Проклятая картина Крамского Лесина Екатерина

Головой тряхнула.

– Он ненормальный…

– Игрок. – Илья пожал плечами. – Только ему нравилось играть не с рулеткой или картами, а с людьми.

– Он… Что он такое говорит? – Это прошептала Марьяна. И руки подняла к лицу.

– То и говорю, что Генка при всем своем сволочизме рассчитал верно… И главное, сцену выбрал… Вечер встречи, собрание всех заинтересованных лиц… и каждому сумел наступить на больную мозоль. Провоцировал. И спровоцировал.

Даже после смерти сумел доставить проблемы.

– Значит… Он все равно бы умер? – уточнила Марьяна.

– Всенепременно.

– А… картина?..

– Картина… точнее, картины. Их две. Одна – явная подделка. Ну или копия, не знаю, как это правильно будет сказать. А вторая – оригинал, то есть Генка полагал ее оригиналом… и спрятать решил обе. Но вопрос, где? В банке? После его смерти нашли бы и ключ от ячейки, и договор с банком. Можно его, конечно, уничтожить, но это не то… Генка ведь играл. Задачка на сообразительность.

Сообразительными они себя явно не ощущали, и Илья испытал странное удовольствие от того, что сам догадался. Пусть не сразу, но ведь догадался.

– Они здесь? – нервно поинтересовалась Марьяна. – Здесь, верно? Ты поэтому привел нас в этот класс, что…

– Я подумал, что если он пытался повесить их в библиотеке, то и школа подошла бы… а что, неплохое место, публичное. Все на виду, и в то же время кто может подумать, что на этом самом виду совсем не то, что на самом деле.

– Ты понял, что сам сейчас сказал? – поинтересовалась Вера.

Ногой качать перестала.

– Хочу рассказать вам одну историю… занятную. У Генки никогда не ладилось с рисованием. С черчением еще более-менее, а вот рисование – нет. Предмет же вела дама жутко принципиальная. Выпускница МГУ, художница… Довольно известная, к слову. Вы ведь помните ее?

Вера кивнула.

Ванька плечами пожал. А Марьяна ничего не сказала.

– Конечно, помните… Нашу Калерию не забудешь. И ее лекции о роли прекрасного в жизни человека… Ее попытки научить нас чему-то… Тогда многих это злило. А Генку – пуще всех… И вот как-то он взбесился, получив очередной трояк. Не то с композицией проблемы были, не то с цветопередачей… Главное, что круглому отличнику трояк влепили. И по какому-то рисованию… Он тогда решил отомстить.

– Водка и селедка… – прошептала Марьяна.

– Мы пробрались в кабинет… Вот сюда… Калерия любила выставлять свои работы. Мастер натюрморта… и вот два таких натюрморта Генка и зарисовал. Хорошо так зарисовал… Краской для парт. А поверху написал ручкой…

– Здесь была водка… здесь была селедка… – Вера качнулась сама. – Я помню… Калерия тогда в обморок упала.

– Директора вызвали. Встал вопрос о Генкином исключении из школы. Но дело удалось замять. Генкин отец помог. Картины отправили на реставрацию, а Генка получил полгода индивидуальных уроков с Калерией, которые ненавидел от души.

– Водка и…

– Они и по сей день здесь висят. – Илья указал на стену. – Знакомьтесь, это водка…

…деревянный стол, сырок «Дружба», примятый с одной стороны, а над ним – бутылка «Русской».

– …а это – селедка…

…тот же стол, только уже без сырка и бутылки, но с газетой, по которой расплывались жирные пятна. Распотрошенная тушка селедки, горсточка бурых внутренностей, отрезанная голова. И смотреть-то на этот натюрморт было неприятно.

– Я узнавал… С месяц тому картины отдали на реставрацию. Сказать кому?

– Танька, – прошептала Марьяна. И громче добавила. – Вот дрянь! Она знала… Она наврала мне! Она…

Из кармана Марьянкиного пуховичка появился пистолет.

Вот так. Что и требовалось доказать.

– Марьяша…

– Заткнись, – обрезала Марьяна старшего брата. – Иди. Сними. Проверь… Дрянь, какая же дрянь… Почему она солгала?

– Может, потому, что поняла, что ты ее убьешь. Ты ведь убила Генку, а Танька при всем своем сволочизме его любила… Думаю, со школы еще любила.

– Марьяночка…

– Заткнись же! – взвизгнула Марьяна. – И шевелись… Сними их! И ты тоже… ты…

– Всех не удержишь. – Илья старался говорить спокойно, все-таки нервная дама и нервная дама с пистолетом – две большие разница.

Марьяна же усмехнулась.

– А я и не буду всех. Я ее пристрелю… – направила дуло на Веру. – Ну что? Рискнешь?

– Нет. – Илья поднял руки. – Знаешь, поведение Татьяны было мне еще менее понятно, чем Генкино… Она тоже пыталась меня шантажировать. Заставить искать картины, хотя, как понимаю, прекрасно знала, где они…

– Знала, – эхом повторила Марьяна.

– Именно. Она ведь сама их сюда повесила… Принесла тем же вечером. После реставрации… Думаю, если бы осталась жива, то вскоре подменила бы их на те, которые писала Калерия, а сама бы уехала. Они ведь не ссорились с Генкой, так? Ты все придумала.

– Картины…

– Не спеши. Давай поговорим. – Илья скрестил руки на груди. Сердце колотилось как бешеное, один неосторожный шаг…

…бумажные самолетики во время полета оживают. А с людьми вот наоборот.

– Марьяна, что он такое говорит?

– Правда, Вань. Твоя сестрица – серийная убийца…

– Они… они… Это все она. – Марьяна подняла пистолет на полотно. – Разве ты не чувствуешь? Она смотрит… Она знает, что такое измена… Обман… Ее тоже предали! Все предали! Она их прокляла… они заслужили смерть, понимаете?

– Кто заслужил? – вкрадчиво поинтересовался Илья.

– Все! И… и не надо ничего говорить! Я не хотела… Получилось так… Снимай картину.

– Сниму. – Не стоит спорить с нервной женщиной. – Но мы же не договорили… Знаешь, Вань, она ведь и тебе врала. Не во всем, конечно… Грамотный лжец и правду использует.

– Заткнись!

– Иначе ты меня пристрелишь? Брось, Марьяна… Неужели ты сама не устала от лжи? Все ведь устают. И ты не исключение… Знаешь, я даже верю, что ты любила Генку. Вначале. Но он разрушил твою любовь… Сам виноват, да?

Губа тряслась, а вот рука оставалась неподвижной. Наверное, это даже хорошо, потому что если бы и руки тряслись, то Марьяна могла выстрелить. А так… Так, глядишь, продержится еще немного.

– Он тебя не ценил… Скажи, это ведь ты написала за него диссертацию? Ты, конечно, всего-то портниха, но при этом об искусстве знала больше Генки… А твой отец помог с защитой… Он так тебя любил, как родную дочь…

– Да.

– И Генка говорил, что любит. Он умел врать. Ты поверила. А оказалось, что ему всего-то нужна была эта диссертация… и еще доступ к музею… а спал он с Танькой.

– Потаскуха! – взвизгнула Марьяна. – Вечно крутилась рядом… Старая подруга… Я… я ему верила… я…

И верила, и в рот смотрела, очарованная кружевом слов. Генка всегда знал, что и как говорить людям. И обаятельным был, сволочь этакая… Чего-чего, а обаяния у него было не отнять.

– Полагаю, он уже тогда задумал обокрасть музей… Точнее, поучаствовать в грабеже… Твой отец давно понял, как можно использовать ресурсы, которые оказались в его руках.

– Ты… ты не понимаешь!

Илья пожал плечами.

– У него не было другого выбора. Он музей пытался сохранить.

Странный метод – сохранять, разворовывая. С другой стороны, что Илья знает о музеях? Ровным счетом ничего.

– К делу он привлек Татьяну… Платил ей, полагаю, неплохо. И за помощь в реставрации, и за молчание. Она же не дура, поняла, что к чему… и знанием поделилась.

Марьяна переступала с ноги на ногу.

– И вот тогда Генка решил, как в деле поучаствовать… План, конечно, небыстрый. Пару лет потратил на осуществление, зато за эти пару лет неплохо изучил запасники. Он, в отличие от твоего отца, не желал довольствоваться малым. К чему тащить по мелочи, постоянно рискуя, что твои делишки привлекут ненужное внимание? Нужно взять одну картину, но такую, чтобы, продав ее, обеспечить себя до конца жизни.

Илья облизал губы. Во рту пересохло, да и устал он выступать с монологом.

– Скажи, ты подсказала ему?

– Он… он влез в бумаги… Папа ее нашел… Еще тогда, давно… Он хотел забрать, но не вышло, а потом… Потом он подумал, что права не имеет.

– Побоялся.

– Нет! – Марьяна замахнулась пистолетом. – Папа не был трусом, он… он…

– Ты уговорила его отдать картину. Полагаю, решила подменить ее на копию. А что, у Леньки имелась подходящая по формату. Одну вынести, другую занести… Экспертная оценка все равно не проводилась, так кто бы понял, что произошла подмена? А у вас заодно на руках оказывались бумаги, по которым вы эту самую картину приобретали самым что ни на есть законным путем.

Марьяна сопела.

– Только что пошло не так? Картину отправили на реставрацию… Она попала к Татьяне… а потом твой отец погиб. Трагическая случайность, которая все изменила. И заодно уж Генка узнал, что жить ему осталось недолго.

Ванька слушал.

Вера молчала, подперла подбородок кулаком, уставилась невидящим взглядом.

Водка и селедка… которая?

– И вот не могу представить и близко, что он ощутил… столько лет, столько усилий, которые почти увенчались успехом. Известность. Богатство. Рядом, только руку протяни. И при всем том осознание, что никакое богатство не спасет его.

Генку даже стало жаль.

Немного.

– Вот тогда он и решил сыграть… Вторая картина не вернулась в музейные запасники, напротив, таинственным образом исчезли обе. И это тебя, Марьяна, не могло не разозлить… Ты ведь рассчитывала, что Генка оценит ваши усилия. Поделится. И дачу продали вполне с твоего согласия, вкладываясь в общее дело… И квартиру продали бы, если бы не предусмотрительность ваших родителей… И таблетками тебя никто не пичкал. А вот подслушанный разговор имел место.

Она поморщилась.

– Что ты узнала? Что тебя в очередной раз использовали? Парочка собралась убраться за границу, верно? Вдвоем… Так романтично.

– Он… он был скотиной!

– Не спорю, – согласился Илья. – Еще какой скотиной, но это тебя не оправдывает… и ты устроила побег. Театральный. Такой, который не оставил бы у твоего братца сомнений, что Генка и вправду тебя накачал… Вам нужно было алиби. А кто может заподозрить бедную одурманенную женщину? Кругом настолько жертву, что просто сил нет смотреть на нее без слез.

– Марьяна. – Ванька подал голос. – Он же выдумал все, правда?

– Боюсь, что нет… Ты старательно играла немощную, но на вечер встреч собралась. Прихватила лом из подсобки…

– Под руку подвернулся.

– Дождалась, когда Генка останется один… Думаю, ты потребовала вернуть картину.

– Она моя!

– Она, насколько я понимаю, государственная, – поправил Илья.

– Моя! По праву! Папа ее нашел… Я наследница! Я!

– Хорошо, ты наследница… Только Генка тебя и слушать не захотел. Что он сделал? Рассмеялся в лицо? Предложил поискать хорошенько? И добавил пару слов покрепче. Он умел находить больные мозоли и топтался по ним с немалым удовольствием. И ты не выдержала… Видишь ли, Марьяна, прием психотропных препаратов, чужих препаратов, украденных тобой, – глупая затея. Маскировка маскировкой, но подобные лекарства подбираются индивидуально. А ты взяла чужое. И дозу не особо рассчитывала… Думала, что это как аспирин? Чуть голова покружится, и только?

– Ты… хватит!

– Не хватит, – жестко отрезал Илья. – Ты сама себя с ума свела. И приступ агрессии был спровоцирован не только Генкой… Поэтому ты убила его, не узнав, где картина… и поэтому убрала Леньку.

– Он меня шантажировал! Он… он видел, как я выходила… Я сказала, что мужа ищу, что…

– Сам дурак. А Женька?

– Случайно встретил… и мог бы все понять.

– И Танька сама виновата? – Илья склонил голову набок. Женщина в темном пуховичке поспешно кивнула. Она уцепилась за эту мысль.

– Я спрашивала ее о картинах! Предлагала разделить все… Пополам разделить… А она не захотела! Жадная! И тварь… Она Генку соблазнила… Он говорил, что любит меня и только меня, а потом… с ней спал! Я видела… я хотела уйти, а он папу шантажировать начал… Я не соврала! Ваня, ты же понимаешь, что у меня выхода другого не было! Ты же…

Ванька отвернулся.

Наверное, тяжело вот так осознавать, что дорогой тебе человек оказывается вовсе не тем, кем ты его считал.

– И его ты тоже собиралась убить. – Илья подошел к стене. – Нас всех, верно?

– Я… я не виновата!

– Вера – свидетельница… Я… тоже. И брат твой. Он же не стал бы молчать, верно?

Ванька опустил голову, сгорбился и на глазах постарел.

– Мы все тебе мешаем, так?

Картина снялась легко. Илье показалось, что та висит прочно, надежно, но она соскользнула с гвоздя, словно сама отдаваясь в руки. От нее еще пахло краской, и, наверное, отчасти она не высохла.

Пускай.

Все-таки водка или селедка?

– Я… не виновата! Это она… Ее все предали, и она мстит… и я… Генка меня предал! И Танька… и Ленька шантажировал… Шантажисты не заслуживают жизни.

– А я? – тихо спросил Ванька, поднимаясь. – Я заслуживаю?

– Ты… мне… мне жаль! – Она подняла пистолет. – Мне так жаль…

Быть может, она и вправду испытывала жалость или что-то сродни ей, но вот Илья не верил. Он взвесил картину, удивляясь тому, что не столь уж она тяжела, как выглядит.

Повернулся к Марьяне.

И крикнул:

– Лови!

Картина полетела, некрасиво, нелепо, и если бы Марьяна стояла чуть дальше… Она же вдруг разом забыла про пистолет, вскинулась, не то заслоняясь, не то пытаясь подхватить на лету. И взвизгнула, когда тяжелый угол рамы ударил по рукам.

Пистолет упал.

И грохнул выстрел, наверное, пуля попала в лампу, потому что та разлетелась на сотню осколков. Только Илья на лампу не смотрел, он упал сверху на Марьяну, на картину. И под весом его захрустела рама, с треском расползлось и полотно.

Марьяна, повалившись на пол, ударилась затылком, и звук вышел на редкость гулким, будто бы голова ее была пуста. Она зашипела от боли и руки вытянула, пытаясь оттолкнуть Илью.

– Пусти!

Она вырывалась.

Извивалась по-змеиному, всем телом, а про пистолет забыла.

Хорошо, что она забыла про пистолет. С пистолетом Илья бы точно не справился.

– Ваня! – завизжала Марьяна тоненьким голосом. – Он… он меня обижает! Помоги!

Она вывернулась, уставившись на брата совершенно безумным взглядом, и тот, не выдержав, отвернулся.

– Ты… ты меня предал! Все вы меня предали! Ненавижу!

Марьяна рванулась, почти выскользнув из-под картины, которая, разодранная, сломанная, мешала, она попыталась перевернуться, встать на четвереньки.

– Хватит!

Этот голос заставил вздрогнуть не только Марьяну.

– Будем считать, что показательные выступления окончены. – Олег Петрович вошел в класс и поморщился. – Что вы тут учинили… Взрослые люди, между прочим! Стреляете, имущество казенное портите… нехорошо. Да отпустите вы дамочку, никуда она уже не побежит. А вы, женщина, бросьте пистолет. Я ведь тоже выстрелить могу.

И как-то это прозвучало так, что Илья поверил: и вправду может. Выстрелить. И попасть. Прямо в выпуклый Марьянин лоб, который покрылся мелким потом.

– Она моя! По праву моя…

– Ваша, ваша… – Олег Петрович ногой пистолет отбросил. – Вставай, картиновладелица…

– Моя… Она только моя… Я с ней говорю…

– Разберемся.

Он не стал надевать на Марьяну наручники, просто подхватил под локоток, но почему-то всем стало ясно, что вырваться и сбежать – не позволит. Не тот он человек.

– Картинку оставь…

– Она моя! – Марьяна только сильней прижала обломки рамы к груди. – А он испортил… Посмотрите, как он ее испортил! Нельзя так с картинами!

– Конечно, нельзя… Мы разберемся.

– И накажете его?

– Накажем…

– А картина…

– Ее надо починить. – Олег Петрович был бесконечно терпелив, а в классе появлялись какие-то другие, незнакомые Илье люди. Эти люди были деловиты, что муравьи, и незаметны. – Вот, наш лучший специалист по…

– Реставратор?

– Именно. Реставратор. Он починит вашу картину.

Марьяна почти безропотно протянула обломки седовласому мужчине.

– А мы пойдем… поговорим…

– О чем?

– Обо всем… Расскажете, как оно так вышло, а то, понимаете, теории хороши, но правда лучше… Вы вот правду знаете?

Марьяна кивнула.

– И поделитесь.

– Это она виновата. – Марьяна шла, уже опираясь на руку Олега Петровича, она семенила и что-то рассказывала страстным шепотом. И смотреть на это было неприятно. – Она, а не я… Ее все предали… и меня… Видите, как получилось?

Отпустили всех часа через два. Илья рассказывал… Ему задавали вопросы, он отвечал. И снова отвечал. И говорил, что-то писал, читал, подписывал.

Кивал.

Соглашался.

Очнулся уже во дворе школы. Светало. И рассвет был сизым, уродливым. Илья поднял воротник и отошел к лавочке. Вдруг навалилась усталость, и такая, что дышать и то получалось с трудом. Но Илья дышал. Сидел. Глядел перед собой.

– Привет, – раздалось рядом. – Подвинься.

Он молча подвинулся.

Вера села, вытянув длинные ноги. Некоторое время молчали.

– Что с ней теперь будет?

– Не знаю. – Илья сам старался не думать о том, что будет с Марьяной. Какая ему разница? – Освидетельствование, думаю… а там или суд, или больница.

– Думаешь, она сошла с ума?

– Думаю, она могла сойти с ума. А еще могла сообразить, что сумасшествие – ее единственный шанс выбраться. Она не глупа… Но надеюсь, что ее посадят.

– А картина?

Вера прятала руки в карманах.

– Она ведь испорчена?

– Картина Калерии – да… Ее, конечно, можно восстановить, но не уверен, что с этим станут возиться. Все-таки Калерия наша не была звездой первой величины.

– Значит, ты лгал?!

Сколько возмущения, и почти искреннего.

– Когда? – Илья посмотрел на Веру, кажется, она улыбалась. – Я не лгал… Татьяна и вправду спрятала картины в кабинете рисования. И оставила у себя работы Калерии… Всего-то и осталось, что снова их поменять.

– Выходит, что Крамской…

– В руках специалистов… Если это и вправду Крамской.

Илья замолчал.

Ему ведь объясняли про то, что нельзя просто взять и смыть растворителем верхний слой краски, работа эта кропотливая, требующая аккуратности, что малейшая неловкость уничтожит и оригинал. Объясняли про оценку и экспертизу.

Научную базу.

Еще что-то такое, он даже слушал, только понял не до конца.

– В любом случае она вернется в музей…

– Наверное, это будет правильно.

Вера поднялась.

– Наверное, пока…

– Наверное.

– Заедешь как-нибудь в гости?

– Если приглашаешь.

– Приглашаю.

– Тогда заеду… Тебя подкинуть?

Ему совсем в другую сторону, но… Почему бы и нет, раз история окончена и он свободен.

– Не откажусь… Слушай, а как ты понял, что это Марьяна?

Она шла широким мужским шагом. И совсем не походила на библиотекаря… А ведь изменилась, стала… свободней?

Женьки больше нет.

И прятаться не от кого… Получается, Марьяна сделала полезное дело? Странно думать о чужой смерти с точки зрения пользы. Илья выбросил эту мысль из головы.

Вернется как-нибудь потом.

– Напиши письмо, – попросила Матрена. Как ни странно, но появление Аксиньи, которую прошедшие годы нисколько не затронули – все так же кругла она, крупнолица и краснорука – придало сил. Только Матрена знала, что сие ненадолго.

Она умрет.

То, дурное, что сидит под сердцем, убивало ее верней, нежели яд или нож…

Нельзя было проклинать… и невозможно не проклясть.

– Напишу, – пообещала Аксинья.