Под Куполом. Том 1. Падают розовые звезды Кинг Стивен

Энди Сандерс находился в «Похоронном бюро Боуи». Пришел туда с тяжелой ношей: недоумением, горем, разбитым сердцем.

Сидел в Зале прощания номер 1 в компании с гробом, который стоял в передней части комнаты. Гертруда Эванс, восьмидесяти семи лет (может, восьмидесяти восьми), умерла от застойной сердечной недостаточности двумя днями раньше. Энди уже выразил соболезнования, хотя один только Бог знал, кто мог прочитать его письмо: муж Герты уже десять лет как ушел из жизни. Но значения это не имело. Энди всегда отправлял письмо с соболезнованиями, если умирал кто-то из его избирателей. Писал от руки, на фирменном бланке с шапкой: «ОТ ПЕРВОГО ЧЛЕНА ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ». Считал это частью своих обязанностей.

Большой Джим на такое не разменивался. Большой Джим слишком много времени тратил на управление, как он это называл, «нашим бизнесом», то есть Честерс-Миллом. Руководил им, как частной железной дорогой, если уж придерживаться фактов, но Энди не возражал: он понимал, что Большой Джим умен. Энди понимал и кое-что еще: без Эндрю Делуи Сандерса Большого Джима не выбрали бы и ловцом бродячих собак. Большой Джим мог продавать автомобили, обещая выгодные сделки, низкие-низкие проценты и подарки вроде дешевых корейских пылесосов, но, когда он попытался стать дилером «Тойоты», компания отдала предпочтение Уиллу Фримену. С учетом результатов продаж и местоположения салона на шоссе номер 119 Большой Джим не мог понять, почему «Тойота» так сглупила.

Энди мог. Он, конечно, не считал себя самым умным медведем в лесу, но знал, что у Большого Джима нет душевной теплоты. Второй член был жестким человеком (некоторые из тех, кто купился на низкие-низкие проценты, сказали бы, жестокосердным). Он умел убеждать, но от него так и веяло холодом. А вот Энди мог поделиться теплом. Общаясь с избирателями в ходе предвыборной кампании, Энди говорил им, что он и Большой Джим – мятные близняшки[29], Клик и Клэк[30], ореховое масло и желе и Честерс-Милл не будет прежним, если они на пару не станут тянуть воз (в компании с кем-то третьим, на этот раз с Андреа Гриннел, сестрой Роуз Твитчел). Энди наслаждался партнерством с Большим Джимом. Оно приносило немалые деньги, особенно – последние два-три года, и в этом партнерстве ему нравилось все. Большой Джим знал, как что делается, а главное, знал, почему это надо сделать. «Мы впряглись всерьез и надолго, – говорил Большой Джим. – Мы делаем это для нашего города. Для людей. Ради их блага». Энди нравились такие слова. Это же приятно, делать добрые дела.

Но сейчас… нынешним вечером…

– Я с самого начала ненавидел эти летные уроки, – вырвалось у него, и он вновь заплакал. Потом уже громко зарыдал, но мог не стесняться, потому что Бренда Перкинс ушла в молчаливых слезах, постояв у тела мужа, а братья Боуи находились в подвале. Их завалило работой (Энди понимал, пусть и смутно, что случилось нечто ужасное). Ферн Боуи уходил в «Эглантерию», чтобы наскоро перекусить, а когда вернулся, Энди не сомневался, что его выпроводят за дверь. Но Ферн прошел по коридору, даже не взглянув на Энди, который сидел, зажав руки между колен, со сбившимся галстуком и с растрепанными волосами.

Ферн спустился в «мастерскую», как они это называли на пару с братом Стюартом (ужасно, ужасно!), Герцог Перкинс тоже находился внизу. А также этот чертов Чак Томпсон, который, возможно, не уговаривал Клодетт брать летные уроки, но точно не отговаривал ее от них. Возможно, там были и другие.

Клодетт – точно.

Энди с всхлипом застонал и еще сильнее сцепил пальцы. Он не мог жить без нее, просто не мог жить без нее. И не только потому, что любил больше жизни. Именно Клодетт (вместе с регулярными, нигде не учитываемыми и постоянно возрастающими финансовыми вливаниями Джима Ренни) держала на плаву его аптечный магазин. Если бы Энди управлял им самостоятельно, то стал бы банкротом до наступления нового тысячелетия. Его конек – человеческие отношения, а не счета и бухгалтерия. На этом специализировалась его жена. Точнее, раньше специализировалась.

«Раньше» новой болью отдалось в сердце. Энди опять застонал.

Клодетт и Большой Джим однажды даже объединили усилия, чтобы подкорректировать городскую финансовую документацию, когда штат решил ее проверить. Предполагалось, что проверка будет внезапной, но Большого Джима предупредили заранее. Не так чтобы задолго, но им хватило времени, чтобы поработать с компьютерной программой, которую Клодетт называла «МИСТЕР ЧИСТИЛЬЩИК». Программе дали такое название, потому что после ее использования в документах не оставалось темных мест, которые могли вызвать подозрения аудиторов. Те признали членов городского управления белыми и пушистыми, вместо того чтобы отправить в тюрьму (и в этом проявилась бы крайняя несправедливость, поскольку в большей части своих деяний – если по-честному, практически во всех – они руководствовались благом города).

По сути, Клодетт Сандерс была более красивым Джимом Ренни, более добрым Джимом Ренни, тем Джимом Ренни, с которым он мог спать и делиться секретами, и жизни без нее он себе не представлял.

Энди снова зарыдал, но тут Большой Джим положил ему руку на плечо и сжал пальцы. Энди не слышал, как тот подошел, но даже не вздрогнул. Он, можно сказать, ожидал, что эта рука ляжет ему на плечо: человек, которому она принадлежала, всегда появлялся в тот момент, когда Энди нуждался в нем больше всего.

– Я не сомневался, что найду тебя здесь. Энди… дружище, мне очень, очень жаль.

Энди вскочил, обнял внушительную талию Большого Джима и вновь зарыдал, вжавшись лицом в его пиджак.

– Я говорил ей, что эти уроки опасны! Я говорил ей, что Чак Томпсон – мерзавец, такой же, как и его отец!

Большой Джим потер ему спину успокаивающей ладонью.

– Я знаю. Но теперь она в лучшем месте, Энди… этим вечером обедает с Иисусом Христом… ест ростбиф, пюре из свежего горошка с подливой. Как тебе эта завораживающая мысль? Держись за нее. Думаешь, нам надо помолиться?

– Да! – Рыдание в очередной раз вырвалось из груди Энди. – Да, Большой Джим! Помолись со мной!

Они опустились на колени, и Большой Джим молился долго и усердно за упокой души Клодетт Сандерс. (Внизу, в мастерской, Стюарт услышал его, посмотрел в потолок и заметил: «Этот человек дрищет с обоих концов».)

После четырех-пяти минут «теперь мы видим как бы через тусклое стекло» и «когда я был младенцем, то по-младенчески говорил» (уместной последняя фраза Энди не показалась, но его это не заботило: он успокаивался только от того, что стоял на коленях рядом с Большим Джимом) Ренни закончил:

– Ради Иисусааминь, – и помог Энди подняться.

Лицом к лицу, грудь в грудь, Большой Джим сжал Энди бицепсы и заглянул в глаза.

– Итак, партнер, – он всегда называл Энди партнером, если возникала сложная ситуация, – ты готов приступить к работе?

Энди тупо смотрел на него.

Большой Джим понимающе кивнул, так, словно Энди высказал резонный (учитывая сложившиеся обстоятельства) протест.

– Я знаю, это трудно. Обращаюсь к тебе в неподходящее время. И ты будешь совершенно прав, Бог свидетель, если прямо сейчас врежешь мне в ёханую челюсть. Но иногда мы должны ставить на первое место благополучие других… или это не так?

– Благополучие города, – подтвердил Энди. И впервые после получения известия о гибели Клодетт перед ним забрезжил свет.

Большой Джим кивнул. Лицо оставалось серьезным, но глаза сверкали. И странная мысль пришла в голову Энди: Он стал выглядеть на десять лет моложе.

– Ты совершенно прав. Мы – хранители, партнер. Хранители общественного благополучия. Обязанность эта – не всегда легкая, но пренебрегать ею нельзя никогда. Я велел Уэттингтон разыскать Андреа и привести ее в зал заседаний. Если потребуется, в наручниках. – Большой Джим рассмеялся. – Она там будет. И Пит Рэндолф составляет список всех копов, которые находятся в его распоряжении. Их явно недостаточно. Мы должны подумать об этом, партнер. Если сложившаяся ситуация сохранится, власть станет ключевым моментом. Так что скажешь? Сможешь поддержать меня?

Энди кивнул. Он подумал, что городские дела помогут ему отвлечься от мыслей о погибшей жене. Если не помогут, Энди все равно следовало изобразить пчелку и жужжать. Его уже начало трясти от вида стоявшего рядом гроба Герты Эванс. Его уже трясло от молчаливых слез вдовы чифа. И особых усилий от него не требуется. Всего-то сидеть за столом и поднимать руку, когда Большой Джим поднимает свою. Андреа Гриннел, которая, похоже, никогда полностью не просыпалась, поступала так же. Если возникнет необходимость в принятии срочных мер, Большой Джим их предложит. Большой Джим ничего не упустит из виду.

– Пошли, – выдохнул Энди.

Большой Джим хлопнул его по спине, обхватил рукой тощие плечи Энди и вывел из Зала прощания. Это была тяжелая рука. Мясистая. Но Энди радовало, что она лежит у него на плечах.

О дочери он даже не подумал. Охваченный горем, Энди Сандерс совершенно забыл о ее существовании.