Стрекоза в янтаре Гэблдон Диана

Хор торопливо выстроился возле клавесина, а я обернулась к алькову, где пряталась Мэри Хоукинс. Мне показалось, что занавеска дрогнула. А когда заиграла музыка и зал наполнился стройным пением, то из алькова донесся чистый голос, высокое сопрано, – впрочем, это мне тоже могло показаться.

– Очень мило, англичаночка, – сказал Джейми, когда я, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, присоединилась к нему после концерта.

Он усмехнулся и покровительственно похлопал меня по плечу.

– Откуда тебе знать? – сказала я, беря с подноса у проходившего мимо лакея бокал вина. – Ты же совсем не разбираешься в пении.

– Во всяком случае, оно было достаточно громким, – невозмутимо ответил он. – Было слышно каждое слово.

Тут я заметила, как он весь напрягся, и обернулась посмотреть, кого же он там увидел.

Только что вошедшая дама была хрупка и мала ростом, она едва доставала Джейми до нижнего ребра. Ручки и ножки – словно кукольные, тонкие, как на китайских рисунках, бровки над глубокими иссиня-черными глазами, напоминавшими ягоды можжевельника. И шаг у нее был легкий и немного подпрыгивающий, словно она не шла, а танцевала.

– Аннализа де Марильяк, – любуясь ею, сказала я. – Прелестное создание!

– О да!

Что-то в его голосе заставило меня поднять глаза. Мочки ушей у него порозовели.

– Именно над ней ты одержал свою первую романтическую победу во Франции? – язвительно спросила я.

К моему удивлению, он рассмеялся. Услышав смех, дама обернулась, и при виде Джейми на лице ее засияла ослепительная улыбка. Она уже было направилась к нам, но тут ее внимание отвлек некий джентльмен в парике и нарядном шелковом камзоле цвета лаванды – он довольно нахально остановил ее за руку. Перед тем как обернуться к своему новому собеседнику, она кокетливым жестом махнула веером в сторону Джейми.

– Что тут смешного? – спросила я, видя, как он все еще улыбается, провожая глазами нежно колышущиеся кружевные юбки дамы.

Эти слова заставили его вспомнить о моем присутствии, и он снова улыбнулся – на этот раз мне.

– Да ничего особенного, англичаночка. Просто ты сказала о победах, и я вспомнил, что первая моя дуэль, да, по правде сказать, и последняя, состоялась именно из-за Аннализы де Марильяк. Мне было восемнадцать.

Голос его звучал немного мечтательно, и он следил глазами за темным париком с короткими завитками, мелькавшим в толпе. Перед ним склонялись напудренные головы и белоснежные локоны; среди этих пышных волн то здесь, то там мелькали парики с розоватым оттенком – последний крик моды.

– Дуэль? Но с кем? – спросила я, ища глазами возле китайской куколки господина, которому могло бы взбрести в голову продолжить старую ссору.

– О, его здесь нет, – ответил Джейми, заметив и верно истолковав мой взгляд. – Он умер.

– Ты убил его?

Взволнованная, я произнесла эти слова громче, чем следовало бы. Несколько голов с любопытством повернулись в нашу сторону. Джейми подхватил меня под локоть и торопливо отвел к стеклянной створчатой двери.

– Потише, англичаночка! Нет, я его не убивал. Хотел, – злобно добавил он, – но не убил. Он умер два года назад от болезни горла. Джаред сказал.

Он вывел меня в сад, на аллею, освещенную фонарями. Их держали слуги, стоявшие, словно швартовые тумбы, через каждые пять футов – от террасы до фонтана, которым заканчивалась аллея. В центре над поблескивающей темной водой выступали туловища четырех дельфинов, поливающих струями довольно раздраженного на вид Тритона, пытавшегося отогнать их трезубцем, впрочем, безуспешно.

– Не томи меня! – потребовала я, когда мы удалились от террасы на достаточное расстояние. – Что произошло?

– Ладно, так и быть. – Он вздохнул. – Ты, наверное, заметила, что эта Аннализа довольно хорошенькая?

– Правда? Ну, раз уж даже ты так считаешь, придется, видно, признать этот факт, – нарочито ласковым тоном заметила я.

При этом глаза мои злобно сверкнули, а рот искривила ироническая усмешка.

– Да. Так вот… Я был в Париже не единственным кавалером, придерживающимся этого мнения. Я совершенно потерял голову. Бродил, словно в тумане, караулил на улице, в надежде увидеть, как она выходит из дома и садится в карету. Джаред говорил, что камзол болтался на мне как на вешалке, и вообще я походил на воронье пугало с всклокоченными волосами.

Он бессознательно провел рукой по волосам, туго стянутым на затылке синей лентой с безупречно завязанным бантом.

– Забывал есть…

– Забывал есть? Господи, похоже, дела твои были действительно плохи, – заметила я.

Он усмехнулся.

– Да. Но стало еще хуже, когда она начала флиртовать с Шарлем Голуазом. Надо заметить, – честно признался он, – что она флиртовала с каждым первым встречным. Что было, то было, но, на мой взгляд, слишком часто она выбирала этого Шарля соседом по столу, слишком много с ним танцевала и… Короче, англичаночка, как-то раз поздно вечером я застиг их целующимися на террасе под луной и вызвал его на дуэль.

К этому времени мы уже дошли до фонтана. Джейми остановился, и мы присели на бортик, там, где водяная пыль из толстогубых пастей дельфинов нас не доставала. Джейми опустил руку в темную воду, затем поднял и задумчиво созерцал серебристые капли, стекающие с пальцев.

– Тогда в Париже дуэли были категорически запрещены, как, впрочем, и сейчас. Но удобное местечко всегда можно было отыскать. Выбирать должен был он. Он и нашел, в Булонском лесу. Поляну рядом с дорогой Семи Святых, ее надежно укрывала от любопытных взоров дубовая рощица. Выбор оружия тоже принадлежал ему. Я предпочел бы пистолеты, но он выбрал шпаги.

– Но почему? Ты достал бы его с любого расстояния!

Я не была экспертом по этой части, но все же кое-что знала о стратегии и тактике фехтования. Раз в два-три дня Джейми с Муртой упражнялись в саду: со звоном скрещивали они шпаги, парировали удары, прыгали, делали выпады – к вящему восторгу слуг обоего пола, которые высыпали на балкон полюбоваться.

– Почему он выбрал шпаги? Да потому, что владеет этим оружием чертовски здорово. К тому же, как я догадываюсь, он опасался, что я могу застрелить его по чистой случайности. Он ведь понимал, что убивать его я не собираюсь, просто хочу унизить. Шарль знал, что я прекращу бой после первой же крови, – добавил он. – Нет, он был далеко не дурак, этот Шарль.

И Джейми печально покачал головой.

От влаги, исходившей от фонтана, выбившиеся из моей прически пряди закурчавились и обрамляли теперь лицо облаком мелких локонов. Я отбросила их назад и спросила:

– Ну и удалось тебе его унизить?

– Ранить, по крайней мере, удалось.

Уловив в его тоне нотку удовлетворения, я удивленно приподняла бровь.

– Он обучался этому искусству у самого ле Жене, одного из лучших фехтовальщиков Франции, зацепить его было труднее, чем муху, тем более что я фехтовал правой.

Он снова провел рукой по волосам, словно проверяя, в порядке ли прическа.

– Помню еще, прическа у меня растрепалась – сломалась шпилька, и ветер задувал волосы прямо в глаза. Поэтому я видел перед собой просто белое пятно: Шарль был в белой рубашке. Пятно, делающее выпады и верткое, точно гольян. Ну а потом я все же его достал… Знаешь, как прокалывают рыбу кинжалом? Он так взвыл, словно его пронзили насквозь, хотя я только задел руку. Тут наконец я убрал волосы с лица и, обернувшись, увидел, что на краю лужайки стоит Аннализа. Глаза у нее были огромные и темные, как озера.

Он указал на отливающую серебром гладь воды.

– Так вот, я убрал шпагу, откинул волосы и стоял, ожидая, что она бросится ко мне в объятия…

– Гм… – деликатно хмыкнула я. – Однако она, очевидно, не бросилась?

– Ах, что я тогда понимал в женщинах! – воскликнул он. – Нет! Она подбежала к нему, рухнула рядом на колени.

Он насмешливо и одновременно разочарованно фыркнул.

– Месяц спустя они поженились. Вот так!

Он беспомощно пожал плечами, губы искривила горькая усмешка.

– Итак, сердце мое было разбито. Я вернулся в Шотландию и предавался там скорби в течение нескольких недель, пока у отца окончательно не лопнуло терпение.

Он усмехнулся.

– Знаешь, я даже подумывал уйти в монахи. Однажды за ужином сказал об этом отцу, думая где-то к весне перебраться в аббатство и стать послушником…

Я рассмеялась:

– Ну, со скудостью пищи ты еще как-нибудь смирился бы. Но что касается воздержания и повиновения… Что же ответил отец?

Он усмехнулся, в полутьме блеснули белые зубы.

– Как раз в этот момент он ел похлебку. Отложил ложку, посмотрел на меня, вздохнул, покачал головой и сказал: «День выдался такой тяжелый, Джейми». Взял ложку и снова принялся за еду, не промолвив больше ни слова.

Джейми взглянул на террасу, по которой в перерыве между танцами разгуливали пары, потягивая вино и флиртуя; дамы кокетливо обмахивались веерами.

– Да, красивая была девочка, эта Аннализа де Марильяк! – ностальгически вздохнул Джейми. – Грациозная и легкая, как ветерок, и такая маленькая, что так и подмывало сунуть ее под рубашку и носить за пазухой, точно котенка.

Я молчала, вслушиваясь в звуки музыки, доносившейся из распахнутых дверей, потом перевела взгляд вниз, на свою туфлю девятого размера из блестящего шелка. Через мгновение Джейми почувствовал, что что-то неладно.

– Что такое, англичаночка? – спросил он и положил мне руку на плечо.

– О, ничего, – ответила я со вздохом. – Просто подумала, что, вспоминая обо мне, вряд ли кто-нибудь скажет: «Грациозная, как ветерок».

– О-о…

Он сидел полуобернувшись, на фоне фонаря вырисовывался длинный прямой нос и четко очерченный подбородок. Джейми повернулся ко мне, на губах его сияла улыбка.

– Да, честно признаться, англичаночка, «грациозная» – это не первое слово, что приходит на ум при мысли о тебе.

Он нежно обнял меня за талию и притянул к себе.

– Но я говорю с тобой, как со своей душой.

Он заглянул мне в глаза, нежно коснулся ладонью щеки.

– А твое личико, англичаночка, – это мое сердце…

Несколько мгновений спустя ветер переменился и направил струи воды в нашу сторону. Мы торопливо и со смехом вскочили. Джейми указал на террасу и вопросительно взглянул на меня. Я кивнула.

– Итак, – заметила я, поднимаясь рядом с ним по широким ступеням в бальный зал, – теперь ты наверняка знаешь о женщинах больше?

– Самое важное, чему я научился, англичаночка, – это правильно выбрать женщину.

Отступив на шаг, он склонился в низком поклоне, указал на распахнутые двери, где сверкали огни и драгоценности, а бал был в самом разгаре.

– Вы не подарите мне этот танец, мадам?

Заехав на следующий день к д’Арбанвиллям, я снова встретилась там с учителем пения. На этот раз у нас нашлось время для беседы, и вечером я пересказывала ее Джейми.

– Что?!

Джейми недовольно покосился на меня, словно услышал неудачную шутку.

– Я же говорю: герр Герстман сказал, что мне будет интересно познакомиться с его другом. Это мать Хильдегард, она заведует больницей «Обитель ангелов». Ну, ты знаешь, благотворительное заведение, то, что неподалеку от собора.

– Да, я знаю, где оно находится.

Особого энтузиазма в его тоне я не уловила.

– У него болело горло, и я стала давать ему разные советы. Разговорились о лекарствах, болезнях, слово за слово, ну, ты знаешь, как это бывает…

– Имею представление. С тобой только так и бывает, – иронично заметил он.

Проигнорировав этот тон, я продолжила:

– Так вот, завтра я иду в эту больницу.

Встав на цыпочки, я достала с полки аптечку.

– Может, для первого раза ее и не стоит брать, – сказала я, задумчиво разглядывая содержимое. – Иначе еще подумают, что я навязываюсь. Как тебе кажется?

– Навязываешься? – Он удивился. – Так ты что, собираешься просто посетить это заведение или остаться там?

– Э-э… видишь ли, – осторожно начала я, – я тут подумала, что, возможно, могу работать там регулярно… Герр Герстман сообщил мне, что все врачи и целители время от времени заглядывают туда и помогают. Бывать в больнице каждый день они, разумеется, не могут, но времени у меня много, и я могла бы…

– Много времени, говоришь?

– Перестань повторять мои слова, как попугай! – рассердилась я. – Да, много. Я понимаю, как это важно – посещать балы, приемы и прочее. Но в конце концов, это ведь только по вечерам, а все дни у меня свободны. И я могла бы…

– Англичаночка, ты носишь ребенка! Неужели это так необходимо – торчать там и нянчиться с разными попрошайками и преступниками?

Вид у него был страшно растерянный, как будто он столкнулся с человеком, внезапно потерявшим рассудок.

– Я не забыла, – уверила я его и прижала ладони к животу. – Пока незаметно. И не будет заметно еще какое-то время, если носить просторные платья. И чувствую я себя нормально, если не считать тошноты по утрам. Так что не вижу причин, почему бы мне пару месяцев не поработать.

– Причина только одна: я этого тебе не позволю!

Поскольку сегодня вечером гостей у нас не ожидалось, галстука на нем не было и ворот рубашки был распахнут. Я видела, как он медленно начинает краснеть, с шеи.

– Джейми, – начала я, пытаясь апеллировать к здравому смыслу, – тебе известно, кто я?

– Моя жена.

– Да, и это тоже. – Я отмахнулась. – Но я еще и врач, Джейми. Целитель. Ты имел случай в этом убедиться.

Он жарко покраснел.

– Да, имел. И только потому, что ты подштопала мои дырки, я должен позволить тебе пойти туда и возиться с какими-то нищими и проститутками? Ты имеешь представление, англичаночка, что за люди попадают в больницу «Обитель ангелов»?

Он с мольбой взглянул на меня, словно ожидая, что ко мне вот-вот вернется разум.

– Какая разница!

Он оглядел комнату, словно призывая в свидетели моего безрассудства портреты над камином.

– Но, господи, ты же можешь заразиться дурной болезнью! Ладно, тебе плевать на меня, но хоть о ребенке могла бы подумать!

– Ну разумеется, я о нем думаю! Ты что, всерьез считаешь меня настолько безответственной и глупой?

– Нет. Но ты принадлежишь к тому типу женщин, которые могут бросить мужа и пойти забавляться с каким-то бродягой из канавы! – отрезал он. – Раз уж тебя так интересует мое мнение…

Он взъерошил рукой волосы, отчего они встали на затылке дыбом.

– Бросить тебя? С каких это пор сделать что-то полезное называется «бросить»? Вместо того чтобы торчать в салоне у д’Арбанвиллей, наблюдать, как Луиза де ла Тур наедается сладостей, слушать глупые стихи и плохую музыку? Я хочу приносить пользу!

– А заботиться о собственном доме – разве это не значит приносить пользу? Быть замужем – разве это для тебя ничто?

Лента, перехватывающая его волосы, лопнула, и они вырвались на свободу, окружив лицо пылающим ореолом. Он глядел на меня, грозно сверкая глазами, и напоминал в этот миг ангела мести.

– Но разве быть моим мужем – достаточное для тебя занятие? – холодно парировала я. – Что-то незаметно, чтобы ты торчал дома весь день, окутывая меня обожанием! Какая чушь!

– Чушь? Что такое чушь?

– Ну, ерунда, бессмыслица. Дрянь. Одним словом – тьфу! Ладно, не смеши меня. Мадам Вионе присматривает за всем в доме и делает это раз в десять лучше, чем я.

Это являлось столь неоспоримой истиной, что он на какое-то время затих. Только смотрел на меня, сверкая глазами и беззвучно шевеля губами.

– А… значит, так… А что, если я запрещаю тебе идти туда?

На мгновение я растерялась, но взяла себя в руки и оглядела его с головы до ног. Глаза у Джейми потемнели, крупные чувственные губы сжались в плотную линию. Плечи широкие, прямые, руки скрещены на груди. Прямо-таки чугунная статуя. «Запрет» – это слово как нельзя более ему подходило.

– Ты мне запрещаешь?

Напряжение нарастало. Я смотрела ему прямо в глаза. Мне страшно хотелось моргнуть, но доставить ему такое удовольствие – отвести глаза первой?.. Нет, никогда! А что делать, если он действительно запретит? Тут в голове пронеслось сразу несколько вариантов: вонзить ему между ребер нож из слоновой кости для разрезания бумаг, поджечь дом, чтобы он сгорел вместе с ним. Лишь один выход я отвергала напрочь – подчиниться.

Он выдержал паузу, затем набрал в грудь побольше воздуха. Руки были сжаты в кулаки, и он медленно, с видимым усилием начал разжимать их.

– Нет, – сказал он, – я не запрещаю… – Голос слегка дрожал. – Но что, если я попрошу тебя?

Я опустила глаза и уставилась на его отражение на полированной поверхности письменного стола. Сначала идея посещения больницы казалась мне просто занятной, приятной альтернативой бесконечным сплетням и интригам парижской знати. Но теперь… Руки мои тоже непроизвольно сжались в кулаки. Теперь я не просто хотела работать, мне было это жизненно необходимо.

– Не знаю… – выдавила я.

Он глубоко вздохнул.

– Ты все же подумай об этом, Клэр.

Я чувствовала на себе его взгляд. Прошла, казалось, вечность, прежде чем я кивнула:

– Подумаю.

– Ну и хорошо.

Напряжение спало, он резко отвернулся. И стал бродить по кабинету, беря в руки разные предметы и ставя их куда попало. Наконец подошел к лестнице у книжных полок и привалился к ней. Начал разглядывать переплетенные в кожу корешки с названиями. Я осторожно приблизилась и положила ему руку на плечо:

– Джейми, я не хотела тебя огорчать.

Он взглянул на меня и криво усмехнулся:

– Да ладно! Мне тоже вовсе не хочется сражаться с тобой, англичаночка. Наверное, просто я вспыльчив и чрезмерно чувствителен.

Он извиняющимся жестом похлопал меня по руке, отошел и уставился на письменный стол.

– Ты слишком много работаешь, – с состраданием заметила я, следуя за ним.

– Дело не в этом.

Покачав головой, он начал перелистывать страницы огромного гроссбуха, лежавшего посередине.

– Что касается бизнеса, то тут все в порядке. Да, работы много, но я справляюсь. Что же касается этого…

Он указал на пачку писем под алебастровым пресс-папье. Оно было сделано в форме белой розы – символа дома Стюартов. Там были письма от аббата Александра, от графа Мара и других известных якобитов, и в каждом – завуалированный вопрос, туманные намеки и обещания, противоречивые предположения…

– Ощущение такое, будто я сражаюсь с ветряными мельницами! – с горечью воскликнул Джейми. – Другое дело – настоящая схватка! Там, где могут пригодиться мои руки! А это…

Выхватив из ящика стола пачку писем, он подкинул ее вверх. По комнате гуляли сквозняки – бумаги зигзагом запорхали вокруг, полетели под мебель, осели на ковер.

– Тут совершенно не за что уцепиться, – беспомощно произнес он. – Я могу переговорить с тысячью людей, написать сотню писем, упиться с Карлом до чертиков, но так и не понять, сдвинулось дело с мертвой точки или нет.

Я решила оставить письма в покое – придет служанка и уберет их.

– Джейми, – как можно мягче произнесла я, – что же еще нам остается делать? Только пытаться.

Он слабо улыбнулся и опустил руки на стол.

– Знаешь, я рад, что ты сказала «мы», англичаночка. Иногда я чувствую себя таким страшно одиноким…

Я обняла его за плечи и прижалась лицом к спине:

– Ты же знаешь, я не позволю тебе чувствовать себя одиноким. И потом, именно я втянула тебя в эту историю…

Я почувствовала, как спина его затряслась от смеха.

– Да уж! Кто, как не ты… Но я не держу на тебя зла, англичаночка. – Обернувшись, он нежно поцеловал меня в лоб. – Ты выглядишь усталой, mo duinne. Ступай ложись. Я еще немного поработаю и приду к тебе.

– Хорошо.

Я действительно чувствовала себя усталой, хотя хроническая сонливость, преследовавшая меня на ранних стадиях беременности, исчезла и днем я так и кипела энергией, спать не хотелось вовсе.

Выходя, я остановилась у двери. Джейми стоял у стола, просматривая записи в гроссбухе.

– Джейми! – окликнула я его.

– У-у?

– Джейми, я обещала, что подумаю насчет больницы. Ты тоже подумай, ладно?

Он обернулся ко мне, бровь настороженно приподнята. Потом улыбнулся и кивнул.

– Скоро приду к тебе, англичаночка, – ответил он.

На улице снова стояла слякоть, сыпал дождь со снегом, мелкие крупинки барабанили в окна и шипели в камине, когда порывы ночного ветра затягивали их в трубу. Ветер разбушевался не на шутку, он стонал и завывал в дымоходах, но от этого в спальне казалось еще уютнее. Постель, оазис тепла и комфорта, была покрыта одеялами на гусином пуху. А еще огромные пышные подушки и Джейми, посапывающий рядом и источающий тепло, словно электрообогреватель.

Большая рука нежно погладила меня по животу, ее тепло просачивалось сквозь шелк ночной рубашки.

– Не здесь. Нажми-ка тут, посильнее.

Я взяла его руку и прижала к животу чуть ниже, там, где прощупывалось небольшое округлое затвердение размером чуть больше грейпфрута.

– Да, чувствую, – пробормотал он. – Он и вправду тут.

Уголки рта растянулись в довольной улыбке.

– А он двигается уже или нет?

Я покачала головой:

– Пока нет. Но будет примерно через месяц, если верить твоей сестре Дженни.

– Мм… – Он наклонился и поцеловал округлость. – А что ты думаешь насчет Далхузи, англичаночка?

– Далхузи? В каком смысле? – удивилась я.

– В качестве имени. – Он похлопал меня по животу. – Ведь придется давать ему какое-то имя.

– Это верно, – заметила я. – Но с чего ты взял, что там мальчик? Это может быть и девочка.

– О!.. Ну да, в общем-то, верно, – согласился он, словно мысль о такой возможности впервые пришла ему в голову. – И все же почему бы не начать с мужских имен? Можно назвать его в честь дяди, который тебя воспитал.

– Гм… – Я нахмурилась, скосив глаза на живот. Сколь нежно я ни любила своего дядюшку Лэма, мне все же не очень хотелось давать невинному младенцу имя Лэмберт или Квентин. – Нет, не думаю. С другой стороны, почему бы не назвать его в честь какого-нибудь твоего дяди?

Джейми задумчиво и рассеянно поглаживал меня по животу.

– А как звали твоего отца, англичаночка? – спросил он.

Мне пришлось на секунду задуматься, чтобы вспомнить.

– Генри, – ответила я. – Генри Монморанси Бошан. Джейми, я не желаю, чтобы мой ребенок носил имя Монморанси Фрэзер, ни под каким видом! Да и Генри тоже мне что-то не очень нравится, хотя уж куда лучше, чем Лэмберт. А как насчет Уильяма? – предложила я. – В честь твоего брата?

Старший брат Джейми умер ребенком, но муж всегда вспоминал его с любовью и нежностью.

Он задумчиво нахмурил брови:

– Гм… А что, может быть. Кстати, а почему бы не назвать его, скажем…

– Джеймс, – произнес глухой замогильный голос из дымохода.

– Что?! – Я резко села в постели.

– Джеймс, – нетерпеливо повторили из камина. – Джеймс, Джеймс!..

– Господи Иисусе! – воскликнул Джейми, пялясь на языки пламени.

Я почувствовала, что каждый волосок на его руке встал дыбом и походил теперь на жесткую проволоку. Какое-то время он сидел неподвижно, затем, словно осененный некой идеей, вскочил на ноги и подбежал к окну мансарды, даже не озаботясь накинуть на плечи рубашку.

Он поднял раму, впустив в спальню струю холодного воздуха, и выглянул в ночь. Я услышала какой-то сдавленный возглас и скрежещущие звуки на кровле. Джейми, приподнявшись на цыпочки, высунулся почти весь, медленно вполз обратно в комнату, весь вымокший от дождя и кряхтящий от усилий. Он был не один. Красивый юноша в темном одеянии, тоже промокшем до нитки, обхватил его за шею. Одна рука у него была обмотана окровавленным клочком ткани.

Непрошеный гость встал на подоконник, потом неуклюже спрыгнул и растянулся на полу. Однако тут же вскочил на ноги и поклонился мне, сорвав с головы широкополую шляпу.

– Мадам, – по-французски он говорил с сильным акцентом, – должен просить у вас прощения за столь бесцеремонное вторжение, но поверьте, обратиться к своему другу Джеймсу меня вынудили крайние обстоятельства.

Это был крепко сложенный и миловидный юноша с густыми светло-каштановыми волосами, спадавшими на плечи длинными завитками, и розовым лицом – щеки у него так и пылали от холода и волнения. Из носа текло, и он, слегка поморщившись, вытер его тыльной стороной ладони.

Джейми вежливо поклонился гостю, хотя был явно смущен.

– Мой дом к вашим услугам, ваше высочество, – сказал он, окинув взглядом костюм визитера, который был в страшном беспорядке.

Воротник рубашки разорван и свободно болтается на шее, пуговицы камзола отлетели, панталоны расстегнуты. Я заметила, как при виде этой последней детали Джейми нахмурился и шагнул к юноше, загородив его от моего взора.

– Позвольте представить вам мою жену, ваше высочество. Клэр, миледи Брох-Туарах. Клэр, а это его высочество принц Карл, сын короля Якова Шотландского.

– Да, я уже догадалась. Э-э… добрый вечер, ваше высочество.

Я грациозно кивнула, повыше натянув одеяло. Очевидно, в подобных обстоятельствах можно обойтись и без реверанса.

Принц, воспользовавшись церемонией представления, поспешно привел свои панталоны в порядок и ответил мне поклоном, преисполненным истинно королевского достоинства.

– Счастлив, мадам, – сказал он и снова отвесил поклон, еще более изысканный, после чего выпрямился и застыл посреди комнаты, не выпуская из рук шляпы и, видимо, не зная, что делать и говорить дальше.

Джейми, босоногий, с полуобнаженным торсом, переводил взгляд с меня на принца, тоже, очевидно, не в силах подобрать нужные слова.

– Э-э… – начала я, желая нарушить неловкое молчание, – вы, должно быть, попали в неприятную историю, ваше высочество? – и кивком указала на обмотанный вокруг его руки окровавленный платок, словно впервые увидев его.

– Да, – ответил он. – Гм… то есть нет. Я хочу сказать, это сущие пустяки, миледи.