Глаз волка Пеннак Даниэль
(Волки едят только больных карибу. Принципиально.)
– Больной? Как ты можешь это знать?
– Ухо!
И добавляла:
– Прислушайся: он плохо дышит.
Она ловила даже полярных зайцев. А это еще ни одному волку не удавалось.
– Ноги!
Но наряду с этими подвигами она могла лопухнуться в самом простом деле. Хоть такой пример: она гналась за старым карибу, совершенно выдохшимся, как вдруг ее внимание привлекали летящие куропатки. Она поднимала глаза, запутывалась в собственных лапах, падала мордой оземь, и, когда на нее оглядывались, оказывалось, что она катается по земле, надрываясь от смеха, словно годовалый волчонок.
– Ты слишком много смеешься, – ворчал Голубой Волк, – это несерьезно.
– А ты слишком серьезный, это не смешно.
Голубому Волку такого рода ответы не казались забавными.
– Почему ты столько смеешься, Блестка?
Она переставала смеяться, смотрела ему прямо в глаза и отвечала:
– Потому что мне скучно.
И объясняла:
– В этом проклятом краю никогда ничего не случается, вечно одно и то же!
И повторяла:
– Мне скучно.
6
И, конечно, со скуки Блестке захотелось увидеть что-нибудь новое. Ей захотелось увидеть людей. Вблизи. Это случилось однажды ночью. Люди по-прежнему преследовали семью. Все та же команда охотников. Они стояли лагерем в травянистой лощине в трех часах ходу от логова. Блестка чуяла запах их костров. Даже слышала, как стреляют в огне сухие сучья.
«Пойду туда», – решила она.
«Успею вернуться до рассвета».
«Посмотрю хоть, в конце концов, на что они похожи».
«И вообще, раз они за мной…»
Ей казалось, что все это веские причины.
И она пошла.
Когда Голубой Волк проснулся в ту ночь (предчувствие), ее уже час как не было. Он тут же догадался. Ей удалось обмануть бдительность Серого Родича (это она тоже умела!) и удрать к людям.
«Я должен ее перехватить!»
Перехватить ее ему не удалось.
Когда он добрался до лагеря охотников, он увидел, что все люди на ногах и пляшут в свете костров вокруг сети, подвешенной к столбу на толстой веревке, которая крепко ее стягивает. Пойманная в сеть Блестка впустую щелкала зубами. Ее мех сверкал в темноте короткими золотыми вспышками. Обезумевшие собаки прыгали под сетью. Они лязгали зубами. Люди орали и плясали. Они были одеты в волчьи шкуры.
«Черное Пламя правду говорила», – подумал Голубой Волк. А потом: «Если я перекушу веревку, сеть упадет посреди собак и раскроется. Блестка слишком быстрая для них, удерем!»
Надо было перепрыгнуть костры. Не шутка для волка. Но это надо было сделать, и поскорее. Некогда бояться. «Неожиданность – это мой единственный шанс!»
Он уже был в раскаленном воздухе, над огнем, над людьми (в свете костров лица у них были очень красные), над сетью!
Он на лету перекусил веревку и крикнул:
– Беги, Блестка!
Люди и собаки еще смотрели вверх.
Блестка колебалась:
– Прости меня. Голубой Волк, прос…
И тут началась свалка. Голубой Волк отшвырнул двух собак прямо в костер.
– Беги, Блестка, беги!
– Нет! Я не хочу без тебя!
Но собак было слишком много.
– Уходи, оставляю семью на тебя!
Тогда Голубой Волк увидел, как Блестка взвилась в немыслимом прыжке. Потом услышал гром. Вокруг нее снег взлетал фонтанчиками.
Мимо!
Она исчезла в ночи.
Голубой Волк едва успел обрадоваться. Один из людей, огромный, как медведь, вырос перед ним, замахиваясь горящим поленом. Потом был удар. У Голубого Волка голова как будто взорвалась. И темнота. Темнота, кишащая искрами, в которую он падал, падал, кувыркаясь, и конца этому падению не было.
7
Вот. Когда волк очнулся, он открыл только один глаз. Его не убили. Мех его слишком пострадал в битве и не годился на продажу. Так что дальше был зоопарк. То есть зоопарки. За десять лет их было пять или шесть. Цементный пол и толевая крыша. Утоптанная земля и никакой крыши. Маленькие клетки с толстыми решетками. Вольеры, обнесенные сеткой. Мясо, которое бросают издали. Воскресные художники. Человеческие дети, которых пугают волком. Времена года, сменяющие друг друга.
Совсем один. Вокруг – какие-то незнакомые животные, тоже в клетках.
«Человек – он коллекционер».
Теперь он понимал, что имела в виду Черное Пламя.
Совсем один. Пока однажды в его вольеру не запустили волчицу.
Сначала Голубой Волк не слишком-то ей обрадовался. Он уже привык к одиночеству. Любому обществу он предпочитал свои воспоминания. Волчица забросала его вопросами:
– Как тебя зовут?
Она была серая, а морда почти белая.
– Ты откуда?
Лапы у нее тоже были белые.
– Тебя давно поймали?
«Похожа на полярную куропатку».
– Ну и ладно, – сказала волчица, – молчи, если тебе так больше нравится, но имей в виду: если ты мне задашь вопрос, я-то уж отвечу!
«Что-нибудь вроде этого могла бы сказать Блестка», – подумал Голубой Волк.
И он спросил:
– А ты откуда?
– С Севера.
– Север большой…
– Из Бесплодных Земель на Аляске.
У Голубого Волка перехватило дыхание. «Бесплодные Земли»? Именно так люди называли землю, где его поймали. Он явственно слышал, как стучит его сердце.
– Бесплодные Земли? А скажи-ка, ты там не знаешь…
– Я там всех знаю!
– Маленькую волчицу с золотым мехом знаешь?
– Блестку-то? Дочь Черного Пламени и Большого Волка? Знаю, а как же! Но, во-первых, никакая она не маленькая, она огромная. Больше самого крупного волка. И потом, мех у нее не золотой…
– Как это не золотой, что ты выдумываешь?
– Ничего не выдумываю, я правду говорю. У нее был золотой мех, это да. А теперь нет. Она погасла.
– Погасла?
– Вот именно. Однажды ночью она ушла с одним из своих братьев, никто так и не узнал куда, а утром вернулась одна. И ее мех погас. Больше не сверкал на солнце. Просто соломенно-желтый. Говорят, она носит траур по брату.
– Так и говорят?
– Про нее много чего говорят. И все это правда, я ее хорошо знаю. Говорят, что среди волков никогда не было охотника лучше нее, и это правда! Говорят, что ни ее, ни ее близких людям никогда не поймать, и это правда!
– А ты-то откуда знаешь? – спросил Голубой Волк, чувствуя, как в груди у него вздувается большущий пузырь гордости.
И Куропатка рассказала. Дело было летом. Три волчьих семьи собрались вокруг пруда, где утки так и кишели. В том числе семьи Блестки и Куропатки. Присмотрели себе добычу. Затаились. Как вдруг – «флоп, флоп, флоп» – в воздухе над ними захлопало, и они узнали этот звук. Вертолет! (Да, они теперь охотятся за нами с вертолетов!) И – бах! бах! – первые выстрелы. Всеобщая паника! Волки разбегались во все стороны, словно их разнесло ветром от винта. К счастью, стреляли охотники плохо. Это были любители, из тех, что охотятся для развлечения. И вот вертолет снижается, он все ближе и ближе. Трава под ним прилегала к земле. Но в траве-то как раз и затаилась Блестка, совершенно неразличимая, точно такого же цвета! И вдруг – прыжок! И пилота за ногу – хвать! Вертолет взмывает, совершает уморительный пируэт и – плюх! – прямо в пруд!
Куропатка кинулась тогда к Блестке: «Как тебе это удалось, Блестка, скажи, как?»
– И знаешь, что она ответила?
– Глаз!
– Откуда ты знаешь?
– Потом объясню. Рассказывай дальше.
– Ах да, дальше. Ну вот, вертолет, стало быть, в пруду, люди барахтаются среди уток (утки в бешенстве! ), а волки расселись на берегу вокруг и смеются, и смеются… то есть ты не представляешь, как же мы смеялись! Не смеялась только Блестка.
– Не смеялась?
– Нет, она никогда не смеется.
8
Вот. После этого разговора Голубой Волк перестал чураться Куропатки. Она была веселая. Они делились воспоминаниями. Шли годы. На прошлой неделе Куропатка умерла. Вот мы и дошли до настоящего времени. До того самого дня, когда Голубой Волк сидит в своей пустой вольере. Сидит и смотрит на мальчика.
Смотрят оба, глаз в глаз. В тишине, за которую может сойти рокот города. Сколько же времени смотрят они вот так друг на друга, мальчик и волк? Мальчик много раз уже видел, как садится солнце в волчьем глазу. Не холодное солнце Аляски (у того свет бледный, и не поймешь, садится оно или встает…), нет, здешнее солнце, солнце зоопарка, которое исчезает каждый вечер, когда уходят посетители. Тогда в глазу волка наступает ночь. Сперва она смешивает краски, потом стирает картины. И наконец веко волка опускается на этот глаз и глаз гаснет. Волк по-прежнему сидит напротив мальчика, сидит очень прямо. Но он уже спит.
Тогда мальчик уходит из зоопарка, на цыпочках, как из спальни.
Но каждое утро, когда Черное Пламя, Серый Родич, рыжики, Блестка и Куропатка просыпаются в глазу волка, мальчик уже тут как тут – стоит перед вольерой, неподвижный, внимательный. Волк ему рад.
– Скоро ты будешь все про меня знать.
Теперь волк подбирает всякие крохи, самые мелкие свои воспоминания: все эти зверинцы, зоопарки, все встречавшиеся ему звери, пленники вроде него, такие грустные, все человеческие лица, на которые он якобы не смотрел, тоже не больно-то веселые, облака сменяющих друг друга времен года, последний лист, слетающий с его дерева, последний взгляд Куропатки, день, когда он решил больше не притрагиваться к мясу…
Пока не доходит до того момента, когда всплывает самое последнее воспоминание Голубого Волка.
Это как раз и есть появление мальчика перед вольерой однажды утром в начале зимы.
– Да, последнее мое воспоминание – это ты.
Это правда. Мальчик видит, как в глазу волка возникает его собственное изображение.
– Как же ты меня раздражал поначалу!
Мальчик видит в этом совершенно круглом глазу себя, стоящего неподвижно, как мерзлое дерево.
– Я все думал, что тебе от меня надо? Волка, что ли, никогда не видел?
Дыхание мальчика затуманивает изнутри глаз волка.
– Я говорил себе: он первым устанет, у меня больше терпения, я ведь волк!
Но мальчик в волчьем глазу, судя по всему, не собирается никуда уходить.
– Знаешь, как я бесился!
В самом деле, зрачок волка сужается и вспыхивает, как пламя, вокруг изображения мальчика.
– А потом ты закрыл один глаз. Я был тронут, честное слово…
Теперь все спокойно. Тихо падает снег на волка и на мальчика. Последние хлопья уходящей зимы.
– Но ты-то? Ты? Ты-то кто такой? А? Кто ты? И, прежде всего, как тебя зовут?
Глава 3. Глаз человека
1
Мальчика не в первый раз спрашивают, как его зовут. Другие дети поначалу…
– Эй, ты что, новенький?
– Ты откуда?
– Отец у тебя кто?
– Тебе сколько лет?
– Ты в каком классе?
– В «Бельведер» играть умеешь?
Обычные детские вопросы.
Но самым частым был именно тот, который сейчас мысленно задал волк:
– Как тебя зовут?
И никто никогда не понимал ответа:
– Меня зовут Африка.
– Африка? Это же не человеческое имя, это название континента!
И смеялись.
– И все же меня так зовут: Африка.
– Кроме шуток?
– Ты что, смеешься?
– Дурить нас вздумал?
Мальчик вооружался специально отработанным взглядом и спокойно спрашивал:
– Я похож на шутника?
На шутника он был не похож.
– Ну извини, мы ведь так…
– Мы не хотели…
– Мы просто…
Мальчик поднимал руку и улыбался в знак того, что извинения приняты.
– Ну вот, меня зовут Африка, это мое имя. А фамилия моя – Н'Биа. Меня зовут Африка Н'Биа.
Но мальчик прекрасно знает, что одно имя без истории ничего не говорит. Это все равно что волк в зоопарке: всего-навсего зверь, один из многих, если не знаешь историю его жизни.
– Хорошо, Голубой Волк, я расскажу тебе свою историю.
И вот глаз мальчика в свою очередь преображается. Как будто гаснет свет. Или как будто это тоннель, ведущий куда-то под землю. Ну да, тоннель, в который Голубой Волк углубляется, как в лисью нору. Чем глубже он забирается, тем меньше видит. Скоро не останется ни проблеска света. Голубой Волк не может разглядеть даже собственных лап. Сколько времени он так вот погружается в глаз мальчика? Трудно сказать. Сколько-то минут, которые кажутся годами. До тех пор пока из этой темноты не доносится голосок:
– Ну вот, Голубой Волк, это здесь. Вот мое первое воспоминание!
2
Страшная ночь. Безлунная ночь Африки. Как будто на земле никогда не светило солнце. И при этом адский шум! Крики ужаса, топот копыт, со всех сторон вспышки молний и следом гром, как в ту ночь, когда Голубой Волк попал в плен! А вскоре и треск пламени. Красные отсветы и черные тени на стенах. Война или что-то в этом роде. Кругом пожар, дома рушатся…
– Тоа! Тоа!
Это кричит на бегу какая-то женщина. Она несет что-то, прижимая к груди, и взывает к мужчине, который пробирается вдоль стены, ведя в поводу громадного верблюда.
– Тоа Торговец, послушай, пожалуйста!
– Нашла время для болтовни!
– Не для болтовни, Тоа, речь идет о ребенке. Возьми этого ребенка и увези подальше! У него нет больше матери.
Она протягивает ему сверток.
– На что мне такой маленький ребенок? Только воду на него тратить!
Из ближайшего окна вдруг вырываются языки пламени. Тоа чувствует, как ему опаляет усы.
– Ох, эта Африка! Проклятая Африка!
– Прошу тебя, Тоа, спаси ребенка! Он вырастет и будет рассказывать истории, и люди будут слушать и грезить наяву!
– Мне грезить некогда, мне хватает мороки с этим безмозглым верблюдом, который грезит с утра до вечера!
Верблюд, который спокойно шествует сквозь этот ад, словно перед ним оазис, останавливается как вкопанный.
– Тоа, – кричит женщина, – я дам тебе денег!
– Нет и нет! Ну, ты идешь, что ли?
– Много денег, Тоа, много-много!
– Проклятый верблюд, всякий раз как назовешь его безмозглым, встает и ни с места. Сколько?
– Все, что у меня есть.
– Все?
– Все до гроша!
3
День занимается над совсем другим пейзажем. Голубой Волк не верит своему глазу.
– Снег!
Ни деревца, ни скалы, ни травинки. Только снег. Только синее небо. Огромные снежные холмы, сколько хватает глаз. Странный снег, желтый, он хрустит и скрипит под ногами и оползает пластами, как снег Аляски. А прямо посреди неба – белое солнце: оно слепит глаза, от него обливается потом Тоа Торговец.
– Проклятая пустыня! Проклятый песок! Когда же это кончится?
Тоа шагает, сгибаясь пополам. Он тянет за повод верблюда, ругаясь сквозь зубы:
– Ох уж эта мне Африка! Проклятая Африка!
Верблюд его не слушает. Он грезит на ходу. Это не просто верблюд, это дромадер. У него один горб. И чего только Тоа не навьючил на этот горб! Кастрюли, тазы, кофейные мельницы, обувь, керосиновые лампы, соломенные табуреты, прямо-таки ходячая лавка, которая бренчит и дребезжит в такт покачиванию горба. А сверху, на самой макушке этой груды, держась очень прямо, закутанный в бедуинский бурнус из черной шерсти, сидит мальчик. И смотрит вдаль.
– А! Ты здесь, – думает волк. – А я боялся, что этот гад тебя бросит.
Голубой Волк не зря боялся. С той страшной ночи прошло несколько лет. И много раз за эти годы Тоа Торговец пытался бросить мальчика. Проделывает он это каждый раз одинаково. В какое-нибудь утро, проснувшись в особенно скверном настроении (плохо идет торговля, колодец пересох, ночь выдалась слишком холодная – причина всегда найдется…), он потихоньку встает, бесшумно сворачивает свой шатер из бурого войлока и шепчет на ухо дремлющему дромадеру:
– А ну вставай, верблюд, пошли.
Мальчик притворяется спящим. Он знает, что будет дальше.
– Ну, ты идешь или нет?
Тоа Торговец изо всех сил тянет за повод дромадера, который смотрит на него, жуя сухую колючку.
– Встанешь ты наконец?
Нет. Дромадер лежит, подогнув под себя ноги, и ни с места.
Тут Тоа всякий раз замахивается толстой узловатой палкой:
– Вот этого захотел?
Но стоит дромадеру приподнять губу и показать свои широкие зубы, плоские и желтые, – и палка опускается.
– Без мальчика не пойду.
Вот что говорят молчание дромадера, и его неподвижность, и спокойный взгляд.
Тогда Тоа идет будить мальчика:
– Ну, ты, вставай! И так сколько времени из-за тебя потерял. Влезай наверх и сиди смирно.
Дело в том, что дромадер не соглашается везти никого другого. Мальчик на горбу, а Тоа Торговец внизу, на своих двоих по раскаленному песку.
– Привет, блошонок, выспался?
– Как Африка! А ты, Кастрюлик, хорошо провел ночь?
(«Кастрюлик» – это ласковое прозвище, которое мальчик дал дромадеру.)
– Да, вполне; видел интересный сон.
– Ну что, тронулись?
– Тронулись.
Кастрюлик распрямляет ноги и воздвигается в оранжевое небо. Восходит солнце. Тоа Торговец ругается, плюется и проклинает Африку. Дромадер и мальчик смеются. Они давно уже научились смеяться про себя. Со стороны посмотреть – и тот и другой невозмутимы и серьезны, как барханы.
4
Вот так начиналась его жизнь. Во всей Африке Тоа Торговец не мог бы найти мальчика, способного навьючить и развьючить дромадера быстрее, чем он. Или красивее разложить товар перед шатрами бедуинов, или лучше понимать верблюдов, а главное, рассказывать такие прекрасные истории вечером у костра, когда Сахара становится холодной, как ледяная пустыня, и людям бывает особенно одиноко.
– Хорошо рассказывает, а?
– Правда, хорошо рассказывает?
– Да, вот уж рассказывает так рассказывает!
Это привлекало покупателей на стоянках кочевников. Тоа был доволен.