Миссис Ингланд Холлс Стейси

– А у вас был учитель, няня Мэй? – поинтересовался Саул.

– Нет. Я ходила в школу.

– Можно я тоже буду ходить в школу? – запрыгала от восторга Милли. – Я хочу в школу!

Мы с мистером Бутом переглянулись.

– Не сегодня, – мягко ответила я.

– А когда?

– Мой отец работает в школе, – вступил мистер Бут. – Он учит мальчиков и девочек, а потом они идут на работу.

– На работу? А куда? – нахмурилась Милли.

– На фабрики и заводы. Как у твоего отца.

Дети не заметили, как напрягся голос мистера Бута.

– Вы работаете в школе? – уточнила Милли.

– Нет же, глупая! – засмеялся ее брат.

– Саул! – строго одернула его я.

– Я работаю частным образом, в домах, – пояснил Милли мистер Бут. – И в желании задавать вопросы нет ничего глупого, поэтому продолжай!

– На сегодня достаточно, – вмешалась я. – А теперь бегите к пруду.

Милли рванула за братом, Декка вслед за ними, и вся троица помчалась по мосту.

– Какая досада, что сестер не отдают в школу, – заметил мистер Бут, пока мы прогуливались. – Иные босоногие девчонки знают больше их.

Соглашаться означало бы предать своих подопечных, но, казалось, мистер Бут не ждал ответа.

Я стала учить девочек правильному написанию слов при помощи фишек из игры в слова, хотя это не входило в круг моих обязанностей. Пока Саул уходил на занятия, а Чарли спал, мы с девочками начинали урок, разложив на столе тетрадки, которые я привезла из Норланда. Я не просила держать наши уроки в секрете, но Декка родителям ничего не говорила, да и мистер Ингланд настолько увлекал детей игрой в гостиной, что даже Милли забывала хвастаться. Сим не одобрила бы такое положение дел. Принципы нашего обучения четко гласили: работа няни заключается в воспитании детей, а не в обучении их арифметике.

– Надеюсь, мы вас не задержали, – улыбнулась я мистеру Буту.

– Вовсе нет, – замотал головой он. – Сторожка мне как раз по пути, и я могу опустить ваше письмо. Избавлю вас от похода туда.

– О, это очень мило с вашей стороны.

Я вытащила из-под накидки письмо и вручила мистеру Буту. Он взглянул на адрес, и я поняла, что совершила ошибку.

– Пишете домой? – спросил он, засовывая письмо к себе в портфель. – Прошу прощения, не хотел подглядывать.

Сердце забилось быстрее, но я старалась весело улыбаться.

– Сестре, – ответила я.

– Старшей или младшей?

– Младшей, – спустя мгновение произнесла я.

– Что ж, пора пошевеливаться. Сегодня после обеда я преподаю в Лейс-холле. Тут недалеко, за холмом. Вы там уже были?

– Название знакомое. Мистер Ингланд ездил туда после мессы.

– Это дом его шурина. Точнее, усадьба. Владельца зовут Майкл Грейтрекс.

– Грейтрекс… – повторила я. – Так он родственник нашей хозяйки?

– Ее брат.

Я озадаченно нахмурилась.

– Мужчина, которого я видела в воскресенье, вряд ли приходился миссис Ингланд братом. Они и парой слов не перемолвились. – Мистер Бут молча уселся на велосипед. – У них две дочери и сын? – уточнила я.

– Энни, Энид и мастер Майкл, мой ученик, – наконец ответил он.

– Тогда я видела именно их. Но… как странно, – тряхнула головой я.

– «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

– Прошу прощения?

– Толстой. «Анна Каренина».

Я непонимающе покачала головой.

– Я дам вам почитать, если, конечно, сюжет книги не покажется слишком скандальным для стен детской, – хитро улыбнулся мистер Бут. – Хорошего дня, няня Мэй!

Он поехал на велосипеде вперед, а потом свернул от фабричного двора направо в сторону города. Мистер Бут был умен, очевидно, гораздо умнее меня, однако в силу воспитанности и широты души не подчеркивал свое превосходство. Он хорошо обходился с детьми и запросто держал Милли за руку. Но кое-что в поведении молодого человека выдавало глубокий внутренний конфликт: за тоном, которым мистер Бут говорил о богатстве Ингландов, скрывалось гораздо больше, чем простое негодование. Или это было презрение?.. Я прижала к пылающим щекам ладони и отправилась догонять детей.

В воздухе, словно пепел, летал хлопок. Он опускался мне на накидку, создавая впечатление, будто я толкаю коляску сквозь снежную бурю. Как и большинство водяных мельниц, построенных сотню лет назад, фабрика Ингландов выглядела более скромно, чем внушительные, грохочущие конструкции в крупных городах. На каждом из трех этажей фабрики имелось по шесть окон, а труба дымохода торчала из крыши наподобие указующего перста. Само фабричное здание по размерам не сильно превосходило Хардкасл-хаус, особняк Ингландов[32], но оно обросло множеством хозяйственных построек. Тут имелись конюшни, над которыми Бродли жил со своим внуком Беном, работавшим конюхом. Рядом высились пять подсобных помещений и пост для сбора платы за пересечение моста. Ансамбль дополняли товарный склад и ткацкий цех, а старую котельную на западном берегу использовали в качестве дровяного склада.

Дети кидали кусочки хлеба в пруд за зданием фабрики, и вскоре вместо трех-четырех уточек у берега образовалась неистово гомонящая стая. Я стояла поодаль, развернув коляску к воде. Чарли глядел на птиц и радостно хлопал в ладошки.

– Скоро эти утки так растолстеют, что не смогут взлететь, – послышалось за моей спиной.

Я обернулась и, увидев, что по тропинке приближается мистер Ингланд, поправила накидку.

– Добрый день, сэр. Смею надеяться, вы не против, что я привела сюда детей?

– Конечно, нет. Жаль только, у меня с собой нет хлеба.

Он пощекотал Чарли под подбородком, и малыш запищал от восторга.

– Папа, можно мы сходим в машинный зал? – спросил подбежавший Саул.

– Мистер Ингланд занят, – напомнила я.

Я быстро смахнула крошку хлеба, упавшую на одеяльце Чарли, пока малыш не потянул ее в рот.

– Почему бы нет, – улыбнулся мистер Ингланд. – В конце концов, няня Мэй еще не видела фабрику.

– Сэр, не стоит ради меня беспокоиться.

– Разве вам неинтересно? – мягко спросил он.

– О, конечно, интересно! Только… безопасно ли это для детей?

Что сказала бы Сим, узнай она, что я собралась вести своих воспитанниц в фабричный цех?.. Хотя в глубине души я сгорала от любопытства.

– Какая вы молодец, что заботитесь о безопасности. Поверьте, нам ничего не грозит. Дети там уже были, правда, девочки? Им нравится смотреть на рабочих.

– Мне нравится снег, – мечтательно произнесла Милли.

– Хлопок, – поправил мистер Ингланд, предлагая дочери руку, точно взрослой леди.

Снедаемая любопытством, я покатила коляску Чарли вслед за ними, радуясь возможности убраться подальше от грязи и птичьих криков.

Мистер Ингланд провел нас через боковую дверь в узкое темное помещение, заваленное мешками, из которого мы попали в огромный цех с лестницей, соединяющей все три этажа здания. По полу перекатывался хлопок, и мальчишка возраста моего брата Арчи сметал его в кучки, но через мгновение под ногами снова образовывалось белоснежное покрывало. Много лет назад в Балсолл-Хит сгорела бумажная фабрика, и мы с братьями ловили на язык тончайшие хлопья пергамента, которые еще много дней падали с неба.

Мы миновали освещенный лампами коридор, из недр которого доносился жуткий грохот и так сильно пахло серой, что мне пришлось зажать нос. Саул протиснулся вперед, а я с коляской остановилась чуть позади.

– А вот и машинный зал! – объявил он.

– Мне тут не нравится, – заныла Милли. – Темно и шумно.

– Я останусь с тобой, – пришла на помощь Декка.

Я подкатила коляску к порогу.

– После вас, няня Мэй, – произнес мистер Ингланд.

– Думаю, мне не стоит туда идти, сэр.

– Чепуха. Коляска пройдет. Давайте-ка я помогу. Вперед, девочки!

К моему изумлению, он взялся за ручку коляски и провез ее внутрь. В темном машинном зале, куда не проникали свет и воздух, неистово ревели две печи, которые обслуживали трое мужчин в куртках. Черная от угольной копоти кожа рабочих блестела от пота, и лишь белки глаз сияли в полумраке, как фонари. Не отвлекаясь на разговоры с нами, кочегары зачерпывали лопатами уголь из сваленной возле стены кучи и кидали в ненасытные жерла печей. Даже если бы они заговорили с нами, мы бы все равно ничего не услышали из-за оглушительного шума, царившего вокруг. Саул спросил, можно ли ему кинуть в топку лопату угля, и отец ему в этом помог.

Чарли, утомленный жарой и грохотом, заплакал, и я с облегчением вывезла его на прохладную лестничную площадку. Вскоре вышли Декка и Милли, а спустя пару минут показалась и мужская часть семейства Ингланд с сияющими от счастья лицами.

– Это лучше, чем кормить уток? – поинтересовался мистер Ингланд.

– Лично я так не думаю, – возразила Милли.

Декка промолчала. Она вообще редко говорила в присутствии родителей, а рядом со слугами или мистером Бутом и того меньше.

– А можно нам в снежную комнату? Пожалуйста-пожалуйста! – затараторила Милли.

– Очень хорошо! – кивнул мистер Ингланд. – Веди нас. Юный Чарльз пойдет со мной. – С этими словами глава семьи вытащил сына из коляски.

Ошеломленная его поступком, я двинулась следом. Мы поднимались вверх, на звук ритмичных ударов. На втором этаже мистер Ингланд распахнул огромные двери, покрытые облупившейся синей краской. Внутри стоял оглушительный шум. Я еще ни разу не видела столь большого помещения: цех простирался на всю длину фабричного здания, потолок поддерживали железные столбы. Пол толстым слоем устилал хлопковый пух, а солнечные лучи, которые лились через высокие окна, освещали поземку из белой пыли, пуха и волокон. Мы словно оказались внутри подушки или даже грозовой тучи, учитывая грохот и беспорядок вокруг. По обеим сторонам узкого прохода громоздились пять станков, на которых с такой скоростью сновали челноки, что у меня закружилась голова. За работой станков следили человек десять, но ткачи то ли не заметили нас, то ли им запретили отвлекаться. Мы прошли дальше – глазеть на рабочих было бы невежливо. Изнывая от неловкости без малыша и коляски, я взяла Декку за руку.

Окна в цеху были закупорены для поддержания влажности, и на стеклах выступили капельки конденсата. Понимая, что голос мистера Ингланда утонул бы в окружающем грохоте, я решила не тревожить его вопросами и молча рассматривала ткацкие станки. В этих невообразимо сложных устройствах нити, будто струны, натягивались на белые валики.

Внезапно я почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела мальчика лет четырнадцати-пятнадцати, который таращился на меня из-под козырька кепки. Он смотрел без тени смущения и не отвел глаз, встретившись с моим взглядом. Я повернулась к мальчишке спиной и пошла дальше.

Дети старались не приближаться к станкам и продвигались гуськом. Самый юный работник, ровесник Декки, в запыленных белых брюках юркнул под станок и исчез с наших глаз. Зев станка открылся и закрылся, потом еще и еще, и наконец мальчик вынырнул из-под машины и вновь встал рядом с ней. Несмотря на пыль и грязь, юноша бегал босиком, и я заметила, что ступни у него почти черные. Рядом работала девушка лет шестнадцати; бедняжка прикрыла рот и закашлялась, сотрясаясь всем телом. Ее волосы свисали до плеч грязными прядями. Спохватившись, что глазею на нее, я стала внимательно рассматривать колесо станка.

Когда мы шли обратно той же дорогой, Декка поскользнулась. К счастью, я все еще держала ее за руку и помогла девочке устоять на ногах. Мистер Ингланд вернул мне Чарли на лестнице. Следуя правилам приличия, я поинтересовалась, сколько же станков имеется на фабрике.

– Девятнадцать, – довольно ответил он. – Когда я стал здесь хозяином, их было шестнадцать. А вы в детстве ходили на работу к отцу?

– Мы жили непосредственно над нашей лавкой, – ответила я, краснея от стыда. – Поэтому всегда знали, что там происходит.

– Чем торговали?

– Начинали с зелени. А сейчас продаем разные бакалейные товары.

– Так ваш отец коммерсант. У нас с ним есть кое-что общее.

Однако эти мужчины жили в разных мирах. Трудно вообразить, как отец в рабочем халате сидит в кабинете мистера Ингланда за массивным столом красного дерева и пачкает грязными руками кремовые листы бумаги. Вечером отец отмывал руки на кухне, и вода в раковине становилась густого коричневого цвета. Я представила его в одежде мистера Ингланда, с бокалом виски в руке, в клубах сигарного дыма, подсвеченного газовыми рожками. Мой отец никогда в жизни не курил и еще до моего рождения стал членом Общества трезвости.

– И как идет торговля? – поинтересовался мистер Ингланд.

– Благодарю вас, сэр, хорошо, – ответила я.

Мы поднялись на третий этаж, почти не отличимый от второго, и мистер Ингланд разговорился с главным мастером, который из вежливости кивнул детям, а меня даже не удостоил взглядом. Я хотела спросить, сколько лет самому младшему работнику фабрики, но после разговора с мистером Бутом решила, что не стоит. Вместо этого я поинтересовалась, откуда привозят хлопок.

– Через Рочдейлский канал[33], – ответил мистер Ингланд и, видя мое озадаченное лицо, широко улыбнулся.

Я смущенно рассмеялась и усадила Чарли в коляску.

– В наше время мы получаем хлопок из Австралии, – пояснил мистер Ингланд. – А ведь я один из последних производителей хлопковых тканей в здешних краях. Все остальные перешли на шерсть или обрабатывают бомбазин, получая вельвет, саржу, молескин и трип.

Мистер Ингланд потянулся к моей накидке и пропустил ткань между пальцами. Я почувствовала, как у меня участился пульс.

– Это габардин, разновидность саржи. Возможно, ткань произвели в нашей долине, – заметил он.

Мы стояли во дворе фабрики. Внезапно у мистера Ингланда сделался усталый вид, и он вытащил сигару из серебряного футляра, который хранил в нагрудном кармане. Я подумала о том, что внутри полно огнеопасного материала; малейшая искра, и вся фабрика сгорит за считаные секунды.

– Курить на фабрике запрещено, – проговорил мистер Ингланд, словно прочитав мои мысли. – За такое грозит увольнение, даже мне.

Это было логично. И теперь становилось ясно, почему мистер Ингланд так много курил дома.

– Мне понравилась экскурсия, – сказала я.

– Можете приходить в любое время, – улыбнулся он.

Шагая по каменному мосту и взбираясь на холм, я чувствовала радость и прилив сил. Я видела, где работает хозяин – удачливый коммерсант, который хорошо обращался со своими подчиненными. И хотя я не имела желания работать на фабрике с ревущими печами и покрытыми сажей кочегарами, с вертящимися колесами и рамами, которые с грохотом ездят туда-сюда, все-таки мне понравилось бы осознавать себя малой, но жизненно важной частицей единого организма, где у всякого человека и предмета есть свое место и роль.

Почти каждое утро я из окна детской видела, как рабочие идут на фабрику, шагают друг за другом по тропинке, будто муравьи. Женщины, укутанные в коричневые и серые платки, почти сливались с деревьями. Никто не проходил рядом с Хардкасл-хаусом, но на вершине холма была деревушка, и пару раз я замечала, как люди пересекают мост и исчезают среди деревьев на нашем берегу. Холм был очень крутой, с едва заметной тропкой, которая вилась по склону. Карабкаться по ней дважды в день требовало недюжинной ловкости, а зимой и подавно. Вспомнилась кашляющая девушка: с кем она живет, как выглядит ее дом? Я посмотрела на свои руки в белых перчатках, обнимающие пухлые ножки Чарли. Интересно, что подумала обо мне та девушка? Догадалась ли, что мы с ней не такие уж и разные?

Вечером, зажигая лампы в детской спальне, я кое-что обнаружила на своей подушке. Там лежала темная веточка с белыми пушистыми, как одуванчики или заячьи хвостики, цветами. Я взяла ее в руки, чтобы лучше разглядеть. Мной овладело странное, волнующее чувство, будто я делала что-то исподтишка. Из коридора донесся шум; ко мне прибежала Милли, и я быстро спрятала веточку под подушку. Позже, когда дети спали, я достала с полки ботаническую энциклопедию Декки и стала сверяться с картинками. Дойдя до буквы G, я нашла то самое растение: Gossypium hirsutum – хлопок. Я поднесла веточку к лампе и нежно погладила пушистые цветки.