Сажайте, и вырастет Рубанов Андрей
– Жарко в вашей Москве, – неожиданно пожаловался следователь. – И шумно. Очень…
– Москва не моя, – заявил я резко. – У меня и регистрации нет…
– А вы, – Хватов обратил стекла в сторону адвоката, – тоже не местный?
Рыжий лоер с достоинством пожал плечами.
– Почему же? Коренной. В третьем поколении.
– Как же ты, это самое, живешь здесь без прописки? – удивился Клетчатый, снова переводя на меня окуляры. – У тебя что, не проверяли документы?
– Много раз, – мирно ответил я. – Но я даю денег, и меня отпускают. Я не жадный. Всегда плачу по таксе. А москвичей, как и вы, не люблю… Откуда будете, Степан Михайлович?
– Из Рязани.
– Вот это да! – воскликнул я. – Из Рязани! Да мы – почти земляки!
Следователь недоверчиво прищурился.
– Земляки?
– Практически да. Серебряно-Прудский район, – отрекомендовался я. – Самый юг Московской области. Раньше входил в состав Рязанской области. Там я вырос…
Сообщив морщинистому человеку, что мы оба с ним происходим из одной социальной группы – провинциалов, я рассчитывал на его симпатию и, видимо, не ошибся. Теперь не только генерал Зуев, но и следователь ясно понял, что за свою свободу я готов платить. По таксе. Одержав первую маленькую победу, я закурил.
– Начальство сказало, – Хватов аккуратно двинул в мою сторону картонную пепельницу, в точности такую же, какие я видел в соседнем кабинете, – что ты готов, это самое, дать показания…
– Совершенно верно, – поспешно ответил я, стряхивая пепел облегченной ментоловой сигаретки. – Правдивые и исчерпывающие! Даю показания – и сразу же покидаю ваше жуткое заведение.
– Это тебе генерал пообещал? – осторожно спросил Клетчатый.
– Лично!
Следователь задумался. Открыл ДЕЛО, заглянул, перелистал несколько страниц, постучал пальцами по кнопкам клавиатуры и вздохнул.
– Ясно. Что же, начнем. От твоих, это самое, показаний зависит многое… Ты ведь у нас, это самое, подозреваемый. Будешь крутить и врать – мы тебя посадим в камеру…
– Одну минуточку! – вскочив со стула, рванулся в бой Рыжий. – В какую такую камеру? Это психологическое давление! Угроза! Мой клиент – честный человек! Он платит налоги! Он создает рабочие места! Он банкир! А банки – кровеносная система экономики! После допроса он пойдет домой в любом случае!
Хватов улыбнулся.
– А если он, это самое, чистосердечно сознается?
– В чем?! – одновременно выкрикнули я и адвокат.
– В хищении.
– Его не было!!!
– Было, – возразил рязанский дядя и снова направил стекла в мою сторону. – Украденные деньги прошли, это самое, через организацию, подконтрольную тебе лично, Андрей. У нас собрана, это самое, доказательная база. Платежные поручения. Банковские выписки. Другие бумаги. На документах – твоя подпись…
– Покажите! – грубо потребовал Рыжий.
Следователь поморщился.
– В свое время мы, это самое, предъявим вам все бумаги… Установленным порядком.
– А чего тянуть? Давайте решим проблему прямо сейчас! – Адвокат опять сел. Он улыбался, но произносил слова с большим нажимом. – Мне и моему клиенту совершенно ясно, что произошло какое-то недоразумение. Разрешим его, пожмем друг другу руки и разойдемся!
«Хорошо работает, – мысленно похвалил я Максима, а заодно и своего дальновидного босса, подыскавшего для меня не убеленного сединами старика, но энергичного парня, делающего свое дело резко, с драйвом. – Однако дела мои плохи. Ведь я не самый законопослушный гражданин. У меня рыло в пуху. Я много раз проворачивал незаконные финансовые сделки. Фабриковал чужие подписи. Изготавливал фиктивные бумаги. Вовлек в это неблаговидное занятие множество других людей. Рязанский дядя в мощных очках не выглядит профаном. Он в два счета пришьет мне неуплату налогов, подделку документов и, возможно, что-нибудь еще…»
Вдруг что-то стало быстро остывать в моей груди, сжало и укололо. Задорого купленный пиджачок не согрел, и эксклюзивная рубаха жатого шелка не сдержала рвущийся из-под ворота запах телесной влаги. Тоска и стыд оказались слишком сильны – мне захотелось сейчас же встать и убежать из этого страшного места. И никогда не нарушать закон. Работать за твердый оклад, воспитывать сына, быть веселым и спокойным, навсегда забыть о честолюбивых мечтах и не смотреть по сторонам – чтобы не увидеть тех, кто сумел удовлетворить свое честолюбие…
Но моему покаянию недостало энергетики. Все иссякло в несколько мгновений. Я стиснул зубы, еще раз отер скомканным платком взмокшую напряженную физиономию и заставил себя вспомнить, что главное в моей жизни сейчас – деньги.
«А ну-ка, говнюк, успокойся, – мысленно велел я себе. – Изобрази улыбку, не затягивайся так жадно сигаретой. И сядь ровно!»
– Знаете, гражданин следователь, – спросил я, – каково главное условие хорошей работы мозга?
– Нет, – осторожно ответил Хватов, – и какое же?
– Прямой позвоночник.
Следователь непроизвольно выпрямил спину и развернул плечи.
Такова моя любимая шутка; домашняя заготовка; она всегда помогала мне установить контроль над разговором и даже слегка подавить психику собеседника, кто бы он ни был. То, что прием сработал даже сейчас, на допросе, в легендарной и страшной Лефортовской тюрьме, почти развеселило меня и придало мне сил.
– Как построим, это самое, разговор? – спросил Хватов после маленькой паузы. – Как будешь давать показания? В форме вопросов и ответов?
– Надо подумать, – ответил я.
– Думай, – разрешил следователь и застучал пальцами по клавиатуре. – Только недолго. А пока уточним, это самое, твою биографию…
Двадцать семь лет моей жизни уместились в пять минут. Родился. Окончил школу. Работал на стройке. Поступил в университет. Отслужил срочную службу. Бросил университет. Женился. Занялся коммерцией. В качестве поля для бизнеса выбрал финансовый рынок…
Наконец, настал момент, когда я должен был упомянуть босса. Ведь именно Миша Мороз привел меня на упомянутый финансовый рынок, будь он неладен. Это босс Михаил научил всему. Показал, что и как делать. Растолковал правила. Взял в совладельцы выгодного предприятия. Ссудил деньгами. Превратил из нищего недотыкомки в блестящего столичного яппи.
Я напрягся. В горле пересохло. Мелко задрожали тонкие мышцы внизу живота. Так тело протестовало против осуществляющегося обмана. Включило защитный механизм. Мне пришлось призвать на помощь все самообладание.
Каждому моменту истины соответствует свой момент лжи. Критическая точка. Порог, который надо перешагнуть. И я шагнул. Умолчал о человеке, который сейчас должен сидеть, боком, на твердом табурете – вместо меня.
– В тысяча девятьсот девяносто третьем году мною, – я прокашлялся и глубоко затянулся гадким дымом, – мною, значит… мною… была учреждена финансовая компания. Она… занималась операциями на фондовом рынке. Сейчас, спустя три года, эта компания находится в стадии реорганизации. Превращения в полноценный коммерческий банк…
– Вы, это самое, его единоличный владелец?
– Естественно, – вальяжно бросил я и снова глотнул дыма.
– А какие функции, – монотонно пробубнил Клетчатый, – выполняет, это самое, в вашей структуре Михаил Мороз?
Тут мне удалось очень натурально поднять брови. Я повернулся к адвокату. Тот превосходно подыграл: тоже недоуменно пожал плечами.
– А он-то здесь при чем? – спросил я.
На свете нет ничего гаже и отвратительнее сознательного вранья, и сначала я чувствовал себя скованно. Боялся, что задрожат руки или пот потечет по вискам. Однако в кабинете стояла такая духота, что все трое – и я, и Рыжий, и морщинистый уроженец Рязани – обильно потели, сжимали в ладонях платки, отирали ими взмокшие лбы и шеи и отдувались. Я спасся этим – замаскировал нарастающее волнение мелкими движениями рук, скомкал в кулаке влажный кусок ткани, раздавил сигарету о дно пепельницы, взял из пачки новую, закурил и обменялся красноречивыми взглядами с адвокатом, с ужасом и облегчением понимая, что теперь – назад дороги нет. Самое главное – сделано. Босс выведен из-под удара.
Технике допроса учат годами. В специальных милицейских школах. Преподают как сложную науку. Заставляют писать контрольные и ставят оценки. Светлые головы, не самые худшие умы, непрерывно продвигают эту дисциплину вперед.
Обвиняемые же и подозреваемые, наивные преступники и легкомысленные подонки, противостоять научным методам не умеют. Они не создали своей науки противодействия. С чего все начинается? Как себя вести? Как слушать вопросы, как формулировать ответы, какова при этом должна быть мимика? Жесты? Поза тела? Тембр голоса?
– Отвечай на вопрос, Андрей, – сказал следователь. Я развел руками:
– Ну, Михаил Мороз – мой сотрудник… Нечто вроде завхоза. Он что, тоже задержан?
– Да.
Я исполнил веселое изумление. Хлопнул себя ладонью по коленке.
– Но это же глупо! Мои подчиненные здесь совершенно ни при чем! С какой стати тащить в изолятор совершенно невиновных людей? Миша Мороз закупает для моего банка факсы и ксероксы! Оргтехнику! Вот и вся его работа!
Хватов миролюбиво развел руками.
– Если это так, мы его отпустим. А теперь перейдем к факту хищения…
Рыжий лоер подпрыгнул из положения сидя и раскрыл рот, чтобы возмутиться, но я остановил его движением руки и надменно отчеканил:
– Повторяю! О хищении мне ничего не известно! Я не занимаюсь воровством денег из казны государства! Этот бизнес мне не нравится! В нем слишком велики уровни рисков и моральные издержки! Я ясно излагаю?
Следователь хладнокровно кивнул. Он производил впечатление необычайно уравновешенного человека.
– Вы не пришьете мне хищение никогда, – продолжил я, гордо подняв голову. – По той простой причине, что я его не совершал! Любому умному человеку это стало бы ясно после трехминутной беседы. Вместо того чтобы арестовывать меня и моих подчиненных, разорять мой кабинет, в который я даже уборщицу не допускаю, достаточно было просто прийти ко мне в офис и задать все ваши вопросы…
– Твой кабинет – это твой кабинет, – назидательно произнес Хватов. – А мой кабинет – это мой кабинет…
И он с удовлетворением обвел глазами стены, показывая мне, что вполне доволен своим рабочим местом. Хотя, на мой взгляд, гордиться было совершенно нечем. Несгораемый шкаф эпохи позднего Брежнева, облупленный подоконник, кривоватая дверь, грязный линолеум, немытые оконные стекла, частицы пыли, подвешенные в воздухе, серебристо отсверкивающие в полосах солнечного света, – все выглядело поистине жалко.
– Кстати, о твоем кабинете, – заметил рязанский человек. – Во время, это самое, обыска там изъяты ключи и документы от трех автомашин. Все зарегистрированы на твое имя. Но нигде не найдены твои водительские права…
– Вы что, – тихо спросил я, – вскрыли мой сейф?
– Естественно, – следователь развел руками. – Обязаны, это самое, и вскрыли.
Сейф стоил в два раза дороже, чем дом в городе Рязани, и то, что он уже вскрыт (всего за несколько часов!), меня разозлило и обидело. Продавцы стального монстра гарантировали мне полную невозможность вторжения. Сегодня же позвоню и устрою скандал, решил я. Потребую деньги обратно.
– Вскрывать сейф вы не имели права, будет подана жалоба.
– Четыре, – вставил Рыжий.
– Да, конечно, – рассеянно кивнул Хватов. – Но я о другом. Мы не нашли твои права.
– Все правильно, – кивнул я. – У меня их нет.
– Как же ты, это самое, ездил?
– Так и ездил, – беспечно ухмыльнулся я. – Без прав. Если останавливали – платил по таксе. Я же говорю, я не жадный. И таксу знаю. Кроме того, у меня есть личный шофер.
– Где он находится сейчас? – быстро спросил Клетчатый.
– Не скажу, – с наслаждением парировал я. – А то вы и его повяжете, как завхоза…
Легенду «завхоза» я и босс Михаил сочинили совместно, за две недели до ареста. После пары стаканов «Чивас Ригал». Вышло в рифму: «завхоз Мороз». Оформили, задним числом, и договор найма, и трудовую книжку, и ведомость заработной платы, и пропуск с печатью и фотографией.
– Не переживай, – участливо сказал следователь. – Твой завхоз – не пропадет. Хотя у нас есть данные, что он тоже причастен к хищению…
Я помертвел, но заставил себя раздвинуть губы и улыбнуться.
– Любопытно было бы поглядеть… на ваши данные…
Следователь осторожно положил костлявую ладонь на папочку-скоросшиватель и погладил.
Я немедленно захотел предложить ему плату по самой высокой таксе, чтобы он разрешил мне хотя бы перелистать содержимое ДЕЛА. Но вовремя одумался. И стукнул рукой по столу.
– Черт с ним, с завхозом! Найму себе другого. Не будем терять времени! У меня сегодня в пять часов важнейшая деловая встреча, так что поторопимся…
– С тобой приятно иметь дело, – задумчиво произнес Хватов. – А чем конкретно занималась, это самое, твоя финансовая компания?
– Моя финансовая компания, – ответил я, – занималась операциями на финансовом рынке.
Следователь чрезвычайно спокойно проглотил издевательское высказывание.
– Так и запишем, – пробормотал он, нажимая кнопки. – Какими именно операциями?
– В основном перепродажей ценных бумаг – акций, облигаций и векселей. На бирже и вторичном рынке.
– А подробнее?
– Подробная информация, – ответил я грубо, – есть внутренняя информация. Коммерческая тайна. Она не подлежит разглашению ни при каких условиях!
– Хорошо. – Хватов кивнул. – А как насчет вывоза, это самое, капитала? Обналички? Увода денег от налогов?
– Бывало и такое, – невозмутимо признался я и снова обтер мокрую шею. – Я существую в конкурентной среде. Чтобы выжить, я обязан предложить всякому клиенту полный комплекс услуг, хотя бы и не совсем законных.
– То есть, – вкрадчиво стал уточнять Клетчатый, – всякий человек мог прислать тебе банковский перевод, а взамен забрать, это самое, наличные деньги?
– Не «всякий». Со «всяким» я бы и разговаривать не стал. Я работаю только в кругу своих.
– Значит, – Хватов сощурился, – у тебя имеется сформировавшийся круг клиентов, из числа предпринимателей, которым ты регулярно оказываешь, это самое, незаконные финансовые услуги?
– Безобразие, – усмехнулся адвокат. – Что за вопрос?! Это утверждение!
– Ничего, – благородно разрешил я. – Нормально. Диктую ответ, медленно: на начальном этапе своей деятельности, около двух лет назад, я иногда, в исключительных случаях, оказывал двум или трем лицам упомянутые услуги. Детали сделок – уже не помню…
Адвокат заерзал, но я в его сторону не посмотрел.
В конце концов я все равно скажу все, что им нужно. Генерал Зуев подвел меня к этому еще час назад, в соседней комнате.
Да, был такой человек, аптекарь, с приятным семитским шармом в чертах лица, и он – да, попросил меня об услуге и перевел со счета никому не известной маленькой фармацевтической компании несколько миллиардов рублей, и попросил обратить эти рубли в американские доллары и переслать в несколько европейских банков. В Латвию и в Австрию. Полмиллиона – выдать наличными ему в руки. Я так и сделал. Удержал свои комиссионные.
По закону с такой операции я обязан уплатить немалые налоги. Но – не уплатил. За что Уголовный кодекс предусматривает наказание в виде трех лет лишения свободы. Я согласен. Деньги – важнее. Я просижу максимум год, затем меня отпустят досрочно. Как говорится, за хорошее поведение. Весь год босс будет держать для меня мое рабочее место. Я вернусь в еще не остывшее, хранящее отпечаток моего зада кресло, за свой стол, за баранку кондиционированного автомобиля с большими колесами. Я вернусь в сауны, рестораны, джакузи, нырну в стаканы напитков, впрыгну в штаны «Кензо» и туфли «Ллойд» и заживу прежней жизнью. Такая логика казалась мне предельно простой.
Наверное, мои суждения – аморальны. Однако я не всегда сидел на мягком в дорогой карете. Перебравшись в столицу Империи, я начал здесь с нуля. Ночевал у друзей, на полу. Ел макароны с маргарином. Я проехал за пять лет тысячи километров в столичном метро. Я помнил, как однажды в подземных переходах появились плачущие старухи с протянутыми ковшиками сухих сморщенных ладошек.
Они появились, как только свергли коммунистических вождей. И больше уже не уходили. Они и сейчас там стоят.
Лучше пострадать один год – в молодости, чем двадцать лет в старости, подумал я однажды, в очередной раз опуская монетку в дрожащую руку. Лучше рвануться, рискнуть, но застраховать себя и своих родителей и детей от нищеты. Пусть тюрьма – но только не нищета, не голодная старость… Не дай бог, черт побери.
Потом я многословно рассказал следователю Хватову о том, какой я мощный бизнесмен и славный малый. Затем стал разглагольствовать о деньгах, о семье, о политике, о законе и справедливости – обо всем на свете, лишь бы затолкать на самое дно разговора тему «завхоза Мороза». Я врал убедительно, красочно, аранжируя свою болтовню цифрами, подробностями и пословицами типа «чем дальше в лес, тем своя рубаха ближе к телу». Я жестикулировал, улыбался и дипломатично опускал глаза. Я вложил всего себя в полчаса самого лучшего обмана в своей жизни.
Однако Клетчатого никак не тронул мой цветистый монолог – в самой его середине он вдруг встал, извинился и вышел. В дверном проеме тут же возникла фигура давешнего грубого оперативника. Сложив руки на груди, сыщик стал молча наблюдать за тем, как адвокат склонил свою голову к моей и горячо зашептал:
– Ни о чем не волнуйся!.. Как я понял, у них ничего на тебя нет. Никаких доказательств. Но по закону они могут продержать тебя, без предъявления обвинения, целых тридцать суток…
– Тридцать суток! – воскликнул я в отчаянии. – Целый месяц! А как же мой бизнес? Это катастрофа! Все рухнет! Мне нельзя – на тридцать суток! Иди договорись, придумай что-нибудь!
Лоер в ответ только грустно покачал головой. Я выругался площадными словами.
– Кстати, – тихо спросил Рыжий, – ты вообще знаком со спецификой уголовного делопроизводства?
– В общих чертах, – буркнул я. – Насколько мне известно, они обязаны предъявить мне официальное обвинение. За подписью прокурора. И одновременно избрать «меру пресечения». Либо это будет подписка о невыезде, то есть: я гуляю на свободе, но по повестке являюсь на допросы; либо это – заключение под стражу: я сижу в тюрьме, и к следователю меня приводят из камеры…
Адвокат поддернул манжеты своей рубахи. Моя рубаха стоила примерно в семь раз дороже.
– Не в тюрьме, – поправил он меня, – а в следственном изоляторе.
– А что, есть разница?
– Если честно, – признался Рыжий, – нет. Никакой.
– Значит, я сижу тридцать суток, а потом они предъявляют обвинение?
– Да.
– Ага! – хохотнул я, чувствуя облегчение. – Но в казнокрадстве я не виноват! Доказательств нет и не будет! Они смогут обвинить меня лишь в неуплате налогов. Легкая статья! Три года! Такого обвиняемого они вряд ли станут держать в изоляторе!
– Ты прав.
Лицо и руки адвоката были очень белые и сплошь покрыты веснушками.
– Тридцать суток! – вновь ужаснулся я. – Месяц! За это время моя контора рухнет! Клиентура разбежится по конкурентам! Я понесу убытки!
– Мы подадим в суд, – предложил Рыжий.
– На кого?
– На прокуратуру.
– Я подам иск против Генеральной прокуратуры страны? Это смешно.
– Пожалуй, ты опять прав.
Тридцать суток тюрьмы! – с горечью подумал я. За что? А как же справедливый суд?
Меня отягощал недостаток, схожий с недостатком босса: я полагал себя самым эрудированным из всех шести – или сколько их там есть – миллиардов человеческих существ. Поэтому следующий вопрос я задал, стесняясь:
– А разве не суд решит, где именно я буду пребывать весь период следствия – за решеткой или на свободе?
Адвокат печально улыбнулся.
– К сожалению, в этом вопросе отечественная юриспруденция… как бы это сказать…
– Буксует.
– В общем, да. – Рыжий снова вытер пот со лба. – Сейчас людей сажают в изолятор только волей прокурора. Там, в изоляторе, подследственный годами ждет решения своей участи. Человек может просидеть год, пока идет следствие, и еще год или даже два, пока услышит свой приговор. Суды переполнены. Очередь. Подсудимых много. Судей мало. Говорят, что скоро в законы внесут изменения. Но нас с тобой это не коснется. Тебя лишит свободы не суд, а чиновник прокуратуры. А он поступит так, как ему удобно. Он сочинит постановление, там будет сказано, что, находясь на свободе, ты можешь скрыться от правосудия…
– У меня бизнес! – выкрикнул я; сыщик у двери вздрогнул и сменил позу. – У меня семья! Ребенок! Старенькая мама! Куда я сбегу?
Рыжий поднял ладонь.
– Кроме того, находясь на свободе, ты сможешь оказать давление на свидетелей и помешать ходу расследования. Я лишь цитирую официальные формулировки…
Я глухо зарычал от досады, но справился с собой и хрипло спросил:
– Так что же меня ждет?
– Пока – месяц.
– А потом?
– Тебя отпустят, – уверенно ответил Максим. – Повесят неуплату налогов, дадут три года, условно, и все закончится…
– Ладно. Месяц – значит месяц. Отсижу.
Отвернувшись в сторону, я несколько раз сильно надавил большим и указательным пальцами на оба своих глазных яблока – чтобы они покраснели и веки припухли. Когда Хватов вернулся, я тут же пожаловался ему на усталость и плохое самочувствие. И деликатно попросил закончить разговор.
– Что же, – почти равнодушно кивнул морщинистый очкарик, – продолжим завтра. А сейчас, извини, будем вас, это самое, оформлять…
– Нас?
– Тебя и твоего завхоза, – будничным тоном пояснил Клетчатый. – По Указу президента о борьбе с организованной преступностью и, это самое, бандитизмом – временно задерживаем обоих на тридцать суток!
– А завхоза за что?
– За компанию.
Я встал.
– Значит, посадите, да? – после паузы спросил я, ощущая, как последняя слабая надежда рвется в лоскуты и исчезает где-то пониже и правее сердца.
– Посадим, – буднично произнес Хватов.
– Это незаконно! – воинственно выкрикнул мой лоер и тоже встал. – Я подам жалобу. Сегодня же. И не одну.
– Ваше право, – ответил Хватов, едва не зевая. – Ты, Андрей, не волнуйся. Посидишь, это самое, отоспишься, отдохнешь…
– Сегодня ночью, – мрачно заявил я, – вас, гражданин следователь, будут мучить кошмары. Вы сажаете в тюрьму невиновного человека!
– А я вообще здесь, в этой ужасной Москве, плохо сплю, – усмехнулся Клетчатый. – Слишком, это самое, шумно… Машины бибикают… А ты сегодня ночью подумай, не дать ли тебе настоящие показания. Подробные. Пока ты по существу дела сказал только несколько слов…
– Поймите меня правильно, – возразил я с апломбом, – у меня – бизнес. В моем кабинете, как и в вашем, много чего происходит.
– Повторяю, – обиделся Хватов, – давай не будем путать, это самое, твой кабинет и мой!
– В моем кабинете, – продолжил я, – бывали такие люди, о которых я никогда никому ничего не скажу. Ни на каком допросе. Ни в вашем кабинете, ни в другом.
Иначе сквозь меня живо штырь проденут. Хоть в камере, хоть в бараке. Такая у меня жизнь. Иногда – дешевле отсидеть…
И меня повели сидеть.
О бизнесменах, очутившихся в местах заключения, ходили в то время ужасные легенды. Говорили, что уголовное сообщество не приняло коммерсантов. Говорили, что преступный мир – организованный, спаянный убеждениями и обычаями – относится к новым людям с большой неприязнью. Говорили, что предпринимателей бьют и унижают. Отнимают еду и одежду. Говорили, что богатый человек, очутившись за решеткой, в обществе воров, убийц и насильников, окружен атмосферой всеобщего злорадства, его осыпают насмешками, презирают и сторонятся.
То же самое, впрочем, говорили в разное время об осужденных милиционерах, и о солдатах-дезертирах, и об иностранцах.
В общем, шагая меж двух решительных оперов в глубины Лефортовского замка, я не очень нервничал. В конце концов, со мной мои доллары! И адвокат! И босс! И влиятельные друзья! Со мной, наконец, я сам – поджарый, ловкий, умный, решительный, единственный в своем роде. Нищий студент, в несколько коротких лет поднявшийся до запредельных высот, до миллионных контрактов. Состоявшийся и состоятельный. Тюрьма? Пусть будет тюрьма: каземат, камера, изолятор, зона, каторга, лагерь – все что угодно.
Я делаю самое главное на свете – деньги. И на своем пути пройду сквозь всякую тюрьму, как нож проходит сквозь масло.
Глава 3
Я начал всерьез размышлять о тюрьме очень давно. Не то чтобы думал с детства – но тянуло. Заведение с решетками на окнах всегда казалось мне самым страшным местом на свете, и этот страх возбуждал меня.
Свои детские годы я провел в веселой ромашковой стране Совдепии. Преступность на ее территории была побеждена физически, морально и нравственно. Если в далекой провинции дураки грабили сберкассу, это расценивалось как чрезвычайное происшествие в масштабах всей Империи. Газеты, конечно, молчали – но все руководство милиции, госбезопасности и администрации той территории, где произошел акт бандитизма, в один миг лишалось своих мест.
Когда два брата по фамилии Грач образовали преступную группу, раздобыли автомат и убили из него милиционера, случилась чудовищная сенсация. Про неслыханный случай даже сняли художественный фильм.
Тоталитарные режимы уничтожают всякую серьезную преступность, не говоря уже о преступности организованной. Муссолини в пару лет вырезал под корень всю сицилийскую мафию. Известный историкам факт.
И вожди Совдепии пошли схожим путем. Хитрые – как и положено настоящим византийцам, – они решили совсем лишить своих подданных какой бы то ни было информации об уголовниках и местах их обитания. Официально преступность считалась ликвидированной. Тщательно, кропотливо насаждалась культура, полностью свободная от преступной идеи. Героями книг и фильмов, радиопередач и театральных постановок выступали честные, весьма положительные мужчины и женщины, не склонные к авантюре. А преступный мир изображался в виде горстки полностью опустившихся, ни на что не способных, глубоко несчастных людей, где каждый второй мечтает перековаться в добропорядочного члена общества.
Городские дети в дни каникул едут к бабкам в деревню; я же, сельский отрок, всякое лето путешествовал в обратном направлении. Из зноя и пыли – в прохладу, в город, к цивилизации. Десять кинотеатров, три стадиона, библиотека с читальным залом, парк культуры – а посреди всего великолепия бабушкина квартира. Просторная, с окнами в тихий двор. Во дворе – гипсовая балерина, в бабушкином шкафу – десять желтых томов «Детской энциклопедии» издания 1958 года. Можно почитать том «Наука и техника», а лучше том «Моря и океаны», после – оседлать велосипед, домчать до кинотеатра, изучить рекламный щит «Скоро на экране», купить и съесть мороженое за семь копеек, всласть погонять по дворам и вернуться к морям и океанам. И так – каждый день.
Отрок ощущал счастье как нечто постоянное.
Но речь не о морях и океанах, а о тюрьме и об уголовниках.
Их я увидел впервые в жизни именно в городе, на летних вакациях. Во всяком населенном пункте моей страны есть особенные места – возле дверей в винный магазин и еще на задах ларьков приема стеклопосуды – вытоптанные и заплеванные пятаки, где собираются в группы, переругиваются и занимают друг у друга медные монеты наиболее опустившиеся горожане. Там и заметил однажды счастливый юнец с мороженым в руке необычных людей. Шумных, бесцеремонных, в обвисших исподних майках, открывающих взору публики острые татуированные плечи. Угловатые, нечистые, смердящие приторным портвейном существа с выбитыми зубами. Особенно неприятными выглядели их подруги – невероятно грубые и крикливые женщины с опухшими, жирно накрашенными лицами.
Уголовники, с ужасом догадался отрок и нажал на педали своего блестящего велика. Уголовники! Преступники! Злодеи! Плохие, нечестные люди! Вези, вези меня прочь от них, мой быстрый велосипед!
Сам я был из тех мальчиков, которые, найдя кошелек с деньгами, тут же вешают на забор объявление: «Найден кошелек с деньгами». Мои честность, принципиальность и порядочность простирались в дали, столь же бесконечные, как глубокий космос. Тогда я бредил космосом, полетами, скафандрами, лазерными пушками и прочими подобными штуками.
В тринадцать с половиной лет я твердо решил, что стану писателем-фантастом и превзойду мастерством любимых мною авторов – братьев Стругацких. Гениальные братья открыли мне, что смысл и счастье человеческой жизни – в созидательном труде, в творчестве, в познании мира и в развитии личности.
Я решительно взялся за дело. С самого начала я положил себе за правило делать тексты каждый день. Минимум по два часа. Еще столько же времени проводил в городском читальном зале. Я изучал мировую литературу и упорно портил бумагу. Сверстники уже зажимали девчонок по подъездам, а я только усмехался – я строил свое будущее. Полировал за письменным столом детали секретного оружия, необходимого для победы над миром.
К шестнадцати годам я полностью сформировался как писатель: я знал, что буду делать легкую и злую сюжетную прозу. Смешную и горькую. Точную и отвязную. Я решил, что от моих книг чуваки и чувихи будут балдеть, как восьмиклассница от первой сигареты. Я поклялся себе, что буду работать без сна и отдыха, до обмороков, до темноты в глазах – но превзойду всех. Стану самым лучшим. Великим. Неподражаемым. Поставлю на уши всю тысячелетнюю мировую словесность. Моими романами будут зачитываться, над ними станут хохотать и рыдать, их будут экранизировать и цитировать. Мои романы взорвутся, подобно бомбам. Они изменят человечество. Они выведут людей к свету. Осталось накопить жизненный опыт.
Тут я опять подумал о тюрьме и об уголовниках.
Я хотел делать экстремальные, бьющие наотмашь истории. Соответственно, они требовали экстремального материала. В его поисках я для начала устроился строительным рабочим – отбойным молотком долбил землю в тридцатиградусный мороз. После часа работы лицо, шея и руки по локоть покрывались слоем машинного масла. Подлинного экстрима я тут не обрел. Вообще, я легко переношу тяжелый физический труд. Приучен сызмальства. В обеденные перерывы писалась повесть, где действовал герой, плотник-бетонщик Колюха, и героиня, председатель профкома, по прозвищу Доска Почета. Одновременно шла подготовка к поступлению на факультет журналистики Московского университета. Сочинялись бойкие репортажи для многотиражки строительного треста, боевого листка формата А2 с многосмысленным названием «Огни новостроек».
Однажды фотограф принес в редакцию портрет, сделанный им в каком-то котловане: красивейший черноволосый мужчина, рабочий, с ясным, открытым лицом, высоким лбом, белозубо улыбающийся, в романтически расстегнутой новенькой брезентовой робе, в ловко сидящей каске. Фото украсило бы любую выставку или обложку столичного журнала.
Возникла идея дать портрет на первую полосу, рядом поставить маленький очерк. Я тут же позвонил в отдел кадров конторы, где числился герой портрета, и сваял тридцать строк.
– Не пойдет, – сказал главный редактор, созвонившись с цензором. – Этот красавец – ранее судимый.
Школу я покинул невинным, как гладиолус, и поступил в университет с первого захода, выдержав конкурс в семнадцать человек на место. Перспективы виделись блестящими. Впереди простиралась широкая и светлая дорога, по которой я должен был пройти весело и привольно. Учеба, затем тяжелая, но интересная работа в редакции. Личный рост и так далее. Тюрьма сюда не вписывалась.
Но разве возможно понять людей и процессы в обществе, не побывав на самом его дне?
Мои мысли постепенно оформились в нечто вроде плана. Я предполагал нырнуть в зарешеченное заведение ненадолго – например, на полгода, – чтобы ознакомиться и понять и саму тюрьму, и преступную идею. А потом – мрачно ходить среди людей, излучая загадочную силу и тайну! Хорошо, что до этого не дошло.
Вскоре Родина дала понять, что мне пора надеть сапоги и погоны. Пришлось выполнить воинский долг полностью. Уплатить полновесные два года. Армия Совдепии являла собой обыкновенный колхоз. Я опять не собрал никакого острого материала для книг. В год моего дембеля, восемьдесят девятый, сразу два или три молодых писателя попытались прогреметь со своими воинскими мемуарами. Там с большим чувством толкалась тема унижения одних вооруженных, одинаково одетых мальчишек другими мальчишками. Я же чувствовал, что делать такую прозу – это ошибка. Насилие – в его казарменном виде – совершенно неинтересно человечеству. В конце концов, на солдатской службе я участвовал в драках и получал по физиономии никак не чаще, чем до службы. Дело молодое.
Время показало, что я прав. Не прошло и года, как в Совдепию пришло видео, а с ним обширная мировая кинокультура. Публика посмотрела «Фулл металл джэкет» Кубрика и утратила интерес к неглубоким военным опусам начинающих столичных авторов.
Вместе с видеокультурой утвердилась и мировая преступная идея, представленная фильмами – шедеврами крупнейших мастеров. Суть этой идеи проста. Человек остается хорошим и добрым только тогда, когда он выспался, согрелся и покушал. Попытайтесь отнять у него жизнь, еду, комфорт, самку – и увидите, как он превратится в лязгающее клыками животное, не обращающее на закон никакого внимания. То есть каждый из нас, внешне добрых и честных, станет преступником, будь на то обстоятельства.
Без сомнения, преступная идея важна. Она всегда выживала и выживет. У нее есть свои апостолы, мученики и евангелисты. Эта идея не дает обществу забыть, что оно, общество, состоит не только из хороших людей, но и из плохих, слабых, отягощенных пороками. Всякий знает, что справа и слева от Иисуса Христа распяли двух уголовников. Преступная идея – это вопль истинно несчастных: всех, кто лишен совести и сострадания, всех безвольных и слабохарактерных, всех психопатов, убийц, маньяков, насильников, душегубов, аферистов, бандитов, психически больных, неверящих, бесталанных и бездарных. «Не забудьте, что гомо сапиенс несовершенен!» – кричит эта идея любому, кто возомнит себя гением, а человечество – полем для произрастания себе подобных.
В Совдепии преступная идея замалчивалась. Ни ее последователи, ни ее критики не имели голоса. Поэтому тюрьмы моей Родины еще много десятилетий будут переполнены.
Выйдя из ворот с красными звездами, я увидел поразительнейшее в своей нагой красоте зрелище: карамельная поляна моего детства выгорела дотла. Страна лютиков и полушалочков, прикольная Совдепия – издохла. Сквозь ее разлагающийся трупик мощно проросло новое государство: жестокое, циничное, но наполненное до краев юмором и энергией жизни. В точности такое, как мои ненаписанные романы.
Однако теперь с литературой я решил повременить. Сначала я задумал сколотить миллион. Все мои сверстники занимались сколачиванием миллиона. У некоторых это получалось.
Есть поговорка американских финансистов: «Прежде чем купить акции, купи дом!» То есть сначала подумай о себе, а потом о своем авантюризме. Сначала подстрахуйся, а потом рискуй. Я сочинил для себя похожий слоган: «Прежде чем писать книжки, сделай деньги!» Обеспечь себя и свою семью, а потом сочиняй сколько угодно…
Делание денег – крайне рискованное дело, и я вновь вспомнил о тюрьме. И не один раз, и не два. В начале девяностых обстановка в столице моей Родины была здорово приближена к боевой.
Читать бесплатно другие книги:
