Фронтовая любовь Константинов Андрей
Боевики шли осторожно, медленно.
В какой-то момент командир показал рукой двум подчинённым, чтобы те переместились через лавки на другой ряд. Но именно этого Митя допустить никак не мог. И – не допустил: двумя очередями положил обоих. Оставшиеся боевики, уходя с линии огня, отшатнулись в лавки, что напротив, и в следующую секунду на его позицию обрушился шквал огня. По счастью, пули пока лишь крошили дерево, пластик и рулоны тканей.
– Господи, иже еси на небеси… Да светится имя твоё… Да придет царствие твое…
Автоматическая стрельба неожиданно прекратилась. Выждав немного, Митя чуть приподнял голову и очень вовремя разглядел выскочившего на улицу боевика с гранатометом. Все правильно, из лавки стрелять он не мог, иначе реактивная струя там понаделала бы дел! Минимум контузила бы его же товарищей. Успев среагировать, Митя дал длинную очередь последними в рожке патронами. Он не увидел – попал или нет? – тем не менее выпущенная граната ушла много выше и левее.
Судорожными движениями Митя перезарядил автомат, даже не сняв со второго рожка «манерный» замшевый чехол. Передёрнув затвор, он отер рукавом вспотевший лоб и глубоко вздохнул:
– Ну вот и всё… Господи… Царствие твое…
И тут за его спиной вдруг послышались шум, крики. А затем, перекрывая их, раздался звенящий, пронзительный голос Элеоноры:
– Митя, это я! Это мы! Не стреляй! Я наших встретила, Митя!!
И действительно – сзади, с черного хода, в лавку хлынули сирийские военнослужащие во главе с тем самым «гостиничным» майором. Перепрыгивая через Митину баррикаду, «гвардейцы Асада» лавиной хлынули в торговые ряды, открыв такой огонь на подавление, что боевики почти перестали огрызаться в ответ.
– Ты живой?! Ты цел?! Боже мой… Господи…
Вбежавшая в лавку последней Элеонора бросилась к Мите, уставилась на него, как будто видела в первый раз, а затем уткнулась головой ему в грудь и заплакала. А он, тяжело дыша, стоял словно бы в оцепенении, будучи слишком переполнен адреналином, чтобы осознать, поверить в свое счастливое спасение…
Сирийские силы безопасности провели зачистку рынка профессионально и быстро. Не прошло и получаса, как стрельба повсеместно прекратилась, и настала пора заняться мертвецами. В частности, двумя молоденькими лейтенантами из группы сопровождения русских журналистов. В тот момент, когда Митя и Элеонора возвратились в лавку сладостей и пряностей, люди майора уже успели придать телам погибших офицеров подобающие позы (глаза закрыты, руки и обращенные в сторону Мекки ноги выпрямлены) и накрыли мертвые лица платками.
Митя достал из-под прилавка оставленную здесь камеру. Попытался ее осмотреть, но пахнущие порохом руки все еще продолжали трястись мелкой дрожью. Чтобы успокоиться, он достал сигарету, закурил и принялся жадно вдыхать дым.
Внезапно на плече майора подало голос переговорное устройство: офицер выслушал сообщение, нахмурился, подозвал Митю и негромко заговорил с ним. Сидящая на полу, привалившись к стене, Элеонора, продолжая судорожно стискивать в руках свои туфли, тревожно уставилась на этих двоих.
– Что?! Что он сказал?
Митя ответил не сразу. Сперва сглотнул подступивший к горлу ком, и лишь потом выдавил хрипло:
– Я так понял… Вроде где-то рядом американку убили… Журналистку…
– Дэнс?!!
При римлянах эта улица называлась виа Ректа, то есть Прямая улица. Ее современное имя – Мидхат Паша. Протянувшаяся с востока на запад в Старом городе Дамаска, она существует здесь еще с античных времен – согласно преданиям, по ней хаживал сам апостол Павел. По мере продвижения в восточную (христианскую) часть города Мидхат Паша становится все более цивилизованной, запруженной всевозможными бутиками, ресторанами и кафешками, стилизованными под густую экзотику. И вот как раз возле входа в одну из таких местных кофеен, скорчившись в позе зародыша, лежал в пыли и в крови американский оператор-стажер Боб Ли и дико выл по-звериному.
В паре метров от парня валялось изломанное женское тело в брючном костюме некогда бледно-голубого цвета. Тело было без головы. Длинная палка, с насаженной на нее отрезанной головой, стояла здесь же, прислоненная к стеклу окна-витрины. Глаза у головы были широко распахнуты. Словно бы от удивления…
После первого шока, когда происходящее лишь частично осознаётся как реальность, Элеонора решительно отобрала у Мити микрофон, зажмурившись, сделала несколько шагом к витрине, развернулась и… Неожиданно внятно и чётко скомандовала:
– РАБОТАЕМ, МИТЯ!
Тот страшный стендап у мёртвой головы Пруденс мгновенно попал в Интернет, хотя лично мы ничего не выкладывали. И – стал культовым, как ни страшно это звучит. Время сейчас такое. Картинка – самое главное. А тут… Голова американской телезвезды и русская телезвезда в белом шикарном окровавленном костюме и в десантных ботинках. В общем, Элеонора в одночасье превратилась чуть ли не в Че Гевару. Её показывали все каналы мира…
Глава шестая
– …Вот на хрена их туда понесло?! – риторически вопросил Медвежонок. Спросил лишь затем, чтобы нарушить затянувшееся после очередного стаканчика араки тягостное молчание. – Экзотику восточного общепита, при желании, можно было красиво, а главное – спокойно подснять даже в здешнем ресторане. Картинка вышла бы – ничуть не хуже!
– Хакавати.
– Чего?
– Хакавати. Так арабы называют своих сказителей, – хмуро пояснил Митя. – Колоритные такие мужички. Опять же – уходящая натура. Пруденс знала, что в Дамаске осталась всего парочка мест, где их можно увидеть и услышать вживую.
– Вот и послушала. В натуре…
Вечером этого бесконечного дня они снова обосновались в гостиничном баре Salasabil. Пили араку. Не закусывая. Много и часто. Да только не в коня корм, не забирало.
– Землякам и коллегам – мое почтение!
Митя и Паша синхронно обернулись. И синхронно же уткнулись в корреспондента Первого канала Антона Верницкого.
– Здорова, Антон. Накатишь?
– Нет, спасибо, парни. В другой раз.
– Ему выпивать с конкурентами инструкциями Константина Львовича запрещено, – на рефлексе откомментировался Медвежонок.
Получилось предсказуемо, а потому не смешно.
– Митя, друг, выручай! До зарезу потребен с тобой синхрончик[14] минуты на полторы, не больше. Эксклюзива не прошу – чисто эмоцию.
– Что там было, как ты спасся, каждый лез и приставал, – процитировал Высоцкого Медвежонок. – Меньше чем за двести баксов не соглашайся! И это еще по-божески. Со скидкой главному пропагандистскому каналу.
– Паша!
– Чего?
– Подкассетник захлопни, вот чего! Дай с человеком поговорить.
– Без проблем. Говори.
– Антох, вот честное слово, при всем уважении, но я сегодня – пас. И – сил нет, и сам уже никакой. На одной только кочерге и держусь.
– Может, тогда завтра? С утреца?
– Ладно. Перед завтраком поднимитесь ко мне. Номер 376. Я постараюсь к тому времени что-то такое придумать-исторгнуть.
– Отлично. Спасибо, Митя.
– Пока не за что. А может, все-таки опрокинешь?
– Нет, извини. Через час материал в Москву пересылать, а у нас еще конь не валялся… Кстати, вы уже видели съемку, выложенную на «Аль-Джазире»?
– Нет. А что там?
– Гляньте. Там такое… Короче, полный пиздец!
С этими словами Верницкий удалился.
– Медведяра! Глянь, чего там он проанонсировал? А то я телефон специально в номере оставил. Достали все!
Медвежонок подхватил со стойки свой смартфон, равнодушно произвел ряд манипуляций большим пальцем, и вдруг, резко изменившись в лице, севшим голосом просипел:
– Вот чёрт…
– Чего там?
– Тут такая хрень… Бля… Сволочи!
– Да что там?!
– Тут, Митя… Короче, тут… – Медвежонок нервно сглотнул. – Понятно, почему они Боба Ли оставили в живых. На, смотри сам… Полчаса назад в Интернет выложили…
Казалось бы, в этой жизни меня уже почти невозможно было чем-либо удивить или напугать. Но после просмотра лишь несколько секунд любительской съёмки боевиков в груди у меня все буквально закаменело от ужаса: на картинке вооруженные до зубов бородачи заставляют Боба Ли отрезать голову еще живой Пруденс, а потом принуждают его же плясать с мертвой головой возле трупа, подбадривая парня дикими выкриками, выстрелами и хлопаньем в ладоши…
– Твою ж мать… Нелюди! Они же нелюди! Стая упыриная! Выключи!!!
Подрагивающей рукой Митя налил себе полный стакан, махом, как воду, выпил и посмотрел на часы:
– А Элеонора что-то… Если она успела это посмотреть, как бы её повторно не накрыло.
– Может, сходишь за ней?
– Да, пожалуй.
Митя слез с табурета, двинул было к выходу, как вдруг обнаружил в зале Сухова, в одиночестве сидящего за чашечкой кофе. В том, что они с Медвежонком его заход проморгали, не было ничего удивительного – они сидели спинами к двери. Но вот Коля со своего места не срисовать их не мог. Из чего следовало, что игнор был сознательным. Вызванным: либо деликатностью, либо…
– Только прежде сигаретку раскурю. С одним товарищем, – озвучил Митя и направился к столикам.
Взаимное приветствие старых приятелей на сей раз оказалось на порядок суше, чем два дня назад, в Шереметьево. И вообще – Сухов выглядел очень усталым и непривычно раздраженным.
– Не возражаешь, если я подсяду, покурю с тобой?
– Валяй. Но сразу предупреждаю: у меня очень мало времени.
– Я тебя долго не задержу. – Митя сел напротив, достал сигареты. – Свежую картинку с Мак-Ги и Бобом видел?
– Да.
– Ну и?
– Что?
– Что обо всём этом думает человек, который… для Большого Начальника рекомендательные справки пишет?
Глаза Мити смотрели неулыбчиво, строго, и Сухов явно понял, что разговор предстоит непростой.
А Элеонора Сергеевна не спускалась в бар по той причине, что у нее внезапно образовался сеанс скайп-общения с Москвой. Последние несколько часов такого общения от нее так же, как и от Мити, домогались десятки людей. Причем – из самых разных уголков земного шарика. Госпожа Розова всем отказывала, но проигнорировать настойчивые вызовы непосредственного начальника все-таки не смогла, отозвалась.
– …Ну как ты?
– А вы сами, Александр Михайлович, как думаете?
– Думаю, что паршиво.
– Если выражаться литературным языком, то – да. Где-то близко к тому.
– Что ж вы, голуби мои… Я ведь вас перед поездкой как напутствовал? Командировка эта – паркетная[15]. И жанр ей под стать – официоз голимый. А значит, приключений на жопу, как вы это с Митюшей любите, искать не требуется. Было дело?
– Было.
– Хоть не отпираешься, уже неплохо.
– Мы этого не хотели. По крайней мере, я – точно! Просто… Так оно получилось.
– Прекрасный в своей лаконичной универсальности ответ. Анекдот знаешь? «Встречаются двое: – О, я слышал у тебя уже семеро детей! – Да, как-то так получилось. Сначала не хотел этим заниматься, а потом втянулся». Чего не смеешься?
– Не смешно. Да и болит… Все сразу… Особенно душа.
– Понимаю… А вообще я хотел сказать, что, во-первых, вы – большие молодцы. Так Митюше и передай.
– Передам. А вы действительно так думаете?
– Я «не думаю» – я знаю.
– А вот в нашей блогосфере считают иначе. Меня в чём только уже не обвинили. Самое мягкое – в некрофилии и пляске на костях.
– Эля! Ты же взрослый человек, профессионал! Так чего ты всю эту перхоть слушаешь-читаешь?! Да мне сегодня весь вечер в Останкино проходу не давали, руку жать подходили. Телефоны разрывались так, словно бы каналу Нобелевскую премию мира выписали. К твоему сведению, апэшный куратор – так тот просто визжал от восторга и просил передать вам личную благодарность. Сама понимаешь, от кого.
– Спасибо. А во-вторых?
– Что?
– Ну если вами было озвучено «во-первых», значит, далее последует…
– Ах да, действительно! Огромная просьба у меня, голуби мои. Понимаю, вам сейчас очень непросто. В первую очередь психологически непросто, но…
А в это время внизу, в баре, Митя продолжал прокачивать Николая. И хотя с самого начала стало понятно, что товарищ Сухов не расположен к откровенности, в конце концов Митя его дожал. И «академический востоковед», пускай и с кучей оговорок, пусть коротко и предельно осторожно, но озвучил собственную версию дневных событий.
– …Получается, вся эта конференция изначально задумывалась как ловушка? Капкан для террористов? И мы в нём – вместо приманки?!
– Ф-фу, ну и духотища! – Несмотря на прохладу от системы кондиционирования, Сухов протер лоб тыльной стороной ладони и, вынув из кармана носовой платок, тщательно вытер руку. – Ты торопишься с выводами, Митя… Начать с того, что я совсем в том не уверен. Допускать – допускаю, но не более. Я не знаю, кто, как и на основе каких данных принимал решение… И не думаю, что когда-нибудь узнаю. Но уж персонально вы двое – точно не приманка.
– И на том спасибо. А кто ж мы тогда?
– Скорее, ты только не обижайся, антураж. Всё должно было быть достоверно, иначе… У зверьков разведка очень хорошо работает, они бы фальшак сразу почуяли. А приманка – не журналисты, а лидеры стран, Сирии и России прежде всего. Никто эту американку как сакральную жертву не планировал. Да это и невозможно – такой сценарий прописать… При облаве на волка никогда не знаешь, на кого в конечном счете он выскочит: на главного снайпера или на рядового загонщика.
– То есть всё вышло случайно, хотя так оно изначально и планировалось?
– Именно. Причём ты сам прекрасно знаешь, чья это была инициатива – уйти работать в город.
– Ну да, ну да. А милейший майор сирийского спецназа просто дал себя уговорить. Удачно получилось. Картинка вышла – зашибись!
Сухов долго не отвечал. Затем, допив безнадежно остывший кофе, глубоко вздохнул и, стараясь не смотреть Мите в глаза, перешел на полушепот. Притом что ближайшие посторонние уши располагались не ближе десяти – двенадцати метров.
– Возможно, я сейчас озвучу тебе прописную истину, но в больших сложных комбинациях почти никогда не удается избежать сопутствующих жертв. Согласен?
– Допустим.
– А тут… Тут игра большая. Ты пойми: дело не в локальной антитеррористической операции, пусть даже и масштабной. Дело не в том, что группировку «Катаиб Тахрир аш-Шам», ту её часть, что в Дамаск подтянулась, почти всю вырезали. Ну, группировка. Ну, крупная. Но их тут… Сам знаешь, до Пекина раком не переставить. В одних названиях запутаешься, тем более что они их всё время меняют: то под одно знамя встанут, то под другое.
– А в чём тогда прикол?
– В том, кто деньги даёт этим уродам. Сами по себе они бы долго не провоевали. Деньги – кровь войны. Содержать «лучшую в мире пехоту», как на Западе пишут, дело накладное, а на разном шир-мыре ты таких денег не сделаешь. Здесь нужны финансы госуровня! Стало быть, и дело в позициях государств. Государств Залива прежде всего… Турции, Израиля… Франции. Англии. – Сухов вытянул из лежащей на столе Митиной пачки сигарету. – Продолжить?
– Не надо… Ну и как ты думаешь… Эта… Западня… Повлияет на позицию? Хоть чью-то?
В ответ Николай пожал плечами, закурил.
– Ясно. Что ни хрена не ясно, – считал ответ Митя. – А где президенты? Наш и сирийский?
– В Латакии. В самой спокойной здесь провинции. Туда даже боевики своих жен с детьми отправляли.
– На нашей базе? Хмеймим?!
– Ты слишком многого хочешь от простого научного консультанта, – вяло возразил Сухов.
– Научного… Если бы я не знал тебя всю сознательную жизнь…
– Никак и тебе под моим пиджаком погоны мерещатся? Это Восток, дружище. Я тебе много раз говорил – здесь всё не так, как кажется. А за одну ночь всё может трижды перемениться.
– Да я все понимаю… Просто… Я уж думал, совсем зачерствел, а тут… Сердце ноет… Столько лет Пруденс не видел, и тут… Приходи кума любоваться… Дэнс… Она хорошая была… Даром что пиндоска…
Кровь бросилась Мите в лицо. Выбросив вперед правую руку, он через стол ухватил Николая за лацкан пиджака и, чуть подтянув к себе, зашептал отчаянно, с болью:
– Коля! Но ты ведь правда не знал?! Иначе ты ведь предупредил бы меня, правда?!!
– Уймись! Я НЕ ЗНАЛ! – Неуловимо ловким и резким движением Сухов сбросил Митину руку. – Да, чувствовал, что что-то не так… Но так я тебе об этом ещё в Шереметьеве сказал, забыл?
Соглашаясь с правотой приятеля, Митя виновато отвел взгляд.
– Я всё понимаю, Митя. Но… Сегодня моя страна – наша с тобой страна – серьезно выиграла. В бесконечно долгой, очень тяжелой жестокой игре. И ценой этого тактического, но важного выигрыша стали человеческие жизни. – В углах губ Сухова легли жесткие скобки морщин, выдавая минимум неравнодушие. – Плохих людей. И хороших. В основном – сирийцев. И ещё жизнь американки. Да, хорошей американки, спорить не буду. Но знаешь, Митя… Если ценой жизни одной хорошей американки…
– Стоп! Тормози, Коля! Не надо, не сейчас. А то, боюсь, далеко зайдём.
– Прости. Я не хотел тебя обидеть.
– Обиженных в жопу трахают.
– Вот-вот. Вот я и не хотел бы, чтобы в жопу трахали мою страну. Я, Митя, хоть и востоковед в штатском, но на свою страну работаю, а не на чужую!
– Давай прекратим этот разговор?
– Давай. Тем более, всё равно пора прощаться. Тебя вон боевая подруга заждалась…
Митя обернулся и увидел, что за это время Элеонора наконец спустилась в бар и о чем-то говорит с Медвежонком.
– Ну, а мне, соответственно, пора ехать на аэродром, – подытожил Николай.
– Возвращаешься в Москву?
– Нет. Лечу в провинцию Латакия. – Сухов поднялся из-за стола. – Давай, брат, не расслабляйся сильно. Восток – он не то чтобы этого не любит.
– Он просто этого не прощает, – докончил Митя, вставая следом.
– И еще. Помни – у арабов есть пословица: «Таджри ар-Рияху би ма ла таштаги ас-Суфун». Что в переводе означает: «Ветра бегут не туда, куда хотят корабли».
Возвращаясь к своим, Митя выразительно посмотрел на айфон Медвежонка, а следом вопросил взглядом:
«Она уже видела картинку с Бобом?»
«Да, видела», – ответил глазами тот.
– Привет.
– Привет.
– Как ты?
– Нормально.
– Есть хочешь?
– Нет. Всё равно кусок в горло не полезет.
– А стакан? Полезет?
Эля утвердительно кивнула. Медвежонок разбросал по стаканам остатки водки и, нагнувшись, поставил пустую бутылку на пол. Углядев это его телодвижение, в их сторону выдвинулся давешний бармен.
Это был араб в летах, но очень моложавый, передвигающийся легко и по-кошачьи бесшумно. Митя еще вчера обратил внимание, что на его круглом, с крупным мясистым носом лице неизменно сохранялось одно и то же выражение – угрюмое. Этакий взгляд на мир человека, который многое повидал и отвык удивляться.
– Прошу простить меня за бесцеремонность. Вот… – бармен выставил перед троицей русских запотевшую бутылку.
– Вы исключительно прозорливы, сэр. Приплюсуйте к общему счету, пожалуйста.
– Нет, – покачал головой бармен. – Сегодня вся выпивка для вас – за счет заведения… По правде сказать, мы здесь не очень-то жалуем американцев. Но ваша погибшая подруга мне сразу понравилась.
– Как тебя зовут, брат?
– Ахмад.
– Баракаллаху фика, Ахмад!
– Ва фикум! [16]
Бармен с достоинством угрюмого лорда удалился.