Мисс Сильвер приезжает погостить. Гостиница «Огненное колесо» Вентворт Патриция

Глава 14

Элизабет Мур сидела с книгой на коленях, но не читала. Она выключила радио, прослушав заголовки девятичасовых новостей. Ее разум отказывался пересекать Атлантику и Ла-Манш, преодолевать просторы Европы и Азии и думать о глупостях, которые творят люди за сотни тысяч миль отсюда. Бывают моменты, когда мир сжимается до забот одного человека – вот так сжался сейчас мир Элизабет. В нем был только один человек – Карр. Она сама присутствовала в этом маленьком пустом мире лишь как стремление избежать боли; смутной угрозой маячила Фэнси; а Карр бродил по нему в одиночестве. Он страдал, а она не могла к нему пойти, дотронуться до него, помочь ему. Ей вспомнились строки из выученного еще в школе стихотворения:

Это правда: в сущности, со всеми своими проблемами человеку приходится разбираться самому. Ей пришла в голову еще одна строка, на этот раз из Библии, полная неотступно печальной красоты: «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него: дорога цена искупления души их»[8].

С этими мыслями она протянула руку к книжной полке и взяла книгу, даже не взглянув, какую именно. Открытая книга теперь лежала у нее на коленях – черный шрифт на белой бумаге был для нее таким же мертвым, как если бы книга была написана по-финикийски.

Она не знала, сколько времени просидела так, как вдруг послышался легкий стук в окно. Комната, в которой она сидела, находилась в задней части дома. Элизабет подняла занавеску, но увидела лишь черную ночь, которая прижималась к стеклу снаружи, словно еще одна штора. Потом в темноте что-то зашевелилось, и появилась рука, поднятая для стука. Карр позвал ее по имени.

Окно было створчатое, с переплетом и низким подоконником. Она распахнула его, Карр перелез в комнату и закрыл окно за собой. Она опустила занавеску и увидела его мертвенно-бледное лицо и трясущиеся руки. Он ухватился за нее этими руками и придавил своим весом, пока она не дошла до стула и не рухнула на него. Карр оказался на коленях и прижался к ней головой, дрожа всем телом. Они словно споткнулись и сквозь твердый слой повседневности провалились в сон, где самые фантастические вещи так же естественны, как дыхание. Она обняла его и держала в объятиях до тех пор, пока он не перестал вздрагивать и не замер, прижавшись головой к ее груди. Она помнила, что назвала его по имени, а он снова и снова повторял ее имя, словно призыв о помощи. Она не помнила, говорила ли она какие-то другие слова. Эти слова были в ее мыслях, пульсировали в ее крови, но она не помнила, сорвались ли они с ее губ, или дошли до него беззвучно, словно чистая волна утешения и любви.

– Что случилось, милый?

Она услышала собственные слова и почувствовала, как он вздрогнул.

– Не отпускай меня.

– Карр, что случилось?

Он поднял голову и ответил ей очень тихо, почти шепотом, как будто ему с трудом давалось дыхание:

– Тот человек… о котором я тебе рассказывал… Тот, что увез Марджори и бросил ее… Я увидел его фотографию в газете… Это Джеймс Лесситер…

Она ахнула:

– Карр, что ты натворил?!

– Ничего… Но я подумал, что натворю… если останусь дома.

Сердце Элизабет все еще холодело от страха.

– Что произошло?

– Приходил Генри Эйнджер и принес Риетте газеты. Потом мы с Фэнси стали их листать, а Риетта пошла говорить по телефону. Я увидел фотографию этого человека, под ней стояла подпись – Джеймс Лессиер. Я говорил тебе, что Марджори хранила его фотографию; эта была точно такая же. Вернулась Риетта, и я спросил ее: «Это Джеймс Лесситер?» Я не очень хорошо помню, что было потом. Она сказала: «Да», и я выскочил из дома. Я хотел найти его… Я знал, что убью его, если найду. Я шел пешком, не знаю, как долго.

Через его плечо она посмотрела на старые дедушкины часы, тикавшие медленно и торжественно.

– Уже почти половина десятого.

– Дорога сюда не могла занять час… Но наверное, это так… Думаю, я пошел другой дорогой… а потом подумал о тебе. А потом уже только о том и думал, как до тебя добраться. Я повел себя как чертов дурак…

– Неважно.

Ему пришло в голову, что в ее словах – смысл их отношений. Неважно, что он делал или говорил, что делали и говорили другие; уезжал ли он, забыв, или возвращался, вспомнив; в любую погоду, днем и ночью, год за годом связь между ними не прерывалась. Он не мог выразить это словами. Он смог лишь сказать: «Да, неважно» и снова положил голову ей на плечо.

Сильное душевное волнение предшествующего часа его покинуло и казалось теперь далеким и незначительным. Его место заняло чувство обновления. Они так и сидели в этой позе, не замечая времени. Наконец Элизабет сказала:

– Они же не знают, где ты. Они будут о тебе беспокоиться.

Мир Элизабет вернулся к нормальным размерам. В нем теперь были другие люди – Риетта Крэй, которая наверняка страшно встревожена, и Джонатан Мур, который вот-вот вернется после вечерней партии в шахматы с доктором Крэддоком. Она встала и пошла заваривать чай: принесла из кухни чайник и занялась разными мелочами, словно именно они воплощали заботу и любовь. Наверное, это был самый счастливый час в ее жизни. Получить назад все, что потеряла и на что даже не надеялась, снова иметь возможность дарить нерастраченное – это радость, которую не выразить словами.

Карр тоже молчал. Он прошел долгий путь: не две с половиной мили от Меллинга, но те пять лет, через которые снова вернулся сюда. Когда она сказала: «Тебе надо идти», он обнял ее и прошептал:

– Элизабет…

– Карр…

– Элизабет… Ты примешь меня назад?

– Ты этого хочешь?

– Ты же знаешь.

Помолчав, она спросила:

– А ты можешь… вернуться назад?

– Ты про Фэнси?

– Ты говорил, что не знаешь, помолвлен ли с ней.

Он неуверенно рассмеялся.

– Это была просто болтовня. Мы объяснились по дороге домой. Она милая малышка, правда – вполне рассудительная и практичная. «Без обид», как сказала бы ее достойная уважения матушка, так что все в порядке. Я снова свалился тебе на голову. Ты примешь меня назад?

– Ничего не могу с собой поделать. Да!

Глава 15

В Меллинг он возвращался спокойным шагом. Исчезло ощущение борьбы со временем и пространством, корабль его души крепко и надежно стоял на якоре. Все, что находилось по ту сторону унесшего его шторма, казалось теперь нереальным, словно сон, который вспоминаешь, проснувшись среди бела дня. Все это словно произошло давно и с кем-то другим. У него снова есть Элизабет. То, что он когда-то позволил ей уйти, казалось ему невероятным. Он стал на ходу планировать их совместную жизнь.

Карр вышел на край луга и увидел его словно темный растушеванный мазок под ночным небом. Луны и звезд не было, но после дороги, окаймленной высокой насыпью и спутанными рядами живой изгороди, казалось, что здесь светло. Вдалеке виднелись коттеджи и черный приземистый силуэт церкви. Он пошел по левой тропинке и поравнялся с Гейт-Хаусом. Сквозь занавески сочился свет; Кэтрин все еще не спала.

Какими важными могут оказаться мелочи! Если бы Кэтрин Уэлби легла в постель чуть раньше, многое случилось бы иначе. Свет, струившийся из-за ее бледных парчовых штор, прервал нить мыслей Карра, и они пошли в другом направлении. Раз Кэтрин не спит, значит, не спят и другие. Под «другими» подразумевался Джеймс Лесситер. Он услышал слова Риетты: «Миссис Лесситер никогда ничего не выбрасывала, так что ему придется просмотреть гору бумаг».

Джеймс Лесситер, наверное, тоже не спит. Он мог бы покончить с этим отвратительным делом, стоящим между ними, и начать жизнь заново. Он больше не боялся себя. Он может войти, сказать этому мерзавцу все, что он о нем думает, и уйти. В голове Карра засела мысль, что лишь так он сможет полностью забыть о своем неудачном браке, который отнял у него все иллюзии, отнял счастье. Но Марджори мертва, и он должен был закрыть ее счет к Джеймсу Лесситеру. А трогать его он не станет – он скорее дотронется до падали. Он свернул с тропинки, прошел между высокими столбами и пошел вверх по аллее.

Настенные часы в Белом коттедже мягко пробили без четверти одиннадцать. Риетта Крэй недоверчиво подняла глаза: ей казалось, что они уличают время во лжи. Прошел час с тех пор, как Фэнси пошла спать, и два с четвертью с того момента, как Карр вылетел из дома. В обычный вечер это время пролетело бы слишком быстро. Она усердно трудилась весь день, но, вымыв посуду после ужина, могла оставить в стороне эту трудную послевоенную жизнь и превратиться в праздную женщину: повернув выключатель, она могла послушать концерт или пьесу; книга могла унести ее в другое время и место. Но сегодня ничего этого не было. Ничего не могло отвлечь ее напряженный мозг. Риетта не могла припомнить, когда испытывала столь гнетущий страх. Он был совершенно необоснованным, но она ничего не могла с собой поделать. Она повторяла себе, что завтра посмеется над этим, но завтра казалось очень далеким.

В доме стояла жуткая тишина. Она скучала по старому псу, умершему месяцем раньше, другу и спутнику последних пятнадцати лет. Ей нужно будет взять щенка, но в память о старом друге она отложила это дело. Ночью здесь слишком тихо для одинокого человека.

И тут в тишине послышались шаги – не со стороны входной двери, где тропинка огибала луг, а сзади, со стороны сада. Как и в доме Кэтрин, гостиная Риетты была шириной во весь дом, с окнами по обеим сторонам. Она услышала, как стукнула садовая калитка, услышала шаги у задней двери, а потом в доме. Она собиралась запереть дверь перед тем, как ляжет спать, но пока так ее и не закрыла. Пока она не спала и ходила по дому, ей бы не пришло в голову запираться.

Однако сейчас звук шагов ее напугал. Они послышались со стороны леса – с той стороны, откуда она сама пришла полтора часа назад. Со стороны Меллинг-Хауса. Теперь они послышались в коридоре. Дверь отворилась, вошел Карр и закрыл ее за собой. Он прислонился к двери и сказал:

– Он мертв.

Риетта стояла и смотрела на него. Лицо его было бледным и суровым – ужасно бледным и ужасно суровым. В глазах не было исступления, но взгляд был настолько холодным, что внутри у Риетты все застыло. Не дождавшись от нее ответа, Карр повысил голос, словно она была глухой, и повторил:

– Ты слышишь, Джеймс Лесситер мертв!

Она пробормотала: «Нет!», но не потому, что не поверила, а совсем наоборот. Это был последний протест против чего-то настолько ужасного, что она отказывалась принимать. Его следующие слова ножом полоснули по ее оцепеневшему рассудку:

– Зачем ты это сделала?

– Карр!

Он отошел от двери и подошел к ней, и тут Риетта увидела, что в руке у него ее скомканный плащ. Лишь теперь она о нем вспомнила – как бросила его на стул в кабинете Меллинг-Хауса и там и оставила.

Карр сунул плащ ей под нос.

– Ты совсем идиотка, раз оставила его там? На нем его кровь!

Риетта подняла голову. Происходящее было похоже на ночной кошмар, в котором ничто не имеет смысла. Но ее оцепенение стало постепенно проходить.

– Это моя кровь. Я оцарапала запястье, пока шла через лес.

Она повернула ладонь и показала царапину – тонкую алую линию, которая уже начала затягиваться.

Карр зло рассмеялся.

– Не будь дурой, Риетта, только не со мной! Нам нужно подумать…

– Я оцарапалась…

Он встряхнул плащ, поднял правый рукав и услышал, как она ахнула. Манжета насквозь была пропитала кровью. Мокрое красное пятно поднималось почти до локтя, пола плаща под ним была в брызгах и полосах крови.

– Ты оцарапала запястье?! Бога ради, не мели чепуху!

На мгновение пол поплыл под ее ногами, а перед глазами появился туман с красными пятнами. Потом она вновь овладела собой, и картинка перед глазами прояснилась.

– Карр, посмотри на меня!

Он поднял взгляд.

– И слушай! Я ничего об этом не знаю. После того как ты ушел, я испугалась того, что ты можешь сделать. Ты был потрясен. Я… Я испугалась. Я схватила первое попавшееся под руку пальто и побежала обходным путем в Меллинг-Хаус. Когда я пришла туда, в комнате было жарко, я бросила плащ на стул и думать о нем забыла. Я поговорила с Джеймсом, под конец мы поссорились. То есть это была не совсем ссора. Он сказал кое-что, что меня сильно обидело, и я ушла. Я так и не вспомнила про плащ.

Карр держал рукав на весу.

– Это его кровь.

– Я оцарапала запястье, потекла кровь. Он дал мне свой носовой платок. Наверное, его я тоже уронила…

– Ты думаешь вся эта кровь натекла из царапины на запястье?!

– Я этого и не говорю. Но я правда зацепилась за что-то в лесу, и крови было довольно много. – Она задрожала. – Но не настолько же! – Она помолчала минуту, изо всех сил стараясь взять себя в руки. Потом подошла к нему и сказала: – Карр, положи эту жуткую вещь и расскажи мне, что произошло. Мы говорим, не понимая друг друга. И ради бога, говори правду, потому что от всего остального не будет ни малейшего толка.

Он уронил плащ на пол, где тот и остался лежать бесформенной кучей. Но взгляд Риетты был прикован к жесткому смуглому лицу Карра.

– Хорошо, я тебе расскажу. Когда я вышел отсюда, я не понимал, что делаю. Я шел пешком почти до изнеможения, потому что если бы я этого не сделал, то пошел бы в Меллинг-Хаус и избил бы Джеймса Лесситера. Я шел, наверное, около часа и остановился у дома Джонатана Мура. Элизабет была дома одна. Я остался у нее, пока не взял себя в руки. Мы… – лицо его изменилось, – она приняла меня назад. Когда я уходил от нее, я больше не хотел его убивать. Я просто хотел избавиться от этого груза. Это правда, Риетта. Когда я возвращался домой, то увидел, что в доме Кэтрин горит свет. Я подумал, что время, наверное, еще не слишком позднее, Лесситер тоже не спит, и я могу обо всем ему сказать и начать жить с чистого листа. Я не собирался его трогать. Я хотел дать ему понять, что мне все известно, и высказать все, что я о нем думаю. Наверное, это глупо с моей стороны, но так мне в тот момент казалось. Я подошел к дому и увидел, что все окна на фасаде темные. Я решил, что если он не спит, то сидит в кабинете, поэтому обошел дом, подошел к стеклянной двери и увидел, что она приоткрыта…

Риетта часто задышала.

– Я не помню… Не помню, закрыла ли я ее. Наверное, нет – я была слишком зла…

Он усмехнулся:

– Зла?! Я бы не стал об этом сильно распространяться!

– Это из-за Кэтрин… Неважно. Продолжай, Карр.

– Я открыл дверь и вошел. Шторы изнутри были задернуты, горела лампа на потолке. Он лежал, распластавшись, на письменном столе, с размозженной головой.

– Карр!

Он кивнул.

– Зрелище то еще. Похоже, он сидел на стуле, и его ударили по голове сзади. На коврике у камина лежала кочерга. Без сомнения, ею его и убили.

– Какой ужас!

– Смотреть неприятно, да. Вероятно, смерть была мгновенной. Ты ведь не ждешь, что я стану его жалеть? Как бы нам не пришлось очень сильно пожалеть самих себя – если мы не проявим осторожность.

– Продолжай.

– Эта веселая мысль посетила меня в первые пять секунд. Когда я увидел плащ, эта мысль лишь укрепилась. Плащ был вывернут, так что полосатая подкладка показалась мне знакомой. Я подошел, присмотрелся и увидел свои инициалы на воротнике. После этого я вытер ручку кочерги испачканным кровью носовым платком, который, кажется, упал в камин.

Она вздрогнула.

– Он дал мне его, чтобы я вытерла запястье. Не надо было тебе вытирать ручку.

Он смерил ее осуждающим взглядом.

– Это почему же? Если мой плащ лежал там, значит, его кто-то принес, так? Это был не я. Оставалась лишь ты.

– Карр!

– Что толку повторять «Карр!»?! Если ты с ним поругалась и ударила его, то наверняка убежала и не подумала об отпечатках пальцев. Но если это был кто-то другой, достаточно умный, чтобы воспользоваться моим плащом, то он наверняка уже протер ручку кочерги; по крайней мере, так я подумал в тот момент. Я протер ручку и бросил платок в огонь; правда, он уже почти погас из-за пепла. Не знаю, сгорел ли он, да это и не важно. Потом я вытер своим платком край двери, взял плащ и ушел.

Риетта снова коротко вздохнула.

– Тебе следовало позвонить в полицию.

– Я, может, и дурак, но не конченый. – Затем он поднял плащ. – Надо смыть с него кровь. Как это лучше сделать?

– Холодной водой. Карр, мне это не нравится. Мы должны сообщить в полицию – мы ведь ничего дурного не сделали.

Впервые он до нее дотронулся – крепко, до синяков сжал плечо.

– У тебя обычно хорошо работает голова, так воспользуйся ею! На основании имеющихся доказательств, как ты думаешь, найдется ли дюжина людей, которые поверят, что я этого не делал?

– Ты?

– Или ты.

Ее словно оглушили. Она поднесла руку к голове.

– Дюжина людей?..

Он повернулся к двери.

– В суде присяжных двенадцать человек, Риетта.

Глава 16

Мистер Стоукс начал разносить молоко в семь часов утра. Он добрался до Меллинг-Хауса в семь двадцать и застал там то, что впоследствии описывал как «внушающее ужас положение дел». Задняя дверь была открыта, но в этом не было ничего необычного. Для него было в порядке вещей занести молоко на кухню и сказать «Не откажусь», когда миссис Мэйхью предложит ему чашку чая. Но в это утро никакого чая не было – миссис Мэйхью сидела очень прямо на кухонном табурете и крепко держалась за него обеими руками. Казалось, она боится упасть, если отпустит руки. Она сидела и смотрела на мистера Стоукса, но вряд ли она его видела: лицо у нее было белое, словно творог, а взгляд остановившийся. Мистер Стоукс и припомнить не мог, когда был так потрясен.

– Да что же такое случилось, миссис Мэйхью? – спросил он, но в ответ получил лишь молчание и этот неподвижный взгляд. Он поставил молоко на буфет и пошел искать мистера Мэйхью, потому что был совершенно уверен, что тут что-то не так, а уйти и оставить миссис Мэйхью в таком состоянии он не мог.

Он прошел через кухню к двери в дальнем конце и открыл ее. Дальше начинался полутемный коридор, и дверь в буфетную была широко открыта. Он видел правое плечо и руку Мэйхью, державшую телефонную трубку. И рука, и плечо тряслись. Когда в поле зрения появилась его голова, она тоже тряслась – не так, словно Мэйхью ею качал, а так, словно он весь дрожал, как приготовленное его женой желе. У него стучали зубы. У мистера Стоукса сложилось впечатление, что телефонный собеседник Мэйхью никак не мог разобрать, что он пытается сказать. Было очевидно, что на том конце провода его убеждают говорить громче и более отчетливо. Он сказал: «Я постараюсь» и снова весь затрясся, добавив: «Это от потрясения… Я нашел его… Это ужасное зрелище… О боже!»

У мистера Стоукса в деревне была вполне обоснованная репутация человека, всюду сующего свой нос. Он больше не мог сдерживаться. Любому дураку было ясно, что что-то случилось. Мистер Стоукс вовсе не считал себя дураком и поэтому сразу сообразил, что это что-то – если не убийство, то уж точно внезапная смерть. С дружеским и приветливым видом он подошел к трясущемуся мистеру Мэйхью и приобнял его за плечи.

– В чем дело, старина? С кем ты говоришь – с полицией? Вот, выпей-ка воды, это поможет, вот увидишь.

Он налил в чашку воды из-под крана, вынул трубку из безжизненной руки мистера Мэйхью и прижал ее к уху.

– Але! Это Стоукс, молочник. Это полиция?

Голос, похожий на голос рослого полисмена, ответил, что так оно и есть. Он также спросил, причем тут мистер Стоукс.

– Да я просто занес молоко и вижу, что мистер Мэйхью совсем не в форме, чтобы сделать какое-то заявление. Так что я дал ему выпить воды и сказал, что подержу трубку. Это же полицейский участок в Лентоне, верно?

Голос это подтвердил и потребовал, чтобы Мэйхью снова подошел к телефону.

– Полегче, полегче, – сказал мистер Стоукс. – Тут что-то нехорошее творится, как по мне. Миссис Мэйхью вот-вот хлопнется в обморок в кухне, а этот бедолага выглядит так, словно его подняли для расстрела. Он пролил половину воды, что я ему дал, вместо того чтобы выпить ее. Слушайте, погодите чуток, я попробую вытянуть из него, что тут такое случилось.

Констебль Уиткомб нетерпеливо ждал. До него доносились бессвязные и весьма раздражающие звуки. Кто-то хватал ртом воздух и задыхался, а поверх этого накладывался голос мистера Стоукса, который, кажется, пытался применить к собеседнику лечебную смесь из слов утешения и ободрения. Потом мистер Стоукс очень отчетливо и резко воскликнул: «Боже!», а следом повисла пауза, которая длилась так долго, что констебль Уиткомб соединился с телефонной станцией, желая выяснить, почему его разъединили. Телефонистка довольно жестко ответила, что разъединения не было. После этого послышалась еще пара резких вдохов, а затем топот бегущих ног. Мистер Стоукс снова был на линии, голос его стал выше на целую октаву, и из него улетучилась невозмутимость.

– Мистер Лесситер, – начал он. – Убит в собственном кабинете! Ему пробили голову кочергой. Вот что мистер Мэйхью пытался вам сказать, а вы не могли разобрать, но оно и неудивительно. Я только что ходил туда взглянуть, и у меня прямо-таки ноги подкосились. Нет, конечно, я ничего не трогал! За кого вы меня принимаете? Пятилетний ребенок знает, что ничего нельзя трогать на месте преступления… Нет, дверь я не трогал, да и незачем было. Она стояла нараспашку, после того как мистер Мэйхью заглянул туда и увидел эту жуткую сцену. Он помчался обратно в буфетную, и я его ничуть не виню. Как по мне, лучше бы вам поскорее прислать сюда кого-нибудь… Ладно, ладно, ладно, я ничего такого не говорил! Нечего меня так отчитывать, я просто стараюсь помочь!

Молоко в то утро все получили с большим опозданием. Задержка была вызвана не только происшествием в Меллинг-Хаусе. Мистер Стоукс, заглядывая в каждый дом, на всю катушку пользовался тем драматичным фактом, что он оказался на месте совершенного преступления практически в тот момент, когда оно было обнаружено. К тому времени, как он дошел до дома миссис Войси на противоположной стороне луга, он не только затвердил свой рассказ назубок, но был так же в состоянии повторить свои наблюдения за тем, как люди воспринимали эту новость.

– Миссис Уэлби, та выглянула в окно, чтобы попросить еще полпинты, и когда я ей все рассказал, она, должно быть, резко села, потому что только что она была в окне – и вдруг исчезла, так что я подумал, вдруг она упала в обморок от потрясения. Я окликнул ее, спросил, все ли в порядке, и она снова выглянула, бледная как смерть, и спросила: «Вы уверены?» А когда я сказал, что видел его собственными глазами, она воскликнула: «Боже мой, какой ужас!»

Кажется, он повторил разные версии этой фразы у каждого дома. И он, и его слушатели сожалели, что он не знал реакции обитателей Белого коттеджа, так как молоко для Риетты Крэй он, к несчастью, доставил до того, как пошел в Меллинг-Хаус.

Полная пожилая экономка миссис Войси слушала его рассказ с тем же дружеским интересом, с которым она в прошлом году узнала о рождении близнецов в семействе Стоукс и о кончине дяди миссис Стоукс, который женился в четвертый раз в возрасте восьмидесяти девяти лет и оставил своей коварной вдове дом и приличную сумму денег в банке. «Красит волосы и прикидывается, что ей меньше тридцати!» – к такому заключению пришел разозленный мистер Стоукс. На все эти новости у миссис Крукс был одинаковый ответ: «Ну и ну!», за которым следовало: «Кто бы мог подумать!» Сообщение об убийстве Джеймса Лесситера не вызвало у нее более эмоциональной реакции. Однако, внимательно выслушав все сказанное мистером Стоуксом и закрыв за ним дверь, она прошла в столовую, где сидели за завтраком миссис Войси и мисс Сильвер, и пересказала им полученные сведения – медленно и неуклюже, но во всех подробностях.

– Мистер Стоукс подождал, пока приедет полиция. Он не знает, пропало ли что-нибудь из дома, но в камине было полно сожженных бумаг, а бедный джентльмен сидел с проломленной головой, и кочерга лежала на каминном коврике. Мистер Стоукс оставил нам две пинты сегодня, но он не знает, сможет ли и дальше приносить столько же.

– Боже правый! – воскликнула Мисс Сильвер.

Миссис Войси отмахнулась от молока.

– Господи, Бетси, не говорите о еде! У полиции есть какие-нибудь зацепки?

– Ну, мистеру Стоуксу они про это ничего не сказали. Там были констебль, и инспектор, и комиссар; когда он ушел, они там делали фотографии, снимали отпечатки пальцев и все такое. Он, правда, сказал, что кто-то, похоже, пытался сжечь завещание несчастного джентльмена. Оно обгорело с одной стороны.

– Завещание?! – почти закричала миссис Войси.

Миссис Крукс задумчиво поглядела на нее и сказала невозмутимо:

– Да, говорят, что он все оставил мисс Риетте Крэй.

Глава 17

Комиссар Дрейк из полиции округа сидел в одном из обитых гобеленом кресел в комнате экономки Меллинг-Хауса. В другом кресле сидела миссис Мэйхью. Констебль Уиткомб налил ей чашку чая, а Мэйхью добавил туда виски из ящика, который привез с собой Джеймс Лесситер. Если бы миссис Мэйхью была в состоянии связно мыслить по поводу хоть чего-либо, кроме одной-единственной ужасной темы, ее весьма поразила бы идея употреблять спиртное столь ранним утром. Она наконец вышла из своего мертвенного оцепенения. Виски ударило ей в голову и спутало мысли, но при этом развязало ей язык. Однако одно она ни за что не собиралась рассказывать, даже если ее станут жечь на костре (ей не приходило в голову, насколько маловероятен такой способ убеждения). Она никому не скажет, что Сирил приехал из Лентона на велосипеде, который одолжил у Эрни Уайта. Что скажет на это Фред? Фред об этом не знал и не узнает. Что проку говорить, что с Сирилом покончено и что он не потерпит его визитов? Нельзя порвать с собственной плотью и кровью, все равно что отрезать себе руку и сказать, что ты легко без нее обойдешься. Ей придется постараться, чтоб Фред не узнал о том, что Сирил приезжал, и… и обо всем остальном. Ее снова охватил ужас: он не должен узнать; полиция не должна узнать; никто не должен узнать – никогда.

Она сидела в гобеленовом кресле, не откидываясь назад на удобную лоскутную подушечку, доставшуюся ей по наследству от ее тети Эллен Блэклок; она сидела прямо, в своем голубом переднике, очень чистом и немного полинявшем; руки ее были крепко сцеплены, а глаза пристально смотрели в лицо комиссара. Он не так давно появился в Лентоне, и прежде она его не видела. Пройди она мимо него на улице, подумала бы лишь, что волосы у него рыжие, потому что они ей не нравились. Рыжие волосы и ресницы придают человеку какой-то лисий вид. У нее в семье рыжих никогда не было, но разумеется, ее не касалось, какая внешность у других людей: она не из тех, кто вмешивается в дела посторонних, не то что некоторые. Ей было все равно, был ли комиссар Дрейк темноволосым, блондином или рыжим. Только вот, как он ни выгляди, он был из полиции, и она не должна позволить ему узнать про Сирила. От овладевшего ею ужаса она задрожала всем телом.

Комиссар сказал:

– Ну же, миссис Мэйхью, вам незачем нервничать, – успокоил ее комиссар. – Вы пережили потрясение, и мне жаль вас беспокоить, но я вас долго не задержу. Мне лишь нужно узнать, в котором часу вы вчера вернулись домой. У вас ведь был выходной во второй половине дня, верно?

– Да, сэр.

Она смотрела на него, но даже не отводя от него взгляда, увидела, что сидящий за столом молодой человек записал ее слова. Они все записывают. Но это не имеет значения, если она ни слова не скажет про Сирила. Комиссар вновь заговорил:

– А что вы обычно делаете, когда у вас свободна вторая половина дня?

– Ездим в Лентон.

– Каждую неделю?

– Да.

Цепкая хватка страха ослабла. Он ничего не спрашивает о Сириле, только о том, что они делают в свой выходной – неделя за неделей в течение бесчисленных лет.

– Мы ходим по магазинам, а потом идем на чай к сестре мистера Мэйхью, миссис Уайт.

– Да, ваш муж дал нам ее адрес.

Эрни… Эрни и его велосипед… Не надо было ей упоминать про Эмми Уайт. Но это не она – это Фред, и Фред дал им ее адрес. Она смотрела на комиссара, словно кролик на удава.

– А после чая, миссис Мэйхью?

– Мы идем в кино.

– Каждую неделю?

– Да, сэр.

– Что ж, привычка делать все в определенное время – это прекрасно. Я и сам такой, когда выпадает возможность. А теперь скажите мне, миссис Мэйхью, почему вы не пошли в кино вчера? Ваш муж говорит, что вы вернулись ранним автобусом. Он придерживался вашей постоянной программы, а вы нет. Почему?

– Я выехала автобусом в шесть сорок.

– Да, он доезжает до Меллинга в семь, так? Почему вы вернулись раньше, а не пошли в кино с мужем?

– У меня разболелась голова.

– Вы раньше уже возвращались так, без мужа?

– Мистер Лесситер был здесь…

– И?

Ответа не последовало. Комиссар продолжил:

– Вы ведь оставили ему холодный ужин?

– Да, сэр.

– Значит, вы вернулись не из-за мистера Лесситера.

Стать бледнее она уже не могла, но на лбу у нее выступил пот.

– У меня болела голова.

– Понятно. А теперь расскажите мне, что именно вы делали, когда вернулись.

Она крепко сцепила руки. Ей надо рассказать ему все как было, только ничего не говорить про Сирила – про то, как она пошла к задней двери, и как Сирил сказал: «Я успел. Эрни дал мне свой велосипед. Если бы я приехал на автобусе, в Меллинге каждая собака узнала бы об этом». Ей нужно промолчать обо всем, что касается Сирила, и честно рассказать обо всем остальном. Она облизнула онемевшие губы.

– Я пришла домой, сделала себе чаю…

Ей нельзя говорить про то, как она кормила Сирила ужином, и как он вдруг сказал: «Я должен раздобыть денег, мама. У меня проблемы».

Голос комиссара заставил ее подпрыгнуть.

– А вы вообще видели мистера Лесситера? Вы говорите, что приехали домой отчасти из-за него. Вы заходили в кабинет, чтобы спросить, не нужно ли ему чего-нибудь?

Увидев, что она вздрогнула, он подумал: «Она что-то скрывает». К ответу ее подтолкнул инстинкт, как это бывает со слабыми напуганными созданиями. Она ответила, тяжело дыша:

– О да, сэр.

– В котором часу это было?

– Незадолго до новостей.

– Около девяти? – Он нахмурился.

– Все верно.

– Вы ведь пришли, когда еще не было четверти восьмого, так?

– Да, сэр.

– Но вы пошли узнать, не нужно ли чего мистеру Лесситеру, только около девяти часов?

Она ответила слабым голосом:

– У меня сильно болела голова… Мне пришлось присесть ненадолго… Я вообще не очень хорошо соображала.

– С четверти восьмого до девяти – большой промежуток времени.

Большой… Ужасно большой промежуток. Сирил положил голову к ней на колени и заплакал… Она ответила тем же слабым голосом:

– Я не заметила, как время прошло. Потом сделала себе чаю и пошла в кабинет.

– И вы видели мистера Лесситера?

На щеках миссис Мэйхью на миг появился слабый румянец – результат выпитого виски и отчаяния.

– Нет, сэр, я его не видела.

Глаза, окаймленные рыжими ресницами, вперились в нее как два буравчика.

– Вы пошли в кабинет, но не видели его?

Миссис Мэйхью кивнула, сидя прямо и до синяков щипая левой рукой правую.

– Я пошла в кабинет, как и сказала, чуть-чуть приоткрыла дверь…

– И?

Она перевела дух и сказала дрожащим голосом:

– Там была мисс Риетта Крэй.

– Кто такая мисс Риетта Крэй?