восходящей дугой дороги, загибалось кверху, вознося горизонт на недостижимую высоту. Краски земли и неба померкли, и все вокруг приобрело теперь зловещий багровый оттенок. Утратившая перспективу даль плыла и искажалась, словно один мираж спешил сменить другой.

Вот он, значит, какой, Окаем, подумал я. Стена предельно натянутого Миропространства, сдавившего Мировремя в тисках избыточного тяготения. Возможно, кто-то и живет в этом невообразимом, лишенном здравого смысла мире, но мне там делать нечего.

Я попытался соскользнуть с лыжи, но это оказалось не так легко сделать – на меня словно навалили невидимый груз, не позволявший даже шевельнуть пальцем. Навстречу мне налетало что-то похожее на водную гладь – багровые маслянистые неподвижные волны вздымались ряд за рядом, словно барханы в пустыне, и я решил, что это мой последний шанс спастись. Неимоверным усилием я заставил себя перегнуться через переднюю кромку лыжи и загнать под нее черенок мотыги. В единый миг дерево обратилось в щепу, а лыжу лишь слегка тряхнуло, но этого было достаточно, чтобы меня как катапультой вышвырнуло вперед и в сторону. К несчастью, волны оказались лишь еще одной иллюзией, которая исчезла сразу же, едва я достиг ее границы. Зато принявшая меня горячая каменистая почва была вполне реальной…

Я полз тяжело и неуклюже, как дождевой червь, жаркой порой оказавшийся на асфальте. Я полз, обретая сознание, и полз, теряя его. Каждый раз, вновь приходя в себя, я видел вокруг другие деревья, другие камни и другие следы на рыхлом песке. Только рельс всегда оставался прежним – ровным, блестящим, бесконечным. Время от времени я насыпал на него горсть песка и следил, как тот уносится к Окаему. Когда же песок, распределившись ровным слоем, остался наконец неподвижным, я понял, что отполз на безопасное расстояние. Багровый свет уже погас, а искаженная, вывернутая кромка этого мира скрылась за вершинами деревьев.

Кое-как встав на ноги, я побрел вдоль края просеки, цепляясь за ветки кустарника. Все мои кости, кажется, были целы, зато внутри при каждом движении что-то болезненно екало, как у лошади с отбитой селезенкой. Первую реку я преодолел вброд (карабкаться по рельсу не было сил) и долго потом лежал на берегу, подставляя медленно текущей чистой воде то одну сторону лица, то другую. Предвечные, Иносущие, Хавр, Всевидящий Отче, Замухрышка, Ирлеф – как они все сейчас были далеки от меня. Плавный прохладный поток играл моими волосами, ласкал щеку, смывал кровь и грязь, уносил вдаль горечь, тоску, безысходность, накопившуюся в душе. Под тихий плеск воды я засыпал, просыпался и грезил наяву.

К реальности меня вернуло чувство голода и тот прилив свежей энергии, который побуждает хорошо отдохнувшего человека к немедленному действию. Наскоро подкрепившись сердцевиной все того же съедобного дерева, я осмотрел остатки своего снаряжения. Кроме лохмотьев одежды и разбитых сапог, при мне имелись только фляжка зелейника да нож весьма посредственного качества. И тем не менее все мои надежды были именно на него. Первым делом я вырезал в лесу две метровые чурки, каждую толщиной в пол-обхвата, и проделал в них глубокие пазы по размеру рельса. Поверьте, проделать все это обыкновенным ножом с пятнадцатисантиметровым лезвием было не легче, чем каменным топором вырубить пирогу из цельного ствола секвойи. Теперь осталось соединить чурки в единую жесткую раму, что я и сделал при помощи пары более длинных и тонких поперечен да лоскутьев своей собственной рубашки. Навалив сверху несколько охапок веток, я лег на это примитивное сооружение и обеими руками оттолкнулся от земли. Тележка заскрипела, дернулась и начала набирать скорость.

До места пересечения рельсов я добирался раза в два дольше, чем от него – до Окаема, зато без всяких приключений. Здесь я заново перевязал свою разболтанную конструкцию и вновь отправился в путь, на этот раз выбрав прямое направление. Вскоре по обе стороны дороги замелькали одиночные деревья, постепенно слившиеся в густой дикий лес. Когда же над моей головой бесшумно пронеслась пара летающих дисков, я обрадовался им как старым знакомым. Отдохнуть я позволил себе, только достигнув разрыва в рельсе. К концу второго дня пути я стал замедлять ход, внимательно посматривая по сторонам. Выручил меня случай – я заметил торчащий из зарослей угол чьей-то тележки. Конструкцией, да и манерой исполнения она не отличалась от той, которую я обнаружил у сгоревшей рощи. Чтобы поставить на рельс это устройство, требовалось усилие по меньшей мере четырех здоровых мужиков. Облазив окрестности, я обнаружил наше старое кострище и множество свежих следов, как человеческих, так и звериных.

Лес пересекало немало тропок, но я на всякий случай решил держаться от них в стороне. О сестрице Хавра мне почти ничего не было известно, кроме разве что смутных намеков, но знакомство с другими членами этой семьи не позволяло рассчитывать на задушевный прием.

Чащоба стала постепенно редеть, деревья выглядели все более хилыми, а подлесок исчез вовсе. Белесый налет покрывал все вокруг, и я почувствовал на губах солоноватый привкус. А выйдя на опушку, невольно зажмурил глаза – даже в обычном для этого мира мутном и рассеянном свете Соленое озеро сверкало, как альпийский ледник. До сих пор мне казалось странным: из-за чего человеку (пусть даже и свихнувшемуся, если верить Хавру) жить в таком неуютном месте. А вот теперь я понял – из-за гипертрофированного стремления к безопасности. Подойти незаметно к Черному Камню, казавшемуся отсюда вмерзшим в лед кукишем негра, было невозможно даже теоретически.

Хрустя сапогами по соленому инею, я достиг кромки берега. Дождей давно не было, и на гладкой, как полированный мрамор, поверхности остались только редкие лужи. Стараясь не поднимать высоко ноги, я зашагал-заскользил по этому нетающему катку и успел уже одолеть добрую половину расстояния до острова, когда ощутил где-то под черепной коробкой легкий булавочный укол. Затем почти неощутимое покалывание пробежало от надбровных дуг к затылку. Очень не люблю, когда со мной случается что-то одновременно новое и неприятное (все приятное, к сожалению, уже не может быть для меня новым). Во всяком случае, полагаю, что это вовсе не соль проникла в мои нервные цепи. Скорее всего кто-то проверял сейчас степень моего контроля над собственным сознанием – так иногда дружески похлопывают по плечам вероятного противника, дабы определить, есть ли на нем бронежилет. Ладно, щупайте. За свои мозги я спокоен. С ними даже максары ничего не могли поделать.

Остров тем временем приближался, резко контрастируя своей черной скалистой громадой с окружавшей его ослепительно белой плоскостью озера.

Ирлеф, подперев голову рукой, сидела на бережку и ласково смотрела на меня.

– Я уже и надеяться перестала, что ты придешь за мной, – сказала она.

– Если обещал, значит, приду, – сдержанно ответил я, оглядываясь по сторонам.

– Красиво здесь, правда?

– Правда. Зелейник у тебя с собой?

– Вот! – Она тряхнула висевшую на боку флягу.

– Тогда пойдем.

– Куда? – Она удивленно вскинула брови.

– Домой. В Дит.

– Как же я уйду, не поблагодарив хозяйку? – глаза Ирлеф выражали искреннее и глубокое недоумение. – Я ей стольким обязана!

– Чем же, интересно?

– Это долго рассказывать! Ты ведь ничего не знаешь. Я болела. Она меня вылечила. Накормила. Одела. – Ирлеф встряхнула лохмотья, в которые превратилась ее одежда, позаимствованная из сундуков смолокура. – И вообще она очень добрая.

– Ясно, – я помолчал. – Значит, ты давно здесь?

– Не знаю, – беззаботно ответила она. – Я же болела, говорю тебе. Была без памяти. Зачем вы меня бросили одну?

– Так уж получилось, – я не сводил глаз с черной скалы, похожей теперь уже не на кукиш, а на четырехзубый кастет, предназначенный для сокрушения континентов. Опасность могла таиться только там. – Ну а как же твои Заветы? Не забыла их еще?

– Что ты! – Она оживилась. – Каждый день повторяю. Хозяйке они тоже очень нравятся.

– Значит, так, – я почему-то понизил голос до шепота. – У некоторых народов существует хороший обычай уходить не прощаясь. Вот мы ему сейчас и последуем.

– Нет! – Ирлеф вскочила и отбежала к скале. – Это нечестно! Это подло! Нельзя лгать! Нельзя наносить людям обиды!

– Хорошо. Что ты тогда предлагаешь? – Я медленно шел за ней, стараясь не делать резких движений.

– Войдем в ее жилище. Поблагодарим. Отобедаем на прощание. Ты расскажешь что-нибудь интересное. Она любит интересные рассказы.

– Интересные рассказы и я люблю. Да вот только детским сказочкам не верю.

– Ты злой! Ты не любишь беседовать с людьми! Я не пойду с тобой! Я умру! – У нее явно начиналась истерика. Надо было что-то делать.

– Хорошо, – согласился я. – Войдем. Поблагодарим хозяйку. Возможно, я что-то расскажу ей. Но есть не буду. Не голоден. И уйдем мы отсюда как можно быстрее.

– Вот и хорошо! – Она сразу успокоилась. – Дай руку.

Я давно уже приметил несколько пещер, прорубленных в скале у самого основания. Ирлеф тащила меня к центральной, имевшей почти правильную овальную форму.

Если это лабиринт, надо постараться запомнить очередность поворотов, подумал я.

Однако прямой полутемный тоннель вывел нас в просторный сводчатый зал, в углу которого, под огромной дырой пробитого в потолке дымохода, жарко пылала куча дубовых кряжей. Больше здесь ничего не было, кроме резного каменного стола, похожего на опрокинутое надгробие, за который меня и усадила Ирлеф.

– Вот видишь, как все хорошо, – она ободряюще улыбнулась.

– Пока я еще ничего не вижу, ни хорошего, ни плохого.

Медленно тянулось время. Ирлеф продолжала улыбаться – то мне, то самой себе, то вообще неизвестно кому. Я как бы невзначай взял ее за руку и нащупал на запястье шрам, привлекший мое внимание еще в Дите. (По словам Ирлеф, его оставил клюв одного из слепышей, за которым она ухаживала в детстве.) Без сомнения, передо мной сидела именно Ирлеф. Или ее точная копия. Внезапно языки пламени в костре заколебались – где-то рядом открылась дверь, создав сквозняк. Затем раздались легкие шаги и из темного угла зала выступила хрупкая женская фигура.

– Вот и она! – вскочила Ирлеф. – Моя хозяйка! Поприветствуй ее!

– Приветствую тебя, любезная, – сдержанно поздоровался я. – Твой отец и твои братья посылают самые добрые пожелания. Живи и здравствуй.

О смерти Всевидящего Отче я решил пока умолчать.

– Привет и тебе, любезный гость, – тоненьким голоском ответила вошедшая. – Надеюсь, мой отец и братья пребывают в добром здравии?

– В отменном.

Хозяйка подошла вплотную к столу и уселась на каменную лавку слева от меня. На вид я дал бы ей семнадцать земных лет, не больше. Васильковые глаза смотрели кротко, как у овцы. Девушку можно было назвать миленькой, если бы только ее лицо не портил слабый скошенный подбородок. Нет, сестру Хавра я представлял себе совсем иначе!

– Не встретил ли ты каких-нибудь затруднений на пути сюда? – спросила она.

– Никаких, любезная.

– Но до нас доходят слухи, что возле Стеклянных Скал путников поджидают всякие злые создания.

– Я прошел Забытую Дорогу из конца в конец и никого на ней не встретил.

– Приятно это слышать. Значит, мрачные силы, царившие в Стеклянных Скалах, утихомирились.

– Вероятно.

– Что еще слышно в дальних землях?

– Любезная, я от природы человек малопонятливый и неразговорчивый. Спроси точно, о чем бы ты хотела знать, и я отвечу, если смогу.

Сразу вышла заминка. Точный вопрос здесь мне задать или не могли, или не хотели. И вообще этот странный спектакль чересчур затянулся. А что, если схватить Ирлеф и рвануть на пару дней вперед? Но с Блюстителем Заветов (так и хочется сказать – с бывшим) что-то явно не в порядке. Как будто ее опоили или заколдовали. Сумею ли я потом привести ее в норму?

– А сам ты ничего не хочешь попросить у меня? – выдавила наконец из себя девушка.

Надо было как-то расшевелить эту куклу. Может, даже спровоцировать на скандал. Когда обостряется разговор, возрастает и степень его откровенности. В запале можно брякнуть такое, чего никогда не позволишь в спокойной беседе.

– Попросить у тебя, любезная? Разве что несколько минут любви. – Я положил руку на колено девушки, а поскольку она никак не отреагировала на это, продвинул ее чуть дальше.

Безмятежное лицо юной хозяйки Черного Камня ничуть не изменилось, но я непроизвольно отдернул руку, едва не разорвав ткань юбки гребнем налокотника – упругое теплое бедро было сплошь покрыто глубокими шрамами, которые может оставить только кожаный, утяжеленный на конце бич.

– Среди людей встречаются странные существа, находящие удовольствие в самоистязании. Но ты, кажется, не из таких, – сказал я. – Кто нанес тебе эти побои? Шрамы совсем свежие. От них даже короста не отвалилась. Где я нахожусь, в тюремном застенке или доме честных хозяев?

Девушка молчала, потупив глаза, а из мрака, таившегося в дальнем от костра углу зала, уже раздавались шаги – на этот раз неспешные, уверенные, четкие. В освещенное пространство вступила женщина цветущих лет с бледным выразительным лицом.

– Ступай, – повелительно сказала она девушке.

– Мне надлежит снова поздороваться и передать тебе все приветы от родных, любезная? – процедил я сквозь зубы.

– Совсем не обязательно, – надменно ответила она. – Достаточно будет, если ты разделишь со мной скорбь об усопшем отце.

– Мало есть людей в этом мире, о смерти которых я бы так искренне сожалел.

– Верю. Не он ли научил тебя избегать расплаты, ускользая в будущее? Но здесь я не советую тебе пользоваться этим умением. Возможно, сам ты и сумеешь спастись, но разум, да и сама жизнь этой женщины находятся в моих руках.

– Ты желаешь получить за нее выкуп, любезная?

– Желаю.

– Какой же?

– Тебе придется отправиться к Стеклянным Скалам. Ты слышал о таком месте?

– Приходилось.

– Считается, что это древний город. Но никто не знает, что это такое на самом деле. Неизвестно даже, кто в нем жил: люди, дьяволы или боги. В Стеклянных Скалах ты должен отыскать некий загадочный предмет, дарующий смертным красоту, здоровье и молодость. К сожалению, я не могу описать его приметы. По одним преданиям – это драгоценный камень, в котором заключена частичка души Вселенной. По другим – золотое зеркало, на котором никогда не засыхают капельки крови первого из Предвечных, пожертвовавшего своим бессмертием ради создания рода человеческого. Есть и много других преданий. Ты легко отыщешь место, где находится этот волшебный предмет. Немало людей в разные времена сумели добраться до него и вымолить то, что им было нужно. Так они и лежат там все до сих пор – красивые, юные, нетленные. Мертвы они или нет, нам неизвестно, и так же неизвестна причина, ввергшая их в такое состояние. Впрочем, это тоже может оказаться лишь преданием, ведь свидетелей, способных говорить, нет и не было. Взяв сокровище, ты вернешься сюда, к Черному Камню на Соленом Озере. Взамен получишь эту женщину, сколько угодно зелейника для вас обоих и возможность продолжить свой путь.

– Зелейника достаточно и в Дите, – осторожно заметил я.

– Очень скоро от Дита не останется камня на камне. Мой брат Карнлайх, владыка Приокаемья, ведет туда своих воинов. Скоро на развалинах Дита волки не найдут пропитания, а змеи – укрытия.

– Новость, прямо скажем, неожиданная…

– Думай о себе, а не о дитсах. Они обречены. Принимаешь ли ты мои условия?

– Если судить по твоим словам, то, что мне поручено, – невыполнимо.

– Невыполнимо для простого смертного. Дитса, златобронника, урвакша. Ты же душой и телом совсем иной. Я прекрасно знаю об этом. Можешь, конечно, отказаться, но тогда вместо тебя я пошлю ее, – она указала на продолжавшую улыбаться Ирлеф.

– Что с ней сейчас?

– Она просто спит. Я могу пробудить ее в любой момент.

– Я должен убедиться в этом.

– Хорошо, – женщина вновь отступила во мрак. – Она проснется, но совсем ненадолго.

Словно услышав эти слова, Ирлеф вздрогнула и сразу переменилась в лице. Бессмысленная улыбка потухла, уступив место выражению полнейшей растерянности. Так, должно быть, выглядит человек, проснувшийся вместо своей постели в медвежьем логове.

– Это ты? Почему мы здесь? Что случилось? – несвязная, захлебывающаяся речь перешла в стон, и, чтобы унять его, Ирлеф пришлось руками прикрыть рот.

Меня так и подмывало, схватив ее в охапку, нырнуть в спасительную стихию Мировремени, но я отчетливо сознавал, что обмануть хозяйку Черного Камня будет очень и очень непросто. Обо мне она знала не так уж мало, а кроме того, успела подготовиться к нашей встрече. Кто-то из братцев подробно просветил ее на мой счет.

– Все, хватит! – крикнул я в темноту. – Пусть спит дальше!

Ирлеф церемонно поклонилась мне, села, расправив складки несуществующего роскошного платья и передвинула на столе что-то, заметное ей одной.

– Прошу тебя, поешь. Не отказывайся. Сейчас я налью тебе вина, – проворковала она.

– Неучтиво торопить гостя, – женщина вновь выступила на свет. – Но тебе не стоит здесь засиживаться. Мне известно, что ваш зелейник на исходе. Мои люди уже ожидают на Забытой Дороге. Они проводят тебя к Стеклянным Скалам и будут ждать там до тех пор, пока ты не вернешься или пока ожидание не утратит смысл.

– Тогда разреши мне последний вопрос, любезная, – я уже стоял на ногах, вполоборота к выходу. – Зачем тебе молодость, здоровье и красота? Все это имеется у тебя в избытке. Люди редко хлопочут о том, чего никогда не теряли.

– Не задавай глупых вопросов. Вам, мужчинам, никогда не понять женщин.