Гений разведки Бортников Сергей
– Ещё как… Самому товарищу Горькому, которого мы с вами вспоминали всего несколько минут тому назад, и то запало в душу!
– Круто, – похвалил Дед.
(Когда-то давным-давно, на заре своей юности, он тоже писал небольшие оригинальные рассказы, в основном – на армейские сюжеты, некоторые из них даже печатали в какой-то периодике, но дальше дело не пошло.)
– Кстати, – продолжал рассказывать его молодой коллега, усиленно жестикулируя и тараща и без того огромные карие глаза. – Ознакомившись с книгой, Алексей Максимович даже пригласил Галину в Москву, на первый съезд советских писателей. Вместе с руководителем кружка Молчановым-Сибирским.
– Вот это да… Гордись, сынок!
– Чем?
– Родословной. Славная она у тебя.
– У меня? Нет, это у них… У меня только одни кражи и побеги.
– А знаешь что? Давай напишем письмо Сталину… Нет, может не дойти… Лучше всесоюзному старосте Калинину – тот, говорят, многим помогает. Думаю, и тебя в беде не бросит с такой-то генеалогией!
(Так как своих детей у Полковника не было, к Володе он относился как к родному сыну и никоим образом не желал ему сомнительного воровского будущего, вот и высказал впервые мысль, которая мучила его в последнее время.)
– Какой ещё гинекологией? – скривил обиженное лицо Подгорбунский.
– Ге-не-а-ло-гия, – по слогам повторил Дед. – Наука, служители которой собирают различные сведения о генезисе родов…
– Чего-чего?
– Генезис, в переводе с греческого, значит происхождение, возникновение, становление, развитие и даже (что вовсе не обязательно) гибель объектов изучения, в нашем случае – семей, родов…
– Понял.
– Ну а если понял, то бери в моей тумбочке карандаш, тетрадь – будем строчить маляву в Кремль.
– Может, всё-таки в следующий раз? – с мольбой уставился в его быстро угасающие глаза Володя (боль внизу живота не утихала и настойчиво требовала выхода).
– Следующего может не быть. Пиши… Нет, сначала я! – Полковник начеркал несколько слов на первом листке и тут же аккуратно вырвал его. – Это для Попеля. Теперь ты!
– Готов. Диктуйте!
– Председателю ЦИК[16] товарищу Калинину Михаилу Ивановичу от заключённого Подгорбунского Вэ Эн… Хочу стать на путь исправления… Обещаю вырасти честным человеком, патриотом нашей великой Родины… Последнее слово с большой буквы.
– Знаю!
– Закончил?
– Да.
– Поклянись, что станешь приличным человеком.
– Зуб даю, как говорит Дровосек.
– Это серьёзно… Если зуб… Теперь я за тебя спокоен. Прощай, сынок.
Дед закатил глаза и…
А наполненное людьми тесное помещение разрезал дикий, полный отчаяния, истошный вопль, через распахнутую дверь вырвавшийся далеко за пределы барака:
– Батя-а-а! Родный! А-а-а!!!
- Колыма-Колыма… Чудная планета…
- Девять месяцев – зима, остальное – лето.
Наш герой отбывал очередное наказание далеко от Магадана, однако такая характеристика вполне подходила и для тамошних погодных условий.
Ночные заморозки – чуть ли не до середины мая. И вдруг – бац – жара! Причём такая, что к концу весны уже желтеет, а в начале июня и вовсе выгорает – причём дотла, казалось бы, совсем недавно прорезавшаяся трава.
Резко континентальный климат! В отличие от более мягкого (субарктического с чертами муссонного), что преобладает в упомянутой Колыме.
Особенно тяжело привыкают к таким катаклизмам всякие служивые люди: те, кто по долгу службы обязан носить форму установленного (в основном – воинского) образца. Плюс многочисленные арестанты, уркаганы, у которых вместо мундира – засаленный ватник.
Почему?
Ночью даже в телогрейке – дрожишь от холода, а днём, на палящем солнце, хочется сбросить не только фуфайку, но и нижнее бельё.
Хорошо ещё, что работы летом здесь значительно меньше, чем в иное время года. Ведь каждый знает: лес лучше всего заготавливать зимой.
Во-первых, что тракторами, что лошадьми – да любой тяговой силой! – транспортировать по снегу брёвна гораздо сподручнее, чем волочь их по бугристой земной тверди. Соответственно, и риска повредить ценное природное сырьё значительно меньше.
Во-вторых, из-за пониженной концентрации естественных антисептиков – смоляных кислот и эфирных масел – в летнюю пору древесина больше подвержена гниению, а значит, и хранить её сложнее.
А коль так… Веселись, братва, гуляй… Пиши письма мелким почерком да гоняй мяч на недавно разровненной площадке за дальним бараком.
Володька со всей силы пнул правой ногой самодельную, сшитую из лоскутов кожи, сферу, набитую старым непотребным хламом (тряпками и даже бумагой), и в тот же миг разочарованно схватился за голову, умудрившись не попасть с пяти метров в собственноручно сколоченные ворота. И тут с противоположной стороны поля до его ушей лёгкий ветерок донёс зов старого друга Дровосека, игравшего в его команде роль последнего защитника.
– Горбун!
– Ну?
– По твою душу!
– Кто?
– Увидишь!
Подгорбунский повернул голову и, узрев вдали стройную фигуру в новенькой форме защитного цвета, приветливо махнул рукой.
Не узнать заместителя начальника лагеря по культурно-воспитательной работе лейтенанта Степана Карпикова он конечно же не мог. Тот был назначен в их исправительное учреждение совсем недавно, в конце прошлого года, сразу по окончании то ли профильного училища, то ли каких-то специфических курсов, и сразу пришёлся по нраву большинству сидельцев.
Да что там «по нраву»?
Многие его откровенно обожали. За то, что видел в каждом не безликого представителя заключённого контингента (зэка), а живого человека. Божью кровинку.
Со своими проблемами, особенностями характера, «психами и бжиками», как говорил сам Степан Сергеевич, но личность – уникальную, неповторимую, особенную.
Именно этот молодой офицер готовил и подписывал характеристики на всех досрочно освобождаемых узников, в том числе и на нашего главного героя. Такая бумага по тем временам дорогого стоила: «Трудолюбив, сознателен, образован, честен».
О письме своего подопечного «всесоюзному старосте» лейтенант, естественно, знал: перлюстрация в местах лишения свободы – штука необходимая и отменять её никто не собирался. Ни в ближайшее время, ни в долгосрочной перспективе.
Но…
Вся суть проблемы состояла в том, что наш главный герой уже давно подзабыл о своём, как он не раз думал – нелепом поступке и был немало ошарашен, когда замнач по культвоспитработе (так тогда сокращённо звучала должность Карпикова) сообщил радостную весть:
– Ты свободен, Володя.
– Ур-ра! Воля!
Вырвавшийся из его горла крик поддержали ещё сотни молодых (и не очень) узников.
– Ур-ра!!!
Несмотря на очевидную схожесть характеров и прежде всего невероятную любовь к разного рода авантюрам, Подгорбунский конечно же не был д’Артаньяном. А комиссар Попель, к которому его направил умирающий Полковник, графом де Тревилем (несмотря на некоторую созвучность фамилий).
И страна действия не та, и времена всё-таки иные. Не самые аристократические, недостаточно благородные, что ли?
Эпоха строительства коммунизма! А что такое этот самый коммунизм? Правильно: советская власть плюс электрификация всей страны, если следовать (а как же иначе?) заветам Ильича… О воспитании каких-либо выдающихся личных качеств речь при этом не идёт.
Пока.
(Моральный кодекс строителя коммунизма появится значительно позже – после XXII съезда КПСС.)
Однако, как бы там ни было, рекомендационное письмо своё действие возымело.
Осенью Володю призвали в РККА. Срок службы в технических войсках, а именно в танковые (с 1936 года – автобронетанковые), по его же настоянию, определили Подгорбунского – в то время составлял всего лишь два года… И с этого момента в документах нашего героя начинается бесконечная путаница.
Кавардак. Невероятная бюрократическая неразбериха. Во все века и времена свойственные нашим доблестным войскам (и не только).
Всё дело в том, что согласно данным из открытых источников Владимир проходил срочную с 1936 по 1938 год, а в послевоенных воспоминаниях его высокого покровителя – бригадного комиссара, а затем и генерал-лейтенанта танковых войск РККА товарища Попеля упомянут один очень интересный и, прямо скажем, чертовски странный эпизод, не то, что бы полностью опровергающий это утверждение, но изрядно корректирующий сроки службы.
Цитирую по книге «Впереди – Берлин!»[17]:
«Впервые мы повстречались ещё до войны в городе Стрый. Неожиданно в танковую дивизию прислали “пополнение в единственном числе”: бывшего беспризорника Подгорбунского…»
Но ведь раньше этот населённый пункт, как и вся Западная Украина, не входил в состав СССР, а, значит, никакой Красной армии там и близко быть не могло.
Стрый – райцентр Львовской области[18], где накануне войны базировалась 12-я танковая дивизия РККА (командир – генерал-майор Тимофей Андреевич Мишанин; он погибнет 30 июня 1941 года). Скорее всего, именно в этой части – № 6116 – и проходил срочную службу Подгорбунский. Штаб же всего 8-го механизированного корпуса под командованием генерала Дмитрия Ивановича Рябышева находился ещё западнее – в Дрогобыче, одно время даже бывшем областным городом.
Следовательно, их встреча никак не могла состояться раньше 17 сентября 1939 года. А к тому времени Владимир уже должен быть по-любому демобилизован!
Так, может быть, уважаемый военный мемуарист имел в виду кого-нибудь другого, чьё имя и фамилия случайно совпали с данными нашего главного героя? Мало ли таких на просторах необъятной Руси?
Ан нет! Достаточно взглянуть на следующий абзац тех же комиссарских воспоминаний: «Сын партизанского командира, погибшего в армии Сергея Лазо, он воспитывался в детдоме “Привет красным борцам”».
Тут уже без вариантов, хочешь не хочешь, – наш «курилка»!
Непременно следует уточнить, что сам Николай Кириллович Попель в то время, вне всяких сомнений, действительно находился во Львовской области. Войну он встретит в качестве заместителя командира 8-го механизированного корпуса по политической части, а чуть позже возглавит наспех сколоченную «подвижную группу», которая ещё долго будет оказывать ожесточённое сопротивление врагу под славным городом Дубно[19], о чём нынче писано-переписано, и о чём я сам подробно поведал почитателям в наполовину документальном (как всегда!) романе «Фриц и два Ивана»[20].
Следовательно, никаких оснований не верить товарищу Попелю у меня лично нет.
Но тогда выходит, Владимир тоже принимал участие в освободительном походе 1939 года?
А раз так, то, возможно, призвали его не в 1936-м, а в 1937-м?
Или же по каким-то причинам оставили служить сверх положенного срока?
Вопросы, вопросы, вопросы… На многие из которых у автора на сегодня просто нет ответов. Может, они появятся уже после того, как эта книга увидит свет?
После демобилизации Подгорбунского почему-то занесло не в Первопрестольную и даже не в обжитые сибирские города, а в… Иваново, где он прожил несколько счастливых мирных лет.
Впрочем, слово «почему-то» здесь наверняка неуместно.
Где ещё, как не в городе невест, лучше всего «зализывать раны» после многочисленных «тяжестей, лишений и невзгод» непростой воинской службы?
Владимир быстро освоил специальность слесаря и начал работать на одном из местных предприятий. Вскоре там ему выделили личную жилплощадь: то ли в общежитии, то ли, как сейчас говорят, в малосемейке, по адресу улица Красных Зорь, дом 4, квартира 14. Того здания в Иваново больше нет, а вот улица, как ни удивительно, сохранилась.
Доблестный труд нашего, ставшего на путь исправления героя прервала Великая Отечественная война, о начале которой советским людям 22 июня 1941 года в 12 часов 15 минут сообщил по радио товарищ Молотов, народный комиссар иностранных дел СССР.
Помните?
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Подгорбунский одним из первых пошёл в Фрунзенский военкомат, за которым был закреплён по месту проживания. Но его по каким-то причинам ещё долго не хотели призывать в армию.
На фронт он отправится только в январе 1942-го…
III. Боевой путь. Начало
Ещё 14 августа 1941 года на стыке Центрального и Резервного фронтов из двух наших армий был создан новый фронт, получивший название от направления, которое ему поручили прикрывать, – Брянский.
Но уже к концу октября большинство его частей были окружены и безжалостно разбиты; те же, кому посчастливилось выжить, отошли на линию Дубна – Плавск – Верховье – Ливны – Касторное и приняли активное участие в обороне столицы нашей Родины.
Из-за понесённых потерь 10 ноября 1941 года фронт был расформирован – вроде бы как окончательно и бесповоротно.
Но ровно через две недели – 24 декабря – вдруг воскрес, восстал из пепла, правда, уже в новом формате!
…В начале марта 1942 года помощник командира взвода роты ПТР (противотанковых ружей) 445-го мотострелкового батальона старший сержант Подгорбунский попал в настоящий ад – под уже упомянутые Ливны Орловской области, куда спешно перебросили его недавно сформированную 1-ю мотострелковую бригаду, воевавшую в составе 1-го танкового корпуса под командованием личного друга комиссара Попеля – Михаила Ефимовича Катукова.
(В 1939 году тот был командиром 34-й легкотанковой бригады, которая прошла маршем 748 км до города Замостье[21], потеряв в боях 8 человек убитыми и 6 ранеными. При этом было захвачено 11 танков и взято в плен около 30 000 польских солдат и офицеров.)
Тогда Володя пару раз пересекался с полковником Катуковым и с тех пор считал, что тот по какой-то причине был должен его запомнить. И правда, как нормальный человек может забыть такого отъявленного сорванца?
Уверовав в собственную значимость, Подгорбунский мысленно дал себе слово, что при первой же встрече с командующим попросится назад – в механики-водители танков.
И подобная возможность ему вскоре представилась…
Вообще-то всякие ручные бронебойные комплексы использовались всеми противоборствующими сторонами ещё во время Первой мировой войны (чуждой интересам трудящихся империалистической бойни, как считали в СССР).
Но в Красную армию первые противотанковые ружья (целых пять штук!) разработки Николая Васильевича Рукавишникова поступили лишь в 1939 году. Да и то их вскоре сняли с вооружения.
Поэтому в начале Великой Отечественной войны бить немецкие танки красной пехоте по факту было нечем. И товарищ Сталин призвал срочно решить эту проблему. По его приказанию в Кремль вызвали самых опытных на то время конструкторов стрелкового оружия: Василия Алексеевича Дегтярёва и Сергея Гавриловича Симонова, перед которыми поставили задачу в течение месяца разработать конструкцию новых ПТР. Однако те справились ещё быстрее – за три недели.
В ходе испытаний оба экспериментальных образца проявили себя самым лучшим образом, и мудрый вождь немедля распорядился начать их серийное производство.
В конце октября 1941 года ПТРД и ПТРС стали массово поступать в красные войска.
А уже 16 ноября в районе подмосковной деревушки Ширяево бойцы 1075 стрелкового полка, вооружённые гранатами, бутылками с зажигательной смесью и 11-ю противотанковыми ружьями, приняли неравный бой с врагом, в ходе которого уничтожили 15 немецких танков.
Вот с каким оружием в руках пришлось воевать нашему герою!
Светало…
Володя уже не спал и даже успел выкурить первую сигарету. Естественно, трофейную… Роскошную, нежную, как тёплый летний западный ветер, частенько наведывающийся в здешние места, но явно недостаточно крепкую для жаждущей души неуёмного, не знающего меры в дурных привычках, русского человека. Вчера они отбили у фашистов обоз, в котором чего только не было: часы, карандаши, портсигары, ложки-вилки и даже порнографические снимки…
Фрицы есть фрицы. Всё у них неправильное, наносное, лживое. Фуфло, как сказали бы на зоне.
В том числе и табачок.
Пыхтишь-давишься, щёки то втягиваешь, то надуваешь, а толку никакого.
То ли дело наша, отечественная махорка. Затянулся, выдохнул – полвзвода возле тебя накурилось.
Экономия!
Намедни поздно вечером Подгорбунский попробовал побриться, как белый человек, истинный, чёрт возьми, ариец. Многоразовый станок, безопасные американские «жиллеты», прославленные ещё в Первую мировую…
Мусолил, елозил, водил лезвием взад-вперёд целых полчаса, а в результате – пшик. «Кака была, така есть…» Щетина, конечно, изрядно похудела, но полностью не исчезла. Рожа чесалась и требовала продолжения экзекуции.
Ну, совсем не тот эффект, что после советской, хоть и опасной (если верить названию) бритвы… Та даже верхний слой кожи подбирает. Зато потом – шик, блеск, красота! Ощущения такие, будто заново родился на свет.
Главное – правильно наострить лезвие. А дальше всё как по маслу: чик-пик – и готово! Огурчик! Можно хоть сейчас в ЗАГС. Было бы с кем.
Тьфу, чёрт, придёт же такое в голову…
Война!
А он о свадьбах, бабах и личной гигиене! Будто бы небритому воевать нельзя…
Главное ведь не форма, не внешний вид, а конечно же выучка, умение! Плюс личные качества бойца: смелость, мужество, жертвенность…
Но никак не длина шерсти на щеках.
Однако…
Позвольте не согласиться с подобным утверждением. Настоящий, правильный – идеальный (О! Подобрал наконец-то нужное слово!) солдат должен быть всегда гладко выбрит и слегка выпивши; как говорят французы – подшофе (в переводе – разгорячённый, возбуждённый)… Или – навеселе, если по-нашему, что даже точнее (как по мне, то вообще – в самое яблочко).
Подгорбунский прильнул к горлышку походной фляги, с сожалением констатируя, что в ней находится не отечественная «вакса» (так сорокоградусную называют по фене), и даже не противный вражеский шнапс, а обыкновенная, как и положено, вода из ручья Мокрец[22], и совершил первый жадный глоток. За ним – другой, третий…
И вдруг со стороны позиций противника в небо взвилась сигнальная ракета!
Нет, не врала разведка… Фрицы-таки готовят прорыв на их участке фронта.
Пора!!!
Не выплёвывая незажжённую сигарету, старший сержант Подгорбунский жестом подозвал к себе красноармейца, выполнявшего роль второго номера в их наспех сколоченном расчёте, а сам выдвинулся немного вперёд, на заранее подготовленную позицию, устроенную в небольшой ложбинке на опушке леса, и уже там чиркнул кремниевой зажигалкой. Опять же трофейной – «Imco Triplex 6700», прозванной за безотказность «вдовушкой».
«Единственный достойный фашистский товар, – удовлетворённо хмыкнул при этом. – Практически незаменимая вещь для неприхотливого и непривыкшего к роскоши русского солдата… Со спичками, которые постоянно отсыревают и ломаются, как известно, много не повоюешь!»
Издали донеслось хорошо знакомое урчание вражеского танкового двигателя. Владимир повернул влево рукоятку затвора, после чего положил патрон на направляющий скос верхнего окна ствольной коробки и дослал затвор вперёд.
Осталось только плавненько нажать на хвост спускового крючка…
Но сначала надо подпустить «зверя», как можно ближе – метров на сто – двести. Чтоб уже если шарахнуть, так с гарантией!
Прошло ещё несколько секунд и на ближайший к ним холм (местность здесь бугристая) выполз какой-то лёгкий танк с крестом на броне.
– «Чех», – подсказал напарник. (Таким коротким, но ёмким и, главное, точным определением в красных войсках наградили все «панцерники», произведённые для нужд вермахта на пльзеньском концерне «Шкода»; те из-за своей, не самой мощной, брони, слыли идеальной мишенью для наших бронебойщиков.) – Командир, пли!
– Слушаюсь! – шутливо подчинился Подгорбунский.
Бабах!
И «Panzerkampfwagen 38 (t)» (так их назвали в германской классификации) мгновенно запылал огнём.
Остальные, следовавшие за ним, «железные собратья», развернулись и дали драпака. Зато на поле боя появилась вражеская пехота.
– Твоя очередь! – сухо выдавил герой, выплёвывая очередную сигарету. («Всё, впредь к этому импортному дерьму никогда больше не прикоснусь!») – Эй, парень, ты чего?
Боец не отвечал. Ну, не могут мёртвые разговаривать – и всё тут…
Выругавшись, Подгорбунский схватил оставшийся бесхозным пулемёт и принялся строчить по наступающему противнику. Доселе казавшиеся довольно стройными ряды гитлеровцев заметно поредели.
А спустя несколько секунд случилось и вовсе то, чего он никак не ожидал: оставшиеся в живых фашисты бросились врассыпную, оставляя на поле боя тела своих погибших товарищей, в том числе и двух танкистов из экипажа ранее подбитого танка.
Отважного советского бронебойщика тоже задела шальная пуля. Но не смертельно. Просто оцарапала плечо, не причинив существенного вреда иным, более жизненно важным, органам. Показываться лекарям с «такой ерундой» Подгорбунский категорически отказался. Однако командир роты настоял на необходимости медосмотра.
Полевые эскулапы зафиксировали лёгкое ранение и отпустили Владимира с миром.
А спустя несколько дней (14 июля 1942 года) Государственный комитет обороны принял постановление № 2039 о введении в войсках знака за ранение. Так что теперь наш герой имел полное право щеголять тёмно-красной нашивкой из шёлкового галуна.
Впрочем, вскоре от такой практики ему придётся отказаться. Ибо, как позже сообщит видный мемуарист Попель, «если бы Подгорбунский носил все нашивки за ранения, на его груди не осталось бы места для боевых наград»…
С тех пор на этом участке фронта установилось относительное затишье.
Ни в тот, ни в следующие несколько дней, фашисты никаких атак больше не предпринимали.
Побаивались, получив «по рогам»…
Подгорбунский приволок тело погибшего товарища в расположение части и, предав земле по христианскому обычаю, принялся согласно устоявшейся в российских (и не только) войсках традиции приводить в порядок личное оружие.
И тут невдалеке раздался визг тормозов.
Бойцы противотанкового взвода, словно по команде, одновременно высунули головы из траншеи и дружно ахнули: в их сторону в сопровождении ротного бодро чеканил шаг сам командир 1-го танкового корпуса, который не так давно первым в Красной армии был удостоен звания «гвардейский», Михаил Ефимович Катуков.
– Смирно! – на каких-то совершенно немыслимых сверхчастотах выкрикнул Володька (так громко, что на соседних деревьях всполошились птицы). – Товарищ генерал-майор…
– Отставить! – полководец, улыбаясь, протянул ему руку, словно равному. – Как звать тебя, братец?
– Старший сержант Подгорбунский.
– Постой, дружок… Уж больно знакома мне твоя босяцкая физиономия. Да и фамилия, как говорится, на слуху… А не тот ли ты разбышака, которого ещё в тридцать девятом нахваливал и рекомендовал командованию товарищ комиссар Попель?
– Так точно. Тот!
– Тогда мы, кажется, даже встречались с глазу на глаз?
– Было дело. И не единожды.
– А не ты ли возглавил нашу колонну во время марша из Сокаля в Стрый?[23]
– Так точно. Я.
– Странно получается… Такой знатный специалист, без преувеличения – золотые руки – и, по каким-то неизвестным нам причинам, не в танке, а в заштатном, чёрт побери, окопе?
– Не моя в этом вина, товарищ комкор. Так вышло. Может, в военкомате что-то напутали, а может… враги народа постарались? – в своей привычной, можно сказать, полушутливой-полуиздевательской манере предположил Владимир.
– Диверсия – точно, – в том же духе согласился с ним Михаил Ефимович. – Как бы там ни было, душевно рад нашей новой встрече.
– Взаимно!
– Вы только посмотрите, дорогие товарищи бойцы. В одном строю с вами, плечом к плечу, находится бывший беспризорник, который фактически с младенчества воевал с японскими интервентами в красном партизанском отряде – ещё во времена Гражданской войны, – с едва заметной долей иронии и, пожалуй, даже некоторого ехидства в как обычно зычном и звонком командирском голосе добавил Катуков.
– Воевал – шибко громко сказано! – достойно оценил генеральский юмор Подгорбунский. – Больше пугал их разными звуками из-под пелёнок…
– Силён! И в бою, и в словесных прениях, – с напускной, но уже не язвительной улыбкой на узком вытянутом лице похвалил Михаил Ефимович и спросил серьёзно: – В рядах бронебойщиков каким образом оказался?
– Призвали, – грустно пожал плечами Владимир. – Я особо не сопротивлялся…
– Ладно, разберёмся! – командующий ещё раз протянул смельчаку свою крепкую ладонь. – Молодец. Представлю тебя к боевой награде… Мне кажется, для такой роскошной богатырской груди медаль «За отвагу» будет в самый раз.
– Спасибо… Ой, простите… Служу… – засмущался наш герой, осознавая, что нарушает все требования Уставов; его плутовское лицо при этом налилось краской.
– Отставить.
– Есть!
– Вот что я думаю по этому поводу: грех такого квалифицированного кадра держать в пехоте. На боевую машину пересесть желаешь?
– Если честно, мечтаю. Давно.
– Тогда… Пиши рапорт на моё имя… Рассмотрим!
Катуков резко развернулся и пошёл к своему автомобилю.
Он был потомственным военным: дед Михаила Ефимовича – Епифан Егорович – участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов под командованием легендарного генерала Скобелева (да-да, того самого – «равного Суворову», что обычно в белом мундире летел впереди всех своих войск на белом коне, позже ему присвоят негласный титул освободителя Болгарии!); отец – Ефим Епифанович – в начале XX века воевал с японцами. Может быть, поэтому Катуков не любил пустопорожних болтунов и сам никогда не опускался до скучных долгих разговоров. Негоже красному командиру «гнать пургу», ворочать почём зря языком.
Он всё сказал.
Всё!
И, не пытаясь что-то разъяснить, разжевать или просто добавить, собрался отбыть в штаб. Но, пройдя несколько шагов, вдруг вспомнил, что обозначил далеко не все задачи на сегодняшний день для отличившегося подразделения, в котором воевал наш герой, и снова повернулся к бронебойщикам.
– Там, на поле боя, остались лежать пару гитлеровцев… Надо бы прибрать их тела и закопать. Иначе… Лето… Жара… Ближе к вечеру здесь будет стоять такая вонь, что врагу не пожелаешь…
– Ничего. Мы люди привычные, – под общий смешок заключил кто-то из младших командиров. – Лично у меня их смердящие трупики вызывают только чувство общего удовлетворения.
– Как я погляжу, вы просто жаждете незамедлительно облачиться в намордники со слоновьими хоботами? – как-то не по-доброму покосился на него Катуков.
– Никак нет, товарищ генерал-майор! – немедленно запротестовал тот, прекрасно понимая, куда клонит командующий корпусом.
Средства противохимической защиты во все века и времена пользовались в войсках недоброй славой: применять их по доброй воле обычно никто никогда ни за что не соглашался.
– Тогда за работу! – довольно улыбнулся Михаил Ефимович.
– Есть! – рявкнули подчинённые. Одновременно и бодро.
Лесистая местность, на краю которой дымился подбитый фашистский танк, произведённый для нужд Третьего рейха в разделённой и порабощённой Чехословакии, постоянно обстреливалась противником. Но ждать наступления темноты у наших воинов не было ни желания, ни возможности.
– Ты фрицев прикончил, тебе их и хоронить, – окончательно «умыл руки» взводный.
«Что ж, мы люди негордые!»
Подгорбунский захватил плащ-палатку и впереди поступившего в его распоряжение молодого бойца Фаворова, не так давно призванного в Красную армию из какого-то небольшого подмосковного рабочего посёлка, пополз в направлении поверженного «панцерника».
Убитых и раненых пехотинцев вермахта, которых накрыло пулемётным огнём невдалеке от их собственных позиций, на поле боя уже не было – по-видимому, постарались гитлеровские санитары.
А вот танкисты, ушедшие далеко вперёд, всё ещё оставались на прежних местах.
Один «чумазый жмурик»[24] лицом вниз лежал на земле в нескольких шагах от гусеничной ленты – до спасительного леса он не дотянул около десятка метров; тело другого, точнее, верхняя его часть, как и прежде торчала из откинутого люка.
«С первым проблем возникнуть не должно, а вот со вторым придётся немного повозиться, – мысленно отметил Володька. – При том при всём придётся проявить недюжинную осторожность, чтобы самому вслед за ним не превратиться в чёрную головешку…»
Без приключений добравшись до ближнего покойника, старший сержант аккуратно уложил бездыханное тело на брезентовую материю и поволок назад, в ложбинку, к поджидавшему его напарнику. А тот сразу запустил руку вовнутрь комбинезона, чтобы достать документы фрица… В это время из унтер-офицерского зольдбуха[25] выпала какая-то печатная брошюрка. Памятка.
– Цейн геботэ фюр кригсфюрунг дес дойчен зольдатен, – прочитал вслух Фаворов, который, как выяснилось, знал толк в немецком языке.
Читать бесплатно другие книги:
