Когда завтра настанет вновь Сафонова Евгения

– Эш, если мама не выходит из комнаты, это ещё не значит, что она притворяется. Она плохо себя чувствует и вполне может на самом деле целый день…

– Я время от времени проверяю её странички в соцсетях. Она была онлайн – даже не раз. И точно спит не целый день.

Я растерянно уставилась на корявые яблони за спиной брата: старые деревья росли на участке, уже когда мы его купили.

– Но зачем…

– Хотел бы я знать. Осмелюсь предположить, что она по каким-то причинам не желает со мной разговаривать.

Я нахмурилась. Взялась за ручку входной двери – но, вспомнив кое-что, обернулась.

– Эш, тебе сегодня ночью кошмары не снились?

Брат резко вскинул голову:

– Чёрный человек без лица?

Мы смотрели друг на друга – и склизкий ком, жабой поселившийся в груди, вновь дал о себе знать.

– Он и Гвен снился. – Я сжала дверную ручку до боли в ногтях. Даже если это действительно проделки Повелителя Дикой Охоты, после случая на дороге считать происходящее простым совпадением я уже не могла. – Что за фоморщина?..

– Не знаю. – Эш вновь опустил взгляд на экран. – Но предполагать, что она не связана с нашим неожиданным бегством, глупо.

Какое-то время я смотрела, как он читает – или пытается читать, чтобы не ввязываться в разговор, который всё равно не мог дать никому из нас ни успокоения, ни желанных ответов. Потом, рывком провернув ручку, вошла в дом.

На то, чтобы скинуть кеды и дойти до маминой комнаты, ушло не больше минуты.

– Я знаю, что ты не спишь, – толкнув дверь, с порога требовательно произнесла я.

Солнечный луч, пробиравшийся в комнату сквозь щель между закрытыми шторами, рассекал полумрак узкой золотой полосой. Мама лежала в кровати, отвернувшись к стене. Рамки с нашими детскими фото поблёскивали на комоде, чистый письменный стол ждал, когда за ним начнут работать; в стеллаже покоились на полках контейнеры с костями, картами и поделочными камнями, готовые к моменту, когда их хозяйка начнёт разгребать маленькую очередь из скопившихся заказов.

Если в моей спальне царил бардак – отражение того, чем стремительно оборачивалась моя жизнь, – здесь всё оставалось в идеальном, заведённом, привычном порядке, зрелище которого сейчас казалось невыносимым.

– Я понятия не имею, что происходит, – приблизившись к кровати, продолжила я, – но ты должна…

Мама повернулась так, словно ждала этого момента весь день.

Когда я увидела её красные, опухшие, безнадёжно заплаканные глаза, все невысказанные слова замерли у меня в горле.

– Ты вернулась. – Мама села. Вцепившись в мои руки, вынудила сесть на край кровати; обняла крепко, будто цеплялась за собственную жизнь. – Лайза, я так боялась… так боялась, что ты…

Судорожный вздох, прервавший фразу на середине, не мог быть не чем иным, кроме как всхлипом.

…мне вдруг вспомнилось, как полгода назад у меня воспалилось ухо. Оно разболелось посреди ночи, когда звонить лекарям было уже поздно, а без опасности для жизни ни один не согласился бы принять экстренный вызов. В ухе стреляло так, что я не могла заснуть. Обезболивающее не спешило помогать. Обычно я стоически переношу недомогания, но тут, в конце концов, расплакалась; тогда мама обняла меня – так же, как сейчас – и легонько укачивала, пока я плакала у неё на плече, словно мне снова семь и я реву, рассадив коленку.

Мама всегда защищала меня. Поддерживала. Утешала, когда я плакала. Это я была слабой, а она – тем, кто может оберегать.

Теперь мы поменялись местами, и это выбивало последние опоры из-под моих ног.

– Мам, что… что происходит? Скажи мне, я… просто… чёрный человек…

– Ты видела его? – Она резко отстранилась; на щеках блестят мокрые дорожки, но между припухших век – ни следа слёз. Будто и не было их. – Человека без лица?

…нет, всё-таки сильная здесь совсем не я.

– Сегодня ночью. Во сне. А потом наяву… кажется. И Эш тоже, и Гвен…

– Гвен? – Серые глаза напротив моих расширились, явив полопавшиеся сосуды во всей красе. – Она-то тут при чём?

– А при чём тут мы? – я почти кричала. – Мам, этот монстр… я чуть под мобиль из-за него не попала! Он охотится за нами? Что он такое?

– Мобиль, значит. – Я ожидала в ответ чего угодно, но только не странного, пугающего удовлетворения, проявившегося в её лице. – Понятно. А спас тебя сид?

Ошеломление сбило даже тот рваный пьяный ритм, которым обернулись моё сердцебиение и дыхание после всего, прозвучавшего прежде.

– Откуда ты…

– Я хотела бы сказать тебе, Лайз. – Мама вытерла щёки тыльной стороной ладони. – Всё рассказать, с начала и до конца. И рассказала бы, если б только могла… но это знание опасно. Оно убивает того, кто его носит. – Меня взяли за плечи, глядя мне в глаза так пристально и мягко, словно надеялись этим взглядом вложить мне в голову то, что невозможно было передать словами. – Вы не должны знать того, что знаю я. Не должны знать ничего об этой твари. Иначе с вами случится то же, что сейчас происходит со мной. Понимаешь?

– Так твоё недомогание… из-за этого?

Когда мама кивнула, я накрыла её руки своими. Зажмурилась – всё ещё недоверчиво.

…любая магия основана на преобразовании энергии. Но чтобы что-то преобразовать, вначале нужно это увидеть – и понять. И то, что я пыталась сделать сейчас, очень походило на работу с картами или с костью: нужно просто забыть о том, что находится в твоей руке или сидит рядом с тобой на кровати, увидеть не камень и не человеческое тело, а сгусток энергии, плещущейся в нём. На уроках работы с энергией живых организмов я редко получала что-либо выше восьмёрки, ибо просканировать такую сложную вещь, как живой источник силы (пускай пока мы упражнялись только с мышами), у меня каждый раз выходило с трудом; но сейчас я обязана была убедиться.

Наверное, с минуту я лишь хмурилась да досадливо стискивала зубы. Затем руку согрело живое тепло чужой энергии, и перед закрытыми веками вспыхнула долгожданная картинка: золотистые очертания маминого тела.

Любая болезнь видится острым, лихорадочным сиянием – особенно в области того органа, что поражён ею сильнее всего. Любое проклятие похоже на паутину, облепившую человека снаружи: плотная сеть враждебной смертоносной энергии. Но мама… она просто угасала. Блеклое, тускнеющее золото того, кто на ровном месте потерял большую часть своих жизненных сил; уже потерял – и продолжает терять. И не было болезни, которую можно вылечить, или проклятия, которое можно ликвидировать или просто вытянуть прочь.

Что же…

– Вы должны уехать на рассвете. В Фарге вы будете в безопасности, обещаю. – Мамин голос был тихим и деликатным до непривычности. – Собери свой чемодан, Лайз, и мы поужинаем. Все вместе. Поговорим о чём угодно, кроме вашего отъезда, – в долгих проводах лишь больше слёз. Хорошо?

Картинка, сияющая золотом в черноте, пропала одновременно с тем, как мои руки безвольно опустились. Не плакать, только не плакать… Ты должна быть сильной, Лайза. Такой же сильной, как она.

Мама должна знать, что ты тоже можешь быть тем, кто оберегает: и Эша, и саму себя.

– Хорошо.

Отстраняясь, я не стала спрашивать, действительно ли мне почудилось невысказанное «в последний раз». Слишком боялась услышать ответ. И, покинув комнату, лишь на пару минут прислонилась спиной к прохладному дубу закрытой двери, кусая костяшку большого пальца, будто это могло умерить жжение в глазах и предательскую дрожь, которой отзывались на моё отчаяние судорожно сжатые губы.

Как ни странно, действительно умерило.

…тогда, конечно, я ещё не в полной мере поняла то, что отчётливо осознала много позже. Вернее, в тот момент я категорически отказалась это признавать, цепляясь за такую глупую, такую детскую надежду на то, что всё каким-то волшебным образом будет хорошо. Но в действительности именно в ту минуту я впервые осознала: никакого маминого звонка на графон, который на полдороге в Фарге велит нам разворачиваться и ехать домой, не будет.

Как и каких-либо её звонков – когда-либо впредь.

К моменту, как я закрыла крышку чемодана и застегнула её на кодовый замок, за окном густели летние сумерки. Да, порядком я провозилась… Сами вещи собрались быстро. Куда больше времени потребовалось, чтобы приступить к сборам, предварительно загнав дурные мысли, упорно лезшие в голову, в самый пыльный чулан собственного сознания.

Когда я вышла в коридор, под белёным потолком и деревянными арками носился запах чего-то вкусного, пряного, с оттенком розмарина, поманившего меня на кухню.

Мама всегда готовила так, что мне казалось, будто она танцует. Вот и сейчас: шаг до шкафчика со специями, привстать на цыпочки, опуститься, вернуться назад. Изящно приподнять руки, крутя мельничку с приправами. Поклон – вернуть противень с мясом в духовку. Выпрямиться. И всё под тихую, едва различимую песню, которую она мурлыкала себе под нос.

Песня, которой в детстве, где не было ни загадочных угроз, ни чёрных тварей, меня усыпляли не раз.

– Нет, не зови, не зови за собой…

Странно. Кровь сидов текла во мне, но изысканность каждого, самого обыденного движения, присущая обитателям Эмайна, скорее досталась маме. Впрочем, неудивительно: в роду Форбиден когда-то уже затесались сиды, и наш легендарный прадед, жизнь которого теперь служила основой для сериалов, щеголял серебристой шевелюрой дин ши.

Понимаю, почему отец увлёкся подобной красотой.

– Закончила? – Заметив меня, мама осеклась; она причесалась и оделась, сменив ночную рубашку на вельветовые штаны и лёгкую кофту, и сейчас выглядела лишь немного бледной. Это ободряло. – Отнеси чемодан в мобиль, – распорядилась она, помешивая что-то, кипевшее в кастрюльке на плите. – Эш со своим уже разобрался. Заодно укроп нарви для картошки… если не трудно.

Я послушно побрела обратно в комнату. Подхватила чемодан за выдвижную ручку, и колёсики бодро застучали по полу, пересчитывая стыки между досками винтажного паркета; сняв ключи от мобиля с крючка рядом со входом, покатила собранные вещи в гараж. Щелчок выключателя – и свет заблестел на металлических стеллажах, заставленных коробками со всякой всячиной, и глянцевом капоте нашего скромного семейного хетчбэка «Peugeot», которого мы ласково прозвали «Французиком»: кузов весёленького джинсового цвета, пять мест, просторный багажник и солнечная батарея во всю крышу. Провод зарядника торчал в гнезде над передним колесом, мигавшим зелёным световым индикатором. Наверняка Эш позаботился… Умница. Хоть мы и поедем при свете дня, когда достаточно солнечной батареи, о зарядке лучше подумать заранее.

Прикосновением к дверной ручке я отключила сигнализацию, нежно тренькнувшую в ответ. Подвезя чемодан к багажнику, уложила его рядом с Эшевым; хлопнув крышкой, отряхнула руки и переключила рычажок подле ворот. Жестяная створка медленно поползла вверх: в дом возвращаться было лень, и я решила выйти в сад через гараж.

Ещё до того, как ворота открылись полностью, я пригнулась и, проскользнув под ними, оказалась на улице.

Сиреневые сумерки ласкали кожу бархатом тёплого ветра. Небо казалось вышитым россыпью белого бисера, до того ярко мерцали звёзды на глубокой густой синеве. Пахло остывающим асфальтом и душистым табаком; я вдохнула, успокаиваясь, впитывая ароматы летнего вечера – самого обычного… хотя нет, чуточку красивее и прозрачнее обычного. По тропинке, освещённой низкими фонариками на солнечных батарейках, зарядившихся за день, направилась к грядкам с зеленью.

Приблизившись к раскидистой яблоне с недозрелыми плодами, я с удивлением различила у калитки в наш сад три подозрительно знакомые фигуры. Огни уличных фонарей странным образом высветлили шевелюры Гвен и её матери, зато тёмные кудри дяди Ахайра казались ещё темнее.

– Гвен? Тётя Лэйн? – озадаченная, сквозь заросли крыжовника я выбралась на дорожку, ведущую от веранды к калитке. – Что вы…

Они не двинулись с места, и это – тогда я ещё не поняла почему – заставило меня осечься. Все трое стояли, не шевелясь, глядя на освещённые окна нашего дома, и меня как будто не замечали.

Поколебавшись, я приблизилась к калитке, щурясь, всматриваясь в их лица.

Сама не знаю, почему страх пришёл безнадёжно поздно.

…сначала я почувствовала. Тот же омерзительный холод на коже, тот же липкий ужас, сковывающий по рукам и ногам.

Потом – увидела.

Глаза. Ни белков, ни радужек: сплошная чернота. Будто меж ресниц у них колебался тёмный туман.

Я знала эту черноту. И попятилась в тот же миг, как Гвен – вернее, то, что управляло ею, – сунула узкую ладонь в щель между досками калитки: та запиралась на щеколду, и, к сожалению, моя подруга прекрасно знала, как открыть её снаружи.

Рывком отвернувшись, я побежала, чтобы преодолеть расстояние до веранды и все пять её ступеней в несколько бешеных прыжков.

– Мама! – заорала я, оказавшись под родной крышей, судорожно запирая изнутри замки на входной двери. Ещё бы руки так предательски не дрожали!.. – Там… там… Гвен…

Аппетитный уютный запах домашней стряпни теперь казался почти насмешкой.

Мама вышла в коридор одновременно с тем, как я повернула последнюю задвижку. Одновременно с тем, как дверь сотряс удар, от которого по толстому дереву пробежала трещина.

Маской спокойной сосредоточенности, застывшей на её лице, моя мать впервые за жизнь напомнила мне Эша.

– Бери брата. Бегите в гараж. – В левой руке она держала боевую колоду карт: похоже, не только ждала нападения, но и успела неплохо к нему подготовиться. – Уезжайте. Я их задержу.

– Мы никуда без тебя не поедем, – отрезал Эш, выбежавший из спальни на мой крик.

– Поедете. – Мама оттащила меня от двери, чтобы одним решительным движением задвинуть себе за спину. – Мне всё равно не жить.

Я не успела вдуматься в смысл этих слов: второй удар по двери вывернул её вместе с косяком.

Гвен шла первой. На бесстрастном лице – ни страшной гримасы, ни искажённых злобой черт; закрой она глаза, в которых плескалась тьма, и я не признала бы, что передо мной – не моя подруга. Её родители наступали следом, медленно, но неотвратимо. Копыта цокали по паркету, отзывавшемуся болезненным скрипом, с жуткой синхронностью, в ровном ритме секундной стрелки.

– Ридер кхорн, – выплюнула мама.

Одна карта, вырвавшись из колоды, прыгнула ей в правую ладонь. Зажав картонный прямоугольник двумя пальцами, мама дротиком метнула его в незваных гостей. Карта полыхнула фиолетовым сиянием, исчезла – и Гвен упёрлась в мерцающую прозрачную стену, возникшую посреди коридора.

– Лайза, я приказываю тебе: бери брата и беги!

Не-Гвен стояла в узком проходе, с двух сторон огороженном деревянными арками, меж стен, где по кремовым обоям вились коричные розы. Гладкий смуглый лоб упирался в барьер, зыбким маревом висевший в воздухе, пока её родители держались позади жуткой свитой; чёрные глаза всех троих, не мигая, смотрели вперёд.

Когда они исчезли, чтобы возникнуть вновь прямо передо мной – совсем как тварь, от которой я безуспешно убегала в кошмаре, – мама едва успела призвать из колоды следующую карту. Сработавшее заклятие окатило пришельцев волной красного сияния, отшвырнув назад. Гвен следом за родителями рухнула на пол как подкошенная – и тут же села на колени, пытаясь подняться. Глядя, как лицо подруги заливает кровь, хлынувшая из носа, я понимала: пускай силы твари каким-то образом помогают глейстигам преодолеть чары, которые должны были уже отправить их в нокаут, это даётся им дорогой ценой.

– Лайза, беги, кому говорю!

– Мы тебя не бросим, – сказала я единственное, что в тот момент сумела сказать.

– Лайза!..

– Лайза, беги, – прошелестело за спиной. – Это не твоя битва.

Голос с нотками стали в шёлковой глубине показался знакомым – и вынудил меня оглянуться.

Глаза цвета сирени были последним, что я ожидала увидеть под крышей нашего дома. Тем более сейчас.

– Бегите, леди Форбиден. – Знакомый сид шагнул вперёд, к маме, оставляя меня смотреть на серебряные волосы, сзади ниспадавшие почти до пояса. – Вместе с детьми. Я позабочусь о ваших гостях.

Глейстиги встали, недвижными глазами изучая пришельца с Эмайна: лица всех троих по-прежнему ничего не выражали, но мне показалось, что при появлении сида чёрная тварь пришла в замешательство.

– Лучше детей увези. Сами они не уйдут. – Мама выхватила из колоды ещё одну карту. – Я всё равно труп, ты знаешь это лучше меня.

– Леди Форбиден…

– Лайза. Эш. Забери их!

…в следующий миг сид снова был рядом. Одной рукой обхватил меня за плечи, другой схватил за руку брата – и поволок нас к двери в гараж.

– Стой! – Я брыкалась, но тщетно: хватка фейри была цепкой, как паутина. – Я никуда не поеду, я…

– Делай, как он говорит, Лайза. – Мама провожала нас взглядом: сизый металл, которого я никогда не видела в её глазах прежде, резал по сердцу отрешённым, обречённым покоем того, кто в мыслях давно простился не только с детьми, но и с жизнью. – Доверься ему. Он будет защищать вас теперь, когда я не могу.

Последнее, что я видела, прежде чем нас утащили за дверь, тут же захлопнувшуюся, – как вслед нам кидают карту, искрящуюся зелёным пламенем, и из-под косяка пробивается изумрудное сияние, заставляя стены дома содрогнуться. Нерушимая Печать… Отныне никто не войдёт в дом, запечатанный маминым заклятием, и не выйдет из него.

Лишь металлического гаража, пристроенного к старой кирпичной кладке, это не касалось.

– Тише. – Сид легко разжал мой кулак – я всё ещё сжимала в нём ключ от мобиля. Распахнул настежь пассажирскую дверцу. Вот я молодец, даже закрыть Французика забыла… – Эш, сможешь увезти сестру подальше отсюда?

Тот молча кивнул, безропотно наблюдая, как сид усаживает меня на сиденье. Я тряслась мелкой дрожью, но не сопротивлялась: уже нет. Понимала, что всё равно бесполезно.

Теперь мы маме не поможем. Никак. Сколько бы ни пытались прорваться обратно в дом, туда, где она сражалась с неведомой тварью. Эта Печать не зря звалась Нерушимой.

Если только…

– Ты же сид. Вам многие людские чары нипочём, – скороговоркой произнёс Эш, озвучивая мои мысли. – Тебе под силу вернуться в дом? Спасти маму?

– Этим и собираюсь заняться, как только уверюсь, что вы в безопасности. – Фейри кинул брату ключ, который чуть раньше выцарапал из моих ослабевших пальцев. – Вперёд. И не останавливайтесь.

Эш без слов рванул к водительской двери.

…тихо, Лайза, тихо. Из сида, тем более дин ши, боец выйдет получше твоего. А вы с братом всё равно лишь мешались бы под ногами да играли роль мишеней, что требуется защищать.

Ещё бы самой поверить в доводы, казавшиеся такими убедительными…

Магнитола завелась сама собой одновременно с мобилем, огласив салон издевательски уместной Carnival of Rust. Когда мы выехали из гаража – задним ходом, прямо к деревянным воротам в сад, не тратя времени на то, чтобы открыть их, – мои застывшие глаза потерянно глядели перед собой, пока солист Poets of the Fall спрашивал из колонок, молюсь ли я в час нужды. Сид пару секунд ещё наблюдал за нами: лунные одежды обитателя Дивной Страны дико смотрелись среди алюминиевых стеллажей и тонких стен, обшитых сайдингом. Затем снова исчез, растворившись в полутьме.

Снеся ворота, Эш круто вывернул руль, разворачивая мобиль, и Французик повёз нас прочь из города по пустынной дороге.

Я уставилась в зеркальце заднего вида на улицу, залитую призрачным светом фонарей, и дом, остающийся позади. Слова песни казались глухими, словно уши накрыли подушкой, яркая подсветка сенсорной панели рядом с рулём расплывалась в горячем мареве, заволочившем глаза. Странно – слёзы, которых я даже не чувствую, а кроме них – ничего. Ни боли, ни страха. Будто все чувства враз замёрзли, если такое вообще реально.

…реально. Да. Вот почему я не испытываю ни боли, ни страха: потому что со вчерашнего вечера мною владело изнуряющее, навязчивое ощущение нереальности. Сна, от которого не можешь проснуться.

Лишь бы в какой-то момент открыть глаза – и обнаружить, что ничего этого не происходит, не происходило, не произойдёт никогда…

Когда сам дом уже скрылся из виду, я всё-таки оглянулась.

Миг спустя где-то над нашим садом беззвучно взметнулось огромное облако дыма и синего огня.

– Смотри не засиживайся!

Обычная квартирка в многоэтажном доме. Певунья, несколькими часами ранее расставшаяся с сидом по имени Коул, идёт по коридору с рыжими стенами, пока в спину ей летит строго-заботливый крик.

– Конечно, мам. – Девушка дёргает ручку двери в свою спальню.

– Знаю я тебя, опять до пяти утра будешь…

Она закрывает дверь с окошком из матового стекла, и та заглушает любые звуки снаружи. Щёлкает выключателем, и лампа высвечивает белые стены, которые мгновенно покрывают завитушки плюща, зеленеющего на салатовом фоне, – и не скажешь, что лишь иллюзия настоящих обоев. Голограмма хитро ложится под плакаты, с которых на хозяйку комнаты смотрят Дэвид Боуи, Фредди Меркьюри и группа Scorpions в полном составе; на пластиковом столе в художественном беспорядке разбросаны учебники, карты Таро и зернистые кристаллы необработанных аметистов.

Подняв декоративные подушки, раскиданные по мшистому ковру, девушка кидает их на кровать. Подходит к окну – огромному, во всю стену: отражения небоскрёбов разноцветными звёздами бьются в каплях дождя на стекле. За ним мерцает огнями города фиолетовая ночь, и далеко внизу поток мобилей сверкающей рекой течёт по умытой ливнем дороге.

– Интересный у вас мир, Вэрани…

Когда она рывком оборачивается, Коул сидит на кровати поверх покрывала, поджав под себя босые ноги.

Сид улыбается – той же улыбкой, от которой делается одновременно тепло и холодно.

– Как ты… – растерянность и возмущение заставляют девушку почти задыхаться, – здесь…

– Пришёл следом за вами. Нам нетрудно оставаться невидимыми и неслышными для смертных. – Сид опускает на ковёр ступни, белые и чистые, словно выточенные из фарфора, и выпрямляется натянутой струной. – Прежде чем вы позовёте на помощь родных, молю выслушать меня. Хочу предложить вам сделку.

Хозяйка комнаты отступает к двери – не напуганная, но даже у каменных статуй в лицах зачастую больше эмоций:

– Никаких сделок. Только не с тобой.

– Вы всё же боитесь меня? – печальные слова не вяжутся со смехом, пляшущим в его глазах. – Отчего? Я не сделал вам ничего дурного.

– Весь кредит доверия, что когда-то был у моего народа к вашему, вы исчерпали давным-давно. А теперь – вон, пока я не закричала.

– Я знаю, Вэрани, что вы думаете о Дивном Народе. Я немало прочёл ваших сказок и песен. Но большую часть тех историй о нас, что вам известны, писали люди, и вы никогда не будете знать, сколько правды в том, что они поведали.

– Да ну? – Её голос почти бесстрастен, зато взгляд отвечает сиду насмешкой. – Хочешь сказать, вы не обманывали людей? Не карали мой народ за то, что вам казалось неучтивым? Не крали чужих невест, не заключали сделки, в результате которых в выигрыше всегда остаётесь только вы? Вроде той юной леди, умершей раньше срока, которую вы вернули к жизни, забыв уточнить, что до конца этой жизни она будет коротать ночи в Дивной Стране и украшать собой ваши балы? Или другой леди, что вашими стараниями вернулась с того света, только чтобы кончить свои дни в сумасшедшем доме?

– Сделки всегда заключают две стороны. Люди идут к нам за тем, что не могут получить больше нигде. Мы выполняем то, чего от нас просят, и берём плату, обещанную нам. Вина людей в том, что они доверчивы… и скупы. Они желают несбыточного, но забывают, что плата за чудо будет равноценна этому чуду, и слышат в наших словах то, что в глупости и жадности своей хотят услышать. А после, понимая, что в действительности они приобрели и какой ценой, возмущаются, что с них по справедливости взяли за то, чего не купишь ни за какие деньги. – Его речь успокаивает, баюкает и влечёт; так звучали бы лесная прохлада, вересковая сладость и солнечный мёд, если б они только могли звучать. – Мы не просто так берём с вас плату, Вэрани. И мы не боги, хотя вам хочется в это верить. Лишь жизнью можно купить жизнь. Лишь боги могут воскрешать без последствий. Впрочем, в последнем я и то не уверен… Жизнь и смерть переплетены друг с другом так тесно, что едва ли кто-то может заменить нитку в их полотне, не распустив его целиком. Всё в этом мире находится в слишком хрупком равновесии, чтобы чудеса, рушащие его баланс, можно было творить безвозмездно.

– Но вы не предупреждаете, что продаёте бракованный товар, и морочите людям головы. А одна из вас вообще превратила сэра Гавейна в карлика просто за то, что тот не заметил и не поприветствовал её, проезжая мимо.

– Он ехал по её лесу. Вторгнувшись в чужой дом без приглашения, вы ведь не думаете, что можете просто пройтись по нему и выйти, избегнув встречи с его хозяйкой? И если хозяйка увидит вас, не будете удивлены, что на вас рассердились?

В воцарившемся молчании её взгляд перебегает с лица сида на его опущенные руки, словно она надеется, что его ладони скрывают ответ, который она не может найти.

– Вэрани, я не спорю, что иные мои сородичи пользуются вашей нуждой и вашей доверчивостью. Иные из нас берут без разрешения то, что им не принадлежит, иные коварны и злы… как и люди. Но судить весь народ по отдельным его представителям – не думаете, что это тупиковый путь? – Он не дожидается, пока она подыщет нужные слова; в его собственных слышится мягкость шёлка – или паутины, из которой кажутся сотканными его одежды. – Мы – не люди. Мы иные, и у нас свои законы, которые вам видятся непостижимыми. Но постичь их не так сложно, если вы готовы смотреть, слушать и принимать услышанное. Вы потратили века и бесчисленное множество сил, чтобы узнать, как устроен ваш мир, и вывести закономерности, по которым живёт природа. Вы не гневаетесь на неё за то, что в реке, дарующей вам живительную влагу, можно утонуть, а огню, хранящему вас от холода, под силу спалить ваш дом дотла. Мы к природе куда ближе вашего. Мы сами во многом – стихия. Иные из нас гневливы и вспыльчивы, как пламя, иные грозны, как шторм; но есть и те, кто ласков, как тихий летний дождь, кто мудр, как вековые леса, кто добр и светел, как весеннее солнце, выглядывающее из-за горизонта на рассвете. Кто-то найдёт людские страдания смешными и сделает всё, чтобы они приумножились, а кто-то поможет тому, кому нужна помощь, и отплатит за маленькое благо благом, стократ большим. Я могу припомнить немало историй о жестоких и лживых представителях рода людского… и тем не менее, глядя на вас, я не сомневаюсь, что вы честны и добры. И не причините зла ни мне, ни тому, кто слабее вас.

Она по-прежнему молчит. Только пальцы, до его речей тянувшиеся к дверной ручке, чуть опускаются.

– Я мог бы сказать, что взамен на мою просьбу исполню ваше сокровенное желание, или посулить вам силу, которой будут страшиться многие, но едва ли вы мне поверите. И едва ли вам это нужно. – Сид достаёт из котомки, перекинутой через плечо, замшевый кошель. – Потому я предлагаю это, а взамен прошу лишь одного: гостеприимства.

Он кидает девушке мешочек, звякающий, словно внутри стеклянные шарики. Та машинально ловит подношение; не опуская взгляда, не намереваясь ни на секунду выпускать незваного гостя из поля зрения, на ощупь развязывает витые шнурки, стягивающие горловину.

Затем всё же отводит глаза, глядя на то, что её пальцы достают из замшевого плена.

Крупный рубин восхитительной огранки искрится в электрическом свете – и, щурясь, девушка вертит его в руке, пока на коже её вспыхивает магическая печать.

– Настоящий, – недоверчиво произносит она спустя пару секунд. – И чистый… без посторонней магии, во всяком случае.

– Конечно, настоящий. Мужчины рода Дри не обманывают. Не лгут. Не причиняют вреда беззащитным.

– Считаешь меня беззащитной? – Она усмехается, пока сияющие линии на её руке медленно гаснут. – Не суди по внешности.

– Самое прекрасное – всегда самое беззащитное. Розы отрастили шипы, но это не спасёт от тех, кто захочет срезать их, запасшись острыми ножницами. – Коул кивает в сторону стола, где аметисты перемигиваются с люстрой сиреневыми отблесками. – Полагаю, камням такой чистоты вы найдёте даже более полезное применение, чем безыскусная продажа.

Девушка косится на него из-под каштановой чёлки. Наклоняет ладонь, и рубин скатывается по её пальцам обратно в мешочек – к другим камням, которых в нём, судя по звуку, не один и не два.

– И что же ты хочешь от меня за эти сокровища, Коул из рода Дри?

– Вы первая, кого я встретил в Харлере. Вы вызвали у меня… доверие. По многим причинам. А мне нужен проводник. Тот, кто ознакомит меня с вашим диковинным миром. Будьте рядом во время моих прогулок по городу, пока я не вернусь домой… не волнуйтесь, я едва ли задержусь здесь дольше чем на десяток дней. Рассказывайте о том, чего я не знаю сам. Показывайте те места, что вы сами считаете удивительными. Обеспечьте пищей и питьём. Вот всё, чего я прошу.

– Всё? – Она хмурится, и густые чёрные брови галочкой съезжаются на переносице. – Где ты будешь жить?

– Точно не в… как это у вас называется… отелях? Да, кажется, так. – Сид улыбается, распознав её капитуляцию ещё прежде, чем она признаётся в этом себе. – Не беспокойтесь, Вэрани. Таким, как мы, нетрудно найти пристанище от непогоды. – Он подходит ближе, неся с собой запах дождя, листвы и горного ветра; при каждом шаге ковёр приминается так, словно под босой ногой мох, но стоит гостю из Дивной Страны сделать следующий, как иллюзия развеивается. – Каждый день я буду ждать вас на том месте, где мы встретились впервые. Каждый день я хотел бы видеть по одному чуду людского мира, что не найдёшь на Эмайне. Условие, впрочем, необязательно к выполнению, а камни в любом случае уже ваши. Хотя бы в качестве платы за моё бесцеремонное вторжение в ваш дом. Но если вы всё же смилостивитесь над бедным странником и готовы пожертвовать ему несколько дней вашей жизни…

Девушка смотрит на протянутую ей узкую ладонь.

После долгих, очень долгих раздумий вкладывает в его руку свою.

– Вэрани, – произносит она, отдёрнув пальцы, едва ощутив скрепившее сделку рукопожатие. – Это по-вашему значит «певчая птичка», кажется?

– Верно.

– Не пробовал спросить моё имя вместо того, чтобы придумывать мне клички?

– Имя – не главное. Главное – суть. Думаю, я постиг вашу.

Рассеянным, неосознанным жестом она поднимает руку, чтобы коснуться своей правой ключицы; вернее, места чуть ниже ключицы, скрытого плотной тканью футболки.

– Суть мою он постиг, – бурчит девушка миг спустя, отворачиваясь. – И почему я на это подписалась, ума не приложу…

Коул не отвечает, и, когда молчание затягивается, это вынуждает её обернуться.

Сида уже нет. Лишь призрачный мох да ароматы леса и волшебства тают там, где он только что был, возвращая комнате ту обыденность, которой неизбежно пропитывалось всё в мегаполисе, где гостям из Дивной Страны не место.

Девушка хмыкает – не слишком удивлённо. Смотрит на замшу в своей руке.

– А с чего я вообще должна завтра куда-то идти? – говорит она рассеянно. – Он же сам сказал, что камни и так мои. А рукопожатие – это тебе не магический контракт, фактически я ему ничем не обязана…

Некоторое время она ждёт ответа от пустоты. Потом, убедившись, что сид действительно исчез – или просто не собирается продолжать разговор, – прячет кошель в нижний ящик стола, тщательно заваливая его тюбиками с косметикой под разноцветным взглядом Зигги Стардаста, который следит за ней со стены.

Опускается на кровать в раздумьях – уже не показных.

Следующим утром солнце роняет тонкие косые лучи на лютики, чернику и тропинку под буками, по которой снова идёт девушка, быстрыми целенаправленными шагами меряя землю, высохшую за ночь от летней жары.

На сей раз девушка не поёт, и светловолосая тень не выскальзывает из-за дерева ей навстречу. Сид просто возникает под одним из буков, когда певунья подходит достаточно близко: будто рисунок, проявляющийся на стыке лесной полутьмы и света, просеянного сквозь листву, стоит взглянуть на него под нужным углом.

– Вы всё-таки пришли.

Коул сидит на траве, прислонясь спиной к стволу, не щуря глаза на солнце, льющее бледное золото на его радужки.

– Как ты совершенно справедливо заметил, я честна и добра. А даже если б не была, после такой бессовестной лести любой захотел бы соответствовать ожиданиям. – Скинув с плеча рюкзак, она достаёт оттуда шуршащий картонный пакет. – Ты просил пищу и питьё. Понятия не имею, что вы едите, но я захватила бутерброды и сок. Захочешь пообедать, купим что-нибудь в городе на твой вкус. Я продала один камень, так что денег на карте у меня теперь хватит, чтобы накормить маленькую армию.

– То, что я ем обычно, я могу отведать и дома. – Он принимает пакет с видом, словно ему поднесли драгоценный кубок. – Благодарю.

Девушка тоже садится на траву – чуть поодаль, на небольшом, но безопасном расстоянии, скрестив ноги в джинсах. Смотрит, как сид ест ломтики магазинного хлеба для сэндвичей с арахисовой пастой, запивая их яблочным соком из стеклянной бутылки: даже это затрапезное зрелище в его исполнении выглядит так, будто он вкушает неземные яства, сидя на заповедной поляне волшебного леса, где каждую ночь колокольчиком звенит смех танцующих фей.

Впрочем, этот лес с его появлением точно стал капельку более волшебным.

– Кино или океанариум? – спрашивает она, когда пакет и бутылка возвращаются в рюкзак опустевшими.

– Мне неведомо и то, и другое. – Сид отряхивает тонкопалые руки от крошек. – На ваш выбор.

– Значит, кино. – Девушка поднимается с земли расправленной пружиной за миг до того, как он делает то же – куда более плавно, куда менее нервно. – Надеюсь, если диснеевские мультфильмы понятны детям, тебе тоже подойдут. Идём.

На сей раз они покидают лес рука об руку. И только старые буки, не раз видевшие начало подобных сказок, шепчут им вслед, напоминая, что и у самых красивых сказок может быть печальный конец, – лишь затем, чтобы их в который раз никто не услышал.

Эш остановился в городке под названием Мулен, на одной из центральных улиц, рядом со светлым кирпичным зданием, украшенным неоновой вывеской «Отель “Мельница”».

Скользнув пальцами по сенсорной панели управления, брат выключил мобиль. Магнитола, за время пути успевшая воспроизвести с флешки почти полную дискографию Поэтов и переключившаяся на Imagine Dragons, наконец умолкла. Я следила за рукой Эша: прежде чем погаснуть, цифровые часы успели показать половину четвёртого ночи.

Стало быть, мы ехали больше пяти часов. И всё это время молчали.

– Вылезай, – сухо бросил Эш, прежде чем привычно перелезть на заднее сиденье, чтобы я могла выйти через водительскую дверь. Я повиновалась с покорностью сомнамбулы: в сердце и мыслях царила звенящая пустота.

Не думать. Ни о чём. Или о чём угодно, но не о сгоревшем доме. Не о том, как я орала «разворачивайся!», перекрикивая музыку, а Эш только жал на педаль акселератора, глядя перед собой застывшими глазами, похожими на синие стекляшки, и увозил нас прочь от родного сада, полыхающего сапфировым…

…нет, вот об этом точно не нужно думать.

Чемоданы из багажника вытаскивали всё в том же молчании. Воздух был тёмным, тёплым и густым, улицы – пустыми: только фонари таращились оранжевыми глазами на невысокие каменные дома. В этом маленьком провинциальном городке с тихим зелёным центром легко было представить, будто мы и не уезжали никуда; напротив отеля как раз шелестел парк, зазывая кованой аркой входа, очень похожей на ту, что украшала центральный парк Мойлейца. Эш щёлкнул кнопкой на брелке, активируя сигнализацию, Французик отозвался умиротворённой трелью – и, громыхая колёсиками по асфальту, мы повезли багаж ко входу в гостиницу.

Судя по готической резьбе на стенах холла, обшитых деревянными панелями, отель то ли строили пару веков назад, то ли старательно стилизовали под таковой. За стойкой регистрации сидела девушка с модным омбре на коротких чёрных волосах. Когда мы вошли, она, зевая, обрабатывала ногти стеклянной пилкой, но, услышав звук дверного колокольчика, подняла взгляд и тут же расплылась в улыбке:

– Добрый вечер. Что…

– Комнату. – Эш выложил на дубовую столешницу мою банковскую карту и пластиковые прямоугольники наших паспортов. – На двоих. На ночь. Уедем завтра утром.

Не знаю, что вызвало у администратора большую оторопь – то, что из нас двоих с ней заговорил двенадцатилетний мальчик, или то, что таких суровых двенадцатилетних мальчиков она в жизни ещё не встречала, – но улыбка её заметно поблекла к моменту, как девушка взяла мой паспорт, длинными ногтями царапнув тёмное дерево.

– Завтра днём, вернее, – поправила я. – Во сколько у вас выезд постояльцев?

– В десять утра.

– Тогда оплачиваем ещё и завтрашний день. – В ответ на вопросительный взгляд брата я тихо пояснила: – Надо кое-что сделать, до десяти утра вряд ли управлюсь.

Графоном считав с карточек-паспортов информацию о нас обоих, девушка вставила кредитку в прорезь серебристой коробочки кассового аппарата. Подвинула её в нашу сторону, ожидая, пока владелец карты предъявит отпечаток пальца; я послушно коснулась сенсорного дисплея, аппарат замигал зелёным огоньком, и буквы на экране уведомили, что операция успешно завершена.

– Номер тридцать семь, третий этаж. – Кредитку и паспорта Эшу вернули уже вместе с магнитной картой от комнаты. – Все номера оборудованы системой «умный дом». Приятного пребывания в «Мельнице».

Сунув карты в рюкзак, Эш молча подхватил чемодан и покатил его к лифту. Администратор к отсутствию ответных любезностей отнеслась с вышколенной вежливостью и, продолжая дежурно улыбаться, вернулась к маникюру.

– Спасибо, – всё же сказала я, прежде чем нагнать брата.

Лифт, прятавший за винтажными деревянными створками обычную современную кабину, только успел разогнаться, как уже пришлось тормозить. Двери открылись с мелодичным звоном, и взгляду предстал широкий коридор со светлыми стенами, освещёнными вычурными настенными лампами. Неслышно прокатив чемоданы по красной ковровой дорожке, мы встали перед дверью с медной, позеленевшей от времени ручкой и серебряными цифрами «37»; магнитный замок по соседству с этим смотрелся немного странно. Эш сунул карту от комнаты в щель, замок тихо пискнул – и ручка, щёлкнув, провернулась сама собой.

Внутри ждали всё те же деревянные панели, две узкие кровати в алькове, украшенные резьбой по сосновым изголовьям, люстра с лампочками в виде свечей и пушистая серая шкура с волчьей пастью, скалящейся на паркете. Полное погружение в эпоху Тюдоров.

– Так что тебе нужно сделать завтра? – спросил Эш, задвинув чемодан под одну из кроватей.