Аквамарин Эшбах Андреас
– Хм, это тоже не похоже на счастливое детство, – замечаю я.
– Твоя мама умерла, верно? – спрашивает Пигрит.
– Да, – говорю я. – А об отце вообще ничего не знаю.
Я снова вспоминаю картинки с аппаратами для секвенирования. Может, у меня и не было вовсе никакого отца.
– Это еще хуже, чем у меня, – признается Пигрит.
Идти оказывается действительно недалеко. Пигрит с отцом живут в Бурге, районе, расположенном слегка на возвышении за виллами на городском пляже. Дом у Боннеров каменный, одноэтажный, неуклюжий на вид, затемненные стекла на окнах делают его похожим на крепость.
– Нам надо вести себя тихо, – предупреждает Пигрит, прежде чем мы входим внутрь. – У папы послеобеденный сон.
Мне становится смешно.
– А обувь нужно снимать?
– Нет. – Он смотрит на меня удивленно. Откуда ему знать, что я успела напридумывать, пока он пытался объясниться.
Его комната оказывается светлее, чем можно было представить себе по внешнему виду дома. Она примерно вдвое больше гостиной у нас (что, конечно, не говорит ни о чем) и ничего особенного собой не представляет. За исключением, пожалуй, того, что в углу стоит пластмассовый скелет в натуральную величину, каждая кость в котором подписана латинским названием.
– Ты никогда спросонья не пугаешься? – интересуюсь я.
– Глупости, – отвечает он, наморщив лоб, как будто сама идея кажется ему совершенно абсурдной.
На столе в рамке стоит распечатанная фотография. На ней смеющаяся женщина с белоснежной кожей и серебристыми волосами до плеч. Я беру фотографию в руки.
– Твоя мама?
– Да, – говорит он и поднимает руку примерно на высоту своих бровей. – Приблизительно вот такого роста. А теперь представь себе моего папу, какой он огромный. Как я уже говорил, эти двое вообще не подходят друг другу.
Я ставлю фотографию на место и тут замечаю загадочный агрегат на полке у стола. Перед напечатанной фотографией Пигрита стоит проволочный каркас. Между каркасом и фотографией возвышается какой-то полукруглый резиновый предмет. Предмет прикреплен к валу, который, в свою очередь, приделан к моторчику.
– Это еще что такое? – вопрошаю я.
Пигрит ухмыляется.
– Это мой призрачный палец. Мое устройство для обмана учителей.
– Что? – Я не понимаю ни слова.
– Сейчас покажу, – говорит Пигрит. Он берет планшет, открывает на нем «Макбета», тот пассаж, который нам нужно прочитать на завтра. Затем он укрепляет планшет на каркасе лицом к своей фотографии и включает моторчик. Мотор двигается бесшумно и очень, очень медленно. Проходит минута или около того, пока резиновая штука – которая и правда имеет отдаленное сходство с пальцем – оказывается достаточно далеко впереди, чтобы дотронуться до экрана планшета. Этим касанием книга переворачивается на следующую страницу.
– И что же это такое? – спрашиваю я, продолжая смотреть, как резиновый палец всё так же медленно удаляется от планшета.
– Пигрит Боннер читает «Макбета», пятый акт, первая сцена, – объясняет Пигрит.
– Я ничего не понимаю.
Он встает рядом с прибором, как будто собирается делать доклад.
– Школьные планшеты, как известно, ведут протокол того, что ты читаешь и где ты при этом находишься.
Я киваю.
– При этом камера планшета направлена на тебя, и, раз твой планшет знает, как ты выглядишь, он также знает, читаешь ли ты текст сам или его читает вместо тебя кто-то другой. Однако, – ухмыляется он, – как я выяснил, он не отличает живого человека от фотографии в натуральную величину. Поэтому наши учителя считают меня самым увлеченным читателем, какого им случалось учить.
Я надуваю щеки и с шумом выпускаю из них воздух.
– И зачем это нужно? Тебе же всё равно нужно прочитать то, что нам задают.
И всё же аппарат меня впечатлил. И в особенности то, что Пигрит явно соорудил его сам. Я не знаю никого, кто бы такое мог.
– Ну да, – замечает он. – И я люблю читать. Но хочу сам выбирать книги.
Он берет с полки прямоугольный предмет оранжевого цвета, сует его мне в руки, и только тут я понимаю, что это: это книга, напечатанная на бумаге! Такая, как делали раньше! На обложке написано «Макбет», а ниже – «Пособие для литературного анализа в старших классах».
– Ох, ничего себе! – говорю я. – Настоящая старая книга!
Я бережно открываю ее. В ноздри ударяет странный химический запах. Страницы бумажные и кажутся очень хрупкими, я очень осторожно листаю книгу. Там есть картинки, но они не двигаются. Также ничего не происходит, если дотронуться пальцем до подчеркнутых фраз.
Я прочитываю пару строк, один абзац. Читать легко, как в планшете, но текст сложный, я не понимаю и половины того, что там написано.
– У меня куча старых школьных учебников, – говорит Пигрит. – Мне по ним гораздо больше нравится учиться. Они в миллион раз лучше того, что нам предлагает школьная библиотека.
– У тебя поэтому хорошие оценки? – спрашиваю я и закрываю книгу. Чувствую себя с ней неловко, очень боюсь ее как-то повредить.
– Да я вообще-то не ради оценок учусь, – парирует Пигрит. – Я учусь, потому что мне интересно.
– Правда?
Я возвращаю ему книгу.
– Тогда ты, наверно, один такой.
– Наверно.
Я оглядываюсь по сторонам.
– И где у тебя все эти книги?
Пигрит указывает в сторону двери.
– Пошли.
Я иду за ним. В коридоре на стенах висят копья и другие орудия, которые когда-то изготавливали австралийские аборигены. Дверь, которую наконец открывает Пигрит, сделана из тяжелой древесины, за дверью темнота. Он пропускает меня вперед. Я машинально втягиваю голову, делая первый шаг в огромное помещение, полностью уставленное полками. Они всюду на стенах, а некоторые и посередине комнаты, а на полках много-много книг, плотно друг к другу, их тысячи!
Это зрелище почти сбивает меня с ног, как если бы на меня вдруг обрушился вес всех этих книг. Странный запах наполняет комнату: пахнет пылью, кожей и ванилью.
– Прошу, – с гордостью произносит Пигрит. – Это библиотека моего отца.
– Библиотека? – повторяю я благоговейно.
– Вот откуда это слово. Библиотека на планшете на самом деле просто база данных где-то там в Сети. Но изначально библиотеки были такими, как у нас здесь. Настоящие книжки на полках.
Настоящие книжки? Для меня настоящие книжки – это тексты на моем планшете. Книги, напечатанные на бумаге, которую нарезают листами, а потом склеивают их с одной стороны, – это то, что встречается только в музеях, так мне казалось. Где-то рядом с пергаментными свитками и каменными табличками с клинописью.
Я иду вдоль полок и рассматриваю книги. Они все разной толщины и высоты, названия написаны различными шрифтами. Полнейший хаос. У некоторых обложки, похоже, из кожи, они выглядят очень ценными – наверно, так оно и есть. Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до них, но всё же не решаюсь. У окна стоит громоздкое кресло для чтения, рядом с ним небольшой столик с точеной ножкой. Над спинкой кресла возвышается торшер.
– Почему здесь так темно? – спрашиваю я.
– Бумаге вреден свет, – объясняет Пигрит. – Книги все старые, некоторым по двести лет или даже больше того.
– Двести лет! – Получается, эти книги пережили Энергетические войны, восстания и что там еще творилось в прошлом. Двести лет… Это значит, что, когда их напечатали, только-только закончилась Вторая мировая война.
Пигрит достает толстую книгу и протягивает мне. Я чуть не роняю ее, такой тяжелой она вдруг оказывается. Это полное собрание сочинений Шекспира, все пьесы и вся поэзия. Те самые, которые есть у нас на планшетах. Только там они ничего не весят и можно искать и анализировать в них что угодно миллионом разных способов.
Я возвращаю ему книгу с ощущением, что мои пальцы стали от нее пыльными.
– Красиво, – говорю я, – но зачем? Зачем столько усилий? Ведь книги занимают столько места, и, наверно, еще пыль вытирать надо. Все эти затемненные помещения… Зачем? Ведь на планшете можно прочитать все книги, какие только существуют?
– Многие так считают, – говорит Пигрит и возвращает толстую книгу на место. Он идет дальше, его взгляд скользит по полкам. Потом он достает еще одну книгу, совсем тоненькую, и протягивает мне. – Вот. Проверь, найдешь ли ты это в школьной библиотеке.
Я беру книгу, кладу ее на один из многочисленных столов, расставленных по комнате. Затем вытаскиваю планшет и захожу в школьную библиотеку. Открываю поиск и ввожу имя автора: Джордж Оруэлл.
– Это ее название? – спрашиваю я.
– «1984»? Да, – отзывается Пигрит.
– Странное название.
– Можешь его не указывать. Джордж Оруэлл написал не так много книг.
Я не пишу названия. Пигрит оказывается прав. Я нахожу одну-единственную книгу, про пищевую химию. Опубликовано в Найроби в 2112 году.
– И это другой Джордж Оруэлл, – объясняет Пигрит, – кенийский химик. Джордж Оруэлл, написавший «1984», был англичанином и жил в XX веке. Но его романы запрещены и были стерты со всех серверов, когда начались восстания. Как было сказано, они настраивали людей против правительств.
– Откуда ты это знаешь? – удивляюсь я.
– Об этом написано в другой книге из нашей библиотеки, – говорит Пигрит. – Ясное дело, планшеты – практичная штука, но все книги хранятся в единой базе данных. Если кто-нибудь там перекроет к ним доступ или сотрет их, они исчезнут. – Он кладет руку на книги на полке перед собой. – А эти книги не денутся никуда. То, что было напечатано на бумаге и распространено по всему свету, уже практически нельзя заставить исчезнуть.
– Понимаю, – говорю я.
– К тому же, – добавляет он, – у старых книг есть еще одно преимущество.
– Какое же?
– Никто не знает, что ты читаешь.
– И правда. – Я сразу вспоминаю вчерашний вечер. Я хотела поискать еще информацию о генной инженерии, в первую очередь о том, как ее применяют к людям. Но потом представила себе, как кто-нибудь откроет протокол моего планшета и спросит меня, почему меня вдруг так волнует эта тема. И я отказалась от этой затеи.
Я рассматриваю книгу, лежащую на столе передо мной. При всей ее непрактичности, у нее есть свои преимущества, тут Пигрит прав.
Обложка книги пробуждает во мне одно воспоминание.
– А у меня ведь тоже есть книга, – говорю я. – Примерно такого же размера и серая снаружи. Но это книга, которая изначально была пустой. Моя мама писала в ней от руки.
Глаза Пигрита загораются.
– Дневник! Вот это да! Такие пустые книги назывались блокнотами, сейчас их практически не производят. Покажешь мне как-нибудь?
Я колеблюсь.
– Это одна из немногих вещей, оставшихся мне от мамы, – говорю я, и мне становится неприятно от одной мысли о том, что до дневника дотронется кто-то чужой. Книга лежит в моем заветном сундучке, я и сама-то уже сто лет не брала ее в руки.
– Если это дневник твоей мамы, – размышляет вслух Пигрит, – то неужели она там ничего не пишет о твоем отце?
Я пожимаю плечами.
– Понятия не имею. Он написан старым рукописным шрифтом. Я не могу его прочесть.
– Секундочку. – Пигрит поднимает вверх указательный палец. Я наблюдаю, как он снова идет вдоль полок, наклонив голову набок. Мог бы и признать, что функция поиска намного удобнее! Наконец он находит то, что искал, достает книгу с полки и возвращается с ней ко мне. – Вот, пожалуйста. Может быть, это тебе поможет.
Это совсем тоненькая книжка, сшитая всего двумя скрепками, не более пятидесяти страниц. Название гласит: «Как читать старый рукописный шрифт».
– Неплохо, да?
Я лишь киваю, потрясенно открываю книжку и рассматриваю первые страницы. На них я узнаю значки, которые видела на страницах маминого дневника.
– Можешь мне дать ее почитать? – прошу я.
– Я сделаю тебе копию, – отвечает он. – Папа не любит, когда его книги покидают дом.
– Копию? – Я закрываю книгу и удивленно смотрю на него. Знаю, как скопировать тексты в планшете, но как это сделать с бумажной книгой?
Пигрит выхватывает ее из моих рук и зажигает свет над рабочим столом, который я до этого не замечала.
– Ты пока устраивайся поудобнее.
Он уходит. Я сажусь и оглядываюсь. Странное чувство – оказаться наедине со всеми этими книгами. Они создают в комнате совершенно незнакомую для меня атмосферу. Как будто бы я не одна. Как будто все эти книги – воплощенные мысли, которые сейчас просто спят, но в любой момент могут проснуться, чтобы вмешаться в то, что ты делаешь, и заговорить с тобой.
Но это чувство нельзя назвать неприятным. Оно сильное, да, безусловно. Но мне кажется, что в такой… библиотеке должно хорошо работаться.
Я наклоняюсь вперед, потому что мой взгляд падает на светлую, слегка поблескивающую книгу с названием, которое кажется мне знакомым. «Ядовитый континент – старый животный мир Австралии и что с ним стало». Не та ли это книга, которую я читала вчера вечером? Ее… оригинал?
Я совершенно забываю подумать о том, насколько это прилично, встаю и беру книгу с полки. Она оказывается неожиданно большой и довольно увесистой. Я возвращаюсь с ней за стол и бережно открываю. Да, это тот самый текст, но картинки в полную величину выглядят гораздо более впечатляющими. Изображение кубомедузы занимает целую огромную страницу, на темно-синем фоне медуза смотрится загадочно и элегантно. Я чувствую, как от ее вида по телу побежали мурашки.
Дверь снова открывается, но входит не Пигрит, а его отец. Я цепенею от ужаса. Мне случалось видеть профессора Боннера на всяких официальных мероприятиях, чаще всего вместе с нашим мэром или другими важными людьми. Я знаю, что он высокого роста, но вот так, вблизи, он выглядит еще более огромным и могучим. Ко мне приближается не человек, а гора, такая черная, что кажется, будто он еще сильнее потемнел в своей библиотеке.
– Привет, – произносит он низким голосом и протягивает мне руку. – Ты, наверно, Саха?
– Да, – отвечаю я и послушно жму его руку. – Здрасьте.
Я не знаю, что сказать, к тому же мне кажется, что я не говорю, а пищу, как мышь. Вдруг он рассердится на меня за то, что я трогала его книги?
Но он вообще не замечает книгу, которая лежит раскрытая прямо передо мной.
– Я не хотел тебе мешать, – говорит он. – Мне просто нужно было быстренько кое-что достать.
– Да, конечно, – пищу я.
Я смотрю, как его огромная фигура протискивается между полками, как его взгляд скользит по книгам и как его косматые брови при этом постоянно двигаются то вверх, то вниз. Невероятно, что у такого огромного мужчины такой маленький сын.
Он вытаскивает книгу, сует ее себе под мышку, тянется за второй, которую тут же начинает листать. Дверь снова открывается, на этот раз это уже Пигрит.
– Привет, пап, – говорит он.
– Я уже сказал твоей подруге, что совершенно не хочу вам мешать, – отвечает его отец, не отрываясь от книги. – Я сейчас уйду.
– Саха спросила меня, почему, собственно, неотрадиционализм так против генной инженерии, – говорит Пигрит. – Может, ты мог бы ей это объяснить?
– Хм… – Отец Пигрита поднимает голову от книги и какое-то время думает. – На этот вопрос не так легко ответить. Ну, во-первых, неотрадиционализм против технических изменений человеческого тела, не так ли? Коммуникационные импланты и тому подобное. Причем в случае с имплантом ты сам решаешь, хочешь ли ты их себе вставить, а вот решение о генетических изменениях за тебя принимают родители.
Он внимательно смотрит на нас.
– Все эти люди, которых можно встретить в метрополиях, с синей или зеленой кожей, перьями на голове, ногтями, светящимися в темноте, и прочим – они ведь не сами решили так выглядеть, правда? По большей части это их родители захотели. Неотрадиционализм далеко не единственная идеология, которая не признает подобных вещей.
Мне ужасно хочется забиться в дальний угол. Зачем я только заговорила с Пигритом на эту тему!
– Вообще, это хороший вопрос, – продолжает его отец. – Дело в том, что не так легко объяснить, откуда возникли разные точки зрения на целенаправленные генетические изменения человеческого тела. Твой дед много занимался этой темой. Я помню, что он удивлялся тому, что даже в метрополиях люди склоняются к ограничительному подходу и даже в экстропианских [8] зонах не заходят настолько далеко, насколько на самом деле позволяет научно-технический прогресс. Надо бы полистать его книги и рукописи. Как-нибудь, – добавляет он со вздохом. Он ставит на место книгу, которую листал, и достает другую. – Ну ладно. Давайте-ка я не буду дальше мешать вам писать рефераты. – Он еще раз поворачивается с улыбкой ко мне, но выглядит при этом так, как будто бы в мыслях он уже где-то совершенно в другом месте, и уходит.
Пигрит ухмыляется:
– В другой день это продолжалось бы еще сколько-то юнитов, но сегодня ему нужно написать анонс лекции, которую ему предстоит читать в конце февраля на конгрессе в Сиднее. И он ужасно по этому поводу нервничает.
– Из-за лекции?
– Да нет, конечно же! Из-за того, что увидится с моей мамой. – Пигрит качает головой. – Эти двое не могут ни вместе, ни порознь. Опять будет трагедия, это я уже сейчас могу сказать.
Он кладет передо мной то, что принес, – стопку бумаги. Он сфотографировал и потом распечатал каждый разворот книги.
– Это называется фотокопия, – объясняет он. – У папы есть старый аппарат, который их делает, и для этого не нужен компьютер.
Я спохватываюсь:
– Точно, я ведь могла бы просто сфотографировать все страницы планшетом.
– Ну да, но теперь у тебя есть такая копия, – отвечает Пигрит. И мне приходит в голову, что так даже лучше. Так никто не узнает, чем я интересуюсь.
– Спасибо, – говорю я и засовываю листы под планшет.
Пигрит кивает на книгу, лежащую передо мной.
– Ты нашла что-нибудь для реферата?
Я съеживаюсь.
– Эта мне просто попалась на глаза, – быстро отвечаю я и подчеркнуто аккуратно закрываю книгу. – Она есть в школьной библиотеке. Я вчера уже начала ее читать. Но там практически ничего нет о том, как всё получилось с вирусами.
– Про это мы обязательно что-нибудь найдем, – заявляет Пигрит слегка высокомерно. – Мой дедушка собрал кучу материалов по истории генной инженерии. – Он прищуривается. – Жалко, что так рано умер. Мне было года три или около того. Папа уже вон сколько лет всё никак не может распаковать последние ящики с его вещами.
Мы и правда находим пару книг, которые всё подробно объясняют. Фокус был в том, чтобы вырастить вирусы, которые бы нападали только на клетки определенного вида животных. У любой клетки есть оболочка, она обладает некими уникальными свойствами и структурами, не встречающимися ни у одного другого живого существа. Если создать вирус, который будет стыковаться только с этими структурами, и выпустить на свободу, судьба такого биологического вида, по сути, будет предрешена.
Сложнее всего в этом деле – выявить уникальную структуру. Например, если атаковать смертельными вирусами клетки желудка тигровой змеи, нужно сначала удостовериться в том, что эти вирусы не могут также стыковаться с клетками слизистой оболочки легких у коров или печени коал, против которых никто ничего не имеет.
По сути, нужно было детально изучить все остальные формы жизни, что невозможно в принципе из-за огромного объема такой работы. Поэтому не обошлось без ошибок. Первая попытка извести тигровых змей привела к тому, что вместо них вымерли суповые черепахи. Когда со второй попытки всё же удалось прикончить кубомедуз, произошло нашествие рачков, потому что никто не подозревал, что медузы поедали такое их количество.
Иногда просто ничего не получалось. Как, например, с акулами. Несмотря на детальные исследования, так и не удалось выявить однозначные уникальные характеристики их клеточных оболочек. Поэтому акулы так никуда и не делись. Одна из книг – изданная в 2021 году, то есть ни много ни мало, а сто тридцать лет назад, – очень подробно всё это объясняет. Я завороженно листаю ее, рассматриваю изображения использовавшихся тогда аппаратов и схемы процессов. Это практически пособие для людей, которые хотят кого-то истребить.
Вторая из найденных нами книг обнаруживается и в школьной библиотеке. Это удачно, так я смогу объяснить, откуда я взяла информацию, использованную в реферате. К тому же я могу скопировать оттуда пару рисунков и диаграмм.
При этом я обнаруживаю удивительную особенность всех акций по истреблению видов: в послесловии написано, что до Энергетических войн практически все ядовитые змеи считались охраняемыми видами. Того, кто убьет или покалечит тигровую змею, заставляли выплачивать большой штраф. А спустя двадцать лет их полное уничтожение уже считалось достижением прогресса!
Мы оба неплохо продвигаемся вперед. И действительно, здесь, в библиотеке, очень приятно работать. Но там, под моим планшетом, лежат листы откопированной книжки. И чем дальше мы пишем свои рефераты, копаемся в книгах и обсуждаем формулировки, тем нетерпеливее я становлюсь. Не могу дождаться того мига, когда приду домой и вытащу из заветного сундучка мамин дневник. Наконец я не выдерживаю. Делаю вид, что только сейчас впервые взглянула на настенные часы, и заявляю Пигриту, что мне нужно домой, потому что я должна еще сделать кое-что по дому, пока тетя не пришла с работы.
Он это сразу же понимает и не выглядит огорченным.
– Мы довольно много успели, правда же? – радостно спрашивает Пигрит.
Он провожает меня до двери. Его отец больше не появляется. Я прощаюсь и ухожу. Мне приходится держать себя в руках, чтобы не броситься бежать сразу же.
Сумка с планшетом висит у меня на плече и шуршит бумагами. Мне пришлось их сложить, иначе не помещались.
Тети Милдред нет дома, но, когда я вхожу в квартиру, мой планшет начинает вибрировать: местное личное сообщение, которое она мне оставила.
«В холодильнике на обед чечевица. Съешь сколько захочешь. До скорого!»
Я открываю холодильник, приподнимаю крышку кастрюли. Пахнет так хорошо, и я чувствую, что изрядно проголодалась, но мое нетерпение сильнее голода. Я бегу по лестнице наверх к себе в комнату, закрываю за собой дверь, вытаскиваю из сумки копии, которые сделал Пигрит, и раскладываю их на письменном столе. Затем я достаю из укромного места свой зеленый заветный сундучок. Мамин дневник лежит на самом дне, под деньгами и другими вещами.
Я осторожно достаю его и открываю на первой странице. Сверху на ней написано «28.05.2135» – дата моего рождения. Цифры я читать умею, они везде пишутся более-менее одинаково. Но перед ними написано нечто, что не могу расшифровать. Я листаю фотокопии в поисках похожих значков, и наконец мне удается идентифицировать слово «суббота».
Всё верно. Я родилась в субботу. Я рассматриваю это слово и постепенно начинаю понимать, как связуются все эти загогулинки и черточки. Довольно непривычно, если сначала научился печатать, а потом овладел тем видом письма, которое используют для планшетов, но принцип один и тот же. Даже можно сказать, что это красиво. Это написала моя мама. Я провожу пальцем по бумаге и чувствую едва заметные углубления, которые оставило то, чем она писала.
Я иду дальше. Прежде чем у меня окончательно закипает мозг, я успеваю расшифровать следующую фразу:
«Мой сладкий малыш наконец-то появился на свет. Это девочка, такая красивая! Я назову ее Саха».
Ниже написано: «48 см, 2810 г».
На этом запись за день заканчивается. Мама, наверно, была совсем без сил после родов и записала только самое главное.
Вообще-то отличная идея – вести такой дневник! Записывать то, что тебя волнует. Всё, что происходит. Но для этого, собственно, и нужен блокнот. Я бы не стала вести дневник у себя на планшете. Да, там можно создавать личные тексты, к ним можно закрывать доступ, и тогда их никто не увидит. Ну, так считается. Но что, если это на самом деле не так?
Может, я себе тоже заведу блокнот и что-нибудь для письма, научусь старому письму…
Я снова возвращаюсь к маминому дневнику. На следующий день записи нет, продолжение датировано понедельником, «30.05.2135».
«Моя бедная маленькая Саха. Мне так жаль, что ей приходится мучиться, – с трудом читаю я. – Я попросила доктора Ханга удалить перепонки между ее пальчиками. Он всё сделал очень аккуратно, но сейчас как раз перестает действовать обезболивающее».
Я читаю это, и меня прошибает холодный пот. Я поднимаю левую руку, смотрю на нее, не веря сама себе. Я всю жизнь задавалась вопросом, откуда у меня эти тонкие белые линии сбоку на каждом пальце, они видны прямо до первой фаланги. Теперь я знаю откуда.
7
Ночь теплая, и мне не спится, но это не из-за жары. Я продолжила читать дневник моей мамы, до того места, где она начинает переживать из-за моих жабр. Да, именно так она и пишет: «жабры».
Это меня добило. Значит, мои самые страшные опасения подтвердились: я монстр, гибрид человека и животного, мерзость с точки зрения неотрадиционализма и большинства существующих мировоззрений.
Но почему я такая? Кто в этом виноват? Об этом моя мама не написала ни слова. Вместо этого она пишет о том, как обсуждала проблему моих жабр с этим доктором Хангом и он посоветовал заклеить их аэрозольным пластырем, а сам пластырь замаскировать тональным кремом. Сначала, мол, нужно подождать и посмотреть, как это будет развиваться. Может, они со временем сами зарастут. Если же их сразу зашить, то это, скорее всего, приведет к тому, что моя грудная клетка и мои легкие не смогут нормально расти.
Я читала, пока у меня не заболели глаза, но так и не нашла ничего о том, почему я такая, какая есть. Чего я точно не могу себе представить, это чтобы моя мама специально захотела сделать меня такой. Во-первых, такие вмешательства стоят кучу денег, а денег у нее не было никогда. Во-вторых, если она хотела, чтобы я была такой, почему тогда после моего рождения явно делала всё, чтобы скрыть мою особенность?
Может, мама сама была жертвой генетических экспериментов? Может, она сбежала из лаборатории, будучи уже беременной? Может, в этом и есть причина вечных тайн, окружавших меня всю жизнь? И не стало ли это причиной ее ранней смерти?
Вот мысли, которые терзают меня, пока я часами ворочаюсь в постели без сна. Когда утром звонит будильник, я настолько без сил, что чуть не засыпаю стоя во время чистки зубов. И всё-таки ночь принесла свои плоды: у меня теперь есть план.
Я иду в школу и провожу там весь день как в трансе. Первым уроком у нас математика, а я потом не могу даже вспомнить, что мы там делали. На китайском я довожу миссис Ченг до того, что она неодобрительно качает головой, – это с ней случается крайне редко. На английском до меня дело не доходит, как, впрочем, и до всех остальных, потому что Алекс втягивает учителя в бесконечный спор, тема которого проходит полностью мимо меня. И так далее. Мне как-то удается продержаться весь день, но я сама себе кажусь роботом.
По дороге в школу я рассматривала витрины на улице Гармонии, домой я иду по бульвару Свободы и ничего вокруг не замечаю.
Дома я пытаюсь сделать так, чтобы было незаметно, как я жду ухода тети Милдред на работу. Стоит ей выйти из дома, как я тут же достаю свой сундучок и беру из него столько денег, сколько мне может пригодиться. И отправляюсь в город. Моя цель – «Салон одежды Майи Тимберли» на западном окончании бульвара Свободы. Там я обращаюсь к первой попавшейся продавщице: «Я хочу купить бикини». На всякий случай, хотя ее это, наверно, вообще не интересует, я добавляю: «Чтобы загорать».
Продавщица смотрит на меня испытующе. Она очень стройная, у нее сияющие черные локоны и темная кожа, она эффектно и элегантно одета, вся в оранжевом, желтом и металлическом блеске. Она ведет меня за собой в тот отдел магазина, где висят купальники: с одной стороны спортивные, с другой – бикини.
– Бикини с красной этикеткой можно купить без верха, тогда получится вдвое дешевле, – объясняет она. Похоже, это она из лучших побуждений, она, конечно же, думает, что я прекрасно обойдусь без верха. На какое-то мгновение эта мысль кажется мне заманчивой. Я редко бываю на пляже, но знаю, что многие женщины не надевают верха от купальника, в том числе некоторые из тех, кому следовало бы, как Карилья, например.
Но потом я, девочка, у которой и лифчика-то ни одного нет, заявляю:
– Я возьму целиком.
Она просто кивает, достает сантиметр, измеряет мне объем бедер и груди, а потом говорит:
– Так, размер S2. Боюсь, в этом размере выбор у нас невелик.
Если точнее, то выбирать мне приходится из двух моделей. Первая кричаще пестрая, и завязок у нее больше, чем ткани, а вторая – серый, широко скроенный купальник, который кажется мне успокаивающе незаметным. Это одна из самых дорогих моделей на полке, и всё же я без тени сомнения говорю:
– Вот этот.
– Прекрасный выбор, – комментирует продавщица, снимая купальник с вешалки. – Он из парасинта и сохнет моментально.
– Мне он только чтобы загорать, – утверждаю я.
– Парасинт выводит пот и самоочищается, – сообщает она.
– Тем лучше, – отвечаю я.
Спустя пять минут я выхожу из магазина с бумажным пакетом, и мне кажется, что он горит ярким пламенем прямо у меня в руках. Я перестаю нервно оглядываться лишь после того, как мне удается беспрепятственно пронести его домой и спрятать в недрах платяного шкафа.
Я задаю себе вопрос, почему внутри меня всё противится идее рассказать обо всём тете Милдред. Она сестра моей мамы, самый близкий человек, может быть, она знает больше меня?
И всё же я не могу заставить себя спросить. Она всё время так переживает за меня! Я боюсь запустить какой-нибудь процесс, который потом не смогу остановить. А что, если тетя Милдред ничего обо всём этом не знает? Она стала бы страшно бояться, что мою тайну раскроют и нас выгонят из Зоны.
Еще не прошло и пяти лет после того случая, когда в Сихэвэне родился мальчик с генами гепарда и мощными мышцами ног. Причем внешне это было незаметно. Всё выяснилось только потому, что кто-то заметил, что родители еще до рождения ребенка зачислили его в Сиднейский спортивный университет. Провели расследование, и оказалось, что они были в Сеуле в модификационной клинике. После этого мэр не сомневался ни секунды и подписал приказ о депортации.
Как-то мне удается пережить оставшуюся часть дня, и, несмотря на свое возбужденное состояние, ночью я сплю как убитая.
В четверг у меня нет первых трех уроков, а тетя Милдред работает в доме Бреншоу, она к ним уходит рано. Как только за ней закрывается дверь, я надеваю под одежду бикини, засовываю в сумку полотенце и выхожу. Планшет я, конечно же, оставляю дома: всем известно, что не стоит брать с собой планшет, если ты не хочешь, чтобы кто-нибудь знал, куда ты ходил. Жаль, что у меня нет такого устройства, как у Пигрита.
В заборе, отделяющем Поселок от природоохранной зоны, есть незаметная, но всем хорошо известная дыра. За ней нужно около двадцати метров продираться сквозь густой кустарник, а потом попадаешь на тропинку, которая ведет на Малый пляж.
Находиться в природоохранной зоне не запрещено – запрещено беспокоить животных, повреждать растения и тому подобное. Поскольку вокруг Сихэвэна полно общедоступных пляжей и лесов, существует негласное правило, что Малый пляж предназначается для влюбленных парочек, которые не хотят, чтобы им мешали.
Я нарушаю это правило. Но сейчас, в восемь утра в четверг, там всё равно вряд ли кто-нибудь будет. Я потому и выбрала это время.
Когда я прихожу на пляж, решимость покидает меня. Хоть пляж и называется Малым, я кажусь себе совершенно потерянной, стоя перед огромным океаном, волны которого с шуршанием набегают на песок у моих ног.
Я действительно хочу сделать то, что задумала? Внезапно это начинает казаться мне бредовой идеей. Я кладу сумку на камень, снимаю ботинки и штаны и делаю пару неуверенных шагов к воде. Внутри всё сжимается, когда холодная и мокрая вода окатывает мои ноги, но потом я замечаю, что она действительно мокрая, но совсем не холодная.
Я просто еще никогда не была так близко к морю. Всегда смотрела на него издали. Сажусь на корточки и дотрагиваюсь рукой до следующей волны, до ее белой пены. Облизываю мокрые пальцы. Вода и правда соленая на вкус, в точности как мне всегда рассказывали.
Какое-то время я так и сижу, позволяя волнам омывать мои руки и ноги. Удивительно, насколько морская вода на ощупь отличается от воды, которая течет у нас из крана. Я ищу для этого слова. Она мягче? Нет, она не мягкая, скорее наоборот. Но она кажется… дружелюбнее. Да. Это самое подходящее слово.
Я поднимаюсь в полный рост, оглядываюсь по сторонам, и, несмотря на все лесные звуки, мне кажется, что вокруг ужасно тихо. Следующий шаг – снять футболку, но я колеблюсь. Вчера я сняла все пластыри. Впервые в жизни вышла из дома с ничем не защищенными отверстиями на груди. Нет, еще не время. Мне вообще кажется, что сегодня я вряд ли решусь. Может, оно и к лучшему, сначала просто установлю контакт с морем.
Я остаюсь в футболке и захожу чуть глубже в воду. По щиколотку. Потом по колено. То и дело набегают волны, которые захлестывают меня до верхней части бедер. Завязываю футболку повыше и остаюсь так стоять. Для начала этого достаточно, считаю я. Вообще-то в моем случае это довольно отважный поступок – зайти так глубоко в воду.
Так я и стою какое-то время. Чувствую себя странно, но это не ужасно. На самом деле я удивительным образом ощущаю, что могла бы простоять так целую вечность. В этом есть что-то глубоко умиротворяющее – осязать воду вокруг меня, огромную толщу, уходящую от моих ног в бесконечность.
«На сегодня хватит», – говорю я наконец себе, поворачиваюсь и бреду обратно на сушу. Только я хочу нагнуться за полотенцем, как вдруг что-то заставляет меня остановиться.
Но что это было? Я оглядываюсь по сторонам. Никого не видно. Вокруг ничего не изменилось. Я стою замерев, прислушиваясь к самой себе, и вдруг мне начинает казаться, что шум моря и стук моего сердца – это один и тот же звук.
Внезапно мне становится жаль, что я вышла из воды. Как будто бы море зовет меня. Как будто бы бормотание его прибоя говорит мне: «Куда же ты, почему уже уходишь?»
Невероятно. Я трясу головой, пытаясь сбросить наваждение, беру полотенце и начинаю вытирать свою правую ногу. Песок приклеивается к подошвам ног, я не ожидала, что так будет. На обратном пути он будет натирать ноги в ботинках… Мои движения сходят на нет. Я выпрямляюсь, не знаю, что же мне делать. Всё, что знаю, – я не могу просто так уйти. Одна мысль об этом причиняет боль.
Довольно долго я стою без движения. Прислушиваюсь к собственному дыханию. В этом-то и дело, да? В дыхании. Я хватаюсь за ворот футболки и оттягиваю его, смотрю на свое тело. Там, где верх от купальника стягивает прорези моих… жабр… там болит. Я его снимаю. Что это была за дурацкая идея – покупать купальник! Потом я бегу. Кажется, вода принимает меня в свои объятия! Без тени сомнений я захожу в воду по пупок, потом по грудь. Я набираю побольше воздуха и ныряю.
Я вижу камни, песок, водоросли, пару рыбешек. И что же теперь? Убеждаюсь, что мои ноги уверенно достают до дна и что я могу в любой момент встать на них и поднять голову над водой, а потом даю воздуху выйти из легких. Огромные пузыри вырываются из моего рта и из ноздрей. И тогда это происходит. Я открываю рот и позволяю воде устремиться внутрь. Я не пью. Я действительно могу дышать.
Читать бесплатно другие книги:
