Каждый час ранит, последний убивает Жибель Карин

18

– Мне придется оставить тебя на пару-тройку дней, милая моя, – прошептал Габриэль.

Он пододвинул кресло к кровати и уже несколько часов не сводил с девушки взгляда. Та проснулась на пару минут. Но, казалось, ее глаза, хотя и широко открытые, ничего вокруг не видели. Она произнесла какое-то слово, может быть, чье-то имя. Габриэль не разобрал.

– Постарайся не умереть, пока меня не будет, – продолжил он. – Постарайся меня дождаться…

Он ненадолго исчез и вернулся с маленькой бутылкой воды в руках. Поставил ее у кровати и потрогал лоб девушки. У нее все еще был жар.

– До скорого, – сказал он.

Он взял сумку, та была уже собрана, отвел Софокла на конюшню, где уже заготовил большое количество еды, потом сел во внедорожник. Но завел двигатель не сразу. Торопиться некуда. Он подумал, что мог бы дождаться, пока девушка испустит дух, и только потом отправиться в путь. Да, ему трудно было оставить ее, отойти от нее хоть на шаг. Пора бы ей уже умереть.

Он повернул ключ зажигания и дал себе обещание. Если, когда я вернусь, она все еще будет жива, я собственноручно убью ее.

19

Она приняла решение больше не мечтать. Но у нее не получается.

Каждый день, вопреки собственному желанию, Тама думает о будущем, говоря себе, что когда-нибудь она отсюда выберется и станет жить нормальной жизнью.

Она не может сдержаться, это сильнее ее.

Вечером у себя в постирочной она жалеет, что у нее все еще теплится эта глупая мечта. Она хотела бы задушить ее, забыть. Потому что без этой мечты она бы уже давно положила конец своим страданиям. Достаточно было бы выпить хлорки или еще какого-нибудь средства для уборки. Засадить себе кухонный нож в сердце. Со всех сил пережать горло шейным платком.

Есть множество способов прервать страдания. Но у нее не получается.

Я недостаточно сильная, недостаточно храбрая. Я маленькая безвольная рабыня, испуганный ребенок.

Я ничто.

И Тама не препятствует своим мечтам, продолжает надеяться. Вернуться домой или даже остаться во Франции. Но в собственном доме, там, где она будет спать в комнате на настоящей кровати. Где сможет есть то, что пожелает.

Да и просто есть досыта.

Еще Тама мечтает ходить в школу. Продолжить учиться читать и писать.

Мечтает, чтобы у нее была настоящая работа.

Настоящая жизнь.

Несколькими днями ранее она слышала, как Фадила доверительно говорила матери о своем желании стать адвокатом. О том, что она будет долго учиться в университете.

Наверное, Фадила талантлива. Умна. Но прежде всего у нее есть время и деньги на учебу. А Таме приходится прятаться под одеяло, чтобы читать по слогам книги Адины. Кстати, она уже их все прочла. И теперь украдкой берет книги Фадилы. Они сложнее, но интереснее. Многие слова недоступны ее пониманию, и ей приходится выписывать их и на следующий день искать в маленьком словаре Эмильена.

Накануне вечером звонил ее отец. Тама слушала, как Сефана рассказывала ему о том, что его дочь выгнали из школы, потому что она украла вещи у одноклассницы.

Сердце Тамы раскололось, подобно фруктам, которые слишком долго пролежали на солнце. Сефана добавила, что Тама наказана и что она не передаст девочке трубку. Что, несмотря ни на что, она не выгонит Таму и сделает все возможное, чтобы найти для нее другую школу, лишь бы ее туда взяли. После того как Сефана повесила трубку, она злорадно улыбнулась своей рабыне.

– Твой отец в ярости. Думаю, ему за тебя стыдно и он тебя больше не любит.

Тама ничего не ответила. Она просто проплакала всю ночь.

20

Таму, как магнитом, тянет к окну гостиной. Высоко в небе светит яркое солнце. Она хотела бы почувствовать его нежные прогоняющие усталость лучи на своей коже.

Когда Тама оборачивается, Вадима нет. Еще несколько секунд назад он был на своем коврике для игр. Он не может быть далеко!

Вбежав в кухню, Тама видит, что ребенок стоит рядом с плитой. Над его головой – ручка ковша с кипящей водой. Тама перестает дышать, кровь стынет у нее в жилах. Вадим поднимает руку и хватается за ковш. Тама с криком бросается к нему:

– Нет!

Поздно.

Слишком поздно.

Она горько плачет у себя в постирочной. Прижимает к груди Батуль и мерно раскачивается.

– Это я виновата… Я виновата…

Сефана с мужем еще не вернулись из больницы. Наверное, они проведут там с Вадимом всю ночь, пока другие дети у Межды.

Тама одна.

Одна наедине со своим огромным горем. Со своей виной, раздирающей ей душу.

Она не знала, что может так сильно страдать. Ей хочется умереть. Сердце девочки, маленькое и хрупкое, больно сжимается в груди, отчего ей кажется, что оно вот-вот разорвется. Больше всего на свете ей хотелось бы оказаться на месте Вадима. Взять на себя его боль, прожить ее, выстрадать самой. Ни одно из выученных ею слов не может описать то, что она сейчас чувствует. Ни одно из них не может прийти к ней на помощь. В это бесконечно длящееся мгновение Таму сжигает пламя отчаяния.

Тама хотела бы только одного.

Умереть.

Когда открывается входная дверь, Тама приподнимается на своем матрасе. Она внимательно прислушивается, надеясь различить тонкий голосок Вадима. Но до нее доносятся только голоса Сефаны и ее мужа.

И Таме становится страшно.

Как будто ей изо всех сил дали кулаком в лицо.

До этой минуты она думала только о Вадиме и его страданиях. Но сейчас она понимает, что расплата близка. Что она должна будет заплатить. Что это неизбежно и даже правильно.

Дверь постирочной отпирается с ужасающим шумом. На освещенном пороге показывается огромная фигура. Это Шарандон, он пристально смотрит на нее, как готовящийся броситься на свою добычу лев. Тама ясно увидела картинку из одной прочитанной книги.

Картинку ужасного дракона.

– Ну что, довольна?

– Я не хотела, чтобы с Вадимом что-нибудь случилось, – прошептала Тама. – Где он?

– В больнице. И надолго. Из-за тебя.

– Простите, месье. Я всего на секунду отвернулась.

– «Всего»?!

Он был странно спокоен. Опасно спокоен. Тама начинает дрожать.

– Выходи, – приказывает он.

Наказание Тамы приближается. Шарандон тащит ее за шею в кухню, где их поджидает Сефана с красными от слез глазами, с искаженным ненавистью лицом. Она бросается на Таму, сжимает ей плечи и вонзает в ее беззащитную нежную кожу ногти.

– Из-за тебя мой сын останется на всю жизнь изуродованным! – орет она.

– Я не хотела! Не хотела, клянусь!

Сефана вцепляется девочке в волосы, приподнимает и толкает в стену. Она в истерике и должна на кого-то выплеснуть свой гнев и свое горе.

На кого-то, кто всегда под рукой.

На Таму обрушиваются удары. Она не пытается ни убежать, ни даже защититься. Она перестает думать о собственном теле, чтобы спрятаться в уголке своей души. В самом укромном уголке.

Вспомнит ли кто-нибудь обо мне, когда они меня убьют?

Вчера, убираясь в доме, я нашла альбом с фотографиями. Я быстро его пролистала, чтобы никто не увидел. В нем были фотографии всей семьи. Сефаны с мужем… Он и раньше был страшным и не очень-то изменился! Вот Фадила, еще совсем малышка, в Марокко, Адина, Эмильен и Вадим… Куча фотографий, на каникулах и в разных других местах. И еще фотографии класса.

Думаю, не существует ни одной моей фотографии. Ни одной «настоящей» фотографии. Только те, что делала Сефана на каждый мой день рождения. Но они не считаются.

Так вспомнит ли кто-нибудь обо мне, когда они меня убьют?

Быть может, Вадим, да еще, наверное, Афак. Отец – не знаю. Потому что, по всей видимости, он обо мне позабыл. Он не звонил уже по крайней мере два месяца.

Нет, он не мог позабыть обо мне. Вероятно, он просто очень сердится на меня из-за вранья Сефаны.

Уже неделя, как Вадима привезли из больницы. В общем, все не так плохо. У него останутся шрамы на лопатках и на одной руке, если я правильно поняла.

Пока что мне не разрешают к нему приближаться. Но я знаю, что Сефане надоест им заниматься и она снова вверит мне смотреть за ним.

К тому же он меня зовет. Ей, Сефане, это должно быть неприятно…

В тот вечер, когда они вернулись из больницы, Сефана чуть меня не убила. Она долго и сильно меня била. Так, что до следующего утра я не приходила в сознание. Когда я очнулась рано утром, то лежала на полу в постирочной, на животе. Мне удалось доползти до матраса, все лучше, чем лежать на плиточном полу. У меня распухло все лицо, я не могла открыть правый глаз и пошевелить левой рукой.

Я и сейчас еще плохо выгляжу. Большая рана на губе, синяк под глазом и гематомы по всему телу. Сефана вырвала у меня половину волос. Так что я вынуждена надевать платок, чтобы прикрыть образовавшуюся проплешину. Настоящие проблемы у меня с рукой. Я по-прежнему не могу ею пользоваться, это очень мешает работе по дому. И потом Сефана меня так сильно била, что сломала зуб, и я стараюсь не улыбаться своему отражению в зеркале, когда чищу раковину. К счастью, зуб просто сколот.

Главное, что Вадиму лучше. Вчера, пока Сефана его кормила, я делала ему знаки так, чтобы она не заметила. В ответ он улыбнулся мне своей самой широкой улыбкой. Наверное, это значит, что он меня простил. А это для меня самое главное.

Остальное не важно.

Но каждый день я молюсь о том, чтобы Изри не пришел к Шарандонам, пока я полностью не поправлюсь. Я бы не хотела, чтобы он увидел меня такой. Ему бы стало противно. Несколько раз заходила Межда, но, к счастью, без сына.

Так что иногда и мне везет.

21

Она вновь закрыла глаза. Она выходила из комы, как выходят из темного зала, и еще не могла находиться на свету. Первое, что она ощутила, была жажда. Ужасная жажда.

Она снова попыталась поднять веки, с трудом разглядела верх стены, часть потолка, а потом снова погрузилась в темноту. Однако боль помешала ей потерять сознание. Острая боль, происхождение которой ей установить не удалось.

Так что она в третий раз открыла глаза и попыталась подвигать головой. Словно множество иголок было натыкано ей в затылок, а череп сжимали тиски. Пока что все оставалось для нее как в дымке. Но несколько секунд спустя девушка различила окно, мебель. Комнату она видела впервые. Она лежала на кровати, постель застелена бельем бежевого цвета, на дворе стоял день.

Правое запястье ее оказалось прикованным к одной из металлических перекладин в изголовье кровати. Когда девушка это поняла, то захотела подняться и почувствовала, как в бок ей вонзилось острие.

Она с криком упала на матрас, она задыхалась. Потолок начал кружиться, стена опасно пододвинулась прямо к ней.

Девушке показалось, что она увидела бутылку воды, и она попыталась протянуть к ней руку. Но у нее не получилось, не было сил.

Она ничего не помнила.

Она почувствовала, как какая-то горячая жидкость потекла у нее по щекам, а потом внизу живота. Затем неизвестная сила вновь погрузила ее в темноту, беззвучную и пустую.

Прежде чем покинуть скромный отель, в котором он остановился под вымышленным именем, Габриэль заплатил за два дня вперед. Этим утром в Тулузе шел дождь. Холодный дождь, почти снег.

Габриэль поднял воротник куртки и закурил.

Он думал о Лане. На самом деле он никогда не переставал думать о ней. Он думал о ней, делая каждый шаг, закуривая каждую сигарету, думал каждую секунду.

Когда он прибыл на место, то остановился около журнального киоска. Напротив флорист поднимал металлическую рольставню своего магазина и выставлял вазы с множеством срезанных цветов, цикламенов и вереска. Габриэль вспомнил, что Лана ненавидела, когда ей дарили букеты.

«Мертвые цветы», – говорила она.

Она любила только живые растения, уходящие корнями в землю.

После Ланы он подумал о Луизе, второй женщине его жизни. В отличие от Ланы, та обожала букеты и расставляла их повсюду в доме. Розы, лилии, анемоны. Но больше всего она любила фрезии.

Входная дверь открылась, и показалась его будущая жертва. Она была с девушкой лет шестнадцати или семнадцати.

Валери Ленуар выглядела взволнованной, торопящейся. Начинался ее рабочий день, и она еще не знала, что он станет для нее последним. Что ей осталось жить менее часа.

Как не думала и девушка, которая шла рядом с ней, что ее жизнь тоже скоро навсегда изменится.

Десять минут спустя девочка-подросток обняла мать.

В последний раз.

У Габриэля кольнуло сердце. Он смотрел, как девушка повернула к лицею, в то время как Валери продолжила свой путь в магазин. В обувной магазин на одной из торговых улиц.

Он следовал за ней двадцать минут, но она ни разу не обернулась.

Зачем ей оборачиваться?

«Она не чувствует за собой никакой вины. Скорее всего, не чувствует».

Женщина вошла в собственный магазин, открыв боковую дверь, но рольставни не подняла. Габриэль знал, что каждое утро она сначала делает легкую уборку и готовит к работе кассовый аппарат.

Эти несколько минут она в магазине одна.

Последние несколько минут ее жизни.

Она снова вышла из забытья. Она все чаще приходила в себя, все дольше оставалась в сознании. Ей удалось приподняться, что вызвало ужасную боль, и она снова закричала.

Обстановка казалась немного туманной, налетали обрывки воспоминаний. Странные образы, утопающие в густом тумане.

Добраться до бутылки с водой представлялось ей вопросом жизни и смерти. Поэтому она собрала все силы, напряглась и протянула руку к прикроватной тумбочке. Она ухватила бутылку и пододвинула к себе. Затем несколько секунд переводила дыхание, обессиленная этим титаническим трудом. Она с трудом открутила крышку и выпила всю воду прямо из горлышка. Пол-литра – это так мало. Она могла бы выпить озеро, море, океан. Девушка продолжала сжимать пустую бутылку и почувствовала, что снова погружается в небытие. Она попыталась сопротивляться, держаться, бороться. Нужно было узнать, где она находится. Почему ее привязали.

Но ее снова поглотила темнота. Комната перестала быть тихой. Теперь ее наполняли крики, страхи и чудовища.

22

Тама выключает из розетки утюг и вздыхает. Она уже несколько часов на ногах, ноги сводит судорога, которая доходит до спины.

Она берет кипу выглаженной одежды и пересекает коридор. Дверь в хозяйскую спальню открыта, но, прежде чем войти, Тама стучит. Сефана лежит на кровати и листает глянцевый журнал. По названию Тама понимает, что это журнал мод, журнал для женщин. По крайней мере, для тех из них, у кого есть время почитать и право походить по магазинам.

Тама тщательно раскладывает в шкафу футболки хозяйки дома и рубашки ее мужа. Затем вешает платья и брюки. Когда она заканчивает, то смотрит на Сефану и покашливает:

– Мадам?

– Что?

– Я все погладила…

– И что?

– Можно я отдохну, пока дети не вернулись из школы?

– «Отдохну»?! – повторяет Сефана, отрываясь от журнала.

– У меня болит спина и…

– Бедняжка! Может, организовать тебе массажик?

– Нет, но…

Сефана надевает тапочки и хватает Таму за запястье. Тащит в коридор, открывает дверь комнаты девочек и толкает Таму внутрь.

– Считаешь, что все сделала? – бросает она.

Тама внимательно оглядывает комнату: кровати заправлены, простыни чистые, вещи аккуратно разложены, окна протерты, она также пропылесосила. И не понимает, что имеет в виду Сефана.

– Ты бог знает сколько ковер не чистила! Так что поторапливайся.

Женщина возвращается к себе, а Тама идет в кухню. Вытаскивает из-под раковины чистящее средство и щетку. Иногда Сефана требует, чтобы она продезинфицировала ковер. Вроде бы для того, чтобы избавиться от клещей, маленьких насекомых, на которых у Адины аллергия. Тама тщательно осматривает ковер, но не видит никаких букашек и говорит себе, что если где-то и есть букашки, так только в голове у Сефаны.

– И чаю принеси! – кричит хозяйка дома.

Тама на секунду закрывает глаза.

– Чертова идиотка! – шепчет она. – Чертова идиотка…

Она ставит чашку в микроволновку, берет блюдечко и пакетик чая с мятой. Как только вода становится горячей, Тама опускает в нее пакетик. Потом она берет стакан, идет в постирочную и садится на горшок.

– Ну что, скоро там? – нетерпеливо спрашивает Сефана.

– Да, мадам. Иду.

Тама облегчается в стакан, затем «приправляет» чай, хорошо размешав жидкость, прежде чем положить туда заменитель сахара. Несет напиток в спальню Сефаны и ставит на прикроватный столик.

– Долго же ты чай готовишь, рохля!

– Простите, мадам.

От ворса ковра горят колени. Тама чистит каждый квадратный сантиметр, постоянно отирая пот со лба. Она медленно распрямляется и смотрит в окно. На улице ветер чуть колышет ветви дерева. Тама представляет, что лежит на траве, что ее укачивает ветерок. В следующее мгновение она мечтает о том, что рядом с ней Изри. От этой мысли она краснеет.

Сильный пинок приводит ее в себя, она падает на пол. Утыкается лицом во влажный ковер.

– Размечталась тут! – лает Сефана.

Тама вновь принимается за работу под пристальным взглядом своей мучительницы.

– И это ты называешь «чистить»? – спрашивает женщина ледяным тоном.

Тама удваивает усилия.

– Ох, я вот думаю, чем я заслужила такую лентяйку! – вздыхает мегера.

– Прошу прощения, мадам. Ваш чай, по крайней мере, был хорошим?

– Нет! Вкус какой-то странный!

Еще бы…

– В следующий раз лучше приготовлю, – говорит Тама, улыбаясь в душе.

Держа перед собой гору полотенец, Тама заходит в ванную комнату девочек. Там она оставляет часть своей ноши и идет в соседнюю комнату. Где натыкается на совершенно голого Шарандона, который, по всей видимости, собирается принять душ.

– Извините, месье! – бормочет она, делая шаг назад.

Шарандон отрезает ей путь, прижимая к стенке.

– Что это ты так покраснела? – издевается он.

– Прошу прощения, дверь была открыта и…

Он прижимается к ней, Тама задерживает дыхание. Потом резко отталкивает его и выбегает в коридор. Она слышит его хохот и спасается у себя в постирочной. Она снова дрожит. Срывает с себя всю одежду и трет полотенцем кожу, пока та не становится ярко-красной.

Грязь. Она чувствует себя такой грязной.

23

Габриэль дождался, пока улочка опустела, и осторожно толкнул стеклянную дверь, которую мадам Ленуар не подумала запереть.

Некоторые ошибки могут стать фатальными.

Она вышла из подсобки и столкнулась с Габриэлем нос к носу.

– Мы открываемся через полчаса, месье, – раздраженно бросила она.

– Я знаю, – ответил Габриэль.

Когда он вытащил из кармана нож, Валери Ленуар выронила обувную коробку, которую держала в руках.

– В подсобку, – приказал он.

– Но…

– Быстро.

Она попятилась в прилегающую к торговому залу комнатку, не отводя от мужчины взгляда.

– Что вам нужно?

Быстрым движением Габриэль закрыл дверь, чтобы их не услышали с улицы.

– В кассе денег особо нет, – пролепетала его жертва дрожащим голосом. – Но забирайте все, что есть!

– Я пришел жизнь твою забрать. Потому что ты не достойна ее.

Он бросился на женщину, прижал к стене и затянутой в перчатку рукой сдавил ей шею. Приставил лезвие ножа к горлу мадам Ленуар, и та сразу перестала дергаться. Несколько секунд он пристально смотрел своей жертве в глаза. Под рукой он чувствовал, как в грудной клетке у несчастной бешено прыгало сердце, и это доставило ему секундное удовольствие.

Мадам Ленуар попыталась крикнуть, но крик перешел в жалкий хрип.

Габриэль шепнул ей на ухо несколько слов. Валери изменилась в лице, как будто увидела призрака. Она сделала попытку заговорить, но он лишь крепче стиснул ей горло, не давая словам вырваться на волю.

Медленно, не отводя взгляда, он провел ей лезвием ножа между грудей. Затем воткнул нож в печень. Валери сползла по стенке и опустилась на колени. Тогда он нагнулся, схватил ее за волосы, чтобы откинуть голову назад.

И четким движением перерезал ей горло.

Когда он разжал руку, женщина упала лицом вниз. Она была еще жива, но это было делом нескольких секунд. Или минут, если ей не повезет.

Он вышел из подсобки, открыл кассовый аппарат и забрал лежавшие в нем деньги. Потом остановился перед парой обуви. Лане она бы понравилась, он был в этом уверен. Абсолютно в ее вкусе. Он выбрал коробку с 38-м размером и вышел через боковую дверь, тщательно прикрыв ее за собой.

Ему потребовалось пять минут, чтобы дойти до близлежащего метро. Через полчаса он будет в своей машине.

Ему хотелось поскорее вернуться домой.

Поскорее вновь увидеть незнакомку.

Свет был другим. Значит, она давно не открывала глаза.

Она уже рефлекторно дернула закованной в наручники рукой. Другой – дотронулась до лица. Кожа у нее горела, и она поморщилась от боли. Лицо было как будто ободрано. Она насчитала несколько ран, попыталась вспомнить, почему она так покалечена.

Но она даже не помнила, кто она. Как же вспомнить, что она пережила?

Она закрыла глаза и будто плашмя упала на скованную льдом гладь озера. Лед под ней треснул, и она медленно погрузилась в холод и небытие.

Машин было мало, людей тоже.

Казалось, дорогу проложили только для него одного.

Перед глазами стояла Валери Ленуар. Он никогда не забудет ее взгляда.

Как и взгляда всех его жертв.

Он поместит этот взгляд в один из ящичков в мозгу, и тот появится как-нибудь ночью в одном из его кошмаров. И при этом Габриэль не испытывал ни угрызений совести, ни сожаления.

Только чувство выполненного долга.

Он остановил машину на небольшой площадке на обочине. Углубился в лесную чащу и подошел к окруженному мощной решеткой заброшенному колодцу. Кинул в него нож, и тот резко пошел ко дну, в глубь земли.

Одна жертва – одно оружие. Таковы правила.

24

Вадим подрос. Шрамы у него не такие уж и страшные, и он все лучше и лучше говорит. В сентябре он пошел в детский сад. Ничему особенному его там не учат, но он поет, веселится и рисует. Кстати, позавчера он вернулся с рисунком. Люди, целая толпа людей рядом с домом. Он нарисовал двух взрослых, двух маленьких девочек и двух мальчиков. И еще одну девочку – в доме. Думаю, он нарисовал меня. Я единственная не улыбалась, но зато была нарисована лучше всех.

Когда мать увидела рисунок, то нахмурилась. Она сказала Вадиму, что меня нельзя рисовать и разговаривать со мной тоже нельзя. Она зря тратит время, потому что он слишком маленький, чтобы это понять!

Четыре месяца назад мне исполнилось одиннадцать лет. Меня заставили надеть красивое платье и улыбнуться на камеру. Потом Сефана потребовала, чтобы я постирала платье и отдала его Адине.

Я здесь уже три года и четыре месяца.