Сажайте, и вырастет Рубанов Андрей

Вряд ли ей было больше двадцати. Разглядев девчонку внимательнее, я тут же решил, что ни о каком платном совокуплении не может быть и речи. На левом, ближнем ко мне, худеньком бедре жрицы любви хорошо различался обширный синяк, а на шее отчетливо пламенела свежая яркая царапина.

Происхождение этих царапин и других следов насилия всем известно. Так сутенеры, при помощи кулака и ножа, держат в подчинении свой трудовой коллектив.

– Надо сначала опустить на сиденье попу, – я скабрезно ухмыльнулся, – а потом повернуться на ней влево, одновременно занося в проем двери голову и согнутые ноги.

– Жуть! А я как сделала?

– А ты полезла в машину, как в берлогу. Сначала голова, потом ноги и только потом остальные части тела.

– Интересно. А куда мы едем?

– Никуда, – ответил я. – Покатаемся, поболтаем, и все. Больше мне ничего от тебя не надо. Клянусь.

Она не удивилась.

– О чем будем говорить?

– О чем хочешь.

– Ты очень напряженный.

– Я всегда такой.

– Тебе что, не с кем пообщаться?

– Наоборот.

– А ты женат?

– Да. Пять лет.

– Жуть! Не надоела тебе жена?

– Как только мне надоест моя жена, я пущу себе пулю в лоб.

Жрица немузыкально расхохоталась.

– Извини, конечно, но я это слышала от многих. Все так говорят. Женам. И себе. А потом бегут покупать девочку.

– Лично я сделал это в первый раз.

Временная подруга недоверчиво посмотрела на меня круглыми, жирно накрашенными глазами.

– Жуть! Ты в первый раз купил женщину?

– Да.

– Не может быть!

– Почему это тебя удивляет?

– Ну, – она пожала плечами. – Такой солидный мужчина, и машина крутая…

Ты мне явно льстишь, подумал я. А то я себя в зеркале не видел. Там отражается все что угодно, только не солидность. В волшебном стекле последнее время я наблюдаю бледно-сизую, опухшую, в целом малосимпатичную морду. Фиолетовые мешки под мутными глазами. И тонкую, едва не дистрофическую шею, раздраженную торопливым бритьем. И коричневые дряблые веки, под которые дважды в день закапывается визин. И зубы, желтые от кофе и беспрерывного курения. И больные углы маленького кривоватого рта. И длинные глубокие складки вдоль крыльев носа.

Увы, но, несмотря на огромные доходы, внешне я до сих пор похож не на респектабельного яппи, а на того, кем являюсь на самом деле, – на дешевого охуятора из провинции.

Употребляя сильный термин «охуятор», я имею в виду таких людей, которые по молодости и горячности натуры непрерывно желают всего и сразу. Их цель – немедленно, сей момент, разбогатеть. У них внимательные глаза с постоянно бегающими зрачками. Щеки впалые, шеи тонкие, плечи худые. Одеты часто под бандитов. Обожают черный цвет.

Жажда денег гонит их вперед. Они пытаются, они терпят, они прилагают усилия. Иногда у них что-то получается.

Выражение на лицах охуяторов очень серьезное, часто откровенно мрачное. Углы губ опущены. Общая картина подталкивает к выводу: малый направляется то ли на похороны, то ли на сходняк братвы. Или сразу на оба мероприятия. Хотя в действительности я собрался в детский садик, за сыном, а оттуда в продуктовый магазин…

– По-твоему, – спросил я, снова делая правый поворот на набережную, – все солидные мужчины покупают девочек?

– Все, – звонко ответила девчонка. – Нет таких, которые имеют деньги и не попробовали хотя бы раз.

– Я знаю массу богатых людей, которые вообще не изменяют женам.

Жрица посмотрела на меня и улыбнулась.

– Какой ты глупый, жуть! Да это они только так говорят, что не изменяют! Рекламу себе делают. А на самом деле используют любой удобный момент. Мужики же все – скрытные! И вруны притом. Они такого наплетут – жуть!

– Да, – с вызовом сказал я. – Самцы все хитрые. Без хитрости мамонта не завалишь. Нельзя не уметь врать в наше неспокойное время.

– Да из вас вруны – никакие! – рассмеялась девчонка. – Буквально! Вот он вечером в пятницу ко мне на хорошей машине приезжает, золотая цепочка и все такое, и пальцы гнет. А днем на крышу шашечки приделает – и таксует… Как двести долларов натаксует – сразу ко мне едет. Снимает шашечки – и к Светочке…

– А Светочка – это кто?

– Я, а что?

– Ты же вроде сказала, что ты Нина.

– А для него – Света, – спокойно поправилась девчонка. – А какая, блин, разница? Меня обманывают, и я обманываю…

Мы помолчали.

Ночная Москва хороша и прихотлива. Днем или же вечером выходного дня, шагая пешком по самому ее центру, можно принять сумму фасадов, ярких витрин и опрятных тротуаров за нечто вполне европейское. По ночам же, через ветровое стекло автомобиля, этот город открывает свое истинное лицо. Он огромен, весь плавно изогнут, застроен очень богато, но хаотично. Щедро залит электрическим светом – и тут же опрокинут в непроглядный мрак. Все просторно, все немного криво – Азия, господа! Будь я проклят, если это не Азия.

– Не печалься, – бодро провозгласил я в сторону своей взгрустнувшей собеседницы, – в моем бизнесе все в точности так же. Один деятель приезжает в гости, кофе попить, на «мерседесе» за сто тысяч. В конце разговора – занимает пятьдесят долларов. Через две недели аккуратно возвращает. Опять кофе, поболтали, то-се. Через месяц – занимает сто. Отдает. Так продолжается полтора года. Таких, как я, у него человек двадцать, он объезжает всех по кругу и этим живет. Тоже думает, что он самый хитрый…

– А у меня однажды такое было – жуть… один мой знакомый со мной трое суток провел. Хороший дядька, добрый, не козел. Потом рассказывал, как пришел к жене, после трехдневного загула, пьяный, из карманов презервативы падают и фишки из казино. Знаешь, что жене сказал?

– И что же?

– Что его похитили бандиты, а потом специально напоили и натолкали в карманы всякой дряни, чтобы жена не поверила… Жуть! Жена причем унюхала мои духи, а он ей – это, мол, все бандиты, это они меня женскими духами облили! А она ему – да такие духи слишком дорого стоят, чтобы бандиты их покупали! А он – эти бандиты крутые, и денег у них много… Жуть! И она его – впустила! Поверила в этот бред! В такой тупой обман! И в милицию звонить не стала. Во какая жуть бывает! А ты говоришь – женам не изменять…

– Мои клиенты, – признался я, – не лучше твоих. Один приезжает за своими деньгами исключительно на метро, в старом спортивном костюме и драных кедиках, а в руке – авоська, знаешь, такая, образца семидесятых годов, набитая доверху старыми газетами, и между этими газетами он прячет пачки денег. И в таком виде едет к себе. А сам, между прочим, хозяин большого супермаркета…

– Жуть! А у моей близкой подруги есть очень богатый и культурный клиент, так он, представь себе, кончает только в том случае, если его в самый решительный момент изо всех сил, с размаху, ударить по голой заднице горячей курицей-гриль…

– Где же, – изумился я, – они берут курицу-гриль? В решительный момент?

– Покупают заранее, а потом разогревают в микроволновке.

– Это круто, – улыбнулся я. – А другой мой клиент, тоже, кстати, богатый и культурный, однажды явился получать свои пятьдесят тысяч долларов вместе со своей сестрой, а в сестре – килограммов сто живого веса, если не больше! И в обхвате – метра полтора… Я ему все отсчитал, а он мне говорит: извини, но не мог бы ты выйти на минуту? Я так понял, что они все пятьдесят штук, пять пачек по сто листов, загрузили прямо в ее бюстгальтер…

– Жуть! А еще один мой клиент…

Я вдруг протрезвел и обнаружил, что вместо того, чтобы мирно спать в супружеской постели, катаю по ночному городу уличную женщину, и презрение к самому себе пронзило душу, словно страшный меч.

– А про меня, – перебил я, – ты тоже будешь другим дуракам рассказывать что-нибудь смешное?

– Нет, – обиделась девчонка. – Я же не всем рассказываю… Если человек приличный, я с ним тоже прилично… А если какой-нибудь бандит попадается, то с ним особо и не поговоришь…

– Много попадается?

– Кого? Бандитов?

– Да.

– Много, – вздохнула девчонка. – Очень. Просто жуть, как много. Они же сюда, в столицу, со всей страны сползаются… – Она стиснула тонкие руки. – Животные… Ненавижу…

– Вот и мой босс так же говорит. Он презирает эту публику.

– А ты?

– А я – нормально. По мне, лучше быть бандитом, злым, но действующим, чем превращаться в жирного обывателя и гнить перед телевизором с бутылкой пива…

– Ты ошибаешься, – сказала девчонка. – Не лучше.

– Это лично мое мнение. Может быть, когда-нибудь я его изменю…

– А еще, ты зря сравнил моих клиентов и твоих. Ты на асфальте не работаешь. Ты в банке сидишь, в мягком кресле. Глупо сравнивать.

– Не завидуй, – поучительно сказал я. – Это только снаружи все красиво. Банк, машина за двадцать тысяч, часы за три, костюм за две… А внутри все то же самое. И гопников в моем бизнесе тоже хватает. Ты, извини за прямоту, продаешь одно место на своем теле, а я продал сразу и тело, и душу, и все остальное. Один раз продался – но в комплекте. В одном флаконе…

– Все равно богатым быть здорово.

– Ага. Первые два месяца. Потом привыкаешь. И тупо тянешь лямку.

– Тогда почему ты не бросишь свою работу, не займешься чем-нибудь более приятным?

– Бросить? – изумился я. – Это невозможно. Это – как тюрьма… Где тебя высадить?

– А у тебя есть еще пятнадцать минут?

– Да.

– Тогда отвези меня на то же место, откуда меня взял, хорошо?

– Там везде посты стоят, а я пьяный.

– Дашь денег…

Я полностью потерял интерес и к беседе, и к собеседнице.

– Уже дал. Больше не хочу. Хватит. И так сегодня крупно потратился. Я им каждый божий день даю денег. И этому конца не видать. Я же говорю, как в тюрьме…

Сильно потерев ладонями отекшую морду, наш ловец мамонта полез в карман.

– Я лучше… это… сейчас тебе дам немного, вот столько…

Он потащил из пачки купюру, или три, верхняя надорвалась, девчонка посмотрела на нее с сожалением, а на него с жалостью. Охуятор бросил бумажки на голые колени своей спутницы.

– Заплати дураку с шашечками. Он тебя доставит куда надо.

– Ну, тогда пока! – очень мило произнесла Нина, она же Света. – Спасибо за приятный вечер!

Я кивнул, не глядя, в очередной раз прикурил и уехал – крутой, как пар из паровоза. Паровозы, как известно, давно устарели: они производят много шума, но мало тяги. Низкий коэффициент полезного действия. Одни понты, короче.

Через пять часов после этого разговора я оказался в настоящей тюрьме и понял, что зря уподобил золотую тюрьму и каменную. Парадокс вышел чересчур легковесным.

И я опять собирался дать денег. Чтобы они от меня отстали. Вернули из своей глупой тюрьмы в мою. Такую же.