Включить. Выключить Маккалоу Колин

Colleen McCullough

ON, OFF

Печатается с разрешения InkWell Management LLC и литературного агентства Synopsis.

© Colleen McCullough, 2006

© Перевод. У. В. Сапцина, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Часть I

Октябрь – ноябрь 1965 г.

Среда, 6 октября 1965 г.

Джимми просыпался постепенно, поначалу осознавая только одно: пронизывающий холод. Стучали зубы, ныло все тело, онемели пальцы. А почему он ничего не видит? Вокруг – кромешная темнота. Он и не подозревал, что мрак бывает настолько беспросветным. Приходя в себя, он понял, что его заперли в каком-то тесном, вонючем, чужом закутке. И спеленали! В панике он завизжал и принялся лихорадочно раздирать то, что сковывало его движения. Материал трещал и рвался, а когда Джимми наконец высвободился, его охватил просто адский холод. От ужаса он замер. Со всех сторон его окружали какие-то предметы, от некоторых исходил уже знакомый Джимми запах материала, в который его упаковали, но сколько он ни визжал и ни рвался, никто его не услышал. И он продолжал кричать и метаться, слыша только свой голос и стук собственного сердца.

Отис Грин и Сесил Поттер прибыли на работу вместе, встретившись, как было условлено, на Одиннадцатой улице, еще издали широко улыбаясь друг другу. На службе они были в семь ноль-ноль. Хотя получать нагоняй за опоздание им было не от кого, а это большой плюс! Да, работенка у них завидная, ничего не скажешь. Прихваченные из дома коробки с обедом они поставили в отдельный шкафчик из нержавейки, к которому, кроме них, никто не притрагивался – даже запирать ни к чему, воришек на работе нет. А потом взялись за дело.

Сесил уже слышал, что его зовут подопечные, поэтому направился сразу к ним и с порога заворковал:

– Привет, ребятишки! Ну как вы тут, а? Выспались?

Когда за Сесилом закрылась дверь, Отис принялся за самую неприятную часть своей работы – опустошение холодильника. Он подкатил на тележке пластиковый бак, пахнущий чистотой и свежестью, заправил в него новый мусорный пакет, придвинул бак вплотную к дверце холодильника – тяжелой, стальной, с тугой ручкой. Дальше все было как в тумане: едва Отис открыл дверцу, что-то с воем вырвалось из холодильника.

– Сесил, сюда! – крикнул Отис. – Джимми жив, держи его!

Большая мартышка словно обезумела. Но когда Сесил заговорил и протянул руки, Джимми метнулся к нему в объятия, прильнул дрожа, и его визг сменился всхлипыванием.

– Боже, Отис, – заговорил Сесил, баюкая обезьяну, как отец любимое дитя, – как мог доктор Чандра ошибиться? Малыш просидел в запертом холодильнике всю ночь. Ну-ну, Джимми, успокойся! Папа здесь, детка, теперь все будет хорошо!

Приятели были в шоке. У Отиса бешено колотилось сердце, хотя все и закончилось благополучно. «Доктор Чандра сойдет с ума от радости, когда узнает, что Джимми жив, – думал Отис, снова направляясь к холодильнику. – Джимми стоит сотни больших обезьян».

Несмотря на фанатичную любовь к чистоте, Отису никак не удавалось изгнать из холодильника запах смерти. А он старался, тщательно мыл его внутри дезинфицирующими средствами и дезодорантами. Застоялая вонь, но не разложения, а каких-то более сложных процессов ударила в нос Отису, едва он включил свет и сунулся в нержавеющее стальное нутро. Ох и нашкодил Джимми! Разодрал бумажные пакеты, разбросал безголовые трупики крыс, клочки жесткой белой шерсти, мерзкие голые хвосты. Пострадали и еще какие-то большие пакеты. Вздохнув, Отис сходил за новыми пакетами и принялся наводить порядок. Побросав в пакеты дохлых крыс, Отис подтянул из пронизывающего холода камеры два оставшихся пакета. Оба были вспороты сверху донизу, и их содержимое стало выскальзывать наружу.

Отис разинул рот и завизжал пронзительнее Джимми, и не умолк, даже когда из обезьяньей комнаты примчался Сесил. Забыв о товарище, Отис круто развернулся и бросился прочь из вивария. Он пронесся по всей Одиннадцатой улице со скоростью ветра и взлетел на второй этаж старого трехквартирного дома.

Когда Отис ворвался в кухню, Селеста Грин с племянником пили кофе. Оба вскочили. Страстная речь Уэсли, обличающего преступления белых, оборвалась на полуслове. Селеста поспешила за нюхательными солями, а Уэсли усадил Отиса и стоял около него до тех пор, пока вернувшаяся Селеста бесцеремонно не отпихнула племянника.

– Знаешь, Уэс, в чем твоя беда? Вечно ты путаешься под ногами! Отис! Отис, дорогой, очнись!

От флакона шла аммиачная вонь. Буровато-серая кожа Отиса не стала, как прежде, шоколадной, но он вздрогнул и отдернул голову.

– Что? Что случилось? – допытывался Уэсли.

– К-к-кусок женщины, – прошептал Отис.

– Что?! – воскликнула Селеста.

– Кусок женщины. В холодильнике, на работе, среди дохлых крыс… Живот и то, что пониже. – Отиса затрясло.

Уэсли задал единственный волновавший его вопрос:

– Белая или чернокожая?

– Да отстань ты от него, Уэс! – крикнула Селеста.

– Не черная, – Отис схватился за грудь, – и не белая. Цветная, – добавил он и, вдруг обмякнув, сполз на пол.

– Звони в «Скорую»! Живее, Уэс!

«Скорая» приехала очень быстро благодаря стечению двух удачных обстоятельств: во-первых, больница Холломена находилась совсем рядом, за углом, а во-вторых, в ранний час вызовов было мало. Отиса Грина погрузили в машину, жена, пригнув голову, забралась туда же. В квартире остался только Уэсли Леклерк.

Но у родных он не стал задерживаться – с такими-то новостями! О них следовало сообщить Мохаммеду эль-Несру, который жил в доме номер 18 по Пятнадцатой улице. Кусок женщины! И не белой, и не черной. Цветной. По разумению Уэсли и всей «черной бригады» Мохаммеда, что черная, что цветная – все едино. Белым давно пора ответить за двести лет угнетения, за то, что они обращались с чернокожими как с гражданами второго сорта – нет, как со скотом, у которого нет бессмертной души.

Освободившись из тюрьмы в Луизиане, Уэсли решил податься на север – в Коннектикут, к тете Селесте. Он мечтал, чтобы у него была репутация человека, который кое-что значит, а добиться ее проще там, где чернокожих не сажают за решетку за каждую мелкую провинность, как в Луизиане. К тому же в Коннектикуте обосновался Мохаммед эль-Неср со своей «черной бригадой». Мохаммед из образованных, с дипломом доктора права – что-что, а свои права он знает! Но по той же причине, которую Уэсли ежедневно видел в зеркале, Мохаммед эль-Неср досадливо отмахнулся от него. Негр с плантаций, черная рвань, ничтожество. Но это не охладило пыл Уэсли: он еще заявит о себе в Холломене! И заявит так громко, что когда-нибудь Мохаммед будет смотреть снизу вверх на него, Уэсли Леклерка, негра с плантации.

Сесил Поттер, заглянув в холодильник, сразу понял, отчего вопящий Отис удрал из вивария, но панике не поддался. И к содержимому холодильника не прикоснулся. Звонить в полицию он тоже не стал. Просто связался по внутреннему телефону с профессором, прекрасно зная, что тот у себя, несмотря на ранний час. Он всегда говорит, что лишь по утрам никто не отвлекает его от работы. «Но сегодня утром, – думал Сесил, – профу придется отвлечься».

– Печально, – сказал лейтенант Кармайн Дельмонико своему товарищу по оружию, а формально – начальнику, капитану Дэнни Марчиано. – Родных у них нет, детей возьмет под опеку государство.

– А ты уверен, что виноват он?

– Абсолютно. Бедолага твердил, будто в дом вломился неизвестный. Но когда в постели нашли его жену с любовником, у того была перерезана глотка, а из женщины сделали отбивную. Это он, точно тебе говорю. Вот увидишь, сегодня расколется.

Марчиано поднялся.

– Ну, тогда пойдем завтракать.

Зазвонил телефон. Марчиано выразительно пошевелил бровями, переглянувшись с Кармайном, и снял трубку. Его лицо вытянулось, он нахмурился и подтянулся, вмиг утратив довольный вид. Прошептав Кармайну одними губами: «Сильвестри!» – он продолжал слушать и кивать.

– Конечно, Джон. Я сейчас же подключу Кармайна и сразу направлю туда Патси.

– Проблемы?

– Еще какие. Сильвестри только что звонил глава Хага, профессор Роберт Смит. У них в холодильнике, в виварии, нашли часть трупа женщины.

– Ч-черт!

Сержанты Кори Маршалл и Эйб Голдберг завтракали в «Мальволио» – закусочной, облюбованной полицейскими из-за близости к зданию окружного полицейского управления на Сидар-стрит. Заходить внутрь Кармайн не стал – просто постучал костяшками пальцев по стеклу возле столика, за которым сидели Эйб и Кори, запивая кофейком из больших кружек горячие оладьи с кленовым сиропом. «Везунчики, – думал Кармайн. – Отправились подкрепиться, а я задержался, чтобы отчитаться перед Дэнни, и вот – остался без завтрака. Одна морока с этими руководящими должностями».

«Форд», который Кармайн считал собственным (на самом деле он принадлежал полицейскому управлению, но имел обычные номера), был оснащен форсированным восьмицилиндровым движком, полицейскими рессорами и амортизаторами. Когда в машину садились все трое, Эйб всегда занимал место за рулем, Кори – рядом с ним, а Кармайн с бумагами разваливался на заднем сиденье. Инструктаж с Кори и Эйбом занял полминуты, поездка с Сидар-стрит до Хага – меньше пяти.

Холломен расположен у береговой линии Коннектикута, его обширная гавань обращена к проливу и Лонг-Айленду. Основанный пуританами в 1632 году, он всегда процветал. И не только благодаря многочисленным предприятиям на окраинах города и берегах реки Пеко. Немалая часть стопятидесятитысячного населения города имеет отношение к Чаббу – университету из «Лиги плюща», не признающему превосходство даже Гарварда и Принстона. Город и университетский городок – одно неразделимое целое.

Главный кампус Чабба выходит тремя сторонами на центральную лужайку, его строения в раннем колониальном георгианском стиле и готические здания девятнадцатого века соседствуют с современными постройками, с которыми аборигены мирятся лишь потому, что за каждой стоит какое-нибудь августейшее архитектурное имя. Кроме них, есть еще Сайенс-Хилл, расположенный в восточной стороне лужайки: там, в квадратных башнях из темного кирпича и листового стекла, обосновались жрецы естественных наук, а западнее – медицинская школа Чабба.

Медицинским школам свойственно соседствовать с больницами, а больничным районам, особенно в 1965 году, – пользоваться репутацией худших в городе. И в этом Холломен не исключение. Медицинская школа Чабба и городская больница, двенадцатиэтажная громадина, отстроенная в 1950 году, стоят друг напротив друга на Оук-стрит, у южной границы негритянского гетто, прозванного Ямой, потому что раньше здесь было болото. В довершение всех бед в 1960 году нефтяные цистерны из Восточного Холломена перенесли в конец Оук-стрит, на пустырь между шоссе и гаванью.

Центр неврологических исследований Джексона находится там же, на Оук-стрит, напротив жилого корпуса Шейн-драйвер для студентов-медиков: 100 комнат на 100 человек. Рядом – корпус Паркинсона, предназначенный для медицинских исследований.

– А почему Хьюлингса Джексона называют «Хаг»? – спросил Кори, поворачивая машину на земляную дорожку, рассекающую гигантскую автостоянку.

– Наверное, по трем первым буквам имени, – предположил Кармайн.

– Хаг? Несолидно как-то. Почему бы не взять первые четыре буквы? Получилось бы Хью[1].

– Спроси у профессора Смита, – посоветовал Кармайн, оглядывая местность.

Хаг оказался уменьшенным аналогом Биологического корпуса Берка и Естественнонаучного корпуса Зюсскинда, стоящих по другую сторону Сайенс-Хилла, и представлял собой примитивную приземистую башню из темного кирпича с многочисленными окнами из цельных листов стекла. Ее возвели на трех акрах земли в районе бывших трущоб, которые снесли, чтобы увековечить имя загадочного человека, не имевшего к этому зданию ровным счетом никакого отношения. Да кто он такой, этот Хьюлингс Джексон? Этот вопрос задавал каждый житель Холломена. По справедливости Хаг следовало бы назвать в честь его спонсора – до неприличия богатого Уильяма Парсона, ныне покойного.

За неимением ключа от стоянки Эйбу пришлось парковать машину на Оук-стрит, прямо возле здания, которое, впрочем, выходов на эту улицу не имело. Хрустя гравием, трое полицейских обошли здание с северной стороны и приблизились к стеклянной двери, где их уже ждала необычайно рослая женщина.

«Похоже на детский кубик посреди огромного зала, – думал Кармайн, – здание с длиной стены всего тридцать метров на таком большом участке. А у незнакомки в руках папка с зажимом. Типичный администратор, а не медик. Кармайн машинально фиксировал в памяти приметы каждого человека, который выплывал ему навстречу из людского моря, поэтому ему было чем заняться в ожидании, пока женщина подойдет ближе: рост – почти метр девяносто, возраст – чуть за тридцать, темно-синий брючный костюм сидит мешком, обувь без каблуков, на шнурках, цвет волос – сероват, нос великоват, подбородок заметно выдается вперед. Даже десять лет назад она не смогла бы претендовать на титул «Мисс Холломен», не то что «Мисс Коннектикут». Но, остановившись перед незнакомкой, Кармайн отметил, что у нее очень чистые, прозрачные глаза цвета льда, а он всегда считал этот оттенок красивым.

– Это сержанты Маршалл и Голдберг. Я лейтенант Кармайн Дельмонико, – коротко представился он.

– Дездемона Дюпре, управляющий директор, – отозвалась она и пригласила всех в тесный вестибюль с двумя лифтами. Но вместо того чтобы нажать кнопку «вверх», Дездемона открыла дверь напротив лифтов, и они очутились в широком коридоре.

– Здесь, на первом этаже, у нас виварий и лаборатории, – сообщила Дездемона с акцентом, который выдавал в ней уроженку другого берега Атлантики. За поворотом оказался еще один коридор. Дездемона указала вперед, на две двери. – Вам туда, в виварий.

– Спасибо, дальше мы справимся сами, – заявил Кармайн. – Пожалуйста, подождите меня у лифтов.

Женщина вскинула брови, но круто повернулась и удалилась, не обронив ни слова.

Толкнув дверь, Кармайн попал в просторную комнату, вдоль стен которой выстроились шкафы и мусорные баки. Высокие стеллажи, заставленные клетками, в которых могла бы поместиться кошка или собака, ровными рядами стояли напротив большого служебного лифта. На других стеллажах разместились пластмассовые коробки, затянутые сверху проволочной сеткой. В комнате стоял свежий смолистый запах, как в сосновом лесу: надо было как следует принюхаться, чтобы различить сквозь него другой, менее приятный.

Сесил Поттер был симпатичным парнем – рослым, стройным, очень опрятным, в отутюженном белом комбинезоне и холщовых бахилах. Кармайн подумал, что Сесил, наверное, часто смеется, но сейчас в его глазах не было и тени улыбки.

В этом году, памятном приказом о басинге[2] и вызванными им беспорядками, Кармайн взял себе за правило учтиво обходиться со всеми чернокожими, с которыми сталкивался по работе или в обществе. Поэтому он пожал руку Сесилу и представился. Кори и Эйб, преданные своему начальнику, в точности повторили его действия.

– Это здесь, – сообщил Сесил, указывая на дверь из нержавейки с рукояткой-замком. – Я ни к чему не прикасался, только дверцу прикрыл. – Поколебавшись, он решился спросить: – Лейтенант, вы не против, если я вернусь к ребятишкам?

– К ребятишкам?

– К обезьянам. Макакам. Слово «резус» вам что-нибудь говорит? Так вот к ним. Они страшно переполошились. Узнали от Джимми, где он побывал, и никак не могут угомониться.

– Джимми?

– Та обезьяна, которую доктор Чандра сунул в холодильник вчера вечером, – видно, решил, что издохла. По правде говоря, это Джимми нашел труп: он изодрал в холодильнике все пакеты, когда очнулся, и чуть не отморозил себе зад. Когда Отис – мой помощник и подручный – открыл холодильник, чтобы опорожнить, Джимми ринулся наружу и поднял крик. А потом Отис нашел это и развопился хуже Джимми. Я пришел, понял, в чем дело, и позвонил профу. А он, видимо, позвонил вам.

– И где сейчас Отис? – спросил Кармайн.

– Насколько я знаю Отиса, домой побежал, к Селесте. Она ему и жена, и мама.

Все трое надели перчатки, Эйб откатил мусорный бак от двери, Кармайн открыл холодильник, а Сесил отправился к обезьянам, заранее прищелкивая языком и воркуя.

Один из больших пакетов по-прежнему лежал в глубине камеры. А в другом, разорванном сверху донизу, они обнаружили нижнюю половину женского туловища. Кармайн сразу обратил внимание на его размеры и отсутствие волос на лобке. У него упало сердце: ребенок, не достигший половой зрелости? О нет, только не это! Даже не попытавшись прикоснуться к находке, он отошел к стене.

– Дождемся Патрика, – решил он.

– Впервые чую такой запах: пахнет смертью, но не гнилью, – заметил Эйб, которому отчаянно хотелось закурить.

– Эйб, сходи разыщи миссис Дюпре – пусть встретит полицейских, а потом может идти к себе, – велел Кармайн, разгадав страдальческое выражение лица подчиненного. – Расставь наших возле всех входов и выходов, в том числе запасных. – Оставшись вдвоем с Кори, он глухо произнес: – Но почему именно здесь?

Патрик О’Доннелл просветил его.

Довольствуясь донельзя скромной должностью судмедэксперта, Патрик посвятил себя патологоанатомии потому, что не любил разговорчивых пациентов. А случаи скоропостижной и загадочной смерти его очень интересовали. Патрик хотел, чтобы полиция Холломена соответствовала требованиям второй половины двадцатого века. Патрик верил в научную судмедэкспертизу и играл активную роль в каждом заинтересовавшем его деле, даже если в нем не фигурировали трупы.

Внешность у него была такой же ирландской, как имя: рыжие волосы с красноватым отливом, ярко-голубые глаза. Никто и не подумал бы, что они с Кармайном двоюродные братья, сыновья сестер итальянского происхождения. Одна вышла замуж за Дельмонико, другая – за О’Доннелла. Десятью годами старше Кармайна, счастливый отец шестерых детей, Патрик ничему и никому не позволял разрушить его крепкую дружбу с двоюродным братом.

– Мне известно немногое, – начал Кармайн и посвятил Патрика в подробности дела. – Так почему именно здесь? – задал он вопрос брату.

– Потому что, если бы Джимми не воскрес, эти коричневые пакеты безо всяких пометок благополучно свалили бы в какой-нибудь бак и увезли в крематорий при виварии, – морщась, растолковал Патрик. – Идеальный способ избавиться от трупа. Пых – и нет ничего, кроме дымка.

Вернувшийся Эйб услышал последние слова и побледнел.

– Ужас! – ахнул он.

Сделав фотографии, Патрик переложил пакет на каталку, в расстегнутый мешок для трупа. Потом осмотрел содержимое, стараясь не ворошить его.

– Лобковых волос нет, – сказал Кармайн. – Патси, если я тебе дорог, скажи, что это не ребенок.

– Волосы были, но их не сбрили, а выщипали, так что половой зрелости она уже достигла. Похоже, нашего убийцу тянуло на детей, но не хватило духу дать волю своим гнусным желаниям. – Патрик взял второй пакет, пострадавший меньше, и поставил его рядом с первым. – Я в морг, тебе же понадобится отчет, и, конечно, как можно скорее. – Его помощник Пол уже приготовился почистить камеру холодильника, а затем снять отпечатки пальцев. – Кстати, Кармайн, одолжи мне Эйба и Кори, а Сесил пусть возвращается к работе. У них, должно быть, и без макак подопытного зверья хватает – вон сколько чистых клеток приготовлено на смену.

– Изучите все вдоль и поперек, ребята, – напутствовал Кармайн брата и помощников, увозящих каталку с жутким грузом.

Дездемона Дюпре – странное имя! – ждала в вестибюле, шурша толстой пачкой бумаг, которую она добавила к папке с зажимом.

– Миссис Дюпре, это доктор Патрик О’Доннелл, – представил брата Кармайн.

Она изменилась в лице.

– Не миссис, а мисс, – отрезала Дюпре. – Так вы идете со мной наверх, лейтенант, или я могу быть свободна? У меня много дел.

– Потом разыщу тебя, Патси, – бросил Кармайн, входя за мисс Дюпре в лифт. – Так вы из… хм… Англии? – спросил он, пока они поднимались.

– Верно.

– Давно в Хаге?

– Пять лет.

Лифт остановился на четвертом, верхнем этаже, хотя на последней кнопке значилось «Крыша». Здесь с внутренней отделкой и планировкой здания можно было познакомиться подробнее. Верхний этаж мало чем отличался от первого: стены, выкрашенные типичной для учреждений краской цвета сливок, отделка под темный дуб, лампы дневного света с пластмассовыми плафонами. Этот коридор, точная копия увиденного на первом этаже, заканчивался дверью и под прямым углом сходился с еще одним коридором.

Мисс Дюпре постучала и, получив разрешение войти, пропустила Кармайна в личные владения профессора Смита, оставшись снаружи.

Кармайн увидел одного из самых привлекательных мужчин, каких он когда-либо встречал. Роберт Мордент Смит, глава фонда Уильяма Парсона, профессор Центра неврологических исследований имени Хьюлингса Джексона, был худощав, среднего роста – не менее метра восьмидесяти, с прекрасной осанкой. Но главным было лицо: прекрасно вылепленное, с черными бровями и ресницами, ярко-синими глазами и высоким лбом под шапкой волнистых волос с проседью. В сочетании с гладкой, без складок и морщинок, кожей эта седина лишь оттеняла совершенство. Улыбка обнажала ровные белые зубы, но прекрасные глаза сегодня не затрагивала. И неудивительно.

– Кофе? – спросил он, указывая Кармайну на массивное дорогое кресло напротив столь же массивного и дорогого письменного стола.

– Да, спасибо. Без сливок и сахара.

Пока профессор заказывал по селектору два черных кофе, его гость осмотрел кабинет – просторное помещение размерами шесть на семь с половиной метров, две стены которого занимали огромные окна. Кабинет располагался в северо-восточном углу здания, и отсюда открывался вид на Яму, общежитие на Шейн-драйвер и автостоянку. Отделка кабинета была дорогой, мебель – из ореха, с плотной ситцевой обивкой, на полу ковер – обюссонский. Впечатляющая коллекция похвальных листов, грамот и дипломов занимала зеленую полосатую стену. Над столом профессора висела картина – похоже, превосходная копия пейзажа Ватто.

– Это не копия, – сообщил профессор, заметив, куда смотрит Кармайн. – Мне предоставили ее на время из коллекции Уильяма Парсона – самого большого и богатого собрания европейской живописи в Америке.

– Ого, – откликнулся Кармайн, вспомнив о дешевой репродукции Ван Гога над своим столом.

Женщина лет тридцати пяти внесла серебряный поднос с термосом, двумя изящными чашечками и блюдцами, двумя хрустальными бокалами и хрустальным графином с ледяной водой. В Хаге умели принимать гостей!

«Элегантная штучка», – думал Кармайн, разглядывая вошедшую: черные волосы высоко подняты и уложены в пышный пучок, лицо широкое, гладкое, довольно плоское, ореховые глаза и прекрасная фигура; тесно облегающий костюм; туфли от «Феррагамо» на плоской подошве. То, что Кармайн знал толк в подобных вещах, объяснялось профессией, в которой было не обойтись без глубокого и всестороннего знания жизни и людской психологии. Таких женщин его мать звала мужеедками, но профессор, по-видимому, не возбуждал у вошедшей ни капли аппетита.

– Мисс Тамара Вилич, мой секретарь, – представил проф.

Ни малейшего интереса к Кармайну Дельмонико! Мисс Вилич улыбнулась, кивнула и незамедлительно удалилась.

– Две уже не юные, но незамужние особы в штате, – заметил Кармайн.

– Да, это редкая находка, – кивнул профессор, явно не спеша перейти к основной цели визита. – У замужних женщин семейные обязанности отнимают время, которое следовало бы уделять работе. А одинокие всецело посвящают себя ей и не возражают, если приходится работать допоздна.

– И энергии для работы у них побольше, это сразу видно, – согласился Кармайн. Он отпил кофе, который оказался мерзким. Ничего другого Кармайн и не ожидал. Он заметил, что профессор выпил воды из запотевшего графина, хотя гостю налил кофе.

– Профессор, вы спускались в виварий? Видели, что там нашли?

Ученый побледнел и решительно покачал головой:

– Нет-нет, разумеется, нет! Сесил позвонил мне, сообщил о находке, и я сразу созвонился с комиссаром Сильвестри. А Сесила попросил никого не впускать в виварий до приезда полиции.

– А вы уже нашли Отиса… как его фамилия?

– Грин, Отис Грин. По-видимому, у него был сердечный приступ. Сейчас он в больнице. Но его кардиолог говорит, что все обошлось, так что через два-три дня Отиса выпишут.

Кармайн отставил кофейную чашку и откинулся на спинку кресла, сложив руки на коленях.

– Профессор, расскажите мне о холодильнике для трупов.

Смит, похоже, слегка растерялся, и было видно, что он пытается взять себя в руки. Кармайн предположил, что тип смелости, которым наделен профессор, годится для убийств. Ему бы командовать комитетами, распределяющими гранты, и застенчивыми учеными. Скольких таких смельчаков он видел в Чаббе!

– Такой холодильник есть в каждом исследовательском учреждении. Если оно невелико, то сотрудники пользуются холодильником, общим для нескольких лабораторий. Мы ученые, и поскольку этика запрещает нам проводить эксперименты на людях, мы выбираем животных. Выбор обусловлен характером исследований: кожа – морские свинки, легкие – кролики, и так далее. Поскольку мы изучаем эпилепсию и умственную отсталость, а следовательно, мозг, то наши подопытные животные – крысы, кошки и приматы. Здесь, в Хаге, макаки. По завершении эксперимента животных умерщвляют – спешу добавить, максимально гуманным образом. Трупы складывают в специальные пакеты и отправляют в холодильник, где они находятся до семи часов утра. Примерно в семь Отис перекладывает содержимое холодильника в бак и везет его по подземному переходу – туннелю, ведущему к корпусу Паркинсона, где находится главный виварий медицинской школы. Крематорий, где сжигают все трупы животных, принадлежит виварию Паркинсона, но его услугами пользуется и больница – отправляет туда ампутированные конечности и тому подобное.

«Его манера говорить настолько официальна, – подумал Кармайн, – как будто он диктует важное письмо».

– Сесил сообщил вам, как были обнаружены человеческие останки? – спросил он.

– Да. – Лицо профессора заострилось.

– Кто имеет доступ к холодильнику?

– Из сотрудников Хага – все, а посторонние вряд ли могут воспользоваться им. Посетителей у нас не много, вход обычно закрыт.

– Почему?

– Дорогой мой лейтенант, мы же на самом краю Оук-стрит и медицинского городка! За нами – Одиннадцатая улица и Яма. Уверяю вас, это более чем сомнительное соседство.

– Я заметил, что вы тоже употребляете название «Хаг», профессор. Почему?

Губы профессора трагически изогнулись.

– Это Фрэнк Уотсон виноват, – процедил он.

– Кто он такой?

– Профессор неврологии из медицинской школы. Когда в 1950 году Хаг открылся, он хотел возглавить его, но наш благодетель, покойный Уильям Парсон, был непреклонен: руководящий пост должен занимать специалист по эпилепсии и умственной отсталости. И поскольку сфера деятельности Уотсона – демиелинизирующие заболевания, он не соответствовал требованиям. Я говорил мистеру Парсону, что надо бы выбрать название попроще, чем Хьюлингс Джексон, но он уже принял решение. О, этому человеку решительности было не занимать! Конечно, сокращение неизбежно должно было появиться, но я думал, что это будет «Хьюлингс» или «Хью». Тут-то Фрэнк Уотсон и отомстил нам. Он объявил название «Хаг» оригинальным и остроумным, и оно прилипло. Намертво!

– Кстати, расскажите мне о Хьюлингсе Джексоне, сэр.

– Основоположник британской неврологии, лейтенант. У его жены обнаружилась медленно растущая опухоль передней части извилины Роландо.

«Ни слова не понимаю, – подумал Кармайн, слушая размеренную речь ученого, – но разве его это волнует? Ничуть».

– У миссис Джексон наблюдались весьма необычные эпилептические судороги, – продолжал профессор. – Они затрагивали только одну половину тела, начинались на одной стороне лица, распространялись вниз по руке и кисти и, наконец, захватывали ногу. Они и по сей день носят название джексоновских. Джексон предположил, что каждой части тела отведено свое неизменное место в коре головного мозга. Но окружающих восхищала в первую очередь неутомимость, с которой он час за часом просиживал у постели умирающей жены и описывал ее судороги вплоть до малейших подробностей. Истинный исследователь.

– По-моему, это черствость, – заметил Кармайн.

– Я предпочитаю называть это преданностью делу, – ледяным тоном заявил Смит.

Кармайн поднялся.

– Без моего разрешения из здания никому не выходить. Это и к вам относится, сэр. У входов стоят полицейские, в том числе и в туннеле. Советую вам никому не рассказывать о том, что здесь произошло.

– Но в здании нет кафетерия! – решительным тоном напомнил профессор. – Где прикажете обедать сотрудникам, которые не прихватили еду с собой?

– Кто-нибудь из полицейских соберет заказы и съездит за едой. – На пути к двери Кармайн обернулся. – Боюсь, нам понадобятся отпечатки пальцев всех, кто здесь находится. Неудобство похуже пропущенного обеда, но, думаю, вы меня поймете.

Кабинет судмедэксперта округа Холломен, а также лаборатория и морг располагались в здании окружного управления.

Войдя в морг, Кармайн увидел на столе два фрагмента женского тела, сложенных вместе на столе для аутопсии.

– Довольно упитанная особа, цветная, возраст – предположительно шестнадцать лет, – сказал Патрик. – Неизвестный выщипал растительность на ее лобке, прежде чем ввести первый из нескольких инструментов – может, фаллоимитатор, а может, и пенис, трудно сказать. Ее многократно подвергли насилию предметами постепенно увеличивающегося размера, но вряд ли смерть наступила по этой причине. В останках так мало крови, что, подозреваю, ее спустили, как спускают кровь скота на бойнях. Ни рук с кистями, ни ног со ступнями, ни головы. Эти два фрагмента были тщательно вымыты. До сих пор я не нашел никаких следов спермы, хотя на половых органах немало следов ушибов и припухлостей, которые надо исследовать под микроскопом. Кстати, ее изнасиловали и анально. Могу поручиться, что сперму не обнаружат нигде. Скорее всего он работал в перчатках и пользовался презервативами. Если вообще кончал.

Кожа девушки, несмотря на обескровленную бледность, имела чудесный оттенок кофе с молоком. Плавные изгибы бедер, тонкая талия, красивая грудь. На других частях тела не было следов насилия – ни ушибов, ни порезов, ни ожогов или укусов. Но поскольку отсутствовали руки и ноги, никто не смог бы определить, была ли она связана и если была, то как.

– Я принял бы ее за ребенка, – сказал Кармайн. – Она совсем маленькая.

– Ростом чуть выше полутора метров. Второе важное обстоятельство: расчленение проводил настоящий профессионал, – продолжал Патрик. – Один взмах какого-то инструмента вроде скальпеля для вскрытий. Ты только посмотри на тазобедренные и плечевые суставы – разняты без применения силы и не повреждены. – Он отложил в стороны два фрагмента торса. – Поперечный разрез выполнен пониже диафрагмы. Кардия желудка лигирована во избежание утечки содержимого, на пищевод тоже наложены лигатуры. Позвоночник дезартикулирован так же профессионально, как суставы. Никакого кровотечения из аорты или полой вены. Между тем, – продолжал он, указывая на шею трупа, – горло ей перерезали за несколько часов до того, как отделили голову. Рассечены яремные вены, но не сонные артерии. Кровь должна была вытекать медленно, постепенно, а не резкой струей. Само собой, ее подвесили вверх ногами. Отделяя голову, он наметил разрез между четвертым и пятым шейными позвонками. В итоге у него осталась небольшая часть шеи и целая голова.

– Лучше бы он оставил нам конечности, Патси.

– И я так думаю, но подозреваю, что они побывали в холодильнике вчера, вместе с головой.

Кармайн отозвался с такой убежденностью, что Патрик вздрогнул.

– Нет, вряд ли! Голова все еще у него. С ней он не расстанется.

– Кармайн, так не бывает. А если и случается, то к западу от Скалистых гор, где водятся маньяки. Мы же в Коннектикуте!

– Откуда бы он ни был, голова при нем.

– Я бы сказал, что он работает в Хаге, а если не в Хаге, тогда в медицинской школе, – предположил Патрик.

– Мясник? Работник бойни?

– Возможно.

– Ты сказал про второе важное обстоятельство, Патси. А первое?

– Вот. – Патрик указал на правую ягодицу, где на безупречной коже отчетливо выделялся засохший струп длиной около двух с половиной сантиметров, формой напоминающий сердце. – Поначалу я думал, что он специально вырезал его. Но контур он не намечал – просто сделал один аккуратный взмах ножом вроде того, каким однажды на моих глазах срезали женщине сосок. Вот я и подумал, что здесь у нее было выпуклое родимое пятно, выступающее над поверхностью кожи.

– То, что оскорбляло его взгляд, портило ее совершенство, – задумчиво произнес Кармайн. – Может, он вообще не знал про эту отметину, пока не занялся своим грязным делом. Все зависит от того, знал он ее раньше или подцепил незадолго до смерти. Что скажешь насчет ее расовой принадлежности?

– Ничего, но европеоидной крови в ней больше, чем какой-либо другой. И возможно, примесь негроидной или монголоидной, а может, и той и другой.

– Как по-твоему, она была проституткой или нет?

– Без следов от инъекций на руках сказать трудно, Кармайн. Но у этой девушки… здоровый вид – не знаю, как выразиться иначе. Я бы на твоем месте просмотрел списки пропавших без вести.

– Я как раз собирался, – ответил Кармайн и направился обратно в Хаг.

«С кого начать, если допрос Отиса Грина придется отложить в лучшем случае до завтра? С Сесила Поттера, конечно», – думал Кармайн.

– Это правда отличная работа, – убежденно говорил Сесил, сидя на стальном стуле с Джимми на коленях и не обращая внимания, что обезьяна деловито копается у него в волосах. Сесил объяснил, что Джимми до сих пор не опомнился после пережитого. Кармайн бы легко мирился с этим диким зрелищем, если бы не половинка теннисного мяча на макушке Джимми. Как объяснил Сесил, она прикрывает вживленный в мозг электронный датчик и ярко-зеленый гнездовой разъем на черепе, посаженный на розовый зубной цемент. Впрочем, половинка мяча Джимми не беспокоила: он вообще не обращал на нее внимания.

– И чем же она так хороша? – спросил Кармайн, прислушиваясь к урчанию в собственном животе. Всех сотрудников Хага уже накормили, а Кармайн пропустил и завтрак, и вот теперь – обед.

– Я сам себе начальник, – объяснил Сесил. – В КП я просто разгребал дерьмо, как все. А в Хаге весь виварий мой. Мне нравится, особенно потому, что здесь есть обезьяны. Доктор Чандра знает, что на Восточном побережье никто лучше меня не умеет обходиться с обезьянами, и доверяет их мне. Меня даже вызывают, когда надо сажать их в кресло для опытов. Они от этого с ума сходят.

– Не любят доктора Чандру? – уточнил Кармайн.

– Любят, конечно, как не любить. А меня обожают.

– Вам случалось опорожнять холодильник, Сесил?

– Иногда. Когда Отис в отпуске, мы берем кого-нибудь из рабочих КП. Вообще Отис редко бывает со мной на этом этаже – у него полно дел на верхних – поменять лампочки, собрать опасные отходы. В виварии я в основном справляюсь сам: помощник мне нужен, чтобы доставлять клетки наверх и спускать вниз. Клетки чистые всю неделю, с понедельника по пятницу.

– Должно быть, выходные животные ненавидят, – в тон ему сказал Кармайн. – Если Отис почти не помогает вам, как же вы успеваете чистить клетки?

– Видите вон ту дверь, лейтенант? Там мойка для клеток. Автоматизированная, как автомойка, только еще лучше. В Хаге есть все, что хочешь.

– Вернемся к холодильнику. Когда вы сами опорожняете его, Сесил, какого размера обычно бывают пакеты? Вас не удивляет, когда они слишком… велики?

Сесил задумался, склонив голову набок, и обезьяна заглянула ему за ухо.

– Да нет, лейтенант, чему тут удивляться, но вы лучше спросите Отиса, он специалист.

– Вы не видели, вчера в холодильник не клал пакеты кто-нибудь из тех, кто обычно этим не занимается?

– Никого не видел. Ученые часто приносят сюда пакеты сами, когда мы с Отисом уже уходим домой. И лаборанты тоже приносят, только когда пакеты маленькие. С крысами. С большими пакетами приходит только миссис Либман из оперблока, но вчера ее не было.

– Спасибо, Сесил, вы нам очень помогли. – Кармайн протянул руку обезьяне: – Пока, Джимми.

Джимми протянул лапу и серьезно пожал пальцы Кармайна. Его большие круглые янтарные глаза казались такими осмысленными, что у Кармайна по спине побежали мурашки. Совсем как человек.

– Хорошо, что вы мужчина, – засмеялся Сесил, пристроив Джимми на бедро и провожая Кармайна до двери.

– Почему?!

– Все шесть моих малышей самцы – ух как они ненавидят женщин! Прямо на дух не переносят.

Дон Хантер и Билли Хо трудились над каким-то аппаратом Руба Голдберга[3], собирая его из электронных деталей, плексигласа и резиновой трубочки – насоса, присоединенного к маленькому стеклянному шприцу. Кофе в двух стоящих рядом кружках подернулся пленкой и был холодным даже на вид.

Оба конструктора прошли военную службу – это стало ясно Кармайну, едва он произнес слово «лейтенант». Дон и Билли мгновенно отложили работу и замерли в позе напряженного внимания. Предки Билли были китайцами, профессию инженера-электронщика он освоил в ВВС США. Англичанин Дон, как он сам говорил, «родом с северов», служил в Королевских бронетанковых войсках.

– Что это за штуковина? – спросил Кармайн.

– Насос, который мы включили в цепь так, чтобы он каждые тридцать минут подавал только одну десятую миллилитра, – отрапортовал Билли.

Кармайн забрал кружки.

– Я принесу вам свежего кофе из автомата, который я видел в коридоре, если вы и мне дадите кружку и побольше сахара.

– О, спасибо, лейтенант. Забирайте хоть всю банку.

Кармайн знал: если он не получит дозу сладкого, причем немедленно, внимание начнет рассеиваться. Приторно-сладкий кофе он ненавидел, однако от этого пойла переставал урчать желудок. И потом, за кофе можно было завязать дружескую беседу. Собеседники оказались словоохотливыми и без лишних просьб объяснили, чем они заняты, а также заверили Кармайна, что Хаг – заведение что надо. Билли возился с электроникой, Дон был механиком. Их жизнь была посвящена в основном изобретению и изготовлению приборов, пользоваться которыми нормальным людям и в голову не придет. Так что они для ненормальных ученых.

– Смелости у ученого, конечно, хватает, – объяснял Билли. – И вдобавок мозги размером с Медисон-сквер-гарден и куча «нобелевок», но, бог ты мой, какими же они бывают тупыми! Знаете, в чем их главная беда?

– Ни за что не догадаюсь, – признался Кармайн.

– Здравого смысла у них нет.

– Наэтатщет Били паав, – подтвердил Дон. По крайней мере так послышалось Кармайну.