Каждый час ранит, последний убивает Жибель Карин

81

Изри не встает с постели уже две недели. Я постоянно дежурю рядом, и Маню заходит каждое утро. Грег тоже приходил, он, кажется, потрясен тем, что произошло с его лучшим другом.

Изри страдает, но никогда не жалуется. Я его пою, кормлю, обмываю ему лицо и тело теплой водой. Он не захотел объяснить мне, что с ним случилось, но я уверена, что он все рассказал Маню, когда тот оставался с ним наедине. В общем, не так важно, кто в него стрелял. Важно, что убийца промахнулся.

Маню сообщил Изри, что тот жив только благодаря моей интуиции, и он ответил, что я его ангел-хранитель.

Сегодня должен прийти врач, и я жду его прихода, лежа рядом с Изри.

– Если бы не ты, меня бы уже похоронили…

– Тогда похоронили бы и меня, – отвечаю я.

– Не говори так, Тама! Если когда-нибудь меня…

Я прикладываю палец к его губам, и он замолкает.

– Этого никогда не будет. Слышишь? Никто и ничто нас не разлучит. Никогда.

Он целует мою ладонь и смотрит на меня с улыбкой.

– Потому что ты так ко мне привязана, да? – шепчет он.

– Потому что я тебя люблю!

– А… почему ты меня любишь?

Я секунду думаю и говорю:

– Потому что иначе не могу.

Это случилось зимой. А именно пятнадцатого января.

Мне было тринадцать лет, я ходил в школу. Я искренне радовался тому, что зимние каникулы завершаются, ведь я наконец смогу выйти из нашей проклятой квартиры. У меня появится весомая причина держаться подальше от отца.

В одиннадцать утра учитель математики Бармоль сказал, что я сделал ошибку в вычислениях, хотя это было вовсе не так. Я ему объяснил, что не прав он сам, но он ничего не хотел слышать. После каникул я вдруг понял, что, как бы хорошо я ни учился, Бармолю никогда не понравятся моя рожа и цвет кожи.

В конце концов я его обозвал старой сволочью, и он отправил меня к завучу. Я до сих пор не понимаю, зачем так поступил. То ли потому, что хотел выпендриться перед одноклассниками. То ли потому, что на каникулах дома было настолько невыносимо, что у меня оголились нервы. А может, мне надоело, что меня наказывают за несуществующие проступки.

Или все дело в том, что Бармоль и правда был старой сволочью.

Вечером я вернулся из школы, мать была еще на работе, но в нашей маленькой столовой меня поджидал отец. Как только я пришел, то сразу получил оплеуху.

– Из школы звонили. Неделю сидишь дома, ясно?

Я ничего не ответил. Да и что тут скажешь?

Даркави схватил меня за руку и вывел на лестницу. Мне стало страшно, страх был таким же сильным, как стальная хватка отца. Я понял, что он ведет меня в подвал. Как только мы ступили на лестницу, ведущую в общедомовой подвал, мне удалось вырваться, и я побежал. Я бегал намного быстрее Даркави, и он бы меня никогда не догнал. Но я сразу столкнулся нос к носу с нашим консьержем. Он схватил меня за шиворот, я пытался освободиться…

– Куда несешься? Что ты там еще натворил?

– Пустите! Пустите!

Тут подоспел отец. Он вежливо поблагодарил консьержа и опять повел меня в подвал. В глубине никто уже не слышал моих воплей. Криков о помощи. Я знал, что в этот грязный подвал почти никто не спускается. Отец открыл наш бокс и втолкнул меня внутрь с такой силой, что я отлетел к противоположной от входа стене.

Отец весь день накапливал злость. И теперь, после того как я сделал жалкую попытку вырваться, ярость его достигла своего апогея.

Я поднялся на ноги, чтобы как-то сопротивляться. У отца блестели глаза, он сжал кулаки. Он собирался отделать меня так, как никогда в жизни.

Отец взял с одной из грязных полок моток веревки. Я понял, что она лежала там не случайно и что он пришел сюда до моего возвращения из школы, чтобы все приготовить.

Преступление.

Предумышленное убийство.

– Раздевайся, – приказал он.

Лучше было подчиниться. Тогда, может быть, у меня останется шанс на спасение. Если же вывести его из себя, то смерть неминуема. Я снял свитер, джинсы и оказался в одних трусах. Хоть это и был мой собственный отец, я чувствовал острое унижение.

– Поворачивайся!

Я искал взглядом какое-нибудь оружие, в подвале стоял запах плесени и пыли. Палку или осколок стекла. Что-нибудь, чем можно было ударить того, кто считал меня своим сыном. Того, кто должен был, по идее, защищать меня от всех и вся.

Даркави связал мне руки и ноги и схватил за шею. Я думал, что у меня позвонки сломаются, так сильно он ее сжимал. Он бросил меня на землю, и я упал на живот. Потом он поставил мне ногу на спину, и я снова заорал. Даркави закурил свою вонючую самокрутку.

– Тебе вообще повезло, что ты в школу ходишь, ясно? – прогремел он. – Я приехал в эту дерьмовую страну, чтобы твоя жизнь стала лучше, чем моя! Я повредил на заводе ногу, я все потерял! У меня была собачья жизнь, а ты что? Хочешь, чтобы тебя из школы исключили? Да ты просто кусок говна, мне стыдно, что я твой отец!

– Я больше не буду, папа! – пропищал я детским голосом.

– Уж это точно! – сказал Даркави.

Он присел на корточки и прижег мне сигаретой затылок. Потом еще раз, в десяти сантиметрах ниже, потом еще, пока не прошелся по всему позвоночнику. Я так кричал, что был уверен – кто-нибудь меня да услышит. Тогда отец схватил какую-то старую тряпку и затолкал ее мне в рот.

– Хватит визжать, как девчонка! – рявкнул он. – Так ты никогда не станешь настоящим мужиком!

Он снова закурил и перевернул меня на спину. Начал прижигать грудь и живот. И еще ниже, несмотря на мою мольбу, которую заглушал кляп. Потом стал тушить сигареты мне о бедра, но остановился на уровне колен. Наверное, потому, что на физкультуре надо носить шорты, а он не желал, чтобы следы его пыток кто-нибудь разглядел.

Потом он сел на дряхлую табуретку, докурил сигарету и долго смотрел, как я плачу.

– Собачья жизнь, собачья, – повторял он. – И все из-за тебя… Если бы меня не женили на твоей чертовой матери и мне не надо было бы тебя кормить, у меня была бы распрекрасная жизнь!

Именно в этот момент я понял, до какой степени он меня ненавидит. Я был для него просто тяжелым грузом, который он за собой тащил.

Я испортил ему жизнь. И он в ответ портил жизнь мне.

Он затушил бычок и поднялся. Я молча молился, чтобы на этом все закончилось, чтобы он удовлетворился достигнутым. Но он обмотал мне шею электрическим проводом, конец которого закрепил за полками, и начал тянуть, чтобы оторвать меня от земли.

Эта сволочь хотела меня повесить.

Когда он остановился, я касался земли только пальцами ног.

– Повиси тут, подумай.

Он выключил свет и крепко запер дверь. Я попытался опуститься на всю ступню, но провод так натянулся, что я чуть не задохнулся.

Мне потребовалось больше получаса, чтобы выплюнуть тряпку, которую он запихнул мне в рот. Позвать на помощь я не мог – провод слишком сильно сжимал горло. Сколько я продержусь? Я подумал, что этой ночи мне не пережить. Что пробил мой последний час.

Что в тринадцать лет я умру в одиночестве в этом подвале.

Прошел час пытки, и я подогнул колени. Хватит. Надо кончать с этой собачьей жизнью.

Вдруг открылась дверь и зажегся свет, но я уже терял сознание. Я увидел какой-то большой силуэт, он приближался. Я подумал, что это Даркави, и смог прошептать «нет».

Провод перерезали. Я упал на пол, и наступила темнота, такая глубокая, что я успел подумать: «Это как упасть с высокой горы в пропасть».

Когда я пришел в себя, то лежал на кровати в комнате с зелеными стенами. Шею что-то удерживало в неподвижном положении, и я не мог пошевелиться.

Вошла дама в белом халате и сказала, что я в больнице. Что на мне специальная повязка и что мне придется носить ее довольно долго.

Позже я узнал, что когда мать пришла с работы, то заметила мое отсутствие дома. Она спустилась спросить обо мне у консьержа, а после ее ухода тот решил зайти проверить подвал. Он подоспел вовремя, освободил меня и вызвал «скорую помощь» и полицию. Пока меня везли в больницу, полицейские доставили родителей в участок. Мать отпустили через сутки, а отца посадили.

Я провел в больнице две недели. Отец провел в тюрьме полгода.

Маню поставил у дома своих людей. Они дежурят по двое и сменяются на ночь. Сидят в машине, в дом заходят только выпить кофе или съесть приготовленную Тамой еду. Она знает, что они вооружены до зубов, но это ее не сильно смущает, поскольку они ведут себя вежливо и любезно.

Именно тогда она понимает, до какой степени все уважают Изри.

Маню ей объяснил, что, пока они не нашли стрелка, наблюдение снято не будет.

Вчера Изри впервые поднялся с кровати. Тама помогла ему принять душ, а потом заново перевязала. Он еще слаб, но врач клянется, что волноваться больше не о чем.

Тама выносит телохранителям кофе. Уже почти полночь, и она не хочет, чтобы они уснули у себя в машине! Потом она возвращается в комнату к Изри:

– Как ты себя чувствуешь, любимый?

– Нормально. Наверное, завтра сам смогу встать. Маню звонил… Он нашел урода, который хотел меня порешить.

Тама вздрагивает, представляя, что с ним сделает Маню. Несмотря на то что неизвестный ей человек пытался убить Изри, ей становится его жалко.

– Кто это?

– Конкурент, – говорит Изри. – Хотел избавиться от меня и от Маню, наложить лапу на кое-какой наш бизнес… Маню его для меня придержит.

– Ты точно это сделаешь? – шепчет Тама.

Изри поворачивается к ней, в его глазах уже горит ответ.

– Нужно, чтобы другим неповадно было, – просто говорит он.

– Ты?..

Изри проводит себе по горлу, и Тама снова вздрагивает. Иногда она забывает, что мужчина, которого она любит, – преступник. Но жизнь сама ей об этом напоминает, напоминает так жестко, как может только она одна. Изри кладет Таме руку на плечо и нежно поглаживает его.

– Иди ко мне, – шепчет он.

Тама не двигается. Ей кажется, что между ними лежит будущий труп «конкурента». Тогда к ней приближается Изри. От этого движения его охватывает боль, и он стонет.

– Подожди. Лучше не надо…

– Не волнуйся…

Он целует ее лицо, шею, грудь, живот. Ее сразу бросает в жар. Почему она не может ему противиться? Почему не может отказать?

Через несколько секунд она обо всем забывает, и о «конкуренте» в том числе. Она думает только об Изри, только о них. Только о страсти, которая медленно их сжирает.

Однажды, она в этом уверена, эта страсть их уничтожит.

Позже, ночью, Тама резко просыпается. Ее будят стоны Изри. Она зажигает настольную лампу и видит, что Изри в беспамятстве мнет одеяло.

Его рот искривился в отчаянии, в страхе.

Глаза закрыты, но из них текут горячие слезы.

Тама кладет руку ему на плечо и мягко говорит:

– Из, любимый… Успокойся…

Он вздрагивает и кричит.

– Тебе снился кошмар, – говорит она. – Уже все прошло, прошло…

Он вытирает слезы и выходит из комнаты. Тама решает пойти за ним. Надевает жилетку, застает Изри на террасе. Она прислоняется лбом к его спине.

– Ничего нельзя забыть, верно?

– Нет, – отвечает он. – Никогда не забыть…

Я носил ортопедический воротник еще два месяца, но через неделю после выписки из больницы я вернулся в школу. По иронии судьбы первый же урок вел Бармоль.

Я в течение часа не спускал с него глаз. Бармоль не отличался храбростью, и чем дальше, тем больше потел. Когда прозвенел звонок, я не торопясь собрал рюкзак. Мы остались в классе одни, и я подошел к учителю вплотную. Чтобы он увидел мое изуродованное лицо.

– Хорошая попытка, – тихо сказал я. – Но она провалилась, старая ты сволочь. Потому что я все еще жив.

Потом я вышел из класса, и сказанное меня не волновало. Бармоль пошел жаловаться директору, но тот был в курсе, что со мной произошло, поэтому опасаться мне было нечего.

Даркави вышел из тюрьмы спустя четыре месяца, ему было запрещено ко мне приближаться. Он не мог вернуться жить в квартиру и снял комнату в общежитии в двух километрах от нашего дома.

Я долго его не видел. Мы жили с матерью, и она стала мне кое-что рассказывать. Так я узнал, что они друг друга не выбирали. Что их поженили родители.

Я не был плодом любви, просто результатом брака по расчету.

Родители никогда не любили друг друга, вначале они просто терпели, а потом стали ненавидеть друг друга.

Межда поклялась, что не жалеет о том, что я родился на свет, что я ее единственная радость.

Но я не поверил.

Мне вообще было сложно во что-то поверить. Или в кого-то.

Она несколько раз пыталась объяснить свою трусость тем, что ее запугал Даркави. Но я ей ничего не простил и, думаю, не прощу никогда.

И когда я увидел, как она измывается над Тамой, я понял, что врагом Даркави она не была, она была его безмолвной сообщницей.

Сейчас у меня есть Тама. Мне повезло, я узнал, что такое любовь, настоящая любовь. Мне повезло, что каждый день и каждую ночь со мной женщина, которая меня желает. Которая готова за меня умереть.

Этого счастья ни Даркави, ни Межда не знали.

82

Она вжалась в стену, дрожа от страха.

Сидела и смотрела на дверь.

На дверь, которая вот-вот не выдержит – и за ней появится чудовище. Получеловек, полузверь, что бежал за ней несколько часов. Она неслась из последних сил, неслась по лесам, по полям, пересекала реки и пустыни. Но каждый раз возвращалась туда, откуда выбиралась.

В эту комнату.

Зверь яростно бьется в дверь, злобно воет.

Скоро он набросится на нее. Скоро он вонзит свои огромные клыки ей в тело…

Она резко проснулась, с трудом перевела дыхание. Панически огляделась. Комната, лампа, потолок из вагонки.

Эта комната, эта дверь…

Это чудовище.

Звук ударов…

Удары были настоящими.

Она подошла к окну и заметила свет в домике, который стоял рядом с тем, где она была заперта вот уже несколько дней. Она увидела, что ее тюремщик с помощью какой-то кувалды разбивает стену. Распахнула окно и сразу почувствовала ледяной холод.

И услышала его крики.

Крики отчаяния, ярости. Крики боли. Ужасной боли.

Она в изумлении смотрела, как в ужасном гневе он крушит все, что попадется под руку. Потом он упал на колени в пыль и закрыл лицо руками.

Она видела, как он заплакал, и вздрогнула. И тогда почувствовала, сама не зная почему, что его боль становится ее болью.

83

Изри лучше, рана затянулась. Еще одна рана. Он не обращает на них внимания, даже наоборот. Каждый сигаретный ожог, каждый порез, каждая плохо зашитая рана придают ему определенный шарм. Как будто его кожа становится свидетелем его страданий, его смелости. Когда я на него смотрю, то читаю историю жизни по каждой такой отметине.

Я больше ничего не слышала о «конкуренте», который чуть не отнял у меня Изри. Я просто знаю, что Изри его убил. Я прочитала в газете, что полиция обнаружила на каком-то пустыре тело известного преступника. Из клана Сантьяго, его убили двумя выстрелами. Одна пуля – в грудь, вторая – в глаз.

Утром я оставила Изри поспать, а сама отправилась в магазин.

Я выхожу из автобуса с пакетами в обеих руках и миную место, где той ночью нашла машину Изри. В канаве еще остались осколки стекла. Я благодарю всех богов за то, что они позволили мне вовремя отыскать моего любимого.

Пять минут спустя я заворачиваю на нашу улицу и резко останавливаюсь. У нашего дома стоят две машины.

С проблесковыми маячками.

Я задерживаю дыхание, стою столбом на тротуаре. Потом вижу, как в наручниках выводят Изри, с ним два человека в гражданском с красными повязками на рукавах. Он оборачивается и тоже меня замечает. Мы несколько секунд смотрим друг на друга в глубоком отчаянии.

– Из! – ору я.

– Беги, Тама! Беги!

Полицейские оборачиваются, медлят.

– Беги, Тама!

Я бросаю сумки и бегу. Когда оборачиваюсь, то вижу, что за мной погнался один из полицейских. И я бегу во весь дух.

– Стоять! Стоять!

Я его не слушаю. Я слушаю только Изри.

Беги, Тама.

Я еду в автобусе к Маню, меня трясет от ужаса.

Мне плохо, на душе пусто.

Я раздавлена.

Кровь стучит в висках, сердце готово выпрыгнуть из груди.

Арестовали.

Потеряла его. Потеряла себя.

Я не знаю, как мне удалось убежать, – наверное, повезло. Полицейский просто плохо бегает и, скорее всего, подумал, что ему из-за какой-то девчонки только сердечного приступа не хватало. Но я все равно внимательно смотрю на улицу, на тротуары. На машины, которые едут за автобусом.

Я в бегах.

Через полчаса я выхожу из автобуса, водитель указал мне нужную улицу, и, пройдя сто метров, я оказываюсь у дома Маню.

У меня кружится голова, я плачу. Наверное, прохожие думают, что я пьяна.

У дома Маню припаркован его огромный внедорожник, дверцы открыты. Рядом стоит еще одна машина, и какой-то человек убирает в багажник рацию, а потом ныряет в дом.

У Маню обыск, а сам он, наверное, уже в участке.

Я иду обратно и прячусь на остановке под козырьком. Валюсь на скамеечку и снова рыдаю.

Но надо успокоиться, я должна быть храброй ради Изри. Быть сильной, а не плаксивой девчонкой.

Я собираюсь с мыслями и вспоминаю адрес Грега, который выучила наизусть.

Грега я знаю далеко не так хорошо, как Маню, но выбора нет. Я смотрю на размещенную на остановке карту и вижу, что Грег живет на другом конце города, но это не важно. Потому что без Изри мне ничего не важно.

Кто я без него? Сирота, бывшая рабыня, служка. Нелегал.

Без паспорта.

Без любви.

84

Он сидел, прислонившись к стене. Сидел в пыли, уткнувшись лицом в колени, и продолжал плакать. Девушка так хотела выбраться из комнаты, подойти к нему. Положить руку на плечо, ободрить, поговорить с ним.

Окликнуть его? Она даже не знала его имени.

– Месье! Месье, вы меня слышите?

Ветер заглушал ее слова, и она крикнула во весь голос:

– Месье, вам помочь?

Он наконец поднял голову и заметил ее. Резко вытер слезы и встал на ноги. Остановился на пороге старой лачуги и пристально посмотрел на девушку. В темноте он был похож на чудовище из ее кошмарного сна. И она не осмелилась ничего добавить.

Может быть, ей нужно было промолчать.

Оставить его страдать одного.

Он исчез в сумраке, а потом она услышала его шаги на крыльце, он вошел в дом, пересек коридор. Дверь открылась, он шагнул в комнату и, прежде чем она успела что-нибудь сказать, бросился к ней. Схватил за руки и дернул к себе.

– Что тебе от меня надо? – заревел он.

– Но…