Не буди дьявола Вердон Джон
– То есть вы изучаете, как слова, грамматика и стиль раскрывают суть человека?
– Да, именно.
– Хорошо, доктор Меркили. Сейчас я прочитаю вам отрывки из одного документа, который Добрый Пастырь десять лет назад разослал разным СМИ, и попрошу вас высказать свое мнение об этой личности. Вы готовы?
– Конечно.
Ведущий прочитал длинную речь об искоренении алчности “вместе с ее носителем”, “уничтожении переносчиков алчности” и очищении мира. Гурни узнал вступление к “Декларации о намерениях” Доброго Пастыря – к его манифесту.
Ведущий положил распечатку манифеста на стол.
– Что ж, доктор Меркили. Как бы вы охарактеризовали этого индивида?
– Простыми словами? Очень рассудительный, но при этом очень эмоциональный.
– Пожалуйста, подробнее.
– Много неровностей, много стилей, много настроений.
– Вы имеете в виду, у него несколько личностей?
– Нет, что вы, такого расстройства нет. Это глупо, это только в книгах и фильмах бывает.
– Да, но вы сказали…
– У него меняется интонация. Сначала одна, потом другая, потом третья. Это психически неустойчивый человек.
– Насколько я вас понял, такого человека можно назвать опасным?
– Да, конечно. Он же убил шестерых человек, так?
– Действительно. И последний вопрос. Как вы думаете, он все еще на свободе, затаился в тени?
Доктор Меркили ответил не сразу:
– Скажем так, если он на свободе, то готов поспорить, что прямо сейчас он смотрит эту передачу. Смотрит и размышляет.
– Размышляет? – ведущий сделал паузу, как будто ошеломленный этой мыслью. – Да уж, страшно подумать. Убийца живет среди нас. В этот самый момент убийца, возможно, размышляет, что делать дальше.
Он сделал глубокий вдох, словно пытаясь успокоиться. Камера была направлена на него. Наконец он объявил:
– Сейчас мы прервемся и прослушаем несколько важных объявлений…
Гурни схватил мышку и поскорее выключил звук – мгновенная реакция на рекламу.
Мадлен посмотрела на него.
– Мы до сих пор не увидели Ким, а у меня уже терпение на пределе.
– У меня тоже, – сказал Гурни. – Но я должен, по крайней мере, посмотреть интервью Ким с Рут Блум.
– Я знаю, – сказала Мадлен и слегка улыбнулась.
– Что такое?
– Во всем этом есть такая глупая ирония. Когда тебя ранили, а последствия травмы не прошли так быстро, как тебе хотелось, ты ушел в свою нору. И чем меньше ты делал, тем глубже проваливался. Больно было на тебя смотреть. Бездействие тебя убивало. А теперь началось это безумие, эти опасности – и ты возвращаешься к жизни. По утрам, когда такая красота, ты сидел за завтраком и все трогал пальцем руку, проверял, как там онемевшее место, что изменилось, не стало ли хуже. И знаешь что? Ты уже неделю так не делал.
Гурни не знал, что ответить, и потому промолчал.
Между тем на экране окончилась реклама и снова появилась студия.
Гурни как раз успел включить звук, когда ведущий обратился к другому гостю программы.
– Доктор Монти Кокрелл, я так рад, что вы сегодня с нами. Вы признанный эксперт по изучению гнева. Скажите, доктор, все эти убийства Доброго Пастыря – это на самом деле что?
Кокрелл сделал драматическую паузу.
Потом ответил:
– Все очень просто. Это война. Убийства и манифест, который их объясняет, были попыткой разжечь классовую войну. Эта попытка основана на иллюзии, что можно покарать успешных людей за неудачи неудачников.
После этого ведущий и двое его гостей долгих пять минут – для телевидения целую вечность – предавались свободной дискуссии и в итоге сошлись во мнении, что порой единственная защита от таких вот вредоносных взглядов – это право на ношение оружия.
Гурни снова уменьшил звук и повернулся к Мадлен.
– Что такое? – спросила она. – Я прямо слышу, как у тебя в голове крутятся шестеренки.
– Я думал о том, что сказал этот маленький индиец.
– Что ваш убийца смотрит эту идиотскую передачу?
– Да.
– Да зачем ему это надо?
Это был риторический вопрос, и Гурни не стал отвечать.
Через пять мучительных минут наконец началось интервью Ким с Рут Блум. Они сидели напротив друг друга за столом на веранде. День был солнечный, и на обеих были легкие куртки на молнии.
Рут Блум была грузной женщиной средних лет. Черты ее лица будто отвисли под тяжестью горя. Прическа показалась Гурни поразительно нелепой – взъерошенная копна золотисто-каштановых кудряшек, словно йоркширский терьер на голове.
– Он был лучшим человеком на свете. – Рут Блум помолчала, словно давая Ким возможность оценить всю глубину этой правды. – Такой сердечный, добрый… все время старался сделать как лучше, все время хотел стать лучше сам. Вы замечали, что лучшие люди на земле всегда стараются сделать как лучше? И Гарольд был такой.
У Ким задрожал голос:
– Наверное, потерять его – это было страшное испытание.
– Врач сказал мне пить антидепрессанты. Антидепрессанты! – повторила она так, словно совета неуместнее нельзя было себе представить.
– За эти годы что-нибудь изменилось?
– И да, и нет. Я до сих пор плачу.
– Но вы продолжаете жить.
– Да.
– Вы узнали о жизни что-нибудь, чего не знали до убийства вашего мужа?
– Я узнала, насколько все временно. Я привыкла думать, что то, что у меня есть, будет всегда, что Гарольд будет всегда, что я никогда не потеряю ничего важного. Глупо так думать, но я думала. А на самом деле, если мы проживем достаточно долго, то потеряем всех.
Ким достала из кармана носовой платок и вытерла глаза.
– Как вы с ним познакомились?
– На танцах в средней школе. Следующие несколько минут Рут Блум в красках описывала свои отношения с Гарольдом, все время возвращаясь к одной теме: какой это был дар судьбы и как его отняли.
– Мы думали, так будет вечно. Но ничто не вечно, правда?
– Как вы справились?
– Прежде всего, благодаря остальным.
– Остальным?
– Мы поддерживали друг друга. Все мы потеряли любимых – по одной и той же причине. Это нас объединяло.
– Вы создали группу поддержки?
– Какое-то время мы были как одна семья. Ближе, чем многие родственники. Мы все разные, но одно нас объединяло. Как вспомню, Пол, бухгалтер, такой тихий, кажется, слова ни разу не сказал. Или Роберта – такая сильная, сильнее любого мужчины. Доктор Стерн, само здравомыслие, он умел всех успокоить. Еще там был молодой человек, который хотел открыть модный ресторан. Кто еще? Господи, конечно, Джими. Как я могла о нем забыть? Джими Брюстер всех ненавидел. Я часто думаю, что с ним стало.
– Я его разыскала, – сказала Ким, – и он согласился со мной поговорить. Он примет участие в программе.
– Ну и хорошо. Бедный Джими. Столько в нем злости. Знаете, что говорят о людях, которые злятся?
– Что?
– Что они злятся на самих себя.
Ким надолго замолчала и лишь потом спросила:
– А вы, Рут? Вы не злитесь после того, что произошло?
– Иногда. Чаще мне грустно. Чаще… – по щекам у нее потекли слезы.
Запись интервью исчезла, остался лишь темный экран, затем опять появилась студия. За столом сидели ведущий и Ким. Гурни предположил, что, наверное, эту сцену она и ездила записывать в город.
– Даже не знаю, что сказать, – произнес ведущий. – У меня нет слов, Ким. Это было мощно.
Она со смущенной улыбкой уставилась в стол.
– Так мощно, – повторил он. – Мы еще к этому вернемся буквально через минуту, а пока что, Ким, я хочу кое-что у вас спросить.
Он наклонился к ней и с деланой задушевностью понизил голос.
– Правда ли, что вам удалось привлечь к этому проекту прославленного детектива Дэйва Гурни? Того самого, которого журнал “Нью-Йорк” когда-то окрестил суперкопом?
Даже выстрел не привлек бы внимание Гурни так мгновенно. Теперь он пристально всматривался в лицо Ким на экране. Казалось, она была поражена.
– Отчасти, – наконец ответила она. – Я консультировалась с ним по поводу некоторых вопросов, связанных с этим делом.
– Вопросов? Не могли бы вы рассказать подробнее?
Ким замешкалась, и Гурни понял, что ее действительно застали врасплох.
– Стали происходить странные вещи, я лучше пока не буду о них рассказывать. Но выглядит так, как будто кто-то пытается помешать выходу программы.
Ведущий изобразил глубокое беспокойство:
– Продолжайте, пожалуйста…
– Ну… с нами происходят такие события, которые можно истолковать как предупреждение, как требование прекратить проект и не касаться дела Доброго Пастыря.
– А есть ли у вашего консультанта-детектива какие-нибудь гипотезы на этот счет?
– Похоже, его версия этого дела отличается от версии всех остальных.
Ведущий стал еще настойчивее:
– Вы хотите сказать, ваш полицейский эксперт считает, что все эти годы ФБР шло по ложному следу?
– Это лучше спросить у него. Я и так сказала слишком много.
Вот именно, черт возьми, подумал Гурни.
– Это же правда, Ким, а правды не бывает слишком много. Возможно, мы еще продолжим этот разговор с самим детективом Гурни в следующем выпуске “Осиротевших”. А пока что я обращаюсь к нашим зрителям. Оставляйте отзывы! Поделитесь своими мыслями. Заходите к нам на сайт и высказывайтесь.
Внизу появилась светящаяся красно-синяя строка с адресом: ram4news.com
Ведущий наклонился к Ким.
– У нас остается одна минута. Можете ли вы в нескольких словах сказать, что самое главное в деле Доброго Пастыря?
– В нескольких словах?
– Да. Самую суть.
Она закрыла глаза.
– Любовь. Потеря. Боль.
Камера теперь была направлена на одного ведущего.
– Ну что, ребята. Главное вы слышали. Любовь, потеря и страшная боль. На следующей неделе мы поближе познакомимся с другой семьей, сокрушенной Добрым Пастырем. И помните, что, вероятно, Добрый Пастырь все еще на свободе, все еще среди нас. Человек… для которого… чужая жизнь… не значит ничего. Оставайтесь с РАМ. И, дорогие друзья, будьте бдительны. Мы живем в страшном мире.
Экран погас.
Гурни закрыл браузер, перевел компьютер в спящий режим и снова сел.
Мадлен поглядела на него – пожалуй, оценивающе.
– Что тебя тревожит?
– Прямо сейчас? Не знаю.
Он поерзал на стуле, прикрыл глаза, и дождался, пока на поверхность неясной тревоги всплывет что-нибудь, за что можно ухватиться. К его удивлению, это оказалась не шоу – каким бы одиозным оно ни было.
– Что ты думаешь про Ким и Кайла? – спросил он.
– Кажется, они друг другу нравятся. Что тут думать?
Он покачал головой:
– Не знаю.
– Тебя волнует то, что Ким сказала о тебе в конце передачи, про твои сомнения в версии ФБР?
– Возможно, это усилит антипатию ко мне агента Траута. Возможно, его самодурские нервы не выдержат и он решит устроить мне какую-нибудь юридическую пакость.
– А можно что-нибудь с этим сделать? Чтобы от него отвязаться?
– Разумеется. Нужно всего лишь доказать, что его расследование – полная чушь. Тогда ему будет о чем беспокоиться и обо мне он забудет.
Глава 31
Возвращение Пастыря
На следующее утро Гурни проснулся в полвосьмого. Шел дождь, моросящий, но затяжной дождик, который может идти часами.
Как обычно, оба окна были приоткрыты на несколько дюймов. Воздух в спальне был сырой и прохладный. Хотя официально уже час как рассвело, скошенный прямоугольник неба, который Гурни мог видеть с подушки, был унылого серого, как мокрый плитняк, цвета.
Мадлен уже встала. Гурни потянулся и протер глаза. Ему не хотелось снова засыпать. В своем последнем, дурном сне он видел черный зонт. Зонт открылся, словно бы по собственной воле, и превратился в крылья огромной летучей мыши. Потом летучая мышь обернулась черным коршуном, а изогнутая ручка зонта стала крючковатым клювом. А затем, повинуясь странной, иррациональной логике сна, коршун превратился в холодный сквозняк из окон – который своим неприятным дуновением и разбудил Гурни.
Он заставил себя встать, словно чтобы отстраниться от этого сновидения. Потом принял горячий душ, от которого ум проясняется и все видится проще, побрился, почистил зубы, оделся и пошел на кухню пить кофе.
– Позвони Джеку Хардвику, – сказала Мадлен.
Она стояла у плиты и не взглянула на Гурни, поскольку высыпала в кипящую кастрюльку горсть изюма.
– Зачем?
– Он звонил минут пятнадцать назад, хотел с тобой поговорить.
– Он сказал, что ему нужно?
– Сказал, что у него есть вопрос по поводу твоего письма.
– Хм, – он подошел к кофемашине и налил себе чашку. – Мне снился черный зонт.
– Он прямо рвался с тобой поговорить.
– Я ему позвоню. Но… скажи, а чем заканчивается тот фильм?
Мадлен выложила содержимое кастрюльки в миску и отнесла на стол.
– Я не помню.
– Ты подробно описала ту сцену: как за человеком шли убийцы, как он вошел в церковь, а потом вышел, но они не могли его узнать, потому что все, кто выходил из церкви, были в черных плащах и с черными зонтами. Что случилось потом?
– Я думаю, он спасся. Не могли же снайперы всех перестрелять.
– Хм.
– Что не так?
– А если они всех перестреляли?
– Не перестреляли.
– Я говорю “если”. Предположим, что они перестреляли всех, потому что только так они могли быть уверены, что убили того, кого хотели. И предположим, потом пришла полиция и обнаружила все эти трупы, всех этих застреленных людей на улице. Что бы подумали копы?
– Что бы подумали копы? Даже не знаю. Может быть, что это какой-то маньяк, который убивает прихожан.
Гурни кивнул.
– Именно. Особенно, если бы в тот же день они получили письмо, где было бы сказано, что верующие – последние твари и автор намерен истребить их всех.
– Но… погоди, – во взгляде Мадлен читалось недоверие. – Ты предполагаешь, что Добрый Пастырь убил всех этих людей, потому что не мог точно определить, кто его настоящая цель? И что он просто стрелял в людей, которые ехали на машине определенной марки, пока не убедился, что нужный человек убит?
– Я не знаю. Но собираюсь в этом разобраться.
Мадлен покачала головой.
– Просто я не понимаю, как… – Ее прервал звонок домашнего телефона у холодильника. – Возьми ты. Это, наверное, сам знаешь кто.
Гурни взял трубку. Это и правда был он.
– Ну что, принял свой гребаный душ?
– Доброе утро, Джек.
– Получил твое письмо – следственную версию и список вопросов.
– И что?
– Твоя мысль в том, что стиль манифеста противоречит поступкам убийцы?
– Да, можно так сказать.
– Ты говоришь, медэкспертиза доказывает, что убийца – человек слишком практичный, слишком хладнокровный, чтобы думать те мысли, которые мы читаем в манифесте. Мой бедный маленький мозг правильно понял?
– Я говорю, что здесь какая-то неувязка.
– Ясно. Это интересно. Но это создает еще больше проблем.
– Почему?
– Ты говоришь, что мотив у убийцы не тот, что в манифесте.
– Да.
– Поэтому жертвы были выбраны по другой причине – не потому, что они злостные владельцы всякой роскоши, алчные ублюдки и достойны смерти?
– Да.
– Значит, этот сверхпрактичный, сверххладнокровный гений имел тайный прагматический мотив убить этих людей?
– Да.
– Ты видишь, в чем тут проблема?
– Скажи мне.
– Если настоящий мотив для выбора жертвы – это не “мерседес” стоимостью в сто тысяч долларов, тогда “мерседес” вообще неважен. Гребаное совпадение. Дэйви, сынок, ты хоть раз такое видел? Это как если бы у каждой жертвы Берни Мейдоффа[9] совершенно случайно оказалась на жопе татуировка с лепреконом. Понятно, о чем я?
– Понятно, Джек. Что-нибудь еще в моем письме тебя смущает?
– Если честно, да – другой твой вопрос. Даже три вопроса на одну и ту же тему. “Все ли убийства одинаково важны? Важна ли их последовательность? Было ли хоть одно из них следствием другого?” Какое отношение к делу имеют эти вопросы?
– Иногда я обращаю внимание на то, чего недостает. А следственная версия этого дела такова, что недостает там чертовски многого: там полно нехоженых троп, незаданных вопросов. Следствие с самого начала согласилось, что все убийства – равноправные части единой философской системы, обозначенной в манифесте. Все это приняли и потому не рассматривали эти убийства как отдельные события, которые могли иметь разные причины. Но, возможно, эти убийства не в равной степени важны и даже совершены по разным причинам. Понимаешь, Джек?
– Не сказал бы. Можно поконкретнее?
– Ты когда-нибудь видел фильм “Человек с черным зонтом”?
Джек фильма не видел и никогда о таком не слышал. Гурни пересказал ему сюжет, а затем свои недавние размышления на тему “а что, если убийцы перестреляли бы всех”?
Повисло долгое молчание. Потом Хардвик задал вопрос, который, в сущности, уже задавала Мадлен:
– Ты говоришь, первые пять убийств были ошибкой? А вот шестое наконец удалось? Что-то не понимаю. Если он профессионал, как те парни в твоем фильме, какие приметы жертвы у него были? Только роскошный “мерседес”? И он такой разъезжает по ночам, шмаляет по “мерседесам” из огроменного ствола и смотрит, что получится? Не возьму в толк.
– Я тоже. Но знаешь что? У меня появляется такое чувство, что я уже где-то в радиусе трамвайной остановки, хоть и не знаю точно от чего.
– Не знаешь точно? Может, ты хотел сказать, что не знаешь ни хрена?
– Смотри на это позитивнее, Джек.
– Еще одна мудрость из твоих уст, Шерлок, и меня вырвет.
– Всего одна. Агенту Трауту не дает покоя тот факт, что у меня был незаконный доступ к секретной информации. Будь осторожнее, Джек.
– К черту Траута. Тебе подгрести еще какого-нибудь секретного дерьма?
– Раз уж ты спрашиваешь, не напал пока на след Эмилио Коразона?
– Пока нет. Это какой-то человек-невидимка.
В 8:45 Мадлен уехала на работу в клинику. Дождь не прекращался.
Гурни сел за компьютер, нашел свое письмо Хардвику и прошелся по списку вопросов, остановившись на таком: “Почему убийства совершены именно в это время, весной 2000 года?” Чем больше он укреплялся в мысли, что убийства имели прагматический мотив, тем важнее становилось время их совершения.
Убийства, совершенные сумасшедшими ради великой миссии, обычно принимают одну из двух форм. Первая – “Большой взрыв”: убийца врывается в толпу на почте или в мечети и открывает огонь, сам не надеясь уцелеть. В девяноста девяти случаях из ста эти ребята (всегда мужчины), перестреляв всех, убивают и себя. Но есть и другой тип убийц – те сочатся желчью по десять-двадцать лет. Раз в год или два они простреливают кому-нибудь голову или посылают по почте бомбу, при этом себя самих убивать не торопятся.
Но Добрый Пастырь не подходил ни под одну из этих категорий. В его действиях было непоколебимое хладнокровие, отсутствие эмоций, совершенство замысла и исполнения. Вот о чем думал Гурни в 9:15, когда опять зазвонил телефон.
И вновь это был Хардвик, только голос его звучал гораздо мрачнее.
– Не знаю, от чего ты там в трамвайной остановке, но теперь все еще гаже. Рути Блум найдена мертвой.
Первое, о чем подумал Гурни – и его чуть не стошнило, – что ей прострелили голову, как десять лет назад ее мужу. В голове возникла жуткая картинка: “йоркширский терьер” у нее на голове превратился в месиво из крови и мозгов.
– Господи! Где? Как!
– В собственном доме. Ножом для колки льда – в сердце.
– Что?
– Это ты удивился или не расслышал?
– Ножом для льда?
– Один удар, снизу вверх, под грудиной.
– Господи боже. Когда это случилось?
– Этой ночью после одиннадцати.
Откуда это известно?
Читать бесплатно другие книги:
