Застенчивость в квадрате Хогл Сара

– То, что ты решил все один. – А еще я не собираюсь жить рядом со свинарником – в прямом смысле слова.

– А почему бы нет? Вайолет была моим другом. Я заботился о ней каждый день. – Он забирает у меня чехол для гитары, открывает и показывает сломанные петли и бархатную обивку всю в пятнах, будто говоря: «Видишь?» Еще и выражение такое самоуверенное. – А ты? Ты чужой человек. Свалилась как снег на голову. Без обид, но я не думаю, что ДНК дает тебе право старшинства. – Он считает меня беспринципной вертихвосткой. Дочерью Джули Пэрриш, до мозга костей.

– Я знаю, что и как можно улучшить в «Падающих звездах», – прагматично заключает Уэсли. – И предлагал нововведения с самого первого дня работы.

– Если бы Вайолет твои предложения нравились, она бы на них согласилась, – возражаю я. – Половину этого места оставили мне. И клянусь, если ты выбросишь еще хоть что-нибудь из моей законной собственности без моего одобрения, я подам в суд, – непреклонно заявляю я, мысленно добавляя: «Пожалуйста, не раскрывай мой блеф. У меня нет денег на адвоката».

От моих слов он замирает на полпути.

– Я просто выбрасываю мусор. Обычный мусор, ничего такого, что можно было бы спасти. Разве это не очевидное решение?

В его словах есть смысл. Как это отвратительно, что в них есть смысл!

– А как насчет желаний Вайолет? Каждую мелочь, она сказала. Очень тщательно, так и написала.

Он медленно выдыхает через нос, уже в изрядном раздражении. И оно заразно.

– Это же не всерьез. Ночь фильмов? Готовить кексы? Это не желания, а попытки вмешиваться в реальность из загробной жизни.

– Пончики, – поправляю я. – И в случае неисполнения – тысячелетнее проклятие. Как по мне, звучит достаточно серьезно.

– Это потому что ты ее не знала.

Мои скрещенные руки и устрашающе нахмуренные брови не производят никакого впечатления, и в мусорку летит картонная коробка с книгами без обложек. Меня просто игнорируют.

– Их можно было сдать на переработку.

– Я заплатил мусорной компании, чтобы они все рассортировали. Входит в услуги премиум-пакета.

Звучит так, как будто он только что все выдумал. И еще как сарказм. Он просто говорит то, что, по его мнению, заставит меня замолчать.

Какое облегчение, что больше не нужно чувствовать себя виноватой из-за собственного вторжения, из-за того, что заняла комнату в его доме. Он просто ждал, пока бабушка умрет, чтобы воплотить свой замысел.

Решаю заняться делом и начинаю старательно проверять праздничные украшения газонов. Во всяком случае, для вида. А на самом деле краем глаза наблюдаю, как напрягаются мускулы на руках Уэсли, когда он поднимает тяжелые коробки, и как натягивается темно-зеленая рубашка на широких плечах и спине. От долгой работы на солнце у него загорелая, покрытая веснушками кожа, поэтому, когда на лбу и переносице собираются капельки пота, он весь сияет, точно в золотой пыли.

Когда мне становится жарко и я потею, у меня волосы одновременно выбиваются из хвоста и прилипают к лицу, которое цветом начинает напоминать знак «Стоп». Когда я краснею или перегреваюсь, очаровательного румянца на щечках ждать не стоит: все лицо вызывает тревогу. Виной всему тот факт, что я родилась рыжей, – дежурный ответ, когда кто-либо указывает на земляничные прядки в моих светло-каштановых волосах.

Лениво размышляю, родился ли Уэсли русым, или он из тех, у кого в детстве были снежно-белые волосики. Сама идея, что он когда-то был ребенком, смехотворна. Выглядит он так, будто уже родился со щетиной и сразу же сделал выговор медсестрам. Готова спорить, он отказался носить ползунки как унижающие его достоинство.

То, как хорошо я знаю его внешность, вызывает лишь негодование – ведь эта обертка совсем не вяжется с грубостью внутри. Мне знаком каждый сантиметр его лица – и спасибо, что моя бестолковая запутавшаяся голова не полезла искать его поиском по картинке в «Гугле».

В физическом плане я очень бегло говорю по-уэсликелеровски. А в духовном он – таинственный незнакомец. Загадка. К такому лицу должна прилагаться дерзкая усмешка и дразнящие искорки в веселых глазах. В игре «На ком это смотрится лучше» Джек выигрывает, а ведь он даже не существует.

Уэсли запускает руку в волосы, взъерошив и так не особо аккуратно лежавшие волны, и как-то странно смотрит в мою сторону, а потом снова отворачивается. Я еще немного наблюдаю за ним, стараясь все же не попасться, но теперь его внимание целиком переключилось на задание. Никаких тебе «доброе утро», ни «как ты спала» или «откуда ты» – никакого интереса ко мне как к человеку, никакой непринужденной беседы между соседями по дому. Даже «будь здорова» не скажет, когда я чихаю. Грубость нового уровня.

Слишком знакомое чувство, тут не ошибешься. Я лишняя в собственном доме.

– Ноль баллов за оригинальность, вселенная, – бормочу я. – Ты устраивала мне это столько раз, а я все еще здесь. – Мэйбеллы Пэрриш этого мира – наивные девушки, из тех, от кого отвернулась удача, решимости у нас больше, чем таланта, но когда наступит конец света, последними по полю с зомби будем брести именно мы. Ворча, грозя небесам кулаками, слишком упрямые, никогда не зная, что пора остановиться, с нежными глупыми сердцами, которые, несмотря ни на что, остаются такими же.

Жить оторванными от реальности – одновременно наша погибель и единственное спасение: мы настолько во власти иллюзий, что не понимаем, почему завтра не может быть лучше, даже если последние сотни дней были так себе.

Оказаться равными наследниками поместья моей бабушки – что ж, нас ждет тот еще цирк, это я сразу могу сказать. Но если кому и придется сдаться, то точно не мне.

Глава пятая

Вот уже несколько часов как я саботирую миссию Уэсли по игнорированию последних желаний бабушки Вайолет, и у меня уже сформировалось смутное подозрение о его возможных оправданиях собственного поведения.

Они с Вайолет, как я думаю, сблизились – единственные два человека на всей этой необъятной территории, живущие в одном маленьком коттедже. Когда живешь с кем-то достаточно долго, вы потихоньку узнаете друг о друге больше, и вскоре уже можно предугадать, что скажет другой, какая будет реакция в той или иной ситуации. Вы изучаете привычки друг друга, у вас появляются свои ритуалы. Вам становится комфортно. Между вами устанавливается особая связь.

У меня особой связи с Вайолет не было, ну или, по крайней мере, не было уже очень давно. По большому счету нас разделяла пропасть. Я посылала ей поздравительную открытку каждый год, потому что открытки – это так легко. «Думаю о тебе!» – коротко и мило, с парой крупиц какой-то личной информации: «Снова ищу квартиру. Видела тут свитер с рождественскими колокольчиками и подумала о тебе. Ну и дождливый выдался месяц». Она в ответ посылала чеки на двадцать долларов и какие-то мелочи: закладку с котятами, статью из газеты об историческом пароходе Ноксвилла, «Майской красавице», в честь которого меня назвали.

На день рождения, Рождество и День благодарения я не могла заставить себя взять телефон и позвонить. Слишком много времени прошло, и из-за нарастающей неловкости проходило все больше – и видите, к чему это привело.

Что бы я сказала? А что, если ей уже было все равно, что со мной? Помнила ли она меня вообще? Хотела ли знать, как у меня дела? А если бы она обвинила меня в том, какой нерадивой внучкой я была, или, хуже, призналась бы, как сильно я ее разочаровала… Чувство вины все росло и росло, но я не могла встретиться с ним лицом к лицу, так что заперла далеко в ящике. А теперь уже никогда не смогу ничего исправить.

Уэсли от подобного чувства вины избавлен. Может, он считает, что наследство должно было перейти к нему, раз он ухаживал за Вайолет. Наверное, по уши был занят обязанностями опекуна, потому что как садовник не сделал ничего. Пейзаж вокруг напоминает детский рисунок торнадо.

Может, ни один из нас не заслуживает поместья. Но тут я хотя бы могу загладить вину перед бабушкой Вайолет: могу выполнить ее последние желания. Я обязана ей многим и сделаю хотя бы это.

Все происходит следующим образом:

Уэсли выносит кучу мусора из дома, а я заставляю его положить все на Пункт Досмотра (местечко у кустарника в форме фламинго). Откладываю то, что еще можно спасти, в кучки «оставить» и «отдать». У пачки стикеров, которую я спасла из той кучи, появилось новое назначение.

Уэсли приносит на пункт досмотра еще три коробки и, глубоко вздохнув, готовится к новому диалогу:

– Желтый стикер означает «отдать на благотворительность»?

– Он означает «оставить».

– Я так и боялся.

– Ну сам подумай. Ты же не можешь ждать, что я соглашусь расстаться абсолютно со всеми вещами.

– Это я «подумай»? – тыкает он в себя пальцем. – Я? – Уэсли неожиданно наклоняется ко мне, вынуждая отпрянуть, и вытаскивает из горы вещей толстовку. Она старше меня, с узором «огурцы» в коричневых, оранжевых и горчичных тонах, преступление против моды. – Что ты собираешься с этим делать?

– Не то чтобы это тебя как-то касалось, но я собираюсь это носить.

Я все еще прихожу в себя от почти состоявшегося прикосновения, хотя оно и было случайным и ничего не значило. И вообще не произошло.

– Да неужели, – с каменным лицом замечает он.

– Это винтаж.

– В этом доме сотни, и я не преувеличиваю, сотни винтажных вещей. Тебе придется сузить круг поисков. Быть чуть более разборчивой.

– И кто это сказал? – Он мне не начальник. Я никогда не видела столько вещей за всю свою жизнь и не могу поверить, что все это принадлежит мне. Большинство моих футболок – с логотипом спа-комплекса, так как в магазине сувениров у меня была скидка, а вещи из этого магазина были одобренной руководством более стильной заменой служебной формы персонала (шляпа в синюю полоску и комбинезон), ношение которой руководство неоднократно называло обязательным, при этом их этот дресс-код не касался.

Выхватываю из коробки, которую он только что принес, велюровую юбку. В ней есть пара дырочек, но я легко смогу починить все при помощи одной из швейных машинок Вайолет (пока насчитала двенадцать, но это еще не предел).

– О-о-о, и эту я тоже оставлю. – Утаскиваю себе толстовку с изображением Сонни и Шер с молнией (правда, сломанной), которая застегивается до самого горла, и Уэсли сжимает пальцами переносицу.

Ну что за Гринч. Если кто сейчас и ведет себя неправильно, так это он, противник последних желаний и, в частности, Желания № 1. Вайолет хранила все эти вещи так долго, что я просто не могу представить ее прыгающей от радости при виде наполненных, еще и с горкой, мусорных контейнеров. Если их можно куда-то приспособить, я это сделаю. Уэсли уходит, качая головой, и хотя мы не знаем друг друга и его мнение никак не должно меня волновать, я не могу избавиться от ощущения, что провалила тест на взрослость.

Когда мне было пятнадцать, маме исполнилось тридцать, так что этот возраст казался мне таким значимым, практически ближе к пожилому. Наблюдать, как Джули принимает решения, оказалось уроком, как делать не надо. Я думала, что к тридцати годам уже точно выйду замуж за свою вторую половинку, при этом не обязательно с дочерью-подростком в придачу, но точно с кучей домашних питомцев, и буду жить долго и счастливо в какой-нибудь уютной бухточке в Кейп-Коде. У меня была бы отдельная комната с изящными юбками-карандашами и шифоновыми шарфами. Надежная верная подруга, которая всегда рядом, что бы ни случилось, – пылкая, независимая бизнес-леди, которая высвободила бы мою дерзкую сторону (я надеялась однажды такой стороной обзавестись). Мы бы пили вино и смеялись. Сочувствовали друг другу. Мы бы ходили на двойные свидания, она со своим мужем, я со своим – идеальный квартет.

Может, мама заслужила это, а может, и нет: когда-то я критиковала ее, потому что сравнивала наши жизни по этим произвольным показателям успеха и задавалась вопросом, как она могла быть такой беспечной. Будто ее жизнь стала бы такой, если бы она только захотела.

Сейчас я в том же возрасте, что и мама тогда, когда я считала ее одним сплошным разочарованием, и это ужасное ощущение: по-прежнему оставаться на том же месте, запутавшись, не зная, куда идти в этой жизни, едва держась на тонких, точно у олененка, ножках. Ни второй половинки, ни лучшей подруги, с которой можно хорошо провести время. Слишком много неудач, все не упомянешь. Жизнью не наслаждаешься, за нее борешься. А где же та утопия, до которой, как я рассчитывала, дорастет общество? Кто-то нацепил на меня розовые очки.

Чтобы доказать, что я способна расставаться с вещами, если действительно хочу, на глазах у Уэсли (убедившись, что он смотрит) выбрасываю два полных мешка. Они вообще-то забиты другими мешками, но ему об этом знать не обязательно. Когда наши глаза встречаются, меня снова пронзает резкой болью. Удар прямо в грудь, когда на долю секунды, между мрачным взглядом и холодным ответом, кажется, что Джек Макбрайд мог оказаться настоящим. Мне не хватает кого-то, кто беспокоился бы обо мне, пропади я на пару дней. Мой выдуманный мир проплывает мимо, точно спасательная шлюпка, готовая подхватить и унести с собой, но сегодня я мазохистка. Хочу снова почувствовать ту боль. Хочу удержать его взгляд чуть дольше, убедить себя, что вот он, тот, кто заботится обо мне. Иначе как унылой и жалкой меня не назовешь.

– Когда она покрасила дом в серый цвет? – спрашиваю я.

Уэсли хмурится (это его стандартное выражение, но у него есть обычный «ненавижу все» вариант и специальный – «ненавижу лично тебя», которые он чередует).

– Что ты имеешь в виду? – Оборачивается на дом. – Он всегда был серым.

Отворачивается и уходит, уже выкинув разговор из головы. Почему ему не так одиноко, как мне? Почему ему не хочется простого человеческого внимания?

– В моем детстве он был розовым, – настаиваю я, пытаясь удержать его.

Недовольное выражение на месте, но сейчас туда добавилась легкая нотка смятения, превращающегося в замешательство.

– Как это возможно? Я видел фотографии десяти-, двадцати-, тридцати-, сорокалетней давности, и на всех дом серый.

– Он совершенно точно был розовым, когда мне было десять.

Уголки его губ опускаются, застывая в гримасе. Он мне не верит. Считает, что у меня крыша поехала.

– А вот это не совсем ужасно, – замечает он, кивнув на красную ткань в блестках у меня в руках. Я и не заметила, как вытащила ее из коробки. Тоже опускаю голову, а когда поднимаю – он уже исчез в доме.

– Он не хочет разговаривать, – тихонько говорю я платью, вертя его в руках так и эдак, ловя блестками солнечный свет. – Все в порядке. Нам не обязательно ладить. – Звучит как вопрос, обычное дело для меня, поэтому я повторяю еще раз, с уверенностью: – Нам не обязательно ладить.

Ненавижу это грызущее ощущение, что я более одинока, чем когда-либо прежде. Сегодня первый день новой жизни Мэйбелл – можно было бы подумать, что все отлично. Я унаследовала поместье (полуразрушенное) и кучу земли (совершенно дикой) с видом на горы, но ничего не чувствую. Я даже не плакала о бабушке Вайолет как следует, значит, со мной что-то не так.

Мое отсутствие на работе заметила Кристин, которая продолжает присылать все более угрожающие сообщения: «Лучше бы тебе оказаться в больнице». Джемма тоже хочет знать, больна ли я, и напоминает, что если так, отгулов по болезни у меня уже не остается, а она о таком знать не может. Пол явно надиктовал ей каждое слово. Спа-комплекс в часе езды отсюда, возвращаться я не собираюсь, так что вполне могу послать им смайлик со средним пальцем и заблокировать все номера. Не знаю, почему у меня не получается. Печатаю несколько вариантов ответа, но в итоге стираю все. Игнорировать сообщения, наверное, самый безответственный выбор – скоро мне будут посылать «официальные предупреждения» на рабочую почту, которую я даже проверять не буду.

А потом я делаю то, что и всегда, когда мне одиноко, и о чем каждый раз неизбежно жалею.

Она отвечает на звонок после шестого гудка.

– Ну, привет.

– Привет, мам. – Натягиваю радостную улыбку из серии «у меня все в порядке», хотя она и не может меня видеть.

– Ты прямо телепат, я как раз собиралась тебе звонить. Только что прослушала твое голосовое сообщение. – Тон у нее слегка снисходительный. – Не повезло.

– Да, так печально. – Осознаю, что держу в руках коробочку с духами «White Diamonds», и это большая ошибка. Перед глазами все расплывается. Сейчас я на кухне с бабушкой, просеиваю сахарную пудру на шоколадные пончики с помадкой, устроив просто чудовищный беспорядок, но она раз за разом уверяет меня, что все прекрасно получается. Может, я наконец заплачу, это станет катарсисом, и я смогу оценить «Падающие звезды» по достоинству. Может, наконец привыкну к этой мысли.

– Ну… – Холодная отчужденность в мамином голосе возвращает меня обратно на землю. – Она действительно была старой.

– И все равно очень жаль, – с трудом сглотнув, отвечаю я.

– Так ты уже въехала в новый дом, а? Уже нашла работу?

Я резко вспоминаю, почему стараюсь звонить маме пореже.

– Нет.

– Ну, милая, так не годится.

– Я только приехала. Найду что-нибудь в ближайшее время. – Надеюсь. Не хочу думать о рассылке резюме прямо сейчас, уж точно не с моим послужным списком, в котором стоит только «горничная» и почти больше ничего.

– У тебя как дела?

– Тебе не кажется, что вообще-то это оскорбление – то, что Вайолет оставила дом тебе?

От неожиданного вопроса внутри все холодеет.

– В смысле?

– Ну что там сплошной мусор. Ха! – громко фыркает мама. – А ведь она считала, что это мы мусор. Ты и я. – Теперь она говорит быстрее. Представляю, как она сидит на террасе, наполовину на солнце, постукивая одной ногой. – Будь я на твоем месте, просто бы ушла. Мы не из тех, кто принимает подачки из жалости. Я тебя не так воспитывала.

Не знаю, что и сказать.

– Даже заплати они мне, не согласилась бы жить в том мавзолее, – высокомерно продолжает она. – Без обид. Я рада за тебя, если тебе он нравится, но я бы там не осталась. Никогда. А как насчет работы, которую она на тебя свалила? Как бесцеремонно. Ужасная старуха.

– Вайолет не была ужасной.

– Она чуть не убила тебя.

– Все было в порядке.

Мама выдыхает сигаретный дым в трубку.

– Мне до сих пор снятся кошмары после того звонка.

Мне тоже, потому что после него меня и увезли. Бабушка Вайолет посчитала своим долгом сообщить маме о небольшой аварии, в которой даже не было ее вины – дороги здесь петляют, похлеще чем игрушки-пружинки, и ни один водитель не видел другого. Оба лишь чуть-чуть отклонились от курса. Едва-едва коснулись ограждений. Все с нами было в порядке! И с другой машиной тоже! Надежная громоздкая машина Вайолет приняла весь удар на себя, нас не задело, мы только перепугались. Только от ремня безопасности осталась пара синяков и пара слезинок, но это все от облегчения. От радости, что все обошлось.

Мама тут же примчалась, попробовала воспользоваться ситуацией, чтобы вытрясти из Вайолет денег, и все полетело к чертям. Каждая говорила, что другая не подходит на роль родителя, но юридические права были у мамы.

– Как же чертовски безответственно – брать тебя с собой в машину, зная, что видит уже плохо. И ведь она действительно считала, что тебе под ее присмотром будет лучше! Только представь.

Я представляла. И очень живо.

– Ты бы превратилась бог знает в кого. – Слышу, как щелкает зажигалка. – Так что? Там помойка?

– Да. Вытянешь руки и обязательно на что-нибудь наткнешься.

– На что? – после странной паузы уточняет она.

У меня появляется дурное предчувствие, то самое, которое вцепляется в меня при каждом нашем разговоре, заставляя желудок сжиматься, то самое, о котором я забываю, стоит повесить трубку, потому что мозг работает в постоянном режиме восстановления и отчаянно пытается верить в хорошие качества людей.

– Лозы, я хотела сказать. Целая куча. Они пролезли в окна, испортили пол.

Я почти вижу, как крутятся колесики у нее в голове. Раздумывает, не приехать ли сюда.

– Плесень от стены до стены. И около тысячи крыс.

– Фу-у-у. Господи. – Представляю гримасу, которую корчит моя боящаяся крыс мама, и не могу удержаться от намека на улыбку. – Так в завещании упомянута только ты?

Улыбка исчезает.

– Э-э… – Та часть сознания, которая следит за Уэсли и вопит «БОЖЕ МОЙ, ЭТО ДЖЕК!», не может не обращать внимания на его передвижения, и резиновые сапоги болотного цвета, наворачивающие круги по саду, неизбежно притягивают взгляд. Он ходит туда-сюда, от дома до мусорного контейнера, снова к дому, снова к контейнеру, забрасывая туда целые охапки хлама – а может, и не хлама. Даже не смотрит, что. Там могут быть старинные пуговицы на сотни тысяч долларов, но какое ему дело?

– По большей части, – наконец отвечаю я. Не собираюсь даже пробовать объяснять ситуацию с наследством – она предложит отвести его в суд, а Вайолет этого бы не хотела.

– Полагаю, мне ничего не оставили? – Она пытается замаскировать надежду под легкомысленный вопрос, но мы же выросли вместе. Я знаю Джули лучше кого бы то ни было.

– Нет. Мне жаль.

– Жаль? Ха! Не стоит жалеть меня, спасибо большое. – Она снова начинает говорить быстрее, как-то взвинченно. – Не место, а какая-то дыра. Если бы Вайолет оставила дом мне, я бы уж точно не захотела с этим всем связываться. Нет уж, спасибо.

Мне столько всего хочется на это ответить. Раз это дыра, что ж она оставляла меня там на лето? Да и «дырой» поместье совершенно точно никогда нельзя было назвать. Я знаю, что не придумала себе, каким прекрасным и аккуратным оно однажды было. И не забыла, как мама, когда мне было десять, умоляла пустить ее пожить там тоже. Она привезла меня в поместье, но Вайолет ее даже на порог не пустила, помня, как у мамы в детском возрасте была склонность набивать карманы при каждом таком визите.

– Без обид, но в городе лучше, – говорит тем временем мама. – А в этом твоем… как там название этой непонятной деревушки? Там ничего нет. Тебе обязательно нужно переехать жить сюда. Я могу помочь найти квартиру! Поедем осматривать места и будем шататься по магазинам, пока не свалимся с ног, с кредитной карточкой Алессандро, разумеется. – «Алессандро» она произносит грассируя.

– Может, и приеду в гости.

Десять секунд неловкого молчания подтверждают, что и этот звонок ничем не отличается от любого другого, в котором она соловьем заливается о том, как хочет меня видеть, но тут же останавливается, стоит начать действительно что-то планировать.

– Мне пора, – шепчет она. – Алессандро пришел.

На заднем плане слышатся крики, и она кладет трубку, не услышав моего ответа.

Я никогда не встречалась с Алессандро лично. Мама даже на звонки мои при нем обычно не отвечает, потому что «он не любит детей, даже взрослых». Вот почему она месяцами скрывала от него то, что у нее есть дочь. Я – рудимент ее старой жизни, от которой Джули всеми силами старалась откреститься. С самого начала она, хотя и любила меня, стремилась как можно быстрее перерасти свою роль матери.

Не то чтобы у нас всегда все было плохо, просто хорошие моменты, если так вспомнить, были скорее грустными. Мэйбелл-подросток отчаянно цеплялась за самые простые мимолетные случаи отношений мама-дочка – те минуты, когда она чувствовала тепло, которое придавало воспоминаниям нежность, хотя всем остальным они показались бы тоскливыми. Тяжело, когда сама твоя природа умоляет любой ценой избегать страданий, и в то же время у тебя всегда душа нараспашку.

От грохота бросаемых в контейнер ящиков я подскакиваю и вновь сосредотачиваюсь на Уэсли. Делить дом с незнакомцем, которому ты не нравишься, – как удар под дых: либо я с ним договариваюсь, либо лишаюсь дома. Опять. По крайней мере не расшаркиваюсь и не подлизываюсь к нему – хоть этого унижения удалось избежать, так как фиаско с Джеком оставило неприятное послевкусие, и заслуживает того Уэсли или нет, но распространяется оно на всех, кто похож на Джека. Я смотрю на него и не слышу, как ангелы перебирают струны арфы. Не чувствую ничего, похожего на любовь – просто хочу отвесить хорошего тумака. Приятный сюрприз с точки зрения личностного роста.

– Как мы будем жить вместе? – громко окликаю его я.

Уэсли дергается.

– Что?

– Как это работает? – Снова пытаюсь вызвать в себе Властную Мэйбелл и упираю руки в боки. – Мне достается первый этаж, тебе – второй?

Я говорю несерьезно, во всяком случае, мне так кажется, но он только пожимает плечами:

– Давай так.

– А кто получит третий этаж? – Это скорее чердак, и ремонт там не закончен, но все равно жилплощадь, на которую можно претендовать.

Еще одно пожатие плечами:

– Привидения?

И снова уходит. И что мне делать – не могу же я пришпилить его к одному месту, хоть ты тресни. Отлично! Все отлично. Можно начать новую жизнь и без него – мне не нужно его мнение или помощь. У меня с детства почти ничего не было, зато я умею приспосабливаться и, что важнее, помню, какими «Падающие звезды» были прекрасными. И я помогу им вернуть прежнее великолепие.

Неожиданно понимаю, что так и не поблагодарила Уэсли за приют в его коттедже. Или, может, у меня есть право и так, раз уж я получила половину всего. «Слишком нагло», – предупреждаю я себя.

Уже открываю рот, собираясь сказать спасибо, но он неожиданно произносит:

– Дом всегда был серым.

Закрываю рот, поджимаю губы. А он после этой фразы снова вычеркивает меня из своего поля зрения, для него я ничуть не интереснее мебели, которую нужно положить в кучки «оставить», «отдать» или «выбросить».

– Я же не выдумала про розовый, – пыхчу я, догоняя его. – Не выдумала. – Иду сразу в холл, где тропинка становится все шире (должна признать, в основном его усилиями, потому что я слишком занята обновлением гардероба на лужайке), подхватываю сломанную микроволновку и тут же выхожу.

Уэсли качает головой. Что-то бормочет.

Я не обращаю на него внимания, и это придает сил. Дружить вовсе не обязательно. Мы просто будем жить вместе, это же ничего не значит. И какие-то приятельские отношения ни к чему.

Бормотание Уэсли становится громче, достаточно, чтобы можно было различить одно слово:

– Стой.

Останавливаюсь, но только потому, что он застал меня врасплох.

– Что?

Хмурится и кидает мне… шлем? Мне?

– Э-э-э… – Поднимаю на него недоумевающий взгляд, но он отворачивается, будто не выдерживает зрительного контакта. Для Уэсли я – самозванка, захватившая его ставшую реальной мечту, неудобство даже побольше, чем разбитые окна, вред от воды и проваливающийся пол, вместе взятые. – У меня нет велосипеда.

Может, в доме есть. Хотя, знаете, это я Вайолет недооцениваю. Тут наверняка их не меньше десяти.

– Если ты собираешься туда, – указывает на дом он, сжав зубы и сдвинув брови так, что они образуют одну прямую линию, – тебе нужна защита. Там опасно.

– Но ты же без шлема.

Он смотрит еще сердитее. Затем швыряет туалетное зеркало в мусорку с ненужной силой – жест, может, и не задумывавшийся как угроза, но воспринятый именно так.

– Хорошо, хорошо, – сдаюсь я, поднимая руки вверх. Надеваю и застегиваю шлем. И думаю: как обидно, что нам необязательно быть друзьями.

Глава шестая

Для того, кому мое присутствие крайне не нравится, Уэсли слишком любит путаться у меня под ногами.

На дворе шестое апреля, и я уже на пределе, струны сердца растянуты так, что потеряли всю эластичность на эмоциональных качелях открытий и потерь, которые приносит каждый день работы в особняке. Вместо меня остался искрящийся, дымящийся клубок оголенных проводов.

И все равно я еще не плакала.

Почему я не плакала? Пока не смогу горевать так, как должен горевать любящий человек, этот подарок от бабушки будет казаться незаслуженным.

Поэтому так и получилось, что сейчас я сижу, скрестив ноги, в окружении памятных вещей Ханнобаров, погружаясь в мир Вайолет, умоляя сердце выбрать что угодно, кроме оцепенелой отрешенности, в которую оно погрузилось.

Шаги Уэсли становятся громче. Уверена, ему хочется сказать: «Тебе что, обязательно сидеть прямо ЗДЕСЬ?», но он молчит. Поджимает губы, чтобы чего не вырвалось, и демонтирует мебель в гостиной, кряхтя и вздыхая под тяжестью ноши.

Да, мне в самом деле надо сидеть именно здесь. Это та часть дома, где я чувствую себя ближе всего к Вайолет. Самые прекрасные часы моей жизни прошли рядом с ней именно в этой гостиной, когда мы болтали обо всем и ни о чем. Вайолет была единственной в своем роде. Она разговаривала со мной не снисходительно, но и не как со взрослой. А маму кидало из одной крайности в другую: то она одергивала меня, требуя делать то, что велено, ведь я маленький несмышленый ребенок, то рассказывала слишком много подробностей об одном из своих свиданий, а если я корчила гримасы, то слышала в ответ: «Пора бы уже повзрослеть».

– Ох, Вайолет, – с грустью произношу я: может, хоть театрализованное представление вызовет слезы. – Как жаль, что я не смогла попрощаться.

Не могу удержаться и кошусь на Уэсли, наблюдающего за мной с недоверчивым выражением, которое, стоит ему это заметить, тут же становится непроницаемым. Он осуждает меня.

– Я хотела позвонить, – шмыгаю носом я. – Все очень запутанно.

Он не отвечает. Бросает попытки сдвинуть с места несдвигаемый шкаф от пола до потолка, решивший прирасти к стене: старинный, белый, с длинным овальным зеркалом в дверце. Так что громоздкой мебели, чьим упорством я не могу не восхищаться, достается только свирепый взгляд: эту битву шкаф выиграл.

Уэсли склоняется над столом и пытается что-то сделать с ним при помощи отвертки. Я бы помогла, но: во-первых, вряд ли он этого хочет, и во-вторых, за последние дни спина, ноги и руки уже превратились в желе от поднятий и вытаскиваний такого количества барахла. К тяжелой работе я привыкла, но вычищать настолько большой дом – просто чудовищное и безжалостное задание. И расчистили мы только где-то процента три. Неубывающее количество дел просто обескураживает, и я была бы не прочь броситься на диван и покричать в декоративные подушки, не будь они такими пыльными. Но я же Мэйбелл Пэрриш, а мы не сдаемся.

Разбираю бумаги, которые как кроличья нора в истории Виктора и Вайолет Ханнобар. Акты, документы, судебные бумаги, письма. Так много писем.

Губы сами растягиваются в улыбке, когда я выбираю одно, прочитав первую строчку. Письму уже столько лет, что бумага почти прозрачная. Когда берешь ее в руки, сквозь текст виднеются строки с обратной стороны, превращая буквы в нечитаемые знаки.

– Она рассказывала тебе, как они с Виктором познакомились? – между делом спрашиваю я.

Тишина.

Поднимаю голову убедиться, что он не вышел из комнаты – он не вышел. Хмурюсь, опускаю письмо.

– Ты собираешься вечно меня игнорировать?

По лбу у него катится пот. На мгновение он встречается со мной пронизывающим взглядом и немедленно возвращается к своему занятию.

Сколько времени прошло с тех пор, как меня действительно слушали? А мне хочется поговорить с кем-то о Вайолет. Больше никто не может разделить мои воспоминания о «Падающих звездах» и моей потрясающей двоюродной бабушке. Думаю, что из всех оставшихся в живых людей, кому она была (или могла быть) небезразлична, половина сидит в этой комнате.

– Они встречались, когда были подростками, потом пошли в разные школы, – рассказываю я. – В выпускном классе Виктор порвал с ней, и Вайолет отправила ему открытку «Сожалею о твоей утрате».

Она даже может быть в этой коробке, в пачке, которую я сейчас попутно просматриваю. Здесь не меньше пары сотен открыток, перевязанных новогодней ленточкой в клетку – она все сохранила.

– Когда они снова встретились несколько лет спустя, он отправил ей открытку со словами: «Пожалуйста, прости меня».

Тяну за ленточку, и новая порция веером разлетается по полу. Джекпот.

– Им было около двадцати, они официально «дружили», но Вайолет, разумеется, еще обижалась на Виктора за тот разрыв, ведь она-то знала, что этот мужчина – ее вторая половинка. С самого первого дня знала, что он тот самый, единственный, но Виктор был подростком немного поверхностным и хотел свободы. Кроме того, он не представлял, как у них может что-то получиться, потому что к межрасовым бракам относились не сказать чтобы положительно, хотя их семьи ладили.

Уэсли, как я замечаю, вот уже две минуты крутит один и тот же шуруп. Не хочет выдать себя, но я знаю, что говорю не в пустоту.

– Ее письма – как маленькие драгоценности: «Привет, Виктор. Будь другом, можешь спросить Генри, есть ли у него девушка? До смерти хочется, чтобы меня наконец поцеловал кто-то, кто знает, что делает ».

Я читаю несколько записок вслух, но приходится останавливаться – отсмеяться и успокоиться. Вайолет измучила Виктора пересказами всех свиданий, на которые ходила с любым другим мальчиком, кроме него, и подписи каждый раз были просто восторг: «Могущественная и Величественная Вайолет Амелия Пэрриш, Знающая себе Цену», «Ты будешь мечтать об этом», «Вторая Мисс Первая Красавица-1953».

Виктор писал ответы с лихорадочным отчаянием, жутким почерком, передающим его страсть, и признавал, как сильно Вайолет заставляла его ревновать.

– Виктор работал в семейном магазине в городе… Кажется, Куквилле. – Я прищуриваюсь. – Точно, Куквилл. Раз в неделю Вайолет, разодетая в пух и прах, сногсшибательная и беззаботная, фланировала мимо их магазина, растравляя рану. И фотографии посылала, как она позирует на капотах машин других ребят, – хихикаю я. – Она действительно заставила его прочувствовать все до конца.

Поднимаю голову проверить реакцию Уэсли, и он поспешно отводит глаза. Медленно опускает на пол одну ножку стола и начинает откручивать вторую.

– Виктор умолял ее снова начать встречаться с ним. Она подразнила его еще месяц, но, конечно же, потом сдалась, и в итоге они поженились на горе Старр, прямо в разгар бури, тайно, так как по закону им бы не разрешили. Невеста была в ярко-алом платье, в тон волосам. – Вот одна из причин, почему я так восхищаюсь нетрадиционными свадьбами, и также почему хочу сама, если когда-нибудь выйду замуж, тоже надеть яркое платье. – Им отказывались сдавать дом, хотя они обращались к хозяевам по отдельности – все знали, что они вместе. Отец Вайолет пытался купить им свой дом, но банк тоже отказал ему в займе, поэтому Виктору с Вайолет пришлось годами жить с ее родителями. Бабушка не рассказывала ничего негативного, у нее конец истории вышел гладким, прилизанным, но, по словам Виктора, когда они жили в Куквилле, их изрядно донимали и изводили. Поэтому, когда его бизнес начал приносить прибыль, они купили дом так далеко, как только было возможно, и завели свору собак для охраны. Настоящую лицензию на брак они получили только в 1967 году, но та, символическая, всегда стояла вон там. – Я показываю на каминную полку. – Для них она значила больше, ведь напечатали они ее сами.

Перебираю письма дальше:

«Милая Могущественная и Величественная Вайолет Амелия Пэрриш, ангел, спустившийся к смертным, единственная женщина моей жизни! Умоляю, дай мне еще один шанс. Однажды ты назвала меня мужчиной своей мечты. Постарайся вспомнить об этом!»

Уэсли выглядит суровее, чем когда-либо. Наверное, у него всегда такое лицо, если он твердо настроен не испытывать никаких эмоций вообще и никак не реагировать на юмор.

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

Тринадцать готических историй, созданных английскими и американскими писателями XIX–XX веков, вводят...
Тема военно-морского флота зачастую уходит на второй план, когда речь идет о глобальных исторических...
Данная программа включает в себя теорию и практику по работе со своим телом, сознанием, исцелению жи...
Рина с дочкой почти умерли, но родились заново. В будущем, где переплетаются наука и магия, а оборот...
А Вы сегодня уже лакомились сэндвичем? Скорее всего, да! Ведь что может быть вкуснее и питательнее, ...
У Мии три старших брата, три младшие сестры и куча обязанностей. И две радости: море и старая книга ...