Ветер чужого мира Саймак Клиффорд
– Да, вы правы, – согласился Томас, – эти чувства не попадают в наши банки данных. Имей мы их в своем распоряжении, в каком-то смысле нам было бы легче, но в то же время это усложнило бы работу.
– Пол, я знаю, что человек, оказавшийся в вашем положении, зачастую теряет душевный покой и даже ставит под сомнение целесообразность проекта. Но вам следует помнить, что проект продолжается лишь немногим больше двадцати лет. И за такой короткий промежуток времени мы добились многого.
– На самом деле проект, – возразил Томас, – начался сто лет назад. Когда один старый джентльмен вообразил, что он беседует со звездами. Как его звали? Вы помните?
– Джордж Уайт. Последние гоы его жизни, вероятно, превратились в сплошной кошмар. Правительство без устали подвергало его всякого рода проверкам и тестам. Они до самого конца не оставляли его в покое. Подозреваю, он был бы намного счастливее, если бы ему никто не поверил. Естественно, они его избаловали. В какой-то степени это облегчило ему жизнь. Мы продолжаем баловать наших телепатов. Устраиваем им роскошные условия жизни, словно в лучших клубах, и…
– А другого и быть не может, – перебил его Томас. – Они все, что у нас есть, – наша единственная и главная надежда. Конечно, мы сделали заметные успехи. Можно даже назвать это прогрессом. Мир превратился в свободную конфедерацию, войны давно остались в прошлом. У нас есть колонии, промышленность перенесена в космос. Началось терраформирование Венеры и Марса. Мы даже совершили одно неудачное путешествие к звездам.
Но у нас есть и проблемы. Несмотря на экспансию в космос, наша экономика до сих пор подвержена кризисам. Мы постоянно находимся на грани экономической катастрофы. Неимущих становится все больше, а мы ждем наступления дня, когда сможем решить их проблемы, – но этот день так и не приходит. Развитие синтетических молекул даст нам мощный толчок вперед – я не понимаю, почему политики так рвутся к БСС. Я рассчитываю, что Гарнер добьется успеха в обучении чужаков законам нашей экономики, но пока каких-либо заметных достижений нет – и, вполне возможно, не будет. Следует учитывать все варианты. Мы постоянно возвращаемся к проблеме экономики.
Я надеялся, что у других телепатов появятся новые идеи, но… и здесь пустышка. Наше несчастье в том, что проектов множество, а отдача минимальна. Кажется, что большинство телепатов движутся в ложном направлении. Однако мы не можем их без конца перебрасывать, пытаясь найти что-то другое. Возьмем, к примеру, Мэри-Кей. Возможно, она нашла нечто очень важное, Мэри так заинтересована происходящим, что перестала искать ответы на наши вопросы. И даже в тех редких случаях, когда она пытается, ей не удается узнать ничего нового. Никакого результата – лишь ощущение эйфории. Совершенно бесполезное направление, но мы не можем его бросить и вынуждены продолжать. Возможно, нам посчастливится – и мы узнаем нечто важное.
– Мне кажется, величайшая проблема состоит в том, какие люди оказываются телепатами, способными работать у нас, – заметил Аллен. – Джей наш единственный ученый. Остальные не способны оперировать необходимыми в работе терминами и понятиями. Нам следовало обучить некоторых из них.
– Мы пытались, – ответил Томас, – но ничего не вышло. Они особенные люди, очень чувствительные и требуют величайшей осторожности в обращении – в противном случае их можно погубить. Все они пребывают в состоянии постоянного стресса. Многие обычные люди сошли бы с ума, узнав, что находятся в контакте с чуждым разумом. У нас подобные случаи тоже бывают, но крайне редко. Наши телепаты держатся, но нуждаются в помощи. Моя работа в том и состоит, чтобы им помогать. Они приходят ко мне со своими страхами, сомнениями, удачами и радостями. Они плачут у меня на плече, а иногда и кричат на меня…
– Меня поражает другое, – вмешался Аллен. – Как им удается общаться с теми, кто не наделен телепатическими способностями. Ведь в их глазах мы все должны выглядеть неуклюжими животными. Однако они сохраняют в себе человечность. А еще я заметил, что телепаты никогда не завязывают дружеские отношения с чужаками. Книги… Пожалуй, я использовал бы именно такое сопоставление: они относятся к чужакам как к книгам, которые берут с полки, чтобы узнать что-нибудь новое.
– Все, за исключением Джея. Он состоит в довольно близких отношениях со своим последним контактером. Называет его Эйнштейном. Никто из других телепатов не дает чужакам имена.
– Джей хороший человек. Разве не он разработал идеи, связанные с синтезом молекул?
– Верно. Он стал одним из первых удачливых операторов. Точнее, первым, кто хорошо перенес мозговой имплантат. У других также имеется имплантат, но у них возникают проблемы. Иногда очень серьезные. Конечно, благодаря Джею нам удалось продвинуться вперед.
– Пол, неужели имплантат так необходим?
– Парни с самого верха считают, что да. Если говорить о технической стороне вопроса, я знаю об имплантатах слишком мало. Во-первых, нужно найти подходящего телепата – не просто классного, но обладающего специальными качествами. Затем делается имплантат – не для того, чтобы увеличить дальность, как полагают некоторые, а для усиления естественных способностей того, кому он предназначен. Кроме того, одной из его функций является хранение информации. По сути дела, дальность не так уж важна. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, поскольку волны, или импульсы, или что там еще телепаты используют для общения, действуют мгновенно. Факторы времени и расстояния теряют всяческий смысл, а на импульсы невозможно воздействовать в электромагнитном спектре. Это совсем другой феномен.
– Ключ ко всему проекту, – заметил Аллен, – естественно, лежит в формировании и обострении способности записывать и хранить информацию, которая передается во время сеанса телепатической связи. Развитие науки по изучению волн, испускаемых мозгом.
– Совершенно верно, – согласился Томас. – Невозможно рассчитывать на память телепатов. Многие из них – большинство – имеют лишь общее представление о том, что им говорят; они работают с информацией, недоступной их пониманию. Вероятно, они улавливают общий смысл, но большая часть не фиксируется их разумом. Естественно, Джей – исключение из правила. Поэтому у него процесс проходит легче. Но что касается остальных – нам приходится записывать их разговоры в банк данных.
– Нужны новые операторы, – сказал Аллен. – Пока мы можем использовать лишь малую часть источников. И у нас нет возможности вести широкий поиск, поскольку возникает риск пропустить нечто важное. Мы постоянно ищем новых операторов. Удается обнаружить немало начинающих телепатов, но из них лишь единицы подходят для наших целей.
– Ну, способные телепаты всегда были в дефиците, – заметил Томас.
– Однако мы отвлеклись от темы разговора, – напомнил Аллен. – Ведь речь шла о Мэри-Кей и Дженни – не так ли?
– Да, конечно. Они меня беспокоят. Джей либо сумеет разобраться с БСС, либо потерпит неудачу. Дик будет продолжать учить своего контактера нашей экономике и узнает в процессе нечто новое, или его усилия окажутся напрасными. Тут нам ничего не остается, кроме как рискнуть. Хал продолжит беседовать с компьютером чужаков – и со временем мы получим полезные результаты. Однажды мы проанализируем собранный Халом банк данных и посмотрим, что ему удалось узнать. Полагаю, в наше распоряжение попадет ряд новых туманных идей, которыми стоит заняться. Но Мэри-Кей и Дженни – господи, они заняты чем-то находящимся за пределами нашего понимания. У Мэри-Кей речь идет об имитации – или о реальности – существования рая, а Дженни подошла к тайне загробной жизни. Эти вопросы волнуют человечество с начала времен. Именно поэтому миллиарды людей обращаются к религии. В обоих случаях перед нами встают очень серьезные проблемы.
– А если мы получим какие-то результаты, – осторожно поинтересовался Аллен, – что будем с ними делать?
– Еще один трудный вопрос. Однако мы не можем просто отойти в сторону. Нельзя отказаться от решения проблемы только из-за того, что ты страшишься ответа.
– А вы его страшитесь, Пол?
– Наверное. Но не лично. Лично я, как и все остальные, хотел бы знать. Но вы можете себе представить, что будет, если мы откроем такое знание миру?
– Мне кажется, да. Люди испытают неслыханную эйфорию. Возникнут новые культы, а их у нас и так полно, и они доставляют нам массу проблем. Воздействие на общество может оказаться сокрушительным.
– Так что же нам делать?
– Будем действовать в зависимости от обстоятельств, – ответил Аллен. – Примем решение, когда придет время. Как руководитель проекта, вы можете контролировать процесс. Конечно, Бен Рассел может быть вами недоволен, но вы получили соответствующие полномочия именно для ситуации, в которой оказались Мэри-Кей и Дженни.
– То есть пока нам следует скрыват информацию? – спросил Томас.
– Да. Именно так. И держать руку на пульсе. И не слишком нервничать. Во всяком случае, в данный момент. Возможно, ничего страшного не произойдет.
– Я и сам не знаю, почему к вам обратился, – признался Томас. – Ведь я именно так и собирался поступить.
– Вы обратились ко мне потому, что хотели прикончить бутылку в хорошей компании, – улыбнулся Аллен.
Томас потянулся к бутылке:
– Что ж, тогда за дело.
7
– Если тебе нужно изобрести вселенную, – спросила Мэри-Кей, – если тебе необходимо это сделать, если у тебя такая работа, то какую вселенную ты бы изобрел?
– Такую вселенную, которая существовала бы вечно, – ответил Мартин. – Вселенную без начала и без конца. Вселенную Хойла. Где будет достаточно пространства и времени, чтобы все, что может случиться, обязательно случилось.
– Вижу, энтропия до тебя добралась. Голос из пустоты утверждает, что всему придет конец.
Мартин наморщил лоб:
– Сейчас гораздо больше, чем в первый момент. У меня было время все обдумать. Господи, ты только представь себе. Мы сидим здесь – мы и все люди, что жили до нас и считали, что конец не наступит никогда. Они утверждали, что у нас еще полно времени, и не задумывались о собственной смерти. Они оперировали понятиями народа, а не одной особи. Представь себе людей, которые придут после нас. «Вселенная огромна», – рассуждали мы. Возможно, теперь все изменилось. Может быть, именно с этой минуты вселенная начала сжиматься. И вся мертвая материя, вся истраченная энергия мчатся обратно.
– Но это не имеет к нам прямого отношения, – заметила Мэри-Кей. – Мы не ощутим никакого физического воздействия – во всяком случае, сейчас. Наши мучения носят интеллектуальный характер. Рушатся наши представления о вселенной. И нам больно. Такая огромная, такая прекрасная вселенная – никакой другой мы не знаем – перестанет существовать.
– Они могут ошибаться, – пожал плечами Мартин. – А что, если в их расчеты вкралась какая-то ошибка? Или наблюдения оказались неверными. А что, если на самом деле вселенная не погибнет? Наконец, может существовать другая вселенная. После того как все вернется на прежние места, произойдет космический взрыв и возникнет новая вселенная.
– Но она уже не будет прежней. То будет иная вселенная. В ней появятся другие виды жизни, другие типы разума. Или новая жизнь вовсе не будет разумной. Лишь энергия и материя. Звезды будут гореть только для себя. Никто не будет смотреть на них и удивляться. Именно по этой причине, Джей, наша вселенная столь прекрасна. В ней обитают маленькие капельки жизни, обладающие способностью удивляться.
– Не только удивляться, – возразил Джей, – они еще имеют дерзость задавать вопросы. Главная беда состоит не в том, что вселенная приближается к своему концу, а в том, что никому не удалось постичь ее смысл.
– Джей, я размышляла…
– Ты постоянно размышляешь. О чем на сей раз?
– Это глупо. Все мои размышления глупые. Как ты считаешь, мы способны переживать что-то во времени, добираться до чего-то во времени, как в пространстве?
– Не знаю. Никогда об этом не задумывался.
– Ты знаешь, то место, которое я нашла… Такое спокойное… чудесное. Такое счастливое и святое. Ты представляешь, чем оно может быть?
– Давай не будем говорить об этом сейчас, – предложил Джей. – Ты только еще сильнее расстроишься. Все остальные уже ушли. Быть может, пора и нам.
Он оглядел опустевшую гостиную и собрался встать. Но Мэри-Кей взяла его за руку и удержала на месте.
– Я думаю об этом, – сказала она. – Размышляю о найденном мной месте – быть может, оно будет существовать и после того, как все исчезнет. Вселенной больше не будет, но останутся кое-какие хорошие, достойные вещи. То, что мы – или другие разумные существа – недостаточно ценили. Мир, любовь, святость… – они, как мне кажется, не могут исчезнуть.
– Я не знаю, Мэри. Господи, ну откуда я могу знать!
– Я надеюсь, что так и будет. Очень надеюсь. У меня возникло чувство, что я не ошиблась. А я привыкла доверять своим чувствам. В том месте, которое мне посчастливилось найти, нужно полагаться только на свои чувства. Там больше ничего нет – только чувства. А ты полагаешься на чувства, Джей?
– Нет, – ответил он, вставая, и протянул Мэри руку. – А тебе известно, что ты красива и безумна?..
Он едва успел выхватить платок и поднести его к лицу, прежде чем чихнуть.
– Бедный Джей, – вздохнула Мэри. – У тебя опять аллергия.
8
Мартин устроился перед панелью управления и поправил шлем. Несмотря на то что этот шлем ужасно его раздражал, Джей был обязан его надевать, поскольку именно через шлем информация перекачивалась в банк данных.
– Эйнштейн, ты здесь? – спросил он.
– Я здесь, – ответил Эйнштейн, – и готов начать. У тебя снова началась аллергия. Ты опять принимал химикаты?
– Да. Но они мало помогают.
– Мы тебе сочувствуем.
– Большое спасибо, – ответил Мартин.
– Когда мы закончили в прошлый раз, шло обсуждение…
– Один момент, Эйнштейн. У меня вопрос.
– Спрашивай.
– Он не имеет отношения к теме нашего обсуждения. Я давно хотел его задать, но никак не мог набраться мужества.
– Спрашивай.
– Мы уже довольно долго обсуждаем путешествия со скоростями, превосходящими скорость света, а я ничего не могу понять. Ты проявил удивительное терпение. Не обращал внимания на мою глупость. И готов продолжать, хотя иногда тебе наверняка кажется, что из этого ничего не выйдет. Я хочу спросить: почему? Почему ты хочешь продолжать?
– Это просто, – сказал Эйнштейн. – Вы помогаете нам. Мы помогаем вам.
– Но я ничем тебе не помог.
– Неправда. Ты помнишь, как мы в первый раз обратили внимание на твою аллергию?
– Уже довольно давно.
– Мы спросили у тебя, как от нее избавиться. И ты использовал термин, который был нам неизвестен.
– Лекарство?
– Да. Мы спросили у тебя, что такое лекарство. И ты объяснил. «Химикаты», – сказал ты. Химикаты мы знаем.
– Да, кажется, так все и было.
– Лекарства-химикаты являются для нас совершенно новым понятием. Никогда о них не слыхали. Никогда о них не думали.
– Ты хочешь сказать, что идея лекарства оказалась для вас новой?
– Верно. Подтверждаю. Не имели представления.
– Но ты никогда не спрашивал меня о лекарствах. Я бы с радостью рассказал тебе о них.
– Мы спрашивали. И не один раз. Очень коротко, очень осторожно. Чтобы ты не знал.
– Но почему? Почему коротко? Почему осторожно?
– Это такая замечательная вещь. Кто же захочет поделиться с другими столь важной информацией? Теперь я вижу, что мы вас недооценили. И очень сожалею.
– И правильно делаешь, – сердито сказал Мартин. – Я считал тебя своим другом.
– Другом, конечно, но даже среди друзей…
– Но ты собирался рассказать о БСС.
– Но это так, ерунда. Об этом известно многим. Очень просто, как только поймешь.
– Рад слышать. А как вы продвигаетесь с лекарствами?
– Медленно, но кое-что нам удалось. Нам нужно еще многое узнать.
– Ну так спрашивай…
9
Томас вопросительно посмотрел на Мартина.
– Ты хочешь сказать, Джей, что народ Эйнштейна понятия не имеет о лекарствах? Они знакомы с химией, но не изобрели лекарства?
– Ну, все не так просто, – возразил Мартин. – У них есть одно качество. Их тела священны. Тело – храм души. Эйнштейн не произнес этих слов – такова моя интерпретация, – но тела для них табу, и они стараются к ним не прикасаться.
– В таком случае, если они попытаются продавать лекарства, непременно возникнут проблемы.
– Наверное. Но с Эйнштейном и его друзьями все обстоит иначе. Насколько я понял, элитарная группировка занимает в обществе главенствующее положение и презрительно относится ко всем остальным, не разделяя суеверий большинства. Они охотно нарушают традиционные предрассудки и готовы испытывать все новое. Однако сила прежних верований велика – вот почему никому не пришло в голову изобрести лекарства.
– И они хотят, чтобы ты рассказал о лекарствах?
– Ждут с нетерпением. И испытывают странное волнение. Словно знают, что поступают неправильно, но все равно идут вперед. Тем не менее я могу рассказать им лишь об общих принципах действия различных препаратов. Детали они должны проработать сами, в соответствии со своей спецификой. Сегодня я им поведал все, что мог. Теперь мне необходимо изучить теорию медицины, чтобы дать им нечто большее. Полагаю, что найду необходимый материал в библиотеке.
– Несомненно, – кивнул Томас.
– Но в какой-то момент я едва не потерял Эйнштейна: когда сказал ему, что для развития медицины им потребуется изучить свои тела.
– А поскольку тела священны…
Мартин кивнул:
– Да, ты правильно понял. В ответ на вопрос Эйнштейна, как можно изучить свои тела, я объяснил ему, что такое анатомирование. И вот тогда-то мне и показалось, что я зашел слишком далеко. Он получил много больше знаний, чем ему требовалось на самом деле, и ему это совсем не понравилось. Но он повел себя как мужчина; ему удалось себя перебороть и смириться с совершенно новым подходом. Мне показалось, что по сути своей Эйнштейн – натура увлекающаяся. Уж если он чем-то заинтересовался, то идет до самого конца.
– Как ты думаешь, сородичи Эйнштейна его поддержат?
– Я не уверен, Пол. Но мне кажется, что да. Он начал философствовать, когда я задал ему прямой вопрос. Наверное, пытался уговорить самого себя. И пока он рассуждал, я размышлял о том, сколько еще подобных табу мы можем иметь сами. Наши табу тоже не позволяют взглянуть на ряд идей свежим взглядом. Мы столкнулись с продвинутой культурой, смело глядящей в будущее, однако у них остались древние предрассудки, уходящие корнями в первобытные времена, – и эти предрассудки помешали им развивать медицину.
– История развития нашей медицины не слишком отличается, – заметил Томас. – Человечеству пришлось отбросить немало суеверий, прежде чем оно стало терпимо относиться к искусству целителей.
– Наверное, – согласился Мартин. – Но, черт возьми, мне все это ужасно нравится. Если Эйнштейн пойдет дальше – а мне кажется, что так и будет, – мы принесем им немалую пользу. Как я уже говорил вчера, мы перестали быть мальчишками-бойскаутами и начали платить по счетам. Видишь ли, до сих пор я даже не догадывался, что они постепенно, шаг за шагом, пытались украсть у меня секреты медицины.
– Подозреваю, что мы делаем нечто похожее, – проворчал Томас. – Вероятно, в ряде случаев мы, боясь их напугать, действуем слишком осторожно: соблюдаем корректность, стараемся не задавать прямых вопросов. Вероятно, это связано с комплексом неполноценности, вызванным благоговением перед удивительными достижениями других цивилизаций. Если нам удастся провернуть еще пару сделок, подобных медицине, мы избавимся от комплексов. И будем наравне со всеми.
– Я никак не отваживался спросить у Эйнштейна, почему он продолжает входить со мной в контакт, – признался Мартин. – Именно потому, что боялся его отпугнуть. Но меня эта мысль преследовала уже очень давно. И я подумал: а почему бы мне не быть с ним откровенным? И как только я все ему выложил, он ответил мне тем же. Никогда не знаешь, как все может обернуться.
– Подозреваю, что сегодня вам было не до разговоров о БСС. И это нормально. Возможно, перерыв в несколько дней пойдет на пользу. И тебя не будет мучить чувство вины, когда Эйнштейну придется вновь тратить свое время на объяснения. Да и ты сможешь задавать ему больше вопросов.
– Да, сегодня мы совсем не вспоминали про БСС, – кивнул Мартин. – Но ты, наверное, прав. Перерыв в несколько дней мне не помешает. Я продолжаю размышлять. Вчера вечером мы беседовали с Мэри-Кей, и она спросила у меня, стараюсь ли я придерживаться голых фактов или обращаю внимание на свои чувства – и что я вообще думаю по этому поводу. Мне кажется, она имела в виду интуицию, но так и не произнесла это слово вслух. И я сказал ей, что мои чувства не играют в переговорах с Эйнштейном никакой роли. Я всегда старался их сдерживать, оставаясь в рамках чистой науки, – если, конечно, наши познания можно назвать наукой. А сегодня я пришел к выводу, что мог жестоко ошибаться…
– И?
– Знаешь, Пол, кажется, я близок к прорыву с БСС. Пока не могу утверждать это наверняка, но у меня появилась надежда. Новый подход. В течение последних недель я говорил себе, что время является ключевым фактором и что мне следует обратить на него более пристальное внимание. Скажи, кто-нибудь из нашего проекта пытался обсуждать с чужаками проблемы времени?
– Думаю, да. Десять или пятнадцать лет назад. У нас остались записи. Ничего определенного, но данных накоплено немало.
– Время может играть лишь поверхностную роль в любом уравнении, – продолжал Мартин, – хотя в некоторых случаях оно служит критическим фактором. Если бы мы больше знали о времени, сказал я себе, но не как о физическом, а психическом факторе в БСС, мы могли бы сделать шаг вперед. Если связать психическую концепцию времени с уравнениями…
– Думаешь, это может сработать?
– Не сейчас. Теперь я считаю иначе. У меня возникло интуитивное предположение, что время может быть переменным, что в разных частях вселенной или для разных разумных рас оно течет по-разному. Но что-то должно оставаться неизменным. Вечность – вот всеобщая константа. Она не может меняться и остается постоянной повсюду.
– Боже мой, Джей, неужели ты говоришь о…
– Нет, до понимания еще далеко, но мне кажется, что мы сумеем выработать способ, позволяющий использовать вечность в качестве константы. Я попытаюсь. И тогда могут проясниться и другие факторы.
– Но вечность, Джей! А как же разговоры о конце вселенной?
– Мэри-Кей вчера вечером сказала мне кое-что еще – о том, что, вероятно, останется после исчезновения вселенной. Точнее, она поделилась со мной своими интуитивными предположениями.
– Да, я тоже знаю о них. Она только что была у меня. И все мне рассказала.
– И что ты ответил?
– Господи, Джей, что я мог ответить? Потрепал ее по плечу и попросил не выходить из игры.
– Но если она права, то, после того как вселенная исчезнет, что-то все же останется. Например, вечность. Быть может, даже бесконечность. Две константы. И место, чтобы произошло что-то еще.
– Я перестаю тебя понимать, Джей.
– Я и сам мало что понимаю. Но это новый подход. Не исключено, что у нас что-то получится. Скажи Расселу и Брауну, когда они в следующий раз станут прижимать тебя к стенке, что появились свежие идеи.
После ухода Мартина Томас еще долго сидел за своим письменным столом.
Вчера Аллен не смог ему помочь, размышлял Томас. Все те же банальности: не беспокойся, нужно это пережить, перетерпеть, решение необходимо принимать только в случае крайней необходимости… А сегодня он точно так же ничем не сумел помочь Мэри-Кей и Джею… Они обратились к нему за помощью и поддержкой, а он только и смог, что посоветовать Мэри-Кей оставаться в игре.
Они необычные люди, сказал он Аллену. Конечно, так оно и есть. Они особенные – но в чем? Насколько они отличаются от других людей? Клерки из банков, уличные воры, обычные мальчишки с фермы… Что же происходит, после того как они отваживаются выйти к звездам и завязать контакты с разумами, обитающими на далеких планетах? Кажется, это сказал Аллен (или он сам?): все то, что мы получали по звездной линии связи, не удалось записать в банки данных – боль, скорбь, сомнения, надежды, страх, предубеждения, пристрастия… И что еще? Нечто, полностью выходящее за рамки человеческого опыта. Нечто, впитанное и поглощенное земными телепатами, которые слушали, болтали и сплетничали со своими соседями, разбросанными по разным галактикам. Фактор или факторы, в определенной мере изменившие их человеческую суть или, быть может, превратившие телепатов совсем в других существ…
Мэри-Кей с ее разговорами о месте, которое останется даже после того, как вселенная исчезнет, естественно, сошла с ума. Джей с его предложением использовать вечность в качестве константы, также безумен. Однако они лишились разума лишь по человеческим стандартам. Все эти люди – его телепаты, – возможно, даже, пожалуй, наверняка далеко ушли от стандартов человечества.
Особые люди, новый вид: их человечность опалена тонким воздействием чуждого контакта. Неужели именно они и есть надежда человечества? Послы вселенной? Промышленные шпионы? Ищейки, сумевшие пробраться туда, куда человечеству вход воспрещен? Исследователи бесконечности?
Проклятье, подумал он, я начинаю гордиться человеком. Даже если телепаты станут иной расой, они родились от нас, людей.
Кто знает, размышлял он, быть может, придет время, когда все люди станут такими же?
И вдруг к нему – без мучительных сомнений и размышлений – пришла вера. Теперь он обрел убеждение в обоснованности этой веры.
Пришло время приложить все усилия.
Томас нажал кнопку связи с Эвелин.
– Соедините меня с сенатором Брауном, – попросил он. – Нет, я не знаю, где он сейчас. Найдите его – где бы он ни был. Я хочу сказать старому ублюдку, что мы наконец приблизились к БСС.
Герой не должен умереть
Даже входя в пике, пилот Фред Дуглас не испытывал дурных предчувствий. Он был уверен, что справится. Но на всякий случай, направляя нос «спитфайра» вниз, крепче сжал рукоять штурвала.
Менее чем в двух тысячах футах внизу его брат Боб Дуглас мчался к меловым скалам Дувра с «мессершмиттом» на хвосте.
А тем временем на высоту, в направлении пикирующей пары, поливая сталью брюхо второго «мессершмитта», забирался лейтенант Ричард Грант.
Фред Дуглас поглядывал на стрелку спидометра, которая все сильнее клонилась вправо, но по-прежнему не сомневался, что его вмешательство не понадобится. Гранту всего-то и нужно выбить из второго джерри[7] пух и перья.
Братья уже давно сработались с Грантом. Порой кто-то из них троих попадал в заварушку, как Боб сейчас, но другие двое неизменно бросались к нему и выручали огнем своих пулеметов.
Боб дважды спасал жизнь Гранту – под Дюнкерком, когда джерри зашел лейтенанту в хвост, и над Кале, когда Гранта зажали сразу три «мессера». А сегодня Грант вернет должок Бобу. Завтра же, может быть, лейтенант снова попадет в затруднительное положение и кто-то из братьев поспешит на выручку.
Лишь однажды вышло так, что товарищи подвели одного из их троицы. Гранта сбили над Францией. Но и тогда все обошлось: неделю спустя патрульный эсминец встретил лейтенанта в Ла-Манше – Грант стащил у какого-то рыбака лодку и попытался самостоятельно доплыть до Англии.
Мотор истошно завывал, срываясь на свист, и Фред видел, что его машина постепенно нагоняет «мессершмитт». Впрочем, было ясно, что не успеть. Он просто хотел удостовериться – хотел быть рядом, на всякий случай, если что-то пойдет не так.
Всего секунда-другая, и Грант избавится от своего противника, а пикирующий нацист окажется на пути его пуль.
Машина Боба промелькнула мимо Фреда, и теперь лейтенанту ничто не мешало.
– Он твой, Грант! – выкрикнул Фред в шлемофон.
Но командир звена почему-то не менял курс. Браунинги под крыльями его машины выплюнули новые порции свинца, но очереди предназначались не преследователю Боба, а второму «мессеру», который закладывал петли, уклоняясь от огня.
Фреду стало страшно: он вдруг сообразил, что Грант не будет прикрывать Боба, что лейтенант слишком увлекся погоней за вторым «мессершмиттом».
В это мгновение пикирующий нацист проскочил мимо Гранта, и Фред Дуглас понял, что судьба брата в его руках, пусть он почти наверняка не успеет ничего сделать.
Ладонь сама потянулась к ручке дополнительной тяги. Реагируя на форсаж, мотор надсадно взвыл, и небеса вокруг словно растворились в дымке, когда британский истребитель рванулся, буквально как пришпоренный конь, в направлении «мессера».
Палец лег на гашетку. Дуглас прильнул к прицелу, дожидаясь, когда нацист очутится в перекрестье… Но расстояние все еще было слишком велико, хотя «спитфайр» мчался что было сил.
От «мессера» потянулись синие дымки кордита, и от самолета Боба начали отваливаться куски металла. Новая вспышка, и теперь мучительно медленно стало отламываться крыло.
Горло Фреда стиснула железной хваткой паника, перед мысленным взором замелькали картинки из прошлого. Вот они с Бобом рыбачат на старом ручье… Наконец-то надевают не шорты, а брюки, как взрослые… Веселятся на вечеринке… Покупают вскладчину подержанный автомобиль и чинят, чтобы поехал… Встречают дома Рождество…
Машина Боба клюнула носом, и Фред завопил – сдерживаться было невмоготу:
– Прыгай, Боб! Убирайся оттуда!
Однако его, похоже, не слышали. Кордитовые дымки висели в воздухе. Мотор пел песню ненависти, а браунинги Фреда все молчали.
Потом Дуглас все-таки надавил на гашетку, и в тот же миг небеса озарились пламенем. Он увидел, как машина его брата валится вниз, в воды Ла-Манша, полыхая погребальным костром.
На мгновение сознание помутилось – от боли и гнева, которые тут же затопила волна жгучей ненависти. Он сильнее надавил на гашетку, как будто от этого пулеметы могли стрелять быстрее, выпускать больше пуль в секунду.
Опять полетели в стороны клочья металла – теперь металла немецкого. Пули восьми браунингов прошивали «мессершмитт» насквозь, разрывая его металлическую шкуру, раскалывая фюзеляж и кокпит, подбираясь к двигателю.
А Дуглас все жал и жал на гашетку, давясь проклятиями в алом тумане ярости.
Джерри лишился крыла, оно сложилось пополам, истерзанное пулями браунингов. В кокпите виднелась человеческая фигура – пилот-нацист; его швыряло из стороны в сторону под смертоносным шквалом.
«Мессершмитт» завертелся вокруг своей оси, из-под капота повалил черный дым. Фред сообразил, что истратил весь боезапас. Далеко внизу рассеивался второй дымный след.
Дуглас взялся за штурвал и стал выводить машину из пике. Теперь, когда азарт боя миновал, тело почти не слушалось, а разум заполонило отчаяние. Боб погиб! Брат погиб! Рухнул в горящей машине в воды Ла-Манша. Это случилось потому, что лейтенант Ричард Грант нарушил неписаный закон. Ему всего-то и надо было, что прибавить газку и перехватить нациста. Поступи он так, Боб остался бы жив.
Грант совершенно точно видел и Боба, и пикирующего немца. Если бы догнал… Да какой прок от этих «если»!.. Как ни крути, а Грант подвел братьев, предал их доверие и погубил того, кто дважды спасал ему жизнь.
«Спитфайр» устремился вверх. Там есть другие джерри. Которых надо прикончить. Уничтожить, чтобы уравнять счет и очистить небо…
Правда, набирая высоту, Фред вспомнил, что патронов не осталось.
Он выровнял машину и развернул в сторону дома. В это мгновение на него обрушился стальной дождь и откуда-то вынырнул затаившийся «мессер». За долю секунды все приборы на панели управления умерли, словно их походя сокрушил какой-то великан. Масло забрызгало кокпит, залило очки и полностью ослепило Фреда. Мотор захлебнулся кашлем, самолет опасно дернулся.
Выше торжествующе взревел двигателем «мессершмитт» – и пропал. Наступила тишина: мотор заглох, похоже, окончательно.
Дуглас инстинктивно попытался перевернуть машину днищем вверх. Так проще всего покинуть истребитель. По сути, это единственный сколько-нибудь действенный способ… Но самолет не откликался на движения штурвала.
Из-под капота повалил дым. Снаружи пронзительно, противно свистел воздух – машина набирала скорость, входя в отвесное пике.
Дуглас в отчаянии хватался за все ручки подряд, но это было бесполезно. На миг он поддался панике, ведь свист снаружи означал, что его ожидает скорая гибель.
Густой дым заволакивал кабину, сочился сквозь разбитую приборную панель, забирался в нос и заставлял слезиться глаза. Нога что-то раздавила, послышался хруст стекла, – должно быть, это заляпанные маслом летные очки, которые Фред бросил на пол…
Из пробитого мотора вырвалось пламя, лизнуло живую плоть. «Спитфайр» закрутился вокруг своей оси. Дуглас принялся яростно трясти задвижку фонаря. Ускорение свободного падения прижимало летчика к креслу.
Огонь жег немилосердно, дым превращал солнечный день в ночь. Страдая от боли, ослепший, утративший всякое ощущение времени и направления, Дуглас шарил руками по кабине, выискивая ничтожную возможность спастись. Машина вдруг вздрогнула – и он очутился на воле. Свободен! И падает… Обожженные пальцы нащупали кольцо парашюта, дернули. Мимолетно подумалось, что стропы могли сгореть, но мгновение спустя последовал рывок. Над ним раскрылся купол, и он, болтаясь в воздухе, поплыл вниз.
Только сейчас, впервые после выстрелов «мессера», он понял, что ничего не видит. Глаза не открывались, веки словно спеклись. Лицо и руки пекло от ожогов. Он попытался крикнуть, но не сумел и этого – губы не слушались, горло высохло.
Через три месяца его выписали из госпиталя, признав здоровым; возможно, врачи нисколько не преувеличивали. Руки Фреда больше не походили на комки оголенной плоти, а лицо сделалось прежним, если не считать нескольких шрамов, которые обещали со временем исчезнуть.
Но дело не только в лице и руках, мрачно думал Фред, пристроившись в уголке столовой за стаканом двойного бренди. О многом врачи попросту не догадывались – и не могли догадаться. Они понятия не имели о том, что происходит с разумом человека, который видел гибель в пламени собственного брата, когда сам находился в охваченной огнем крылатой машине.
Нет, он вовсе не струсил. Он продолжал сбивать джерри. В конце концов – и это Фред знал наверняка, – он по-прежнему отличный пилот. Но его настойчиво грызло сомнение: а насколько он хорош как истребитель? Былые дерзость и самоуверенность пропали бесследно. Он больше не рисковал так, как раньше. Теперь он сражался расчетливо и осторожно, не лихачил и не допускал безрассудства. Причем сам сознавал, что рано или поздно такая осторожность выйдет ему боком. Рано или поздно ситуация потребует риска, а он не отважится, не посмеет…
Другие пилоты, как ему думалось, обсуждали его за глаза, когда Фред не мог их слышать.
Дверь в столовую распахнулась, и вошел лейтенант Грант.
– Эй, Грант! – позвал один из пилотов. – Иди к нам, пропусти стаканчик.
– Кто та крошка, с которой я видел тебя вчера вечером? – подал голос другой.
– Вы что-то напутали, парни, – ответил Грант. – Вчера вечером я был в казарме.
– То есть в Лондон не ездил?
– Именно это я и сказал.
Дуглас скривился. Грант пользовался популярностью. Еще бы, пятьдесят три джерри на счету. Может, и больше, пятьдесят три – только официально подтвержденные. Молодые летчики глядели на него с восторгом. Он считался бывалым пилотом, настоящим асом, одним из тех повелителей небес, что жили полной жизнью.
Фред снова уставился в стакан, прогнав мысли о Гранте. Память снова и снова возвращала его в тот день над Ла-Маншем, когда машина Боба падала на меловые скалы Дувра. Он опять ощутил, как пол уходит из-под ног, как накатывает страх, как рука сама тянется к рукоятке форсажа…
По полу простучали каблуки, и Фред поднял голову. У его стола, со стаканом в руке, стоял Грант.
– Давай поговорим, Дуглас, – сказал он.
– Здесь нам с тобой не о чем говорить, – негромко отозвался Фред. – Как-нибудь в небе потолкуем.
Грант побагровел, но сдержался:
– Мы ведь были друзьями.
– Когда-то, – ровным голосом ответил Фред.
– Хватит себя изводить, – не унимался Грант. – Не то однажды сорвешься.
Читать бесплатно другие книги:
