Не буди дьявола Вердон Джон
Траут предпочел воздержаться от ответа: даже не поднял глаз и только поковырял ногтем в передних зубах.
Как только Баллард и Гурни сели, в комнату вошел Клегг и положил на стол перед лейтенантом листок бумаги. Она изучила его и заинтересованно нахмурилась.
– Значит ли это, что вы начали обзванивать и предупреждать родственников?
– Начали обзванивать, чтобы установить контакт, – сказал Клегг, – и побыстрее выяснить, с кем есть связь, а с кем нет. Тем, до кого удалось дозвониться, мы говорим, что перезвоним в течение часа и сообщим информацию, связанную с этим делом. Тех, до кого не удалось, просим перезвонить.
Баллард кивнула и снова пробежала глазами страницу.
– Согласно этому списку, вам удалось напрямую связаться с сестрой Рут Блум, которая ехала из Орегона в Аврору, с Ларри Стерном в Стоун-Ридж и с Джими Брюстером в Барквилле. А что с остальными?
– Просьбы перезвонить оставлены Эрику Стоуну, Роберте Роткер и Полу Меллани.
– У вас есть их электронные адреса?
– Я думаю, они все есть в списке Ким Коразон.
– Тогда сейчас же помимо сообщений на автоответчик разошлите письма. Каждому, с кем не будет связи в течение получаса, мы позвоним еще раз. Скажите Керли, что у нее есть пятнадцать минут, чтобы представить мне черновик. Если мы не получим ответа на второе сообщение, то разошлем патрульных по адресам проживания.
Клегг поспешно вышел из комнаты, а Баллард сделала глубокий вдох, откинулась на спинку стула и задумчиво посмотрела на Траута.
– Возвращаясь к более трудным вопросам, у вас есть соображения насчет мотива убийства Рут Блум?
– Я уже все сказал. Просто прочитайте его письмо.
– Я выучила его наизусть.
– Тогда вы знаете мотив не хуже, чем я. Выход программы “Осиротевшие” на РАМ-ТВ подействовал ему на больные нервы и заставил вспомнить о своей миссии – уничтожать богачей.
– Доктор Холденфилд? Вы с этим согласны?
Ребекка натужно кивнула.
– В общих чертах да. Если быть точнее, я бы сказала, что программа пробудила в нем прежнее негодование. Негодование прорвало плотину, которая сдерживала его эмоции последние десять лет. Ярость хлынула в прежнее русло: у него фиксация на социальной несправедливости. Результат – убийство.
– Интересная интерпретация, – сказала Баллард. – Дэйв? А как вы это видите?
– Холодность, расчет, осторожность – все в точности до наоборот. Ярости – ноль. Абсолютное рацио.
– И каков абсолютно рациональный мотив убийства Рут Блум?
– Прекратить выпуск “Осиротевших”, потому что это несет для него угрозу.
– Какую именно угрозу?
– Или что-то, что Ким может узнать, беседуя с родственниками жертв, или же что-то, что может осознать зритель, посмотрев передачу.
К Баллард вернулся ее скептицизм.
– Вы имеете в виду связь, которая может быть между жертвами? Помимо машин? Мы же обсудили, что проблема в том…
– Возможно, и не связь как таковую. Цель Ким – как она сама ее сформулировала – состоит в том, чтобы показать влияние убийства на тех, кто выжил. Возможно, в нынешней жизни родственников жертв есть что-то такое, что убийца хотел бы скрыть ото всех – что-то, что могло бы помочь его разоблачить.
Траут зевнул.
Если бы он не зевнул, Гурни, возможно, и не почувствовал бы желания добавить:
– А возможно, это убийство, вместе с объяснительным посланием – попытка укрепить всех в устоявшемся мнении о Добром Пастыре. Возможно, он пытается исключить всякую вероятность проведения того расследования, которое нужно было провести еще в самом начале.
Глаза Траута запылали яростью.
– Да откуда вы, черт возьми, знаете, что нужно было делать тогда?
– Ясно одно: вы стали рассматривать это дело именно так, как хотел Добрый Пастырь, и поступали соответствующе.
Траут резко встал.
– Лейтенант Баллард, с этого момента дело переходит в федеральное ведение. Весь этот хаос и идиотские теории, которые вы тут поощряете, не оставляют мне выбора. – Он указал на Гурни. – Этот человек здесь по вашему приглашению. Он не занимает никакой официальной должности. Он неоднократно выказывал вопиющее неуважение к нашему бюро. Вполне вероятно, он окажется подозреваемым в деле о поджоге. Кроме того, не исключено, что он имел незаконный доступ к материалам ФБР и БКР. Он был ранен в голову и, вероятно, получил физические и психические травмы, которые могут искажать его восприятие и суждения. Я отказываюсь тратить время и обсуждать что-либо с ним или в его присутствии. Я поговорю с вашим майором Форбсом о пересмотре следственных полномочий.
Дейкер тоже встал. Он явно испытывал удовлетворение.
– Мне жаль, что вы так это восприняли, – спокойно сказала Баллард. – Когда я предлагала изложить противоположные позиции, я хотела увидеть их сильные и слабые стороны. Вы не думаете, что я достигла цели?
– Мы попусту потеряли время.
– Траут прославится, – угрюмо усмехнулся Гурни. Все обернулись к нему. – Он войдет в историю ФБР как единственный специальный агент, который дважды брался за одно дело и дважды умудрился его провалить.
Не было ни прощаний, ни рукопожатий.
Уже через полминуты Гурни и Баллард остались в зале одни.
– Насколько вы уверены? – спросила она. – Насколько вы уверены, что вы правы, а все остальные – нет?
– Процентов на девяносто пять.
И только когда он произнес эти слова, его пронзило страшное сомнение. Быть на девяносто пять процентов уверенным в чем-либо в такой запутанной ситуации – это что-то маниакальное.
Он собирался было спросить Баллард, когда, по ее мнению, следствие перейдет под контроль ФБР, как вдруг в дверях появился Клегг. Глаза его были вытаращены от сознания срочного дела, какое бывает лишь у молодых копов.
Баллард посмотрела на него.
– Да, Энди?
– Новое убийство. Эрик Стоун. Прямо перед входной дверью. Ножом для колки льда в сердце. На губах пластмассовая зебра.
Глава 37
Сам поубивал бы
– Боже! – вздрогнула Мадлен. – Кто его обнаружил?
Она стояла у раковины, держа в руках капающий дуршлаг с лапшой. Гурни сидел на высоком табурете напротив. Он рассказывал о тяжелых моментах, о трудностях и конфликтах этого дня. Такие рассказы никогда не давались ему легко. Он винил в этом гены. Его отец никогда не умел признаваться, что его что-то задело, что он чувствует страх, злость или растерянность. “Слово – серебро, а молчание – золото”, – была его любимая поговорка. Вплоть до старших классов Гурни считал, что это и есть “золотое правило” морали.
И до сих пор его первым побуждением было промолчать о том, что он чувствует. Но в последнее время он стал пытаться противостоять этой привычке. Пережитое ранение сделало его особенно уязвимым к стрессу, но он обнаружил, что как будто становится легче, если поделиться мыслями и чувствами с Мадлен, – вроде напряжение спадает.
Поэтому он сидел на табурете рядом у раковины и, чувствуя неловкость, рассказывал о встречах и злоключениях прошедшего дня – и по мере сил отвечал на вопросы.
– Его нашла покупательница. Стоун зарабатывал на жизнь, выпекая печенье для местных лавочек и мини-отелей. Хозяйка одной из гостиниц пришла забрать свой заказ. Имбирное печенье. Она заметила, что парадная дверь приоткрыта. На стук Стоун не ответил, и тогда она открыла сама. А там он. Прямо как Рут Блум. Лежит на спине в прихожей. И под грудиной воткнут ножик для колки льда.
– Боже, какой ужас! И что она сделала?
– Очевидно, позвонила в полицию.
Мадлен медленно покачала головой, потом поморгала, с удивлением обнаружив, что все еще держит в руках дуршлаг. Откинула дымящуюся лапшу на блюдо.
– Так и закончился твой день в Саспарилье?
– В общем, да.
Мадлен подошла к плите и взяла сковороду, в которой тушила порезанную спаржу с грибами. Она вылила эту смесь в блюдо с лапшой и поставила в раковину пустую сковороду.
– А твой конфликт с этим Траутом – он тебя сильно тревожит?
– Сам не знаю.
– Он, похоже, осёл и лезет, куда не просят.
– Это уж точно.
– Но ты боишься, что этот осел еще и опасен?
– Можно сказать и так.
Она поставила лапшу со спаржей и грибами на стол, достала тарелки и приборы.
– На ужин только это. Если хочешь мяса, в холодильнике есть фрикадельки.
– Все отлично.
– Фрикаделек много, так что если…
– Правда же, все отлично. Замечательно. Кстати, я забыл сказать, что предложил Кайлу и Ким приехать к нам на пару дней.
– Когда?
– Сейчас. Сегодня вечером.
– Я имела в виду, когда ты это предложил?
– Я позвонил им по дороге из Саспарильи. Раз они получили это письмо по почте, значит, отправитель знает, где живет Кайл. Я подумал, что будет безопаснее…
Мадлен нахмурилась.
– “Отправитель” знает и где живем мы.
– Просто… кажется, лучше чтобы они были здесь. Вместе мы, вроде как… сила?
Несколько минут они ели молча.
Потом Мадлен отложила вилку и слегка отодвинула от себя тарелку.
Гурни поглядел на нее.
– Что-то не так?
– “Что-то не так?” – Она недоверчиво посмотрела на него. – Ты всерьез это спрашиваешь?
– Нет, я просто… Господи, сам не знаю, что я имел в виду.
– Кажется, ад разверзся, – сказала она. – Почти буквально.
– С этим не поспоришь.
– Так какой у тебя план?
Она задавала ему тот же вопрос, когда у них сожгли амбар. Сейчас этот вопрос встревожил его больше, потому что ситуация стремительно ухудшилась. Люди умирали, пронзенные в сердце ножом для льда. ФБР, казалось, было озабочено скорее тем, чтобы его очернить и запугать, чтобы обезопасить себя, а не выяснить правду. Холденфилд тоже его подставила: подбросила Трауту боеприпасов про “ранение в голову” и “психические травмы”. Баллард пока почти союзник, но Гурни знал, как недолговечен такой союз – она может решить, что в ее интересах мир с Траутом…
Но это не все. За всеми этими чудовищными подробностями и конкретными угрозами чувствовалось все более быстрое приближение зла, безликого рока, нависшего над ним, над Ким, над Кайлом, над Мадлен. Дьявол, которого ему в подвале велели не будить, проснулся и бродил по земле. А единственный “план”, который был у Гурни, – продолжать всматриваться в кусочки пазла, пытаясь сложить ускользающую картину, продолжать попытки развалить фэбээровский карточный домик, пока не развалится сам или пока защитники домика не согласятся его снести.
– У меня нет плана, – сказал он. – Но, если у тебя есть время, я хочу кое-что тебе показать.
Она посмотрела на большие настенные часы.
– У меня есть около часа, может, чуть меньше. У нас в клинике опять совещание. Что ты хочешь мне показать?
Гурни отвел Мадлен в комнату и, пока скачивался видеофайл, присланный Ким, рассказал то немногое, что знал об интервью с Джими Брюстером.
Они уселись в креслах перед экраном.
Видео началось с кадров, снятых, похоже, с пассажирского места в машине Ким, когда она подъезжала к торчащему из сугроба дорожному указателю “Тёрнуэл”. Так называлась практически пустая деревня в северных Катскильских горах, где Джими Брюстер забирал свою почту.
Сам же он, как выяснилось, проживал выше в горах, в стороне от деревни – унылой кучки ветхих домов и заброшенных магазинов. Казалось, жизнь здесь еще теплится только в баре с заляпанным окном, на заправке с одной колонкой и в блочном здании почты размером с частный гараж.
Машина Ким – а с ней и зрители – поехали дальше по раздолбанной дороге между сугробами, за которыми виднелись другие ветхие домики и деревья, с виду скорее засохшие, чем сбросившие листву на зиму. Гурни смотрел на все это и поражался, насколько эта местность отличается от Уильямстауна, где жил отец Джими. Как обратная сторона луны. Он гадал, намеренно ли сын выбрал для жизни место, столь непохожее в культурном и эстетическом плане на городок отца.
Этот вопрос мучил его все больше по мере просмотра.
Как и другой вопрос: кто снимал это видео? Вероятно, Робби Миз, значит, они ездили к Джими Брюстеру еще до разрыва.
Машина остановилась у маленького домика справа. Домик и унылые владения вокруг олицетворяли собой нарочитое презрение ко всему внешнему. Ничто в доме, от столбов, которые поддерживали провисшую крышу над покосившимся крыльцом, до двери пристройки, не стояло и не лежало под прямым углом. По опыту Гурни, такое явное пренебрежение прямыми углами обычно бывало симптомом бедности, болезни, депрессии или ментального расстройства.
Человек, открывший обшарпанную “парадную” дверь, был худым и нервным на вид, глаза его бегали. На нем были черные джинсы и рыжеватая футболка – в цвет коротко остриженных волос и бороды.
Если двадцать лет назад он был на первом курсе колледжа, значит, теперь ему было не меньше тридцати семи, но выглядел он на десять лет моложе. На футболке красовалась надпись крупными буквами: “не верь ничему”, что дополняло образ недавнего подростка.
– Входите, – сказал он, и нетерпеливо замахал им, чтобы шевелились. – Колотун дикий.
Камера проследовала за ним в дом. На спине у него было написано: “власть – отстой”.
Внутри дом оказался столь же неуютным, как и снаружи. Мебели в маленькой гостиной было минимум, и та вся обшарпанная. У одной стены стоял выцветший диванчик, у другой – маленький прямоугольный стол и три складных стула.
По обеим сторонам от дивана было по закрытой двери. В дверном проеме в конце комнаты виднелась кухня. Основным источником света было широкое окно над столом.
Камера двигалась по этой тесной комнатушке. Послышался голос Ким: “Робби, выключи, пока мы не начнем”. Но камера не выключилась: теперь она была направлена на худощавого рыжеволосого хозяина, беспокойно переминающегося с ноги на ногу. Трудно было сказать, улыбается он или корчит рожу.
– Робби. Выключи. Пожалуйста. Камеру. – Несмотря на настойчивый тон Ким, запись продлилась еще не меньше десяти секунд, и лишь затем экран погас.
Когда на экране вновь возникло изображение, Ким и Джими Брюстер сидели за столом напротив друг друга. То, под каким углом велась съемка, наводило на мысль, что Миз снимал, сидя на диване.
– Ну что ж, – сказала Ким с тем энтузиазмом, который Гурни заметил в ней еще в первый день их встречи. – Перейдем к делу. Я еще раз хочу поблагодарить вас, Джими, за согласие участвовать в этом проекте. Кстати, как лучше к вам обращаться: Джими или мистер Брюстер?
Он тряхнул головой – коротко и резко.
– Неважно. Как хотите, – и отрывисто забарабанил пальцами по столу.
– Хорошо. Если для вас это не принципиально, я буду называть вас Джими. – Как я уже объяснила вам, когда камера была выключена, этот разговор – предварительное обсуждение некоторых вопросов, о которых мы еще поговорим в более формальной…
Он вдруг перестал барабанить по столу и перебил ее:
– Вы думаете, это я его убил?
– Простите?
– Все тайком об этом гадают.
– Простите, Джими, но я не…
Он снова перебил:
– Но если бы я убил его, я должен был убить и всех остальных. Потому они меня и не арестовывают. У меня алиби на первых четверых.
– Я не знаю, что сказать, Джими. У меня и мысли не было, что вы убили…
– Жаль, что не убил.
Ким ошарашенно замолчала.
– Вы жалеете… что не убили своего отца?
– И всех остальных. Как, по-вашему, я похож на Доброго Пастыря?
– Что?
– Как вы себе представляете Доброго Пастыря?
– Я… я никогда его себе не представляла.
Брюстер снова забарабанил по столу.
– Потому что он делал свои дела в темноте?
– В темноте? Нет, я просто… Я просто никогда его себе не представляла, не знаю почему.
– Вы думаете, он чудовище?
– Внешне?
– Внешне, внутренне, в духовном плане – какая разница, как угодно. Вы думаете, он чудовище?
– Он убил шестерых человек.
– Шестерых чудовищ. Выходит, он герой, да?
– Почему вы считаете, что все его жертвы были чудовищами?
Во время этого диалога камера все приближалась, постепенно и настойчиво, словно незваный гость на цыпочках. Казалось, скоро будут видны мельчайшие морщинки на их лицах.
У Джими Брюстера дрожали веки, хотя он и не моргал.
– Все просто. Если ты можешь вышвырнуть сто тысяч баксов за тачку – за гребаную тачку! – то ты злобный кусок дерьма.
Голос у него был гневный, взволнованный и – как все в его облике – словно бы не подходил ему по возрасту. Он казался участником школьного шахматного клуба, а не человеком под сорок.
– Кусок дерьма? Так вы называете своего отца?
– Великого хирурга? Долбаного говнюка, гребущего деньги лопатой?
– Вашего отца. Вы ненавидите его так же, как и тогда?
– А моя мать, что, живее, чем тогда?
– Простите?
– Моя мать покончила с собой, наглотавшись снотворного, которое прописал ей он. Гениальный хирург. Которому взорвали гениальную башку. Знаете что? Когда мне позвонили, я трижды попросил их это повторить. Они думали, у меня шок. А это был не шок. Чистая радость. Я не мог поверить, что не сплю. Я хотел, чтобы мне повторяли это снова и снова. Это был счастливейший день в моей жизни.
Брюстер умолк и уставился на Ким. На лице его был написан восторг.
– Ага! – вскричал он. – Я вижу по глазам!
– Что видите?
– Большой вопрос.
– Какой вопрос?
– Им все задаются: а вдруг Джими Брюстер и есть Добрый Пастырь?
– Как я уже сказала, мне такое никогда не приходило в голову.
– А теперь пришло. Не врите. Вы думаете, откуда такая ненависть. Может, с такой ненавистью он и прикончил шестерых говнюков?
– Вы сказали, что у вас есть алиби. Раз у вас алиби…
Он перебил ее.
– Вы верите, что некоторые люди физически могут быть в одном месте, а духом – в другом?
– Я… я вас не совсем понимаю.
– Говорят, индийских йогов видели в двух местах одновременно. Возможно, время и пространство устроены не так, как мы думаем. Я словно бы здесь, а одновременно – где-то еще.
– Простите, Джими, я не…
– Каждую ночь в своем воображении я езжу по темным дорогам, высматривая гениальных врачей – любителей лекарств, бездушных говнюков – нахожу блестящую тачку и целюсь им между виском и ухом. Потом спускаю курок. Вспышка света с небес – белого света истины и смерти – и полбашки снесено на хер.
Теперь он барабанил по столу оживленнее и громче.
Камера взяла его лицо крупным планом. Он безумным взглядом смотрел на Ким, закусив губу, словно бы ожидая ее реакции. Камера опять показала их обоих.
Вместо ответа Ким сделала глубокий вдох и сменила тему.
– Вы учились в колледже?
Он разочарованно отпрянул:
– Да.
– Где?
– В Дартмуте.
– Какая у вас была специализация?
То ли рот его дернулся, то ли он улыбнулся:
– Основы медицины.
– Как странно.
– Почему?
– После всего, что вы сказали про своего отца, я не ожидала, что вы последуете по его стопам.
– Я и не последовал. – На этот раз рот дернулся в улыбке, хоть и недружелюбной. – Я бросил колледж за месяц до выпуска.
Ким нахмурилась.
– Просто чтобы его расстроить?
– Чтобы проверить, знает ли он о моем существовании.
– Он знал?
– Не особо. Сказал, что глупо было бросать. Как сказал бы, что глупо не закрывать окно машины в дождь. Даже не рассердился. Ему не было до меня дела, зачем сердиться. Он всегда был чертовски спокоен. Видели бы вы, как чертовски спокоен он был на маминых похоронах.
– Вы так и не окончили колледж, потратив на обучение много его денег. Это его тоже не заботило?
– Он по пять дней в неделю проводил в операционной, по восемь часов в день. Этот сукин сын мог за две недели заработать мне на четыре года в Дартмуте. Моя комната, питание и обучение были для него гребаной пылинкой. Как и моя мама. Как и я сам. Тачки заботили его больше, чем мы.
Ким молчала. Она скрестила пальцы в замок и поднесла их к губам, словно борясь с каким-то сильным чувством. Молчание затягивалось. Наконец она откашлялась.
– Как вы живете?
Он издал резкий смешок:
– А как все живут?
– Я имела в виду, чем вы зарабатываете на жизнь?
– Вы сейчас иронизируете?
– Я вас не понимаю.
– Вы думаете, я живу на деньги, которые он мне оставил. Вы думаете, что те деньги, которые я якобы ненавижу, меня кормят. Вы думаете: “Какой мерзкий лицемер!” Вы думаете, я такой же, как он, и на самом деле мне нужно только бабло.
– Я ничего такого не думаю. Я просто спросила.
Он издал еще один резкий смешок.
– Репортер – и просто спросила? Это как черт с добрым сердцем. Или как хирург с душой. Да. Конечно. Просто спросила.
– Думайте, что хотите, Джими. Вы можете мне ответить?
– Ага. Теперь я вижу, что вам надо. Вам надо знать, как мы все устроились. В плане наследства. Сколько мы получили? Вам ведь этого надо?
– Мне нужно все, что вы захотите мне сказать.
– То есть что я захочу сказать вам про деньги. Ведь именно это интересует ваших гребаных телезрителей. Финансовая порнография. Хорошо. Отлично. Поговорим о бабках. Жестче всех попал бухгалтер: все досталось его сестрице, у нее ж детки ненормальные. Еще был горе-пекарь – этот унаследовал мамочкины долги. Няшка жена юриста неплохо устроилась: ей досталась пара-тройка миллионов, так как у мужа было до хренищи разных страховок. Таким вот дерьмом они и делились на своей группе поддержки. Вам это дерьмо и нужно?
Читать бесплатно другие книги:
