Лунный камень Коллинз Уилки

Штурм Серингапатама (1799 год). Из семейного архива

I

Эти написанные в Индии строки я адресую своим родственникам в Англии.

Предмет моего письма состоит в том, чтобы объяснить причину, побудившую меня отказаться пожать руку, протянутую в знак примирения моим кузеном Джоном Гернкастлем. Молчание, которое я до сих пор хранил, было неправильно истолковано членами моего семейства, чьи добрые намерения я не смею отрицать. Я призываю их не спешить с выводами и прежде дочитать мой рассказ до конца. Клянусь честью, то, что я сейчас пишу, есть абсолютная, достоверная правда.

Скрытый разлад между мной и кузеном возник во время известного события, в котором мы оба принимали участие, – штурма Серингапатама под предводительством генерала Бэрда 4 мая 1799 года.

Для удобства понимания я должен на время вернуться к периоду осады и ходившим в нашем лагере слухам о сокровищах – драгоценных камнях и золоте, хранившихся в Серингапатамском дворце.

II

Один из самых причудливых слухов был связан с «Желтым алмазом», легендарным драгоценным камнем, о котором говорилось в местных индийских хрониках.

Наиболее древние предания сообщали о камне, вставленном в лоб четырехрукого индийского бога Луны. Отчасти из-за его необычного цвета, отчасти из-за суеверий о влиянии на него божества, украшением которого он был, и перемены степени его блеска в зависимости от фаз луны, алмаз приобрел название, под которым известен в Индии до наших дней, – Лунный камень. Похожий предрассудок, как я слышал, существовал в Древней Греции и Древнем Риме. Он относился однако не к алмазу, служащему (как в Индии) для поклонения божеству, но к менее ценным, полупрозрачным самоцветам, якобы тоже испытывающим влияние луны, из-за чего коллекционеры до сих пор называют их лунными камнями.

Приключения «Желтого алмаза» начались в одиннадцатом веке от Рождества Христова.

В это время завоеватель-магометанин Махмуд Газни вторгся в Индию, захватил священный город Сомнатх и разграбил сокровища знаменитого, простоявшего многие века храма, места паломничества индусов и одного из чудес Востока.

Среди всех божеств храма лишь бог Луны избежал алчности завоевателей-магометан. Под охраной трех браминов божество с «Желтым алмазом» во лбу было нетронутым перенесено в другой священный город Индии – Бенарес.

Бога Луны поместили и стали ему поклоняться в новом святилище – зале, инкрустированном драгоценными каменьями, с кровлей на золотых столбах. Когда сооружение храма подошло к концу, трем браминам во сне явился Вишну-Охранитель.

Божество дохнуло Святым Духом на алмаз во лбу идола. Брамины пали ниц, закрыв лица одеждами. Бог приказал трем жрецам отныне и до скончания поколений день и ночь поочередно сторожить Лунный камень. Брамины вняли приказу и подчинились воле божества. Вишну предрек: того самонадеянного смертного, кто осмелится завладеть священным камнем, а с ним – весь его дом и наследников, постигнет неотвратимое бедствие. Жрецы начертали пророчество золотыми буквами на воротах храма.

Шли века, сменялись поколения, а преемники трех браминов по-прежнему день и ночь охраняли бесценный Лунный камень. Одна эпоха сменяла другую, пока в первые годы восемнадцатого века по христианскому календарю не наступило правление императора Моголов Аурангзеба. По его приказу на храмы поклонения Браме вновь обрушились разорения и грабежи. Святилище четырехрукого бога осквернила пролитая кровь священных животных, идолы были разбиты на куски, а Лунный камень забрал себе один из военачальников Аурангзеба.

Не в силах вернуть утраченное сокровище в открытом бою, три жреца-охранника тайно пошли по его следу. Народилось новое поколение. Совершивший святотатство воин умер жуткой смертью. Лунный камень (и наложенное на него проклятье) переходил от одного безбожника-магометанина к другому, но несмотря на все превратности и перемены, потомки трех жрецов продолжали следить за судьбой камня, ожидая того дня, когда воля Вишну-Охранителя вернет священную реликвию в их руки. Наступили последние годы христианского восемнадцатого века. Камень достался султану Серингапатама, Типпу, который украсил им рукоять своего кинжала и приказал хранить его вместе с другими сокровищами в оружейной палате. Но и тогда, во дворце самого султана, жрецы-сторожа несли тайную вахту. Ко двору Типпу прибились три воина офицерского звания, с которыми никто не был знаком, они завоевали доверие властелина истинным или притворным принятием мусульманской веры. Именно на них предание указывает как на трех тайных жрецов.

III

Такова причудливая история Лунного камня, гулявшая по нашему лагерю. Она не произвела серьезного впечатления ни на кого, кроме моего кузена, чья любовь к мистике заставила его поверить в нее. Вечером накануне штурма Серингапатама он ребячески рассердился на меня и других за то, что все мы отнеслись к этой истории как к сказке. Последовала вздорная перебранка, Гернкастль не смог обуздать свою достойную сожаления горячность и хвастливо заявил, что алмаз будет красоваться у него на пальце, если только британская армия займет Серингапатам. Реплика была встречена раскатами хохота, и на том, как мы посчитали в тот вечер, все и закончилось.

Вернемся теперь ко дню штурма. В самом его начале мы с кузеном разлучились. Я не видел Гернкастля, пока мы переходили вброд реку, водружали британский флаг на первом рубеже, переправлялись через ров, с боями по дюйму продвигались вперед и входили в город. Полная победа была одержана лишь к сумеркам, так что мы с кузеном встретились только после того, как генерал Бэрд лично обнаружил труп Типпу, погребенный под телами павших воинов.

Нас обоих придали отряду, отправленному по приказу генерала покончить с грабежами и неразберихой, последовавшими за нашей победой. Лагерные прилипалы совершали отвратительные бесчинства. Хуже того – солдаты проникли через охраняемую дверь в дворцовую сокровищницу и набили карманы золотом и драгоценными камнями. Я и кузен встретились во дворе сокровищницы, где нам предстояло восстановить дисциплину среди наших же солдат. Жуткое побоище, через которое мы прошли, довело, как я сразу же заметил, и без того вспыльчивый норов Гернкастля до полного исступления. На мой взгляд он был совершенно негоден для выполнения поставленной задачи.

В сокровищнице царили дебош и неразбериха, но без явных признаков насилия. Люди (если они заслуживали этого названия) от души предавались бесчестью, перекидывались грубыми шутками и подначками. Внезапно кто-то из озорства упомянул историю об алмазе. «Кто найдет Лунный камень?» – прокатился боевой клич. Стоило грабежу прекратиться в одном месте, как он вспыхивал в другом. Тщетно пытаясь восстановить порядок, я услышал крик ужаса на другом конце двора и немедленно побежал туда, опасаясь увидеть новую вспышку мародерства.

Приблизившись к открытой двери, я увидел двух мертвых индусов (судя по одеждам, офицеров дворцовой стражи), лежащих поперек входа.

Из помещения, похоже, оружейной палаты, вырвался крик, заставивший меня поспешить внутрь. Третий индус, получив смертельную рану, падал к ногам стоящего ко мне спиной человека. Он тотчас обернулся, и я узнал Джона Гернкастля. В одной руке мой кузен держал факел, в другой – кинжал, с которого капала кровь. Когда он обернулся, камень на конце рукояти кинжала, напоминающем яблоко меча, сверкнул в свете факела, как огненная вспышка. Умирающий индус рухнул на колени, указал на кинжал в руках Гернкастля и на своем родном языке произнес: «Лунный камень еще отомстит тебе и твоему роду!» И с этими словами замертво упал на пол.

Прежде чем я успел вмешаться, в палату вошли прибежавшие со двора солдаты. Кузен как одержимый бросился им навстречу. «Очистите помещение! – крикнул он мне. – Выставьте у входа часовых!» Солдаты отшатнулись, когда он подскочил к ним с зажженным факелом и кинжалом. Я выставил двух часовых от своей роты, на которых мог положиться. Ни вечером, ни ночью я кузена больше не видел.

Грабеж продолжался до раннего утра, и генерал Бэрд под барабанный бой во всеуслышание заявил, что повесит любого пойманного с поличным вора, не разбирая чинов. Присутствие начальника военной полиции свидетельствовало, что генерал не шутит. В толпе, обсуждавшей заявление, я снова наткнулся на Гернкастля.

Он как ни в чем не бывало протянул мне руку и сказал: «Доброе утро».

Я не сразу ответил на рукопожатие.

– Сначала расскажите, – попросил я, – как индус в оружейной палате нашел свою смерть и что означали его последние слова, когда он указал на кинжал в вашей руке?

– Индус нашел свою смерть, как я полагаю, от смертельной раны, – ответил Гернкастль. – А о том, что значат его последние слова, я знаю не больше вашего.

– И это все, что вы можете мне сказать? – спросил я.

– Это все, – ответил он.

Я повернулся и вышел. С тех пор мы больше не разговаривали.

IV

Прошу понять: то, что я здесь пишу о кузене, предназначено исключительно для членов семьи (если только не возникнет необходимость обнародования этих сведений). Гернкастль не сказал ничего такого, чтобы доносить его слова командиру. Его потом не раз дразнили по поводу алмаза те, кто запомнил его вспышку гнева накануне штурма, но, как нетрудно вообразить, он и сам помнит, при каких обстоятельствах я застал его в оружейной палате, а потому помалкивает. Говорят, он даже попросил о переводе в другой полк, лишь бы находиться подальше от меня.

Правда это или нет, я не берусь его обвинять, и на то есть весомая причина. Предъяви я обвинение публично, я бы не смог выдвинуть иных доводов кроме нравственных. У меня нет доказательств, что именно он убил индусов – не только двоих у входа, но даже третьего в палате, ибо не могу утверждать, что наблюдал происходящее собственными глазами. Да, я слышал слова умирающего стражника, но, если допустить, что он произнес их в предсмертном бреду, как я смогу это опровергнуть? Пусть наши родственники с обеих сторон сами составят мнение о том, что я написал, и рассудят, насколько обоснована или не обоснована моя неприязнь к кузену.

Хотя я ни на минуту не верю в фантастическую индийскую легенду о драгоценном камне, должен, прежде чем закончить письмо, признать, что в этом деле на меня влияет свое собственное суеверие. Я уверен или так мне кажется, что любое преступление таит в себе смертельную угрозу для того, кто его совершает. Я не только убежден в виновности Гернкастля, но и вполне могу себе представить, что мой кузен, если он действительно присвоил алмаз, еще пожалеет об этом и что те, к кому камень перейдет после него, тоже об этом пожалеют.

События, рассказанные Габриэлем Беттереджем, дворецким леди Джулии Вериндер.

Глава I

В первом томе «Робинзона Крузо» на странице сто двадцать девять вы найдете следующие слова: «И тут только сообразил – правда, слишком поздно, – как глупо приниматься за работу, не рассчитав, во что она обойдется и хватит ли сил для доведения ее до конца».

Я раскрыл свой томик «Робинзона Крузо» на этом месте не далее, как вчера. А не далее, как сегодня утром (двадцать первого мая тысяча восемьсот пятидесятого года), приехал племянник миледи, мистер Фрэнклин Блэк, и вызвал меня на короткую беседу.

– Беттередж, – сказал мистер Фрэнклин, – я был по семейным делам у юриста, и попутно мы разговорились о пропаже индийского алмаза из дома моей тетки в Йоркшире двухлетней давности. Мистер Брефф считает – как и я тоже, – что всю историю в интересах истины следует записать на бумаге, причем чем скорее, тем лучше.

Еще не уловив, к чему он клонит, и полагая, что в интересах мира и спокойствия с юристами лучше не спорить, я сказал, что тоже так думаю. Мистер Фрэнклин продолжал:

– В деле с алмазом, как вам известно, из-за подозрений пострадала репутация невинных людей. Однако память может подвести невиновных по причине отсутствия каких-либо письменных свидетельств, к которым потомки захотели бы обратиться. Нашу странную семейную историю вне всяких сомнений необходимо рассказать. И мне кажется, Беттередж, что мистер Брефф и я нащупали верный способ, как это сделать.

Что ж, можно за них порадоваться. Но я все еще недоумевал, какое отношение к этому имел я.

– Мы должны изложить известные события, – продолжал мистер Фрэнклин, – с участием известных лиц, способных о них рассказать. Отталкиваясь от простых фактов, мы все по очереди должны написать историю Лунного камня, но только как очевидцы, не более. Начать следует с того, как алмаз оказался в руках моего дяди Гернкастля во время службы в Индии пятьдесят лет тому назад. У меня уже имеется вступительная часть в виде старых семейных писем, ссылающихся во всех важных подробностях на очевидца. Затем следует рассказать, как алмаз попал в йоркширский дом моей тети два года назад и меньше чем двенадцать часов спустя пропал. Никто не знает лучше вас, Беттередж, что именно происходило в это время в доме. Так что берите в руки перо и принимайтесь за рассказ.

Вот как мне объяснили мой личный вклад в историю с алмазом. Если вам любопытно, каким путем я пошел в этих обстоятельствах, то могу сообщить, что сделал, возможно, то же самое, что и вы бы сделали на моем месте. Я скромно объявил себя непригодным для возложенной на меня миссии, хотя в душе ни минуты не сомневался, что мне хватит ума справиться с ней, если только как следует постараться. Боюсь, мистер Фрэнклин прочитал эти тайные мысли на моем лице. Он отказался поверить в мою скромность и настоял на том, чтобы я пустил в дело свои таланты.

После отъезда мистера Фрэнклина прошло два часа. Стоило ему повернуться ко мне спиной, как я сел за письменный стол, чтобы немедленно приступить к делу. И вот сижу до сих пор (всем талантам вопреки), сделав тот же вывод, что и вышеозначенный Робинзон Крузо, о глупой манере хвататься за работу, не рассчитав, во что она обойдется и хватит ли сил, чтобы довести ее до конца. Не забывайте, пожалуйста, что я открыл книгу наугад всего лишь за день до того, как необдуманно согласился взяться за порученное дело. И позвольте спросить: если это не пророчество, то что тогда считать пророчеством?

Я не суеверен и прочитал в свое время немало книг. Я, можно даже сказать, образован. В мои семьдесят лет память, как и ноги, меня не подводит. Поэтому, услышав мое мнение, что подобной «Робинзону Крузо» книги никогда не было написано прежде и не напишут после, прошу вас не считать эти слова блажью невежественного старика. Я много лет испытывал эту книгу – в основном в комплекте с курительной трубкой – и всегда находил ее верным другом в перипетиях бренной жизни. Упадок духа – «Робинзон Крузо». Нужен совет? – «Робинзон Крузо». В былые дни, когда донимала жена, или в нынешние времена, если хватил лишку, – «Робинзон Крузо». Шесть экземпляров «Робинзона Крузо» в добротном переплете истрепались у меня на суровой службе. А на последний день рождения миледи подарила мне седьмой. По этому случаю я выпил лишнего, и «Робинзон Крузо» прочистил мне голову. Четыре с половиной шиллинга, синий переплет и картинка в придачу.

Что-то непохоже на начало рассказа об алмазе, не так ли? Плутаю в поисках бог знает чего и бог знает где. Коль позволите, возьму свежий лист бумаги и с почтением начну сызнова.

Глава II

Несколькими строками раньше я упомянул миледи. Алмаз никогда бы не оказался в нашем доме, где он пропал, если бы его не подарили на день рождения дочери миледи, а ее дочери не существовало бы, если бы миледи (в страданиях и муках) не произвела ее на свет. Следовательно, коль уж зашла речь о миледи, то начать следует издалека. Признаться, для человека моей профессии это самое удобное из начал.

Если вы что-либо знаете о высшем свете, то наверняка слышали о трех прелестных мисс Гернкастль – мисс Аделаиде, мисс Каролине и мисс Джулии – самой младшей и на мой вкус лучшей из сестер, а уж возможностей судить, как вы вскоре убедитесь, у меня было предостаточно. В возрасте пятнадцати лет я поступил в услужение к старому лорду, их отцу (слава богу, к истории с алмазом он не имеет отношения; среди всех мужей, как благородных, так и не очень, с кем я сталкивался, у него был самый длинный язык и самый раздражительный характер), мальчиком на побегушках при трех почтенных юных леди. У них я прожил до выхода мисс Джулии замуж за покойного сэра Джона Вериндера. Превосходный был человек, только несобранный, и, говоря между нами, в лице мисс Джулии он нашел себе хорошего поводыря. Он полностью предал себя в руки миледи, оброс жирком, жил счастливо и умер спокойно, начиная с того дня, когда она привела его в церковь, и до того момента, когда под ее присмотром испустил дух и навсегда закрыл глаза.

Забыл сказать, что и я вместе с новобрачной переехал в дом и поместье ее мужа. «Сэр Джон, – молвила она, – я не могу обойтись без Габриэля Беттереджа». «Миледи, – отвечал сэр Джон, – считайте, что и я не могу без него обойтись». Он во всем ей уступал – так я оказался у него на службе. Я бы поехал куда угодно за своей госпожой.

Заметив, что миледи заинтересовалась работой на свежем воздухе, фермерским хозяйством и прочим, я тоже проявил к этому интерес, тем более что был седьмым сыном в семье мелкого фермера. Миледи определила меня на работу под началом управляющего, я изо всех сил старался угодить и сообразно получал повышения. Через несколько лет – был понедельник, если не ошибаюсь – миледи сказала: «Сэр Джон, ваш управляющий – глупый старик. Выпишите ему щедрый пенсион и назначьте вместо него Габриэля Беттереджа». Уже во вторник, если не ошибаюсь, сэр Джон сказал: «Миледи, управляющему выдан щедрый пенсион, на его место назначен Габриэль Беттередж». Нередко слышишь, что иные супружеские пары живут как кошка с собакой. Вот вам, однако, обратный пример. Пусть он послужит назиданием для одних и стимулом для других. А я тем временем продолжу свой рассказ.

Вы подумаете, что я катался как сыр в масле. Получил доверительную почетную должность, жил в отдельном маленьком коттедже, с утра разъезжал по поместью, после обеда проверял счета, вечера проводил с трубочкой за «Робинзоном Крузо» – казалось бы, чего еще желать для полного счастья? Но если вы помните, чего не хватало одинокому Адаму в кущах Эдема и не осуждаете его, то и с меня не взыщите строго.

Я положил глаз на женщину, которая вела хозяйство в моем коттедже. Ее звали Селина Гоби. В вопросе о выборе жены я согласен с покойным Уильямом Коббетом[2].

Главное, чтобы жевала не торопясь и твердо ступала при ходьбе, и ты не прогадаешь. Селина Гоби удовлетворяла обоим условиям – уже за это на ней можно было жениться. Но имелась еще одна причина, которую я открыл сам. Незамужняя Селина драла с меня втридорога за постой и обслуживание. Селине как жене нельзя будет брать деньги за постой и придется обслуживать меня бесплатно. Вот с каким отношением я подошел к делу. Экономия со щепоткой любви. Миледи я изложил дело так, как сам себе представлял.

– Я долго размышлял о Селине Гоби, миледи, – сказал я, – и полагаю, что было бы дешевле жениться на ней, чем содержать ее.

Миледи прыснула со смеха и заявила: «Не знаю, что шокирует меня больше, – ваш язык или ваши моральные устои». Что ее рассмешило, не берусь судить. Видимо, чтобы это понять, надо быть человеком благородного происхождения. Не поняв ничего, кроме того, что я был волен сделать предложение Селине, я так и поступил. И чем ответила Селина? Бог ты мой! Вы, должно быть, совсем мало знаете женщин, если задаете такой вопрос. Разумеется, она сказала «да».

По мере приближения важной даты и с началом обсуждения заказа нового сюртука для свадьбы мой разум принялся нашептывать мне опасения. Я сличил свои ощущения с чувствами других мужчин, которые они испытывали в таком же любопытном положении, и все они признались, что примерно за неделю до события мысленно пожелали выйти из игры. Я же пошел дальше этого: я действительно восстал и попытался выйти из игры. Где там! Своим мужским умом я наивно полагал, что Селина меня выпустит за здорово живешь. Законы Англии предписывают, что при нарушении мужчиной данного женщине слова с него причитается компенсация. Подчиняясь букве закона и все тщательно взвесив, я предложил Селине Гоби отступное – перину и пятьдесят шиллингов. Вы ни за что не поверите, тем не менее я не лгу – эта дурища отказалась.

После этого, разумеется, я уже не мог сопротивляться. Заказал сюртук подешевле, да и на все остальное потратил как можно меньше. Нас нельзя было назвать счастливой парой, но и несчастной тоже. Пятьдесят на пятьдесят. Как это у нас получалось, я понятия не имею, но мы, несмотря на лучшие побуждения, всегда мешались друг у друга под ногами. Когда я поднимался вверх по лестнице, жена спускалась мне навстречу, и наоборот. В этом, как подсказывает мой опыт, состоит вся суть супружеской жизни.

После пяти лет лестничных недоразумений всеведущее Провидение прибрало к себе мою жену, избавив нас от компании друг друга. Я остался с единственным ребенком – маленькой Пенелопой. Вскоре после этого умер сэр Джон, тоже оставив миледи единственного ребенка – маленькую мисс Рэчел. Я, должно быть, плохо описал характер миледи, если еще нужно уточнять, что моя малышка Пенелопа получила должный уход, росла под личным присмотром моей госпожи, выучилась в школе, стала смышленой девушкой и, когда позволил возраст, была назначена горничной мисс Рэчел.

Я же продолжал работать управляющим год за годом, вплоть до Рождества 1847 года, когда в моей жизни наступила перемена. В тот день миледи напросилась на чашку чая в моем коттедже для разговора с глазу на глаз. Она отметила, что, если считать с того года, когда меня приняли мальчишкой-посыльным к старому лорду, я провел у нее на службе более пятидесяти лет, и вложила в мои руки чудесный жилет из шерсти, которую сама и напряла, чтобы я не мерз в зимнюю стужу.

Я принял великолепный подарок, не находя слов, чтобы поблагодарить мою хозяйку за оказанную честь. К моему величайшему удивлению, выяснилось, что подарок был вручен не из почтения, а в порядке подкупа. Миледи заметила, что я состарился, прежде меня самого и пришла в мой коттедж, чтобы подмазать меня (если будет позволено такое выражение), предложив отказался от работы управляющего под открытым небом и на склоне лет занять должность попроще – мажордома. Я сколько мог сопротивлялся обидному предложению комфорта. Однако хозяйка хорошо знала мою слабину – она представила дело так, как если бы просила о личном одолжении. Это поставило точку в споре, старый дурак вытер слезы новым шерстяным жилетом и обещал, что подумает.

В смятении разума от тяжких раздумий после ухода миледи я прибегнул к средству, ни разу не подводившему меня в минуты сомнений и осложнений, – выкурил трубку и принял порцию «Робинзона Крузо». Не провел я за удивительной книгой и пяти минут, как наткнулся на успокоительный пассаж (на странице сто пятьдесят восемь): «Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть». Шоры упали с моих глаз. Сегодня я очень хочу оставаться управляющим фермой, но завтра, если полагаться на авторитет «Робинзона Крузо», буду думать совершенно иначе. Достаточно дожить до завтрашнего дня с его завтрашним настроением, и дело в шляпе. Успокоив таким образом свой ум, я лег спать в образе управляющего фермой леди Вериндер, чтобы на следующее утро проснуться в образе дворецкого леди Вериндер. Никаких неудобств, и все это благодаря «Робинзону Крузо».

Моя дочь Пенелопа заглянула через плечо, посмотреть, насколько я продвинулся. Говорит, прекрасно написано, и каждое слово – правда. Есть только одно «но». Все написанное совсем не о том, о чем я собирался поведать. Меня просили рассказать об алмазе, а я рассказываю о себе. Любопытно, даже не знаю, как это получилось. Интересно, путаются ли господа, зарабатывающие на жизнь написанием книг, под ногами у своих героев, как это случилось со мной? Если путаются, я им сочувствую. Итак, еще одна неудачная попытка и пустая трата доброй писчей бумаги. Что теперь делать? Ничего не могу предложить, кроме как набраться терпения и позволить мне начать сызнова в третий раз.

Глава III

Вопрос о том, как лучше приступить к рассказу, я попытался разрешить двумя способами. Во-первых, почесал в затылке – никакого эффекта. Во-вторых, спросил совета у Пенелопы, что в итоге породило новую идею.

Пенелопа предложила описывать события день за днем, ничего не пропуская, начиная с даты получения известия о прибытии в дом мистера Фрэнклина Блэка. Сосредоточьте память на конкретном дне, и вы удивитесь, как много подробностей всплывет под таким принуждением. Единственная трудность – вспомнить сами даты. Пенелопа предложила сделать это, заглянув в свой дневник, вести который приучилась еще в школе и с тех пор не прекращала. Желая еще более развить эту мысль, я предложил Пенелопе рассказать историю вместо меня, пользуясь ее дневником, на что моя дочь, сверкая глазами и покраснев, заявила, что дневник предназначен только для ее глаз и ни одна живая душа, кроме нее, не смеет знать о его содержании. На мой вопрос, что в нем такого, Пенелопа ответила: «Всякая всячина!» Я думаю, правильный ответ – «девичьи воздыхания».

Следуя методу Пенелопы, осмелюсь сообщить, что миледи призвала меня в свой кабинет утром в среду, двадцать четвертого мая тысяча восемьсот сорок восьмого года.

– Габриэль, – сказала моя госпожа, – я получила новость, которая вас удивит. Из-за границы возвратился Фрэнклин Блэк. Остановился у отца в Лондоне, а завтра приедет сюда и погостит у нас до дня рождения Рэчел.

Будь у меня на голове шляпа, я бы лишь из уважения к миледи не подбросил ее к потолку. Последний раз я видел мистера Фрэнклина еще в то время, когда он обитал в нашем доме ребенком. Насколько я помню, это был во всех отношениях милейший мальчик из тех, кто когда-либо запускал юлу или разбивал окно. Мисс Рэчел, которая случилась поблизости и кому я адресовал свою реплику, в ответ заметила, что помнит его как самого свирепого истязателя кукол и самого безжалостного наездника Англии, катавшегося верхом на маленькой измученной девочке. «При одной мысли о Фрэнклине Блэке я пылаю негодованием и чувствую боль в мышцах», – подвела итог мисс Рэчел.

Услышав то, что я сейчас скажу, вы, естественно, спросите, как так получилось, что мистер Фрэнклин все эти годы – с того времени, когда был мальчиком, и до зрелых лет – провел за пределами отечества. Отвечу: его отец, к несчастью, был ближайшим наследником герцогского титула, не имевшим в то же время никакой возможности доказать свои права.

В двух словах случилось вот что.

Старшая сестра миледи вышла замуж за знаменитого мистера Блэка, одинаково известного своим огромным богатством и длительными судебными тяжбами. Сколько лет он донимал суды, чтобы отобрать титул у герцога и занять его место, сколько адвокатских кошельков наполнил до краев и сколько в целом безвредных людей стравил друг с другом дебатами о том, кто прав, а кто виноват в его деле, мне не дано подсчитать. Еще до того, как судам хватило ума указать ему на дверь и отказаться от его денег, у мистера Блэка скончались жена и двое из троих детей. Когда все закончилось и герцог сохранил за собой титул, мистер Блэк не нашел другого способа отомстить Англии за дурное обращение, как отказать ей в воспитании своего сына. «Как я могу полагаться на отечественные учреждения, – рассуждал он, – после того, что эти учреждения со мной вытворяли?» Если добавить, что мистер Блэк терпеть не мог мальчишек, включая собственного сына, то вы придете к неизбежному выводу: иначе и быть не могло. Юного мистера Фрэнклина забрали из нашего дома в Англии и отдали в руки учреждений, которым его отец мог верить, – в Германию, где якобы все лучше. Старший мистер Блэк, надо заметить, не покинул уют Англии, а наставлял соотечественников с парламентской скамьи да сочинял очерк о тяжбе с герцогом, которого не завершил и по сей день.

Вот! Слава богу, теперь все высказано. Ни вам, ни мне более нет нужды забивать голову престарелым мистером Блэком. Пусть занимается своим герцогским титулом, а мы займемся алмазом.

Алмаз возвращает нас обратно к мистеру Фрэнклину Блэку, невольному виновнику появления злосчастной драгоценности в нашем доме.

Славный мальчик не забывал о нас за границей. Время от времени писал – иногда миледи, иногда мисс Рэчел, а иногда мне. Перед отъездом мы с ним заключили сделку, включавшую в себя взятие у меня взаймы мотка бечевки, складного ножа с четырьмя лезвиями и семи с половиной шиллингов деньгами, которые я с тех пор не видел и больше не надеюсь увидеть. В адресованных мне письмах юноша главным образом намекал, что желал бы подзанять еще. О том, как он уехал за границу и рос там, взрослея и мужая, мне сообщала миледи. Научившись всему, что могли предложить заведения Германии, он отправился к французам, а от них – к итальянцам. Мне говорили, что из него вылепили разностороннего гения. Он немного писал, немного занимался живописью, немного пел, играл и сочинял музыку, заимствуя, как я подозреваю, у других, как заимствовал у меня. Когда он достиг совершеннолетия, ему досталось материнское состояние (семьсот фунтов годового дохода) и тут же утекло сквозь пальцы, как вода из решета. Чем больше ему перепадало денег, тем больше он нуждался в новых деньгах – в карманах мистера Фрэнклина зияли дыры, которые невозможно было заштопать. Его живой, легкий характер повсюду встречал добрый прием. Он жил то тут, то там, то еще где-нибудь, адресом для него служило (как он сам шутил) «Почтамт, Европа, до востребования». Он дважды решал приехать в Англию к нам в гости и дважды некая безымянная (с позволения сказать) особа вмешивалась и удерживала его от поездки. Как вам уже известно со слов миледи, третью попытку он все же одолел. Двадцать пятого мая, в четверг нам предстояло увидеть, в какого мужа вырос наш милый мальчик. Согласно нашим ожиданиям – в храброго, родовитого двадцатипятилетнего мужчину. Теперь вы знаете о мистере Фрэнклине Блэке ровно столько, сколько знал я накануне его появления в нашем доме.

Наступил четверг, на редкость по-летнему солнечный день; миледи и мисс Рэчел (не ожидая прибытия мистера Фрэнклина раньше ужина) уехали обедать к друзьям по соседству.

После их отъезда я сходил и осмотрел приготовленную для гостя спальню – все было в порядке. Будучи в хозяйстве миледи не только дворецким, но и ключником (кем, спешу заметить, был назначен по своей же просьбе, ибо меня нервировало, когда ключ от винного погреба покойного сэра Джона находился у кого-то кроме меня), я достал бутылку нашего знаменитого кларета из Латура и поставил ее до ужина греться после подвального холода на теплом летнем воздухе. Решив, что теплый летний воздух одинаково хорош как для старого вина, так и для старых костей, я взял плетеное кресло и хотел выйти во двор, как вдруг меня остановил негромкий барабанный бой, доносившийся с террасы перед резиденцией миледи.

Обойдя вокруг террасы, я обнаружил трех индусов в белых холщовых блузах и шароварах, цветом кожи напоминавших красное дерево.

Присмотревшись, я увидел, что на шее у них висят небольшие барабаны. Чуть поодаль стоял тощий светловолосый мальчик-англичанин с сумкой. Я решил, что это бродячие фокусники, а мальчишка носил орудия их ремесла. Один из троицы, говоривший по-английски и ведший себя, признаться, исключительно любезно, немедленно подтвердил мою догадку. Он попросил разрешения продемонстрировать фокусы хозяйке дома.

Я не привередлив, хоть и стар, и в целом ничего не имею против забав. И уж тем более я последний, кто стал бы в чем-то подозревать другого человека лишь по той причине, что его кожа темнее моей. Однако даже лучшие среди нас имеют недостатки. Мой недостаток состоит в том, что, когда на стол в буфетной выставлена корзина с фамильным серебром и я встречаю бродягу, чьи манеры превосходят мои собственные, это сразу же заставляет меня вспомнить об этой корзине. Естественно, я сообщил незнакомцу, что хозяйки нет дома, и предложил ему и его честной компании покинуть поместье. В ответ он отвесил изысканный поклон, и все четверо удалились. Я же вернулся к плетеному креслу, уселся во дворе на солнышке и погрузился (говоря правду) если не в сон, то в близкое подобие сна.

Меня разбудила моя дочь Пенелопа, примчавшаяся, словно в доме начался пожар. И что, вы думаете, ей было нужно? Она потребовала немедленно задержать трех индийских фокусников по той причине, что они явно знали, чей приезд из Лондона мы ожидаем, и замышляли недоброе в отношении мистера Фрэнклина Блэка.

Упоминание о мистере Блэке заставило меня окончательно проснуться. Я открыл глаза и потребовал от дочери объяснений.

Выяснилось, что Пенелопа прибежала прямиком из сторожки, где чесала язык с дочкой привратника. Обе девицы видели, как мимо прошли трое индусов с мальчишкой, которых я выгнал за ворота. По какой-то неведомой мне причине, разве только потому, что мальчик был красив и худ, они возомнили, будто иноземцы обижают его, и прокрались вдоль внутренней стороны живой изгороди, отделяющей поместье от дороги, чтобы подсмотреть, как чужаки себя поведут. А повели они себя престранным образом.

Сначала посмотрели по сторонам, чтобы убедиться, нет ли кого поблизости. Затем все трое повернулись и уставились на наш дом. Они что-то лопотали и обсуждали на своем наречии, глядя друга на друга как люди, объятые нерешительностью. Затем все повернулись к английскому мальчику, будто ожидая от него помощи. Старший, тот, что говорил по-английски, приказал: «Протяни ладонь».

Пенелопа воскликнула, что не понимает, как от таких жутких слов у нее не выскочило сердце из груди. «Должно быть, корсет помешал», – подумал я, а вслух сказал: «Какой ужас! Мороз по коже». (Примечание: женскому полу нравятся подобные комментарии.)

Короче, когда индус приказал протянуть ладонь, мальчишка отпрянул, замотал головой и сказал, что не хочет. Индус после этого спросил (вполне учтиво), не желает ли он вернуться в Лондон, на базар, где они нашли его спящим в пустой корзине, голодным, оборванным и неприкаянным. Напоминание, похоже, устранило преграду. Сорванец неохотно протянул руку. Индус вынул из-за пазухи бутылочку и налил на ладонь мальчишки какую-то черную жидкость, похожую на чернила. Коснувшись головы мальчика и поводив над ней руками, индус приказал: «Смотри». Мальчишка оцепенел, застыл как статуя, уткнувшись взглядом в чернила на ладони.

(До этого места вся сцена казалась мне фокусом и в придачу глупой тратой чернил. Я начал было снова клевать носом, но последующие слова Пенелопы заставили меня насторожиться).

Индусы еще раз осмотрели дорогу, и тогда главный из них сказал мальчику:

– Видишь ли ты английского господина, едущего из чужих краев?

Мальчик ответил:

– Вижу.

– Англичанин приедет сегодня по этой и никакой другой дороге?

– Да, англичанин приедет по этой и никакой другой дороге.

Подождав немного, индус задал второй вопрос:

– Он у англичанина с собой?

Мальчик тоже немного задержался с ответом:

– Да.

Тогда индус задал третий и последний вопрос:

– Приедет ли англичанин сюда, как обещал, в конце дня?

– Не могу сказать.

– Почему?

– Я устал. В голове поднимается туман, сбивает меня с толку. Сегодня я больше ничего не увижу.

На этом вопросы и ответы закончились. Старший индус что-то сказал на своем языке, двое других указали сначала на мальчика, потом в сторону города, где (как мы позже выяснили) они остановились. Поводив еще руками над головой мальчишки, вожак дунул ему в лоб, отчего тот вздрогнул и очнулся. После этого они двинулись в сторону города, и служанки потеряли их из виду.

В любом рассказе найдется своя мораль – если ее искать. В чем же состояла мораль данной истории?

По моему разумению, вот в чем: во-первых, главный фокусник подслушал болтовню слуг о приезде мистера Фрэнклина и решил немного подзаработать. Во-вторых, вожак с его людьми и мальчишкой (надеясь на тот самый заработок) решил задержаться возле поместья, пока миледи не вернется домой, и, появившись снова, предсказать прибытие мистера Фрэнклина с помощью якобы магии. В-третьих, Пенелопа подслушала, как они репетировали фокус, словно театральные актеры, заучивающие свои роли. В-четвертых, вечером понадобится особый пригляд за корзиной со столовым серебром. В-пятых, Пенелопе не мешало бы остыть и дать отцу подремать на солнышке.

Такой подход показался мне разумным. Если вы хоть что-то понимаете в поведении юных девушек, то вас не удивит, что Пенелопа восприняла мои слова в штыки. На ее взгляд, вывод напрашивался самый серьезный. Она напомнила мне о третьем вопросе индуса: «Он у англичанина с собой?»

– Отец! – всплеснула руками Пенелопа. – Не шути с этим. Что, по-твоему, означает «он»?

– Давай спросим мистера Фрэнклина, дорогая. Если у тебя хватит терпения дождаться его прибытия.

Я подмигнул, давая понять, что пошутил. Пенелопа отнеслась ко всей истории слишком серьезно. Ее нервозность меня слегка зацепила.

– Что, ради всего святого, мистер Фрэнклин может об этом знать? – спросил я.

– Сам его спроси. Заодно увидишь, до шуток ли ему.

Воткнув на прощание шпильку, моя дочь удалилась.

После ее ухода я про себя решил, что мистера Фрэнклина действительно стоит расспросить – главным образом для того, чтобы успокоить Пенелопу. Наш диалог, который состоялся в тот же день, будет полностью приведен в своем месте. Однако я не хотел бы возбуждать ваши ожидания, чтобы затем вас разочаровать, а потому заранее предупреждаю, что в нашей беседе о фокусниках не обнаружилось и тени шутки. К моему великому удивлению, мистер Фрэнклин, как и Пенелопа, воспринял историю крайне серьезно. Насколько серьезно, вы поймете, если я скажу, что, по его мнению, «он» означал Лунный камень.

Глава IV

Прошу прощения, что задержал ваше внимание на себе и моем плетеном кресле. Я прекрасно сознаю, что сонный старик, сидящий на солнышке во дворе, малоинтересный предмет. Однако все должно идти своим чередом по мере того, как развертывались события, а потому вам придется еще немного потоптаться на месте вместе со мной в ожидании прибытия мистера Фрэнклина Блэка.

Не успел я снова задремать после ухода моей дочери Пенелопы, как дрему нарушил звон блюд и тарелок в людской, возвещавший о готовности к ужину. Трапезничаю я в своей отдельной гостиной и к ужину челяди непричастен, разве что иногда пожелаю им приятного аппетита, чтобы тотчас вернуться в свое кресло. Только я размял ноги, как во двор выбежала еще одна особа женского пола. На этот раз Нанси из кухонной прислуги. Я сидел прямо у нее на пути. Когда она попросила разрешения пройти мимо, я заметил на лице девушки хмурость – явление, которое я как старший над слугами принципиально не оставляю без внимания, не поинтересовавшись причиной.

– Почему ты убежала с ужина? Что стряслось, Нанси?

Нанси попыталась улизнуть, не отвечая, после чего я поднялся и взял девчонку за ухо. Нанси – молодая, пухленькая бабенка, и мой жест – стандартное проявление личного благоволения к девушкам такого рода с моей стороны.

– В чем дело? – повторил я.

– Розанна опять опаздывает к ужину. Меня послали за ней. Вся тяжелая работа в этом доме – на моих плечах. Оставьте меня, мистер Беттередж!

Упомянутая Розанна работала у нас второй горничной. Испытывая некое сострадание к нашей второй горничной (почему, вы сейчас поймете) и видя по лицу Нанси, что она позовет служанку в более жестких выражениях, чем подобает, я вдруг вспомнил, что у меня на тот момент не было конкретного занятия и что я вполне мог бы сам сходить за Розанной, намекнув ей, чтобы впредь лучше следила за часами, – подобное замечание, сделанное мной, ее бы не обидело.

– Где сейчас Розанна? – спросил я.

– На песках, где же еще? – мотнула головой Нанси. – С ней утром опять случился обморок. Сказала, что идет подышать свежим воздухом. Она выводит меня из себя!

– Ступай обратно в людскую, девочка моя. Мне терпения хватит, я сам ее приведу.

Нанси (а аппетит у нее будь здоров) осталась довольна. Довольный вид ее преображает. Преображенную Нанси меня всегда тянет пощекотать под подбородком. Никакой безнравственности – обычай такой.

Я взял свою трость и отправился на пески.

Нет! Отправляться в путь еще рано. Прошу прощения, что вновь вас задерживаю, но вы должны сначала узнать историю песков и самой Розанны – по той причине, что история алмаза близко их касается. Как бы я ни старался продвигать повествование без задержек, получается плохо. То-то и оно. Люди и вещи подчас возникают в этой жизни с такой досадной неожиданностью, что на них невозможно не обращать внимания. Призовем же на помощь простоту и краткость, и оглянуться не успеете, как мы окажемся в гуще таинственных событий, – обещаю!

Розанна (начнем с человека, нежели неодушевленного предмета, – хотя бы из вежливости) – единственная новенькая из прислуги в нашем доме. Месяца четыре назад миледи посетила исправительный дом в Лондоне, призванный удерживать выпущенных из тюрьмы на волю заблудших женщин от возвращения к пороку. Смотрительница, заметив интерес миледи, указала ей на девушку по имени Розанна Спирман и поведала ее историю, настолько ужасную, что мне не хватает духу ее здесь передать, ибо я не люблю – и полагаю, вы тоже – лишний раз огорчаться. Короче говоря, Розанна Спирман была воровкой, однако не такой, кто вместо одного человека, открыв контору в Сити, обкрадывает тысячи людей, а потому ее быстро настигла рука правосудия, она же направила Розанну в тюрьму, а оттуда – в исправительный дом. По мнению смотрительницы, Розанна (несмотря на преступления) была человеком редкого десятка и, если только дать ей шанс, оправдала бы доверие, оказанное доброй христианкой. Миледи (будучи доброй христианкой, каких еще поискать) на это заявила: «Розанна Спирман получит этот шанс у меня на службе». Прошла еще неделя, и Розанна Спирман была принята в нашем хозяйстве на должность второй горничной.

Ни одна живая душа, кроме мисс Рэчел и меня, не знала о ее прошлом. Миледи доверяла мне во многих делах, доверилась и в этом. В последнее время я перенял привычку покойного сэра Джона во всем соглашаться с миледи, а потому искренне одобрил ее поступок.

Ни одна молодая женщина не получала лучшего шанса, чем бедняжка Розанна. Другие слуги не могли злословить о ее жизни, потому как ничего о ней не знали. Она получала жалованье и пользовалась правами наравне с остальными, время от времени миледи ободряла ее наедине добрым словом. В ответ, нужно сказать, Розанна показала себя достойной оказанного ей приема. Не отличаясь большой силой и временами страдая от обмороков, о которых я здесь уже упоминал, она выполняла свою работу скромно и безропотно, с тщанием и прилежанием. Однако с другими слугами у нее почему-то не сложилось – за исключением моей дочери Пенелопы, хотя и с ней она была не слишком близка.

Ума не приложу, чем Розанна им не угодила. Уж верно не красотой, вызывающей у других зависть, – в доме не было девушки невзрачнее, вдобавок одно плечо у нее было выше другого. Другие слуги, сдается мне, невзлюбили ее за молчаливость и нелюдимость. В свободные часы, пока другие сплетничали, она или читала, или работала. В выходные дни в девяти из десяти случаев молча надевала капор и куда-то уходила одна. Никогда не вступала в перебранки и ни на кого не обижалась – лишь упрямо и вежливо соблюдала дистанцию между собой и всеми остальными. Следует добавить, что в ней было нечто такое, что делало ее похожей не на служанку, а скорее на госпожу. Может быть, голос, а может быть, лицо. Как бы то ни было, другие женщины в первый же день молниеносно высмотрели в ней эту черту и стали утверждать (совершенно неоправданно), что Розанна Спирман задирает перед ними нос.

В завершение истории Розанны остается упомянуть одну из многих чудаковатых привычек этой странной девушки и уж тогда перейти к истории песков.

Наш дом стоит в высокой точке йоркширского побережья, неподалеку от моря. Прекрасные пешеходные тропы пролегают во всех направлениях, кроме одного. Эта тропа воистину ужасна для прогулок. Четверть мили она ведет через унылую колонию елок и выходит между двумя низкими утесами к самой пустынной и некрасивой бухте нашего побережья.

Дюны здесь спускаются к морю и заканчиваются двумя отстоящими друг от друга, уходящими под воду каменистыми выступами. Один называют Северной стрелкой, второй – Южной. Между ними, меняя место в зависимости от времени года, пролегает самая жуткая песчаная топь йоркширского побережья. В промежутках между приливом и отливом в неведомой бездне что-то происходит, отчего вся поверхность песка начинает дрожать и колебаться – поразительное зрелище, заслужившее у местных жителей прозвище «Зыбучие пески». Большая отмель у входа в залив в полумиле от берега гасит напор волн открытого океана. Зимой и летом, когда отмель затопляет прилив, морские волны застревают на ней, и дальше вода катится плавно, заливая песок, не производя ни звука. Заброшенное и жуткое место – можете мне поверить! Ни одна лодка не заплывает в этот залив. Ни один ребенок из нашей рыбачьей деревеньки Коббс-Хол не ходит сюда играть. Даже птицы, похоже, облетают Зыбучие пески стороной. Чтобы молодая женщина, у которой есть выбор в виде десятков удобных прогулочных маршрутов и спутников – достаточно только позвать, предпочитала это место другим, гуляла либо сидела и читала здесь в полном одиночестве в свой выходной день, в это, уверяю вас, трудно поверить. И все же это правда: необъяснимо, но Розанна Спирман больше всего любила гулять у Зыбучих песков, за исключением редких случаев, когда она ходила в Коббс-Хол к единственной подруге, что имелась у нее по соседству, о которой я вскоре расскажу подробнее. Вот куда я направился звать девушку на ужин, что благополучно возвращает нас в исходную точку повествования и на тропинку, ведущую к пескам.

В ельнике Розанны не было. Однако выйдя между дюнами на пляж, я сразу же увидел ее маленький соломенный капор и простенькую серую накидку, под которой она всегда прятала кривое плечо. Розанна сидела одна-одинешенька, глядя на песчаную топь и море.

Когда я поравнялся с ней, девушка вздрогнула и отвернулась. Если люди отворачиваются при моем появлении, как старший над слугами я вижу в этом еще один сигнал, который принципиально не оставляю без внимания, не спросив о причине. Я развернул Розанну лицом ко мне и увидел, что она плачет. У меня в кармане лежал наготове фуляровый носовой платок – один из шести прекрасных подарков миледи. Я вынул его и сказал горничной: «Ступайте за мной, дорогуша, присядем на спуске к пляжу. Сначала я осушу ваши слезы, а затем наберусь нахальства и спрошу, что их вызвало».

Когда вы доживете до моего возраста, то обнаружите, что присаживаться на спуске к пляжу вовсе не такая легкая задача, как в молодые годы. Пока я устраивался, Розанна успела промокнуть слезы платком намного скромнее моего – из дешевого батиста. Она выглядела притихшей и несчастной, однако, когда я попросил, послушно опустилась рядом. Самый быстрый способ успокоить женские нервы – посадить женщину себе на колени. Я прикинул, не последовать ли этому золотому правилу. Увы! Розанна не Нанси – что правда, то правда.

– А теперь, дорогуша, расскажи, о чем ты плакала.

– О годах, которые больше не вернуть, мистер Беттередж, – спокойно ответила Розанна. – Моя прежняя жизнь иногда напоминает о себе.

– Ну что ты, девочка моя. Вся твоя прежняя жизнь испита до дна. Почему ты не в силах ее забыть?

Розанна взяла меня за лацкан сюртука. Я неряшливый старик, брызги пищи и вина нередко пристают к моей одежде. Обычно грязь счищает кто-нибудь из служанок. Накануне Розанна оттерла пятно с фалды моего сюртука новым составом, якобы удаляющим все пятна на свете. Блестящее жирное пятно исчезло, зато вместо него осталось пятно матовое. Девушка указала на него и покачала головой.

– Видите? Пятна больше нет, мистер Беттередж. Но где оно было, все равно видно!

На замечание, неожиданно отвлекающее внимание мужчины на его сюртук, не так-то легко ответить. Кроме того, что-то в самой девушке пробуждало жалость в моей душе. Она смотрела на меня своими карими глазами, неприметными, как и вся она, с уважением к моему преклонному возрасту и доброму имени, как если бы и то, и другое были вне ее досягаемости, отчего у меня сжалось сердце. Не в силах утешить ее, я прибегнул к единственному выходу – позвал на ужин.

– Помоги мне подняться, – попросил я. – Ты опоздала на ужин, Розанна. Я пришел за тобой.

– Вы, мистер Беттередж!

– Они послали Нанси. Я подумал, что мои упреки ты воспримешь спокойнее.

Вместо того чтобы помочь мне подняться, бедняжка украдкой пожала мою руку. Она отчаянно старалась побороть слезы и сумела это сделать, за что я ее уважаю.

– Вы очень добры, мистер Беттередж, – сказала она. – Я не хочу сегодня ужинать. Позвольте мне еще немного побыть здесь.

– Чем тебя так привлекает это жалкое место? Почему ты постоянно сюда ходишь?

– Меня сюда что-то тянет, – ответила девушка, рисуя пальцем фигуры на песке. – Я пытаюсь не поддаваться, но не могу. Иногда, – она понизила голос, словно убоявшись собственной смелости, – иногда, мистер Беттередж, мне кажется, что я найду здесь свою могилу.

– Ты найдешь жареную баранину и пудинг с салом! Немедленно ступай на ужин, Розанна! Вот какие мысли приходят на голодный желудок, – сурово вымолвил я, испытывая естественное негодование от того, что выслушивал рассуждения о смерти от двадцатипятилетней особы.

Розанна как будто меня не услышала. Положив мне руку на плечо, она заставила меня задержаться.

– Мне кажется, что это место околдовало меня, – сказала она. – Снится мне ночь за ночью. Я думаю о нем за рукоделием. Вы ведь знаете, что я вам благодарна, мистер Беттередж, и что я пытаюсь оправдать доброе отношение и доверие, оказанные мне миледи. Но иногда я сомневаюсь, не слишком ли здешняя жизнь спокойна и хороша для такой женщины, как я, после всего содеянного, мистер Беттередж, после всего пережитого. Мне более одиноко среди слуг, чем в этом месте, от сознания, что я не такая, как они. Миледи не ведает, и смотрительница исправительного дома не ведает, какой страшный упрек представляют собой честные люди для такой женщины, как я. Не ругайте меня, мой дорогой, ведь я справляюсь с работой, не так ли? Прошу вас, не говорите миледи, будто я чем-то недовольна, – я довольна. Просто иногда душа волнуется, вот и все. – Она резко убрала руку с моего плеча и указала на зыбучие пески. – Смотрите! Разве они не чудесны? Разве они ужасны? Я десятки раз смотрела на них, и всякий раз кажется, будто вижу их впервые.

Я посмотрел в указанном направлении. Наступал прилив, жуткий песок зашевелился. Широкая бурая плоскость медленно набухала, покрылась ямочками, задрожала.

– Знаете, чем песок представляется мне? – спросила Розанна, снова хватаясь за мое плечо. – Как будто под ним погребены тысячи задыхающихся людей, все они пытаются выбраться на поверхность, но только лишь погружаются все глубже и глубже в жуткую бездну. Бросьте туда камень, мистер Беттередж! Бросьте, и вы увидите, как его засосет в песок!

Пора прекращать нездоровые разговоры! Это тот случай, когда пустота в желудке порождает беспокойство в уме. Мой ответ, довольно резкий, – для блага Розанны, никак иначе – уже вертелся у меня на языке, как вдруг его пресек голос, выкрикивавший за дюнами мое имя.

– Беттередж! – звал кто-то. – Где вы?

– Здесь! – крикнул я в ответ, понятия не имея, кто меня зовет. Розанна вскочила на ноги и повернулась в сторону, откуда доносился голос. Я уже собирался встать сам, как вдруг выражение на лице девушки внезапно переменилось.

Цвет лица приобрел прекрасный алый оттенок, какого я прежде не видел. Она вся озарилась внутренним светом, словно потеряла дар речи и задохнулась от восторга.

– Кто это? – спросил я. Розанна ответила вопросом на вопрос.

– Ох! Кто это? – мягко, скорее про себя, чем обращаясь ко мне, сказала она.

Я, сидя на песке, повернулся и посмотрел назад. Из-за дюн появился молодой человек с сияющими глазами, одетый в прекрасный костюм кремового цвета и перчатки в тон, с розой в петлице и улыбкой на губах, в ответ на которую могли заулыбаться даже Зыбучие пески. Прежде чем я успел подняться на ноги, он сбежал ко мне вниз по склону, обнял меня за шею, как делают иностранцы, и так сжал в объятиях, что я чуть не задохнулся.

– Дорогой старина Беттередж! – воскликнул он. – Я вам должен семь с половиной шиллингов. Теперь вы меня узнали?

Господи, спаси и сохрани! Пред нами стоял прибывший на четыре часа раньше условленного времени мистер Фрэнклин Блэк!

Прежде чем я успел вымолвить хоть слово, мистер Фрэнклин, немного удивившись, перевел взгляд с меня на Розанну. Я последовал его примеру. Девушка густо покраснела, очевидно оттого, что привлекла внимание мистера Фрэнклина, тут же отвернулась и внезапно убежала в необъяснимом для меня замешательстве, даже не поздоровавшись с молодым господином и ни слова не сказав мне. Это было на нее непохоже: трудно найти служанку вежливее и воспитаннее, чем она.

– Какая странная девушка, – заметил мистер Фрэнклин. – Интересно, что во мне так ее изумило?

– Полагаю, сэр, – ответил я, подшучивая над европейским воспитанием юноши, – виной тому ваш заграничный лоск.

Я привел здесь беззаботный вопрос мистера Фрэнклина и мой собственный глупый ответ для утешения и в поддержку всем недалеким людям. Как я заметил, наши ограниченные сограждане испытывают глубокое удовлетворение, когда видят, что люди, берущиеся их поучать, ничуть их не умнее. Ни мистер Фрэнклин с его великолепным заграничным образованием, ни я с моим возрастом, опытом и природной смекалкой не имели ни малейшего понятия, что на самом деле означало странное поведение Розанны Спирман. Мы забыли о бедняжке прежде, чем ее серая накидка последний раз мелькнула за дюнами. «Ну и что с того?» – вполне справедливо спросите вы. Читайте дальше, дорогие друзья, набравшись терпения, и когда вы узнаете правду, возможно, пожалеете Розанну Спирман так же, как пожалел ее я.

Глава V

Первым делом, когда мы остались наедине, я сделал третью попытку встать с песка. На этот раз меня остановил мистер Фрэнклин.

– У этого жуткого места есть одно преимущество, – сказал он. – Здесь нам никто не помешает. Не вставайте, Беттередж. Я должен вам кое-что рассказать.

Слушая его, я всматривался в мужчину перед собой, пытаясь увидеть в нем мальчика, которого помнил. Мужчина полностью его заслонил. Как я ни вглядывался, не мог различить ни розовых щек, ни милой мальчишеской курточки. Лицо стало бледным, нижнюю его часть, к моему великому удивлению и разочарованию, покрыли вьющаяся каштановая бородка и усы. Он вел себя с веселой раскованностью – признаться, приятной и притягательной, однако ничем не напоминающей прежнюю свободу и простоту обращения. Что было еще хуже, мистер Фрэнклин подавал надежды стать высоким, но так их и не оправдал. Он был подтянут, худ и хорошо сложен, однако на дюйм или два недотягивал до среднего роста. Проще говоря, я был совершенно ошарашен. Годы не оставили ничего от прежнего Фрэнклина за исключением ясного прямолинейного взгляда. В нем я обнаружил знакомого мне милого мальчика и на том остановил свои изыскания.

– Добро пожаловать в ваш старый дом, мистер Фрэнклин, – сказал я. – Мы тем более рады, что вы прибыли на несколько часов раньше, чем ожидалось.

– У меня была причина поторопиться с приездом. Подозреваю, Беттередж, что последние три-четыре дня за мной в Лондоне следили, поэтому и выехал утренним, а не послеобеденным поездом, – хотел отделаться от некого темнокожего незнакомца.

Его слова не просто удивили меня. Они мгновенно вернули мой ум к трем фокусникам и подозрениям Пенелопы насчет козней против мистера Фрэнклина Блэка.

– Кто за вами следил, сэр, и почему?

– Расскажите мне о трех индусах, которые сегодня приходили в дом, – попросил мистер Фрэнклин, не замечая моего вопроса. – Вполне возможно, Беттередж, что мой незнакомец и трое фокусников – части одной и той же загадки.

– Как вы узнали о трех фокусниках, сэр? – спросил я, нагромождая один вопрос на другой, тем самым демонстрируя не лучшие манеры. Но если вы делаете снисхождение человеческим слабостям, сделайте его и для меня.

– В доме я встретил Пенелопу, она и рассказала. Ваша дочь обещала вырасти в прелестную девушку, Беттередж, и сдержала свое обещание. Маленькие ушки, маленькие ступни. Наследие покойной миссис Беттередж, я полагаю?

– У покойной миссис Беттередж было множество недостатков, сэр. Один из них (прошу прощения за то, что его упоминаю) состоял в том, что она постоянно отвлекалась. В этом она была больше похожа на муху, чем на женщину, – вечно перескакивала с одного на другое.

– Мы бы с ней составили хорошую пару. Я тоже все время перескакиваю с одного на другое. Беттередж, ваш язык острее прежнего. Ваша дочь сказала то же самое, когда я спросил ее о фокусниках: «Отец сам вам все расскажет, сэр. Он удивительный человек для своего возраста, и язык у него хорошо подвешен». Привожу слова Пенелопы дословно. А как она бесподобно порозовела. При всем уважении к вам я не смог удержаться от того, чтобы… ладно, я знавал ее еще ребенком, и она ничуть не стала хуже. Вернемся к серьезному делу. Что было нужно этим фокусникам?

Я был несколько недоволен дочерью – не из-за того, что она позволила мистеру Фрэнклину поцеловать себя, это ему дозволялось, а потому, что она принудила меня пересказывать ее же глупую историю. По мере рассказа веселость как ветром сдуло с мистера Фрэнклина. Он сидел, играя бровями и теребя бороду. Когда я закончил, он повторил вслух два вопроса, заданные мальчику главным фокусником, – очевидно, чтобы лучше их запомнить.

– Англичанин приедет в дом по этой дороге и никакой другой? Он у англичанина с собой? Подозреваю, – мистер Фрэнклин достал из кармана небольшой опечатанный сверток, – что «он» означает этот предмет. А этот предмет, Беттередж, не что иное, как принадлежавший моему дяде Гернкастлю знаменитый алмаз.