Возвращение Хислоп Виктория
На других снимках тореадор был запечатлен в движении и, судя по всему, как раз за этим самым занятием: вот он стоит, обратившись лицом к быку, в каких-то метрах от полутонны ничем не сдерживаемой ярости. На нескольких кадрах плащ, пойманный объективом фотографа в момент взмаха, превратился в размытое пятно. На одной из фотографий было видно, что бык пронесся столь близко, что вскользь коснулся матадора, а рогами, наверное, зацепился за плащ.
К этому моменту на ближайшем к Соне столике уже стояла чашка черного-пречерного кофе в компании испускающего пар кувшинчика с белой пенкой. Она капнула молока в чашку, помешала и начала медленно, маленькими глоточками пить, почти не отрывая взгляда от фотографий. Хозяин кафе стоял рядом, похоже ожидая вопроса.
– А кто этот Игнасио Рамирес? – спросила она.
– Один из ребят, что когда-то здесь жили, и знаменитый тореро.
– Которого в итоге убил бык? – уточнила Соня. – Слишком уж он близко здесь его подпустил.
– Нет, Игнасио ждала другая смерть.
Они находились перед фотографией, на которой тореро стоял с высоко занесенной шпагой во вскинутых руках всего в нескольких футах от быка. Кадр запечатлел полное драматизма мгновение: матадор уже готов вонзить свое оружие зверю между лопаток. Человек и бык меряются взглядами.
– Это, – пояснил хозяин кафе, – ла ора де ла вердад.
– Час чего?
– Если переводить на английский, «момент истины». Тот миг, когда матадор должен нанести смертельный удар. Если он просчитается со временем или рука его дрогнет – ему конец. Терминадо. Муэрто[24].
Только теперь, когда Соня изучила каждый снимок и вгляделась в пристально следящие за ней непроницаемые темные глаза, она заметила массивные бычьи голову и грудь, украшавшие дальнюю стену бара. Бык был черным как смоль, с грудью в добрый метр шириной и видом столь свирепым, что продолжал вселять ужас даже после смерти. Чуть ниже, но все-таки довольно высоко от пола висела табличка с датой. «3 сентября 1936 г.», – с трудом прочитала Соня.
– Лучшая из его побед, – сказал старик. – Бой проходил тут, в Гранаде. Бык был сущий зверь, и толпа совершенно обезумела. Потрясающий получился день. Трибуны ликовали – не передать словами. Вы когда-нибудь бывали на корриде?
– Нет, – призналась Соня, – никогда.
– Сходить стоит, – с пылом проговорил старик, – хоть раз в жизни.
– Не уверена, что высижу там. Жестокое зрелище.
– Ну, бык обыкновенно погибает, что есть, то есть, но так ведь к этому же все не сводится. Это больше похоже на танец.
Соня осталась при своих сомнениях, но понимала, что сейчас спорить по поводу изуверского, по ее мнению, развлечения было не ко времени. Она прошла к противоположной стене, тоже сплошь завешанной десятками фотографий, большей частью девушек в костюмах фламенко. На некоторых из них встречался и мужчина.
На первый взгляд это была серия снимков разных девушек, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что на них всех запечатлен один и тот же человек, превращающийся из ребенка в женщину, из пухленькой девчушки в платье в горошек – в чувственную красавицу с сердитым взором и в кружевах, из гадкого утенка – в изящного лебедя с веером из перьев. От снимка к снимку менялась и прическа: волосы были то собраны в затейливый узел, то заплетены в косы, то закручены в шиньон, а кое-где украшены огромным гребнем, высившимся позади головы. В нарядах тоже царило разнообразие: среди платьев с роскошными шлейфами, отделанными кружевными оборками, иногда мелькала шаль с длинными кистями или юбка до колен, а на одной фотографии вдруг обнаружились брюки в комплекте с коротким пиджаком. Наряды менялись, а вот выражение девичьего лица на всех снимках оставалось неизменным – дерзким, пылким, передававшим, как выразилась бы Корасон, актитуд.
– Это сестра Игнасио, – охотно пояснил старик.
– Как ее звали?
– Мерседес Каталина Консепсьон Рамирес, – протянул он, точно вспоминая строчку из стихотворения.
– Ничего себе имя!
– В этих краях довольно обычное. Родные звали ее Мерче.
– И такая, похоже, была красавица.
– О да, она была… – он запнулся, словно подыскивая нужные слова, – очень красивой. Родители в ней души не чаяли, а братья баловали так, что чуть беды не сотворили. Девочкой была непослушной, но все ее просто обожали. Она танцевала, видите? Танцевала фламенко – и танцовщицей была очень хорошей, очень, очень хорошей. Настоящей знаменитостью в этих местах.
Из головы Сони никак не шел образ девушки, за которой она в тот день подсмотрела. Женщина на этих снимках выглядела совсем иначе.
– И где же она выступала?
– На местных праздниках, на хуэргас, – это такие частные торжества, иногда их проводят в барах. Лет с трех она забавляла всех вокруг тем, что изображала танцовщицу фламенко, без устали, как заводная кукла, отрабатывая движения. На пятый день рождения Мерседес отвели на ее первый настоящий урок сюда, в Сакромонте, а в качестве подарка она получила свою первую пару настоящих туфель для танцев.
Соня улыбнулась. Ее тронула официальность, с которой старик изъяснялся, и то, как тщательно подбирал фразы на чужом языке. Она видела, что ему приятно вспоминать мелочи прошлого.
– Похоже, упорства ей было не занимать. А ее мать танцевала?
– Да так же, как и большинство местных жительниц, – ответил старик. – Если ты отсюда, значит вырос с фламенко. Это часть нашего города. От него не спрячешься, его танцуют на праздниках, на вечеринках, повсюду в Сакромонте, и в какой-то момент почти каждая пробует в нем свои силы, но не с таким напором, какой был у той девчушки.
– А кто ей аккомпанировал? Ее отец умел играть на гитаре?
– Немного. Но один из ее братьев оказался очень музыкальным, поэтому рядом всегда находился кто-то, готовый ей подыграть. Ее первое выступление состоялось, когда ей было лет восемь. Прямо тут, в баре. На гитаре играл ее брат Эмилио, тот, который музыкант. Успех она имела необыкновенный, и не просто потому, что выросла на глазах своих зрителей, – поверьте, никто ей не потакал. Дело было в другом. Когда эта девчушка танцевала, она становилась кем-то еще. Происходило какое-то волшебство. Даже после того, как все уже по многу раз увидели, как танцует Мерседес, каждое ее выступление все равно собирало толпу.
Старик немного помолчал, разглядывая фотографии, и Соне показалось, что в его старческих глазах появилась влага. Он закашлялся, точно прочищая горло. Она чувствовала, что ему есть что добавить.
– У нее был дуэнде.
Опять это слово. Соня помнила, как он использовал его днем ранее, и тогда не совсем поняла, что оно значит, но сегодня, когда оно встретилось ей в новом контексте, она уловила его смысл. Насколько хватало ее понимания, это что-то не от мира сего, что-то настолько мощное, что от его присутствия пробирает дрожь.
Они несколько минут постояли вместе перед стеной фотографий. Да уж, она вполне могла представить, что у той девушки тоже было дуэнде.
Соня попрощалась и пообещала хозяину кафе, что заглянет к нему, если еще когда-нибудь вернется в Гранаду. За короткий срок их знакомства Соня успела проникнуться к старику. Уходя, расцеловала хозяина в обе щеки. Какие же они с Мэгги разные! Эти отношения более всего походили в ее жизни на отпускной роман. А она даже не знала, как его зовут.
Глава 8
В тот день состоялся их последний урок танцев. К концу недели бессонные ночи давали о себе знать. Ученики маялись от недосыпа и с трудом следовали указаниям своих преподавателей.
Соня с Мэгги не были исключением: они еле переставляли ноги, точно налитые свинцом, в попытке повторить движения, которые им следовало в тот день разучить. Соне пришлось не раз извиниться перед своей парой, а обычно отличающийся терпением «партнер по найму», которому досталась Мэгги, не удержал болезненного вскрика. Терпение Корасон подходило к концу.
– Вамос, чикос![25] Давайте же, двигайтесь! – твердила она, стараясь растормошить класс. А если кому-то удавалось изобразить что-нибудь, хоть отдаленно похожее на поворот, который она показала, одобрительно восклицала: – Эсо ес! Эсо ес! Вот так! Вот так!
Даже «партнеры по найму» были в тот день какими-то заморенными. Ясное дело: если бы не деньги, они находились бы где угодно, только не в этой студии. Казалось, энергия и хорошее настроение, которыми заряжал всех этот веселый танец, испарились без следа, и как бы Фелипе с Корасон ни старались, класс на попытки вернуть их к жизни не поддавался. В конце концов они сдались.
– Вале, вале. Ладно, – сказала Корасон, – давайте попробуем кое-что еще. Сейчас перерыв, а потом мы покажем вам новый танец, с которым справились бы даже ваши бабули.
Теперь из колонок загремел совершенно иной ритм.
– Меренге! – воскликнула Корасон, хватая Фелипе. – До двух считать умеете, значит и его осилите.
Она оказалась права: танец был – проще некуда, а мерный, как тиканье часов – раз-два, раз-два, ритм не требовал от двух танцующих ничего, кроме готовности «прилепиться» друг к другу и раскачиваться из стороны в сторону. Банальнейший в своей простоте меренге сумел-таки расшевелить класс. Прошло минут десять, добавились новые повороты, и атмосфера в классе поменялась: на лицах расцвели улыбки.
– Я таким обычно в кровати занимаюсь, – тяжело переводя дыхание, проговорила Мэгги, – только без одежды.
– Удивительно, как они это вообще танцем называют, – со смехом согласилась Соня.
И подруги снова согнулись пополам от смеха. По настроению меренге донельзя отличался от тревожащего душу фламенко.
Успехов в этом танце долго дожидаться не надо, да и разучить меренге можно за один урок, а не класть на него целую жизнь. Меренге дозволял партнерам чуть ли не нечестивое единение, в то время как фламенко требовал от них предельной сосредоточенности на внутреннем мире и погружения в самих себя. Меренге являлся диаметральной противоположностью цыганскому фламенко, и лишь немногие могли устоять перед его заразительным обаянием и темпераментом; да, в нем не было ни толики присущей фламенко мрачности, но не было и его глубины.
Пришла пора расходиться, от души, словно старые друзья, расцеловаться в обе щеки, обменяться номерами мобильных, пообещать встретиться всем вместе в каком-нибудь клубе, где танцуют сальсу, и приехать друг к другу в гости. Корасон сказала, что они были просто замечательными учениками, и выразила надежду на то, что они еще вернутся за дополнительными уроками. Фелипе предоставил супруге возможность говорить от них обоих, а сам стоял рядом и улыбался. Для них двоих это был еженедельный ритуал.
Оказавшись на улице и пребывая в приподнятом настроении – окончание урока оставило после себя приятное возбуждение, – Соня и Мэгги взяли друг друга под руку.
– Пойдем-ка отпразднуем начало новой танцевальной карьеры, – прощебетала Мэгги.
– Прекрасная мысль. Куда направимся?
Праздное любопытство. Неподалеку от залитого солнцем пятачка на тротуаре, где они стояли, располагалось по меньшей мере сто и одно подходящее местечко.
– Давай просто пройдемся, что-нибудь да приглянется.
Шли они минут десять. Магазины были до сих пор закрыты, людей на улицах – всего ничего. Одна-две пожилые пары – низенькие, седовласые, нарядные – совершали послеобеденный моцион, чтобы подразмять свои артритные ноги, может статься намереваясь остановиться где-нибудь по пути и выпить кофе с коньяком. Соня с Мэгги свернули на главную улицу.
И чуть было не прошли мимо «Каса Энрике», зажатого в тесном пространстве между двумя магазинами. Никакой вывески снаружи не имелось, только старая бочка, служившая теперь столом, стояла на тротуаре, едва не загораживая вход. Двое импозантных мужчин, один в оливковом пиджаке, второй в темном костюме, тепло беседовали в лучах послеполуденного солнца, с бокалом риохи в одной руке и пузатой, как огурец, сигарой в другой – само воплощение респектабельности и достатка гранадцев.
Мэгги увлекла Соню в темную глубину, попутно одарив двух мужчин улыбкой. Бар больше походил на коридор едва ли с метр шириной там, где размещались посетители. Подруги заказали по бокалу вина и выбрали тапас из списка на доске, висевшей над входом.
– Ну что, – начала Мэгги, чокаясь с Соней, – хорошо провела время?
– Замечательно! – искренне ответила Соня. – Мне очень понравилось танцевать.
– Да, – согласилась Мэгги, едва сдерживая радость. – Я тоже чудесно провела время.
– И не только благодаря танцам, – поддразнила ее Соня.
– Нет, пожалуй, не только им…
Подруги допили вино и вышли на улицу. Проходя мимо мужчин, Мэгги привлекла внимание одного из них, и он коснулся ее руки:
– Сеньора…
Она приостановилась.
– Ну же, Мэгги. Пойдем…
Соня обняла подругу одной рукой и решительно повела ее прочь, вверх по улице. На сей раз ей показалось, что Мэгги стоит поостеречься неразборчивого и беззастенчивого интереса со стороны испанских мужчин.
Им обеим надо было поспать. Вернувшись в гостиницу, они разделись и забрались каждая в свою кровать. Заводя будильник на одиннадцать вечера, Соня подумала, что их пребывание в Испании похоже на работу в ночную смену. Им предстоял их последний вечер в Гранаде, и у них не было ни малейшего желания его пропустить.
В ту ночь Соня буквально парила по танцполу. Казалось, ее ноги не касаются земли. Все, чему она научилась за ту неделю, встало на свои места. Какая-то ее часть всегда отторгала представление о том, что женщине уготована исключительно роль ведомой. Но сегодня противоречие вдруг разрешилось: пассивность не значит покорность. Ее сила заключалась в том, насколько чутко она следовала за партнером. И не было здесь никакого подчинения. Это тонкий момент, и Соня на мгновение вспомнила Джеймса, подумав, что мужу его будет ни за что не понять.
Всю ночь ее тягали, крутили и вертели, как юлу. В четыре часа утра у нее уже не осталось сил танцевать, но, когда она благодарила своего последнего партнера, лицо ее светилось от удовольствия. Соня не отдавила ему ноги, не запнулась, и от восторга у нее кружилась голова.
Для Мэгги вечер оказался не столь приятным. Пако так и не появился, и впервые за последние несколько дней она возвращалась в гостиницу вместе с Соней.
Когда они вышли из ночного клуба, на улицах все еще кипела жизнь: в дверных проемах обнимались парочки, а подростки воровато обменивали деньги на наркотики. Почти проиграв битву дешевому бренди, Мэгги тяжело опиралась на подругу; пока женщины ковыляли по мощеным улочкам, Соня напрягала последние силы, чтобы удержать подругу в вертикальном положении. Она была куда миниатюрнее Мэгги, и несколько раз женщины едва не полетели на землю. Соне опять вспомнились их школьные годы: казалось, с тех пор почти ничего не изменилось.
Она ухитрилась уложить подругу в кровать, хорошенько подоткнула вокруг нее простыни и поставила стакан с водой на ее прикроватный столик. Проснется Мэгги с дикой жаждой.
Следующим утром похмельная голова стала для Мэгги самым незначительным поводом для расстройства. Она была безутешна оттого, что Пако оказался ничуть не надежнее всех других мужчин, которые ей когда-либо встречались.
– Но ты же все равно собиралась сегодня в обратную дорогу, – пыталась урезонить подругу Соня.
– Не в этом дело, – прогнусавила Мэгги. – Он так и не попрощался.
По пути в аэропорт Мэгги молчала: содержимое бутылочек из мини-бара, которое она предпочла завтраку посущественнее, немного туманило рассудок. Соня пыталась вытянуть ее из пучины уныния.
– Ну честное слово, как будто тебе снова шестнадцать! – поддразнила она подругу.
– Знаю.
Мэгги тихонько плакала в насквозь промокший носовой платок и, не отрываясь, глядела в окно машины. Иной раз она глотала рыдания и тогда всхлипывала, словно захлебываясь.
Соня положила руку на плечо подруги, утешая ее, и размышляла, какова ирония: веселое, как предполагалось, празднование дня рождения началось с собственных слез и заканчивается слезами Мэгги. Видать, женщины без них не могут.
Такси неслось по автостраде с ужасающей скоростью, лавируя между машинами и огромными фургонами, перевозившими продукты с теперь богатых, усеянных туннельными парниками испанских сельхозугодий на рынки Северной Европы. Следующие полчаса обе женщины молчали, и постепенно поток слез, вызванных выплеском обиды и жалости к себе, стал утихать. Сил на рыдания у нее больше не осталось.
– Надо бы прекратить так легко увлекаться, – проговорила наконец Мэгги, и ее глаза вновь наполнились слезами, – но я не уверена, что у меня получится.
– Это трудно, – утешила ее Соня. – Это очень трудно.
Их чартерный рейс до лондонского аэропорта Станстед задержался на четыре часа, и к тому времени, как они приземлились и пересекли весь город, на часах уже было восемь вечера. Они взяли одно такси на двоих от Ливерпуль-стрит до Клэпема, и, перед тем как Мэгги вышла, женщины тепло обнялись.
– Береги себя, Мэгги! – крикнула Соня в окно.
– И ты себя. Я позвоню.
Когда такси тронулось, Соня бросила взгляд в заднее стекло и увидела, что Мэгги шарит в сумке в поисках ключа. В сточных канавах кружили мусор и листья. Рядом ошивались два непонятных типа в куртках с надвинутым на голову капюшоном. Тускло освещенная улочка Клэпема выглядела совершенно запустелой.
Всего пять минут езды на такси, но Сонина чистенькая улица с подстриженными живыми изгородями, вымощенными разноцветной плиткой дорожками и начищенными до блеска дверными ручками располагалась словно на другом конце света от улицы Мэгги, где на каждом доме имелся целый ряд дверных звонков, а палисадники были заставлены мусорными контейнерами.
Несмотря на страдания Мэгги, которые, как Соня знала по опыту, вряд ли продлятся вечно, сама она твердо намеревалась сохранить то благостное состояние духа, которое подарили ей последние несколько дней. Она нажала на поблескивающий звонок, но ей никто не открыл. Женщине это показалось странным, ведь на улице стоял припаркованный автомобиль Джеймса. Выждав еще несколько секунд – ее не оставляла надежда вот-вот увидеть его неясные очертания за витражными вставками, – она начала копаться в поисках ключа.
Оказавшись внутри, Соня бросила сумки на пол в холле и захлопнула дверь ногой. Усиленный отменной акустикой, создаваемой высокими потолками холла и гладкой плиткой, этот звук прозвучал как выстрел из револьвера. Соня поморщилась. Джеймс этот звук ненавидел.
– Привет! – крикнула она. – Я вернулась.
Через приоткрытую дверь Соня увидела, что Джеймс сидит в кресле в гостиной. Он помедлил с откликом и отозвался, только когда она вошла.
– Привет, – пробурчал супруг, словно она всего лишь пришла с работы, а не вернулась после почти недельного отсутствия.
Судя по прохладце в голосе, ответная реакция его не очень-то и интересовала. В сухом однословном отклике не прозвучало даже намека на воодушевление, а продолжения явно не предполагалось.
– Привет, – в тон супругу тотчас отозвалась она и, поколебавшись, добавила: – Как ты тут?
– Спасибо, хорошо. Просто отлично.
Газета, опустившись всего на секунду, снова, как занавес, скрыла его лицо, оставив на обозрение Соне лишь верхнюю часть его головы с сияющей, только начинающей лысеть макушкой.
В его отрывистом ответе сквозило неприкрытое раздражение, и, тряхнув газетой, чтобы расправить страницы, издавшие при этом щелкающий звук, он вернулся к внимательному изучению событий минувшего дня. Соня повернулась, чтобы выйти из комнаты, – ей отчаянно хотелось пить – и услышала язвительный окрик Джеймса, брошенный ей в спину:
– Об ужине можешь не беспокоиться. Я плотно пообедал.
После этих слов от приподнятого настроения Сони не осталось и следа. Она вспомнила то ощущение безысходности, которое накрыло ее в гостиничном номере всего четырьмя днями ранее. Вся поездка в Гранаду случилась с ней будто в другой жизни.
«Я, вообще-то, и не собиралась ни о чем беспокоиться», – подумала Соня, направляясь на кухню.
– Ладно, – произнесла она вслух. – Тогда посмотрю, что можно сообразить по-быстрому.
Джеймс явно ни разу не ужинал дома, пока она была в отъезде. В холодильнике все осталось нетронутым; сыр заплесневел, помидоры покрылись гнилью. У задней стенки обнаружилась едва просроченная упаковка копченого лосося – вроде с него не отравишься – и пара яиц. На импровизированный на скорую руку ужин хватит.
Соня стояла на своей чистой до скрипа, без единого микроба кухне, и стерильность обстановки опутывала ее словно влажная простыня. У раковины стоял пустой стакан; растекшийся под ним кружок воды был единственным, что нарушало безупречность идеальной в остальном рабочей поверхности. Дубовые кухонные шкафчики со стеклянными вставками представляли собой своеобразную попытку воссоздать старый деревенский стиль, но время на них не оставит своего отпечатка, в уголках молдингов никогда не соберется даже тоненького характерного налета пыли – настолько тщательно и шустро орудовала своей влажноватой тряпкой уборщица.
Этот дом принадлежал Джеймсу еще до их свадьбы, и его хозяином она до сих пор почему-то считала своего мужа. Ко времени ее появления дом уже полностью вычистили и отделали заново; речи о том, чтобы поменять что-то по ее вкусу, никогда не было.
В эту секунду на кухне объявился Джеймс и, бросив беглый взгляд на продукты, лежащие на столешнице, сообщил:
– Я тут подумал. Пожалуй, спать пойду. У меня встреча рано утром. Спокойной!
Не успела Соня и рта раскрыть, как Джеймс уже ушел наверх. Она повернула кран, дождалась, когда вода станет ледяной, наполнила стакан и опустошила его одним долгим глотком, закидывая голову назад, пока не уставилась в потолок. Одна из лампочек перегорела. На какое-то мгновение ее вниманием завладела маленькая черная дыра в потолке.
В прежние времена, неравнодушия к домашним мелочам, она бы направилась к кладовке под лестницей, перегоревшая лампочка была бы вынута из патрона, а на ее место вставлена новая. Но не теперь. Похоже, это перестало быть важным.
Прежде она иногда стояла на этой кухне и задавалась одним-единственным по-настоящему важным вопросом: «Неужели именно этого я и ждала?» Сегодня она была в этом уверена меньше, чем когда бы то ни было.
Прохладное отношение со стороны Джеймса никуда не делось. Он допоздна задерживался на работе, она от него не отставала, улаживая разнообразные проблемы, накопившиеся за время ее отсутствия.
Прошла почти неделя, прежде чем они смогли сесть и вместе поужинать, а когда это произошло, разговор не клеился. О чем им было говорить? Соня знала, что Джеймса не заинтересуют подробности ее поездки в Гранаду и уж наверняка не тронет то, что Мэгги влюбилась.
Разговор сводился к обмену общими фразами, пока где-то на середине второй бутылки вина Джеймс не обронил:
– Я тут позаимствовал одну из твоих книжек, пока тебя не было.
– Правда? – с немалым удивлением отозвалась Соня. – Какую?
– «Конец романа», – резко проговорил Джемс. – Какого-то Грэма.
– Грина, – подсказала Соня. – Мы еще на фильм по этой книге ходили, неужели не помнишь?
Джеймс только крякнул.
– Понравилась? – спросила Соня.
– Я ее не прочел. Во всяком случае, не полностью.
– Но хотя бы начал?
– Я читал только то, что подчеркнуто. Было довольно занимательно.
Соня так и не смогла избавиться от школьной привычки делать далеко не краткие пометки и записи на полях своих книг.
– Многое узнал о тебе.
– Что ты имеешь в виду? – Соню немного задело, что Джеймс изучал метки, которые она оставила в книге. Чувствовался в этом какой-то нездоровый интерес. – Почему ты не прочел всю книгу целиком?
– Потому что хотел прочесть только те кусочки, которые ты выделила. Подумал, так будет быстрее.
Голос Джеймса зазвучал воинственно, и Соня поняла, что дело идет к ссоре. Полдюжины бокалов вина, которые он употребил в тот вечер, послужили дополнением к выпитому за обедом, и Соня почувствовала, что перепалки не избежать. Ее сердце тяжело забилось. Губы Джеймса казались синюшными от выпитого кларета, и она впервые заметила, насколько темными были его зубы, словно он ел ежевику.
– У меня и мыслишка соответствующая мелькнула: а не закрутила ли и ты роман на стороне? Уж больно тебя занимало, как та женщина, Сара Майлз, проворачивала свои дела.
– Джеймс! Что за возмутительные обвинения! И ты делаешь их из-за нескольких подчеркнутых в какой-то книге абзацев?
– Да, это бы объяснило, почему ты украдкой сбегаешь на свои так называемые уроки танцев и где ты провела прошлую неделю!
– Мы с Мэгги ездили в Испанию – на ее тридцатипятилетие! – запротестовала Соня.
– Да знаю я про вашу солнечную Испанию, – желчно заметил он. – Тебе пришла открытка от какого-то грязного даго[26].
Тут Джеймс поднялся на ноги, пошатываясь, направился к кухонному буфету, на который они всегда складывали свежую почту, и взял открытку. На ней была изображена Альгамбра.
– «Дорогая Соня, – прочел он вслух. – С вами было приятно беседовать. Если вы когда-нибудь снова окажетесь в Гранаде, – заглядывайте в гости. Мигель».
Весточка была отправлена на адрес гостиницы, а оттуда уже переслана Соне. Милый знак внимания со стороны старика. Интересно, откуда он узнал, как ее зовут.
Джеймс протянул открытку Соне так, словно она жгла ему пальцы.
– Полагаю, она от официанта, с которым я несколько раз побеседовала, – пояснила она, забирая почтовую карточку. – Видимо, его зовут Мигель.
– Да уж надо думать, – с издевкой фыркнул Джеймс.
– Я каждое утро заходила в его кафе. Он рассказал мне кое-что об истории Гранады, – оправдывалась Соня.
– Понятно, – проговорил Джеймс, откидываясь на спинку стула и выливая остатки вина из бутылки себе в бокал, а потом уничижительно добавил: – Официант, значит.
– Но тебя-то это никаким боком не должно задевать. Да он самый настоящий старик, Джеймс!
– И ты надеешься, что я в это поверю? Вправду надеешься? Ради всего святого, Соня, я же не идиот.
Он наклонился к ней и выкрикнул последние слова прямо в лицо. Она почувствовала, как капля его красной от выпитого вина слюны попала ей на губы, и ее захлестнуло отвращение. Соня не желала ввязываться в этот спор, но последнее слово должно было остаться за ней.
– А я вот в этом не уверена, – сказала она и, развернувшись на каблуках, вышла из комнаты. Их недоеденный ужин так и остался на столе.
Ту ночь, как и все последующие, Соня провела в гостевой комнате. Джеймс по-прежнему чуть свет уходил на работу, а возвращался, когда она уже легла спать. «Даже странно, – подумалось Соне, – как, оказывается, легко жить с кем-то в одном доме и никогда с ним не пересекаться. Интересно, сколько еще это может продолжаться?»
Даже если выяснения отношений между ними было не избежать, она бы никогда не подумала, что к нему подтолкнет прихрамывающий пожилой мужчина, живущий от них за тысячу миль. Это-то и стало для нее сюрпризом.
Глава 9
В следующий вторник Соня снова отправилась в Клэпем на урок танцев. После возвращения они с Мэгги пару раз разговаривали, и она рассчитывала, что увидится там со своей подругой.
После впечатляющей танцевальной школы в Гранаде с полудюжиной классов и вестибюлем, украшенным памятной символикой, студия в Южном Лондоне выглядела серенько. Однако имелось у этих двух заведений и нечто общее: сильный запах сырости, затхлый воздух, но и, несмотря на них, некая искрящаяся энергетика, под очарование которой попадало большинство тех, кто перешагивал их порог. У руководителей обеих школ были заботы поважнее, чем покраска стен и ремонт светильников. Все их мысли занимал прежде всего танец.
Соня слегка удивилась, когда подруга не пришла, но урок быстро захватил все ее внимание. После минувшей насыщенной танцами недели получаться у нее стало заметно лучше, и в конце занятия Хуан Карлос сказал ей, что она слишком далеко продвинулась, чтобы обучаться с новичками. Не хотелось бы Соне перейти в следующий по уровню класс?
– С удовольствием. А когда он проходит?
– По пятницам, в восемь, – ответил он.
Она чувствовала себя воодушевленной и польщенной, но вместе с тем сознавала, что такой поворот может стать для Джеймса последней каплей. Тяжело сглотнув, утвердительно кивнула.
– Тогда до пятницы, – улыбнулся ей учитель.
Соня с Джеймсом вот уже несколько дней не разговаривали. Она не была настолько наивной, чтобы ожидать от него извинений, в особенности если он все еще считал, что она завела курортный роман с отправителем открытки, но все-таки отчаянно надеялась на потепление в их отношениях. В его твердой уверенности в собственной правоте и нежелании принимать любую отличную от своей точку зрения не было ничего нового, однако в прошлом она всегда сама делала первый шаг к примирению. Она знала, что брак – это поиски компромиссов, но неверие Джеймса ее злило, и это внутреннее чувство придавало ей сил впервые задуматься о возможной жизни без этого мужчины, без того, кто подавлял ее на протяжении последних семи лет.
Соня понимала, что ее хождение на уроки танцев по пятницам вряд ли посодействует их примирению. Вся их светская жизнь строилась вокруг этого дня: на следующее утро Джеймсу не надо было вставать ни свет ни заря, да и на выходные народ еще не успел разъехаться. Именно в пятницу вечером устраивались званые ужины, хотя в тот момент с трудом можно было представить, как они будут дальше изображать счастливую супружескую пару, есть в чужих домах с лучших сервизов и судачить о ценах на недвижимость на юго-западе Лондона.
Удобного случая переговорить с Джеймсом так и не представилось. Когда он наконец заявился домой, она уже видела десятый сон.
На следующий день Соня позвонила Мэгги и призвала подругу к ответу:
– Тебя почему вчера на уроке не было?
– Давай не сейчас, расскажу, когда встретимся за бокальчиком, – загадочно ответила та. – В половине девятого в «Грейпс»?
В тот вечер Мэгги интересовала всего одна тема для обсуждения, и стоило подруге появиться в дверях, Соня тотчас поняла какая. Мэгги прямо-таки светилась довольством. Когда она видела подругу в последний раз, в ее глазах стояли слезы. Сегодня они сияли от радости.
– Ну так что там у тебя стряслось? – выжидающе спросила Соня.
Она уже купила бутылку вина и теперь налила бокал Мэгги, та тут же подняла его и чокнулась с Соней.
– Ну… В субботу звонил Пако. Вроде как у него в тот вечер сломалась машина, и он не смог добраться до клуба… И мобильный у него не ловил. Он так каялся, так извинялся. Сильно-сильно.
– Ну и хорошо. И правильно, учитывая, как ты тогда из-за него расстроилась.
– Только это еще не все. Он хочет, чтобы я снова приехала – и на этот раз остановилась у него.
Соня помедлила. Хоть она и знала, что Мэгги при принятии решений здравый смысл в расчет никогда не брала, все-таки чувствовала, что порою к нему воззвать не помешает, осмотрительность проявить опять же, и эта задача выпадала именно ей, Соне.
– Ты и в самом деле думаешь, что это хорошая мысль?
Мэгги посмотрела на подругу с некоторым недоумением.
– Ни одного веского довода, почему не стоит ехать, мне в голову не приходит, – сказала она. – Вообще-то говоря, я подумываю над тем, чтобы все бросить и перебраться туда насовсем. Давненько уже подумываю.
– А как же Кэнди?
– Кэнди хочет съехаться с приятелями из художественного училища, так что сильно по мне скучать не будет.
– А что с работой?
– Я – свободный художник. Могу хоть завтра все свернуть. Да и жизнь в Испании удивительно дешевая. А у меня и кое-какие накопления имеются.
– По мне, слишком быстро все происходит.
– Да, но, Соня, давай уж начистоту. Что я теряю?
Мэгги была права. Жизнь ее не имела четких границ. В то время как Соня была связана по рукам и ногам, Мэгги здесь почти ничего не держало. Финансовых обязательств она не имела, да и дочь ее уже была вполне самостоятельной.
– Даже если с Пако не сложится, – размышляла она, покручивая бокал с вином, – я хотя бы буду жить в стране, которую люблю.
С точки зрения Сони, причин отговорить Мэгги от поездки было всего две: во-первых, она будет скучать по подруге, а во-вторых, она сомневалась в искренности испанца.
Соня умолчала об обеих. К концу вечера выяснилось, что Мэгги уже забронировала билет на самолет. Это лишний раз подтвердило смутные подозрения Сони: ее мнение ровным счетом никого не интересовало.
Мэгги была настолько увлечена своими радужными планами, что Соне только к концу вечера удалось рассказать ей о своих неприятностях с Джеймсом.
– Значит, вы поругались почти сразу, как ты вернулась домой? Из-за пометок в книжке? И он решил, что ты закрутила интрижку с каким-то официантом?
– Если в двух словах, – смущенно подтвердила Соня.
– Цирк, да и только. Ну идиот же, в самом деле, не в обиду тебе будет сказано.
– Да я и не обижаюсь. Не то чтобы ты раньше скрывала, какого о нем мнения, – засмеялась Соня.
– Ну и что ты решила с занятиями по пятницам? – допытывалась Мэгги, словно только это ее и интересовало.
– С ужасом представляю, как скажу ему об этом. Но я просто не могу на них не пойти. Не отказываться же мне вообще от танцев, правда?
– Нет, конечно. Я позвоню тебе на следующей неделе и рассчитываю услышать, что ты приняла верное решение.
Подруги прикончили бутылку вина и доели скромную порцию отличных оливок, которые заказали в память о своей поездке в Испанию.
На тротуаре они обнялись.
– Береги себя, Мэгги, – сказала на прощание Соня. – Не пропадай, ладно?
– Знамо дело, не пропаду. А ты обязательно приезжай в гости. Не приедешь – сама сюда прилечу и силком увезу с собой.
Через десять дней, приведя все дела в относительный порядок, Мэгги устремилась навстречу объекту своего страстного увлечения.
Глава 10
Соня подсчитала, сколько недель уже не навещала отца. С тех пор как она в последний раз виделась с Джеком, прошло почти два месяца, и ее затопило чувство вины, которое ей, как единственному ребенку, разделить было не с кем.
Жаль, что он не живет поближе, но Джек всегда уверял ее, что всем доволен и совершенно не хочет съезжать с насиженного места, где он родился и прожил всю сознательную жизнь. Время от времени Соня задумывалась, что случилось бы, начни здоровье ему изменять; пыталась представить, как он переезжает жить к ней с Джеймсом. Вот только картинка эта никак не желала складываться. Оставив за спиной тенистые улочки Уондсворта и проезжая через Бэлем, Тутинг и Норвуд, она напомнила себе держать язык за зубами по поводу своих проблем с Джеймсом – не стоит расстраивать отца.
Читать бесплатно другие книги:
